Глава 19. Обольщение

Глава 19. Обольщение

На праздничный вечер я надела черные колготки, черный топ для танцев с глубоким вырезом и длинными рукавами и длинную запахивающуюся юбку расцветки пейсли[51] в темно-красных тонах, а на пояс повесила маленькие красные шарики, которые носила в ушах.

Внимательно осмотрев собственное отражение, я ощутила подлинное удовольствие. Когда в тебе всего лишь пять футов и четыре дюйма роста, мгновенно становится виден каждый лишний фунт веса. Но у тела, отражавшегося в большом зеркале в ванной комнате, были неискаженные линии. Ничего лишнего, за что нужно было бы извиняться, не висело и не выступало. Небольшие груди. Густые русые волосы, волнами спадающие на спину чуть ниже плеч, отливающие красноватым серебром на свету. Мое лицо больше не напоминало мне молодую Ингрид Бергман, но ведь и сама великая актриса не смогла бы этим похвастаться. По крайней мере, морщины у меня, в основном, были мимические, как говорят в народе, от смеха, то есть в обычных местах - вокруг рта и глаз. За последний год или около того дети часто заставляли меня улыбаться, и этого оказалось достаточно, чтобы мое лицо не обрело кислого выражения, что запросто случается, когда тебе уже за сорок и ты развелась после долгих лет мучений совместной жизни.

Напоследок я полюбовалась своими зубами, обнажив их в улыбке, и выключила в ванной свет. В темноте мне снова пригрезился высокий мужчина с внимательным взглядом, и в который раз за этот день я напомнила себе, что надо постараться не очень ждать Шуру. Он мог и не прийти. Мне хотелось верить, что он позвонит, если что, однако мы недостаточно были с ним знакомы, чтобы я могла знать это наверняка. Возможно, он согласился встретиться со слишком многими людьми, и теперь эти встречи наслоились друг на друга. Или вдруг он просто забыл посмотреть в свою записную книжку. Может, ему позвонила Урсула и сказала, что приезжает к нему навсегда, и он напрочь позабыл о моем существовании.

Первым пришедшим на вечер гостем оказался мой знакомый из «Менсы». Ему было не по себе в роли ранней пташки, и в его случае это было неизбежно. Стэнли был одним из двух людей в местном отделении «Менсы», которых можно было причислить к умственно отсталым. Он был неуклюжим, социально не адаптированным человеком. Стэнли было двадцать шесть лет, а общий уровень развития у него был не выше, чем у двенадцатилетнего ребенка. За одним исключением: у Стэнли были выдающиеся способности к математике, ко всем ее разделам. Он решал любые математические задачи со скоростью и точностью компьютера. Один из двух тестов на проверку интеллекта, которые даются потенциальным членам «Менсы», построен на математике - или так мне показалось. Я очень плохо с ним справилась, и меня зачислили в «Менсу» лишь по результатам второго теста, где математики почти не было. У Стэнли получилось точно так же, только с другим тестом.

Я взяла своего робкого гостя за руку и отвела на кухню вместе с принесенной им бутылкой вина. На кухне я выдала Стэнли пластиковый стаканчик и сказала: «Наливай себе, сколько захочешь, и, поскольку ты первый, занимай хорошее местечко у камина». Он улыбнулся и налил себе вина в стаканчик, после чего позволил мне отвести себя к длинному дивану, который я заранее придвинула поближе к большому камину.

Мой дом был построен в форме буквы «А» и снаружи производил впечатление. В доме было три этажа, даже четыре, если считать маленькую комнату под самой крышей - это была комнатка Брайана. Я сдавала небольшую квартиру на первом этаже молодой паре, мы с детьми занимали всю остальную часть дома.

Самым главным помещением в доме была гостиная на третьем этаже с впечатляющим камином, сделанным из отполированного темного камня и горной породы вулканического происхождения. Из огромных окон гостиной открывался вид на деревья и речку, которая протекала неподалеку от нашего дома. Это было отличное место для проведения вечеров; для обычной жизни такая гостиная подходила меньше. Здесь нигде не проложили изоляционный материал - окна и двери пропускали холодный воздух, и каждую зиму из прохудившейся крыши начинала капать вода. Иногда, если нам везло, новая дыра в крыше заделывалась сама, из-за того, что дерево от влаги разбухало. Но всегда оставалась парочка старых прорех, которые заставляли нас ставить на пол кастрюли и сковородки.

Слава Богу, подумала я, что сегодня нет дождя. Я поставила пластинку, надеясь, что музыка убедит Стэна в том, что вечер все-таки состоится.

Начали прибывать новые гости, и за час их набралось около сорока человек. Они ходили по дому, разговаривая и смеясь, с напитками в руках. Некоторые обсуждали, что будем слушать, читали названия пластинок и спорили, какую ставить следующей. Я заверила их, что музыка будет играть весь вечер, и выложила перед ними подборку джазовых вещей, Саймон и Гарфункеля, а также «Битлз», прибавив кое-что для поздних и сладких вечерних часов - свою коллекцию классики, Коупленда[52], де Фалью[53] и несколько других пластинок с музыкой, которой был присущ ритм, чувственность и легкость.

Келли пришел со своей новой подружкой, и я искренне обняла его, обрадованная тем, что мы, наконец, стали друзьями. Он обнял меня в ответ, задержав в своих объятиях на несколько секунд дольше положенного, что его спутница в полной мере оценила; я увидела, как плотно сжались ее губы, и поспешила обнять ее сама, прежде чем она могла отшатнуться от меня.

Не волнуйся, дорогая! Он весь твой!

Дверь в гостиную оставалась открытой, и свет от свечей мягко дрожал на коричневом шелке, красной шерсти, изредка попадая на джинсовую ткань. Наконец, я могла на секунду замереть и прислушаться к шуму, раздававшемуся в доме. Я знала, что теперь могу расслабиться. Вечер шел своим чередом.

На мгновение я задержалась в маленькой кухне. От гостиной ее отделяла длинная, покрытая плиткой скамья высотой с целый стол. Обычно мы с детьми использовали ее, когда ели. Гостиная была переполнена, и я уселась на скамью. Я разговаривала с двумя женщинами. Мы смеялись, вспоминая новогоднюю вечеринку, на которой побывали все втроем. Один из наименее замкнутых холостяков из «Менсы» появился там в костюме, состоявшем из большого атласного банта красного цвета, повязанного на пенисе. Больше на нем ничего не было. Вдруг в арке, отделявшей кухню от коридора, я увидела Шуру. По спине у меня побежали мурашки.

Он пришел! Он на самом деле пришел!

Я встала на цыпочки и окликнула его: «Привет, Шура! Неси свою бутылку сюда!» Он стал пробираться ко мне, его легко можно было видеть среди остальных гостей. Когда он подошел ко мне, я вытащила бутылку красного вина у него из бумажного пакета, поставила ее на скамью и снабдила Шуру пластиковым стаканчиком и штопором. После того, как он налил себе вина, я взяла его за руку и повела в большую комнату, обходя гостей. Их набилось, как сельдей в бочке.

Мы отыскали кусочек свободного пространства около стены, и я сказала: «Позволь немного рассказать тебе об этих людях - по крайней мере, о нескольких из них». С пулеметной скоростью я стала давать краткие характеристики самым привлекательным персонажам из «Менсы», когда кто-то из них начинал говорить или проходил мимо нас. Тоном опытного экскурсовода я говорила Шуре прямо на ухо, потому что в комнате было шумно: «Видите вон там мужчину, высокого такого, в красном жилете? Он создал ГОИ - Группу особого интереса, известную как Группа для оргий; я забыла официальное название этой группы - что-то вроде Группа сексуальной свободы, но никто не называет ее иначе как Группа для оргий. Я никогда не была у них на собраниях, но слышала, что они веселятся от души над теми, кто приходит к ним за этим...» - я взмахнула рукой, чтобы завершить картину.

Хорошо, я явно стремлюсь показаться занимательной и, может, даже шокировала его немного, но зато теперь он может предположить, что я не отношусь к свингерам.

Я продолжила представление гостей: «Вон та женщина в фиолетовом платье, которая стоит по прямой линии между нами и свечами, - я посмотрела на Шуру, и он кивнул, давая понять, что видит, о ком пойдет речь, - это Кэндис. У нее очень доброе сердце, и она очень любит своих детей. Какое-то время ее маленький сын, Робин, был самым юным членом «Менсы» в округе. Ему исполнилось десять лет, и он уже не самый юный среди нас».

Я указала на другой конец комнаты: «Теперь тот щупленький человек с бантом на шее. Он стоит около кушетки. Это лучший игрок в шахматы в «Менее» Северной Калифорнии. Мне удалось выиграть у него лишь однажды, но эта победа подпитывала мою гордость очень долгое время. Он славный и очень забавный. Он из той породы людей, которые, кажется, никогда не чувствуют необходимости говорить гадости о ком бы то ни было. Его зовут Джек, и он мне очень нравится».

Шура сказал, перекрывая стоявший в гостиной шум:

- Мне нравятся шахматы, но я не играл в них лет сто. Было бы забавно попробовать поиграть снова.

Я посмотрела на него и улыбнулась, демонстрируя все свои зубы: «Я уже давно выучила, что самый опасный противник - тот, кто говорит тебе, что не играл в какую-нибудь игру много лет. Он запросто обыграет тебя, да еще будет извиняться за то, что подзабыл, как надо играть.

Шура рассмеялся.

- Наконец, - сказала я, - тот высокий мужчина с черной бородой, что стоит около двери. У него большой дом в Черных горах. Это милое местечко к северу отсюда, но недалеко, там живут состоятельные люди. Он часто устраивает вечера для членов «Менсы». В его бассейне обычно плещутся голые люди - я чуть было не сказала голые члены. Один из прекраснейших моментов в своей жизни я пережила на такой вечеринке прошлым летом. Я была одета в черную одежду для танцев, которая на мне сегодня. К концу вечера я совсем осмелела, сняла юбку и плюхнулась в бассейн прямо в колготках и топе. Вы никогда не видели, чтобы женщина привлекла такое внимание! Все голые мужчины из того бассейна захотели познакомиться со мной и спрашивали, где это я так долго скрывалась; я стала первой красавицей бассейна! Думаю, они устали от обилия обнаженной плоти, и я стала для них настоящим искушением в своей одежде!

Я вновь рассмешила его.

Я рассказала Шуре о компьютере, что встроен в мозги молодого человека на диване, который порой теряется и толком не понимает происходящего. Шура сказал, что его очень занимает подобный тип ума и что позже он подойдет к этому человеку и побеседует с ним. Я выразила надежду, что он не передумает, поскольку мало кто обращает на мальчика внимание, а ведь он очень мил.

Я сказала на ухо Шуре:

- Между прочим, а почему ты не вступил в «Менсу»? Это хороший способ повстречать интересных людей, особенно, когда вы развелись или овдовели.

- Ну, - прокричал Шура, - сказать по правде, я никогда не думал об этом, возможно, потому, что там нужно проходить тест на IQ, а я не пройду этот тест.

- Это почему же, скажи ради Бога?

Я почувствовала, как Шура сомневается, и ждала, станет он объяснять или нет. Наконец, он повернулся ко мне и сказал:

- Я питаю огромное отвращение ко всем тестам на проверку уровня интеллекта и еле сдерживаюсь при виде людей, которые дают их. Когда я был в третьем классе или около того, мне дали так называемый тест на IQ, Бинет-что-то-что-то...

- Тест Стэнфорд-Бинета», - подсказала я.

- .... я честно постарался пройти этот тест. Там были треугольники, и игры с числами, и вопросы типа «если это, тогда что». Стратегия ответов на большую часть этих вопросов была довольно очевидна.

- Так ты справился?

- Конечно, и из-за этого я крупно поссорился с директором школы. Он обвинил меня в том, что я смошенничал, поскольку еще никто не мог показать такой результат, как я, без обмана. Так что меня, по сути дела, выкинули из группы, где давали эти тесты, и я подвергся самому настоящему унижению. Очевидно, они хотели, чтобы результаты колебались около какой-то нормы, а мой результат слишком сильно превысил ее. Моя мать пришла в ярость и устроила директору скандал; она затащила меня к нему в кабинет и прочитала ему лекцию о моей честности. После такого мне еще больше захотелось куда-нибудь убежать и спрятаться. Тогда я поклялся, что больше никогда не буду проходить тесты на IQ, и я этого не делал.

Я сочувственно покивала: «Конечно, конечно».

Тут входная дверь открылась, и я углядела своего бывшего супруга, Уолтера Парра, уважаемого психиатра и автора научных публикаций, любящего отца и неисправимо неверного мужа. Дети пришли вместе с ним. Я взяла Шуру за руку и сказала: «Я хочу, чтобы ты пообщался вон с теми вошедшими. Уолтер - мой бывший муж, он действительно очень хороший человек и с ним очень интересно поговорить. Все это я говорю тебе не потому, что хочу показаться великодушной и способной прощать женщиной, какой, разумеется, я являюсь».

Я забыла; я еще не рассказывала ему о своем браке, так что он не может точно знать, что мне пришлось прощать. Ладно, спокойно.

Пока мы протискивались между разгоряченными телами, я продолжала говорить, перекрикивая разговоры и музыку: «Детей зовут Энн, Венди и Брайан; они самые замечательные люди на свете, и это абсолютно объективное и беспристрастное заключение, как медицинский диагноз».

Когда мы подошли к Уолтеру, я представила ему Шуру и добавила: «Д-р Уолтер Парр - очень хороший психоаналитик, работает по методикам Юнга. Он написал две книги, посвященные мифотворческой способности человеческой психики, и их действительно стоит прочесть. А я сделала несколько отличных рисунков для одной из этих книг». Потом я указала пальцем на грудь Шуры и сказала Уолтеру, прижавшись губами прямо к его уху из-за стоявшего в гостиной шума: «Шура - эксперт по психотропным препаратам и их воздействию на человека. Он также изобретает новые психоделики и публикует всю информацию о них в крупных и важных журналах с химической тематикой!» После этого я изобразила потерю голоса из-за того, что мне пришлось так напрягаться, а мужчины в это время поздоровались и обменялись рукопожатием.

Дети уже разбежались, так что я потянула Шуру за рукав, и мы пошли ловить каждого из них по очереди. Я кричала ему имя, он отвечал «привет». Проделав процедуру знакомства, я жестом показала Шуре, что должна идти на кухню, похлопала его по рукаву и оставила стоящим в гостиной со стаканом вина и ошеломленным выражением лица в окружении незнакомых людей. На протяжении следующих пятнадцати-двадцати минут я старалась не искать глазами крупную голову, окруженную ореолом блестящих волос. Я проверила, достаточно ли еды на кухне, и поздоровалась со всеми, с кем могла, убедившись, что у них есть все, что нужно, и они знают, где находится ванная комната. Впрочем, я достаточно часто смотрела в сторону Шуры, чтобы удостовериться, что он не ушел. Сделав все, что мне полагалось сделать в качестве хорошей хозяйки дома, я начала проталкиваться туда, где последний раз видела Шуру.

Кое-какие смельчаки пытались танцевать, было похоже, что эта идея захватывает все больше гостей. Я приободрилась, поскольку считала, что именно танцы могут составить разницу между просто хорошим и великолепным вечером. Я пошла дальше, задевая чьи-то теплые плечи и спины, чувствуя, как между грудей текут струйки пота.

Я знаю, что сделало бы этот вечер по-настоящему великолепным: если бы только я могла убедить Большого мужчину остаться после того, как все разойдутся по домам. Останется ли он? Как бы пригласить его так, чтобы ему было бы нетрудно сказать «нет»? Нельзя ставить его в затруднительное положение.

Я пробралась к антикварному столику, стоявшему у дальней стены, и порылась в его ящиках, пока не отыскала несколько небольших раскрашенных пастелью открыток в конвертах, а также ручку. Наклонившись над столом, я старательно написала свое послание на маленькой розовой открытке: «Любезный д-р Бородин, я была бы вам очень благодарна, если бы вы сочли возможным ненадолго остаться после ухода остальных гостей. Хотелось бы получить возможность поговорить с вами».

Я не думала, что слишком забегаю вперед; в конце концов, это могло быть именно тем, чем оно казалось, - приглашением продолжить нашу беседу. У меня не было никакого точного плана. Я просто хотела поговорить, узнать его получше, услышать рассказ о каких-нибудь его приключениях, о том, что он знал. Если это общение приведет к чему-то большему, чем держание за руки, - что ж, хорошо. Я решила, что все случится, когда и если придет время. Я подумала, может, добавить в записке что-нибудь на случай отказа, пообещав попросить приватного общения в другой раз, если Шура должен будет уйти сегодня. Но потом я отказалась от этой мысли. Семь бед - один ответ. Пусть все идет своим чередом. Я вывела печатными буквами имя Шуры на конверте и стала протискиваться через толпу по направлению к белоснежной голове, которую я заметила около одной из деревянных стен.

Большинство из гостей к этому моменту танцевало. Приблизившись к Шуре, я увидела, что он занят тем, что выглядело как оживленная беседа с Уолтером. Я передала ему конверт, сказав лишь: «Думаю, это для тебя». Я тут же упорхнула, услышав, как мужчины продолжили свою дискуссию, и ощущая смесь триумфа и ужаса.

Я только что дала этому человеку основательный и решающий повод уйти из моей жизни и держаться от меня подальше, учитывая тот факт, что он влюблен в женщину по имени Урсула и, очевидно, намеревается связать свою будущую жизнь с ней. Что, черт возьми, я делаю, вмешиваясь в эту ситуацию?

Никогда в жизни я не была частью любовного треугольника; я была слишком горда, возможно, слишком высокомерна или, может, чересчур не верила в себя, чтобы даже на минуту задуматься о том, чтобы соперничать с другой женщиной за мужчину, который мне понравился. Это просто не в моем стиле. Так почему, почему я делаю все это?

Я налила себе водки с клюквенным соком, потом пошла по коридору в ванную и закрылась там, чтобы хоть чуть-чуть побыть в тишине. В зеркале я увидела свои пылавшие румянцем щеки и очень яркие глаза. В конце концов, я сказала своему отражению: «Хорошо. Поживем - увидим. Удачи, подруга».

К полуночи толпа гостей немного поредела. Оставшиеся либо энергично танцевали - пот блестел на их лицах - либо сидели маленькими группами и беседовали, помогая себе открытыми, широкими жестами, в которых участвовало все тело. Такими жестами люди начинают пользоваться после того, как порядком выпили и забыли о неловкости. Шура сидел рядом со Стэном, обхватив руками колени и внимательно слушая молодого гениального математика. Тот выглядел оживленным и счастливым. Я оставила их одних. Я проверила запас пластинок и добавила еще несколько с танцевальной музыкой. Дрова в камине продолжали гореть и потрескивать, как и должно быть, если огонь хорош.

У него было предостаточно времени, чтобы сказать мне, что он не может остаться. Полно времени, чтобы струсить и уйти. А он все еще здесь. Все еще здесь.

Часы показывали уже четверть второго утра, когда, подкрепившись горячим кофе, ушел последний из гостей, оставив меня наедине с Шурой, шипящими дровами в камине и одной из моих любимых пластинок - «Concerto de Aranguez» Родриго[54], которую я поставила для того, чтобы ненавязчиво помешать продолжению танцев - и в то же время сохранить спокойное, приятное настроение вечера.

Закрыв входную дверь, я вернулась к Шуре, сидевшему на диване и смотревшему на меня, и сказала: «Мне нужна ваша помощь, чтобы поставить на место парочку тяжелых вещей».

Мы вернули диван на его место посередине комнаты. Потом я отправилась в чулан под лестницей и вытащила оттуда толстый пенопластовый мат, который, как объяснила я Шуре, обычно лежал перед камином, за исключением тех дней, когда в гостиной проводились вечеринки. Мы расстелили мат немного подальше от камина, потому что от огня нет-нет, да летели искры. Я накрыла мат индийским хлопчатобумажным покрывалом размером с две кровати. На покрывале было изображено Древо жизни по классическому образцу - в голубых, зеленых и желтых тонах.

Быстро передвигаясь по гостиной, я собрала все свои подушки для сидения на полу, маленькие и большие, и разбросала их по краям мата. Потом обратилась к Шуре: «Возьми, пожалуйста, сам, что захочешь, на кухне. Я только переоденусь и сразу же вернусь».

Шура пошел к облицованной скамье, а я поднялась наверх, в спальню, и взяла там свои джинсы, которые сидели на мне лучше всего, и белую блузку из жесткой ткани с мягкими кружевами по краям V-образного выреза. Я скинула колготки и топ и сменила белье, надев простые белые хлопчатобумажные трусики и белый лифчик. В ванной я немного побрызгала себе на плечи мускусной туалетной водой, размышляя, стоит ли брызгать еще где-нибудь. Потом решила вместо этого воспользоваться детской присыпкой для того, чтобы добиться теплого, невинного, дружеского запаха. Через несколько минут я была готова. Я спустилась по лестнице в гостиную.

Шура сидел на мате, скрестив ноги. Перед камином, на отполированной каменной плите, стояла полная бутылка красного вина и еще полбутылки белого. Шура отыскал мои бокалы и поставил их вместе с бутылками на темную, мерцающую поверхность, где они сверкали в огне камина.

Когда я тоже опустилась на мат, Шура встал на колени и налил в один из бокалов красного вина, потом спросил, какого вина хотелось бы выпить мне. Я сказала, что белого, поблагодарила и взяла у него свой бокал.

Мы сидели, скрестив ноги, боком к огню. Я сконфуженно улыбнулась ему и сказала то, что была должна: «Надеюсь, ты простишь мою самонадеянность, я имею в виду записку, но я очень хотела продолжить нашу беседу, хотя бы еще немного, понимаешь, без этой шумной компании...» Я беспомощно махнула рукой и пожала плечами, чувствуя себя напуганной и чуть-чуть глупой. Шура смотрел на меня и слегка улыбался.

- Спасибо за приглашение. Это была превосходная идея, и, если бы ты не предложила мне остаться, уверен, что нашел бы способ сделать это сам».

Это были несколько формальные слова, которые должен был произнести галантный джентльмен.

Так-так, может, он нашел бы способ, а может, и нет. Однако он не выглядит человеком, которого держат здесь насильно; похоже, что ему уютно и удобно, так что больше никаких извинений. Огонь вспыхнул оранжевым, потом опять стал приятно потрескивать.

Интересно, помнит ли он, о чем мы говорили у Хильды. Понятия не имею, сколько раз этот человек разговаривает с интересными людьми, может быть, каждый Божий день; он может и не помнить тот вечер, хотя не могу поверить, что он совсем забыл, как держал меня за руку.

Я отпила немного вина из своего бокала и бросилась в омут с головой: «Я так о многом хочу спросить тебя, что не знаю, с чего начать. Мне ничего другого не остается, как нырнуть в свои вопросы и начать донимать тебя, ты не возражаешь?» Я посмотрела на него, почувствовав внезапную тревогу. Может, он не хочет отвечать на мои вопросы вот прямо сейчас.

- Валяй. Спрашивай.

- Позволь мне сначала рассказать тебе, как я представляю пока твою жизнь. Ты преподаешь химию в Калифорнийском университете, в кампусе Беркли, да? - Шура кивнул. Я заторопилась дальше: «И у тебя есть своя лаборатория за домом, а также официальные разрешения на проведение той работы, которой ты занимаешься, и ты эксперт - консультант по воздействию психоделиков на человека, верно?

- Да.

- Кто спрашивает у тебя, как влияют эти наркотики на человека? Я имею в виду, какие люди консультируются с тобой?

- Ну, давай посмотрим, - задумчиво сказал Шура. - Я консультировал Национальный центр изучения наркотической зависимости и еще Национальный центр изучения психического здоровья...

Я кивнула, подтверждая, что слышу названия этих учреждений не в первый раз, и Шура продолжил: «Какое-то время я консультировал НАСА. Это интересная история, я расскажу ее тебе как-нибудь в другой раз. Изредка я выступаю в суде в качестве свидетеля-эксперта на слушании дел о так называемых запрещенных наркотиках и о запрещенных лабораториях - полиция настаивает на этом названии, хотя такой вещи, как запрещенная лаборатория, не существует в принципе, потому что закон не запрещает иметь лабораторию; запрещенной можно назвать лишь деятельность, которой занимаются в подобных лабораториях».

Шура был одет в темно-голубые вельветовые брюки и кремового цвета шелковую рубашку. Сквозь ткань я могла видеть его соски.

Я кивнула, улыбнувшись: «Понимаю. Согласна».

- Кроме того, кое-кто из сотрудников Администрации по контролю за соблюдением законов о наркотиках консультируется со мной и порой присылает людей из других правительственных учреждений, когда те сталкиваются с какой-нибудь необычной проблемой и думают, что я мог бы им помочь ее решить. Плюс лаборатории в местном округе. И еще частные лица, у которых могут быть ко мне вопросы. Думаю, это все, что я могу сейчас вспомнить, - заключил он и сделал глоток вина из бокала.

Он гаже немного переигрывает. Он не относится к тем, кто страдает от ложной скромности и склонности к ахам-охам.

Я рассмеялась и сказала: «НАСА, ничего себе! Хотела бы я послушать об этом! Но сначала - еще один вопрос, ладно?»

Шура подлил себе вина, потом взял у меня бокал и долил чуть-чуть, что я отпила.

- Ты говорил мне, что создаешь новые психоделики и что у тебя есть группа людей, которые их пробуют после того, как ты удостоверился в том, что наркотик безопасен и...

Он прервал меня: «Не безопасен. Такой вещи, как безопасность, вообще не существует. Это касается и наркотиков, и вообще всего. Ты лишь можешь считать что-то относительно безопасным. Если переборщишь с чем-нибудь, то это грозит тебе опасностью, и не важно, что это будет. Слишком много еды, слишком много выпивки, слишком много аспирина - да чего угодно, и, скорее всего, ты окажешься в опасности».

Он выглядел очень сосредоточенным, почти сердитым.

Ну, мы даем - кажется, задели его за живое, да, точно задели.

- Большая часть того, что я могу сделать с наркотиком, - продолжил Шура более мягким голосом, - определить относительно безопасную дозу для себя, для своего собственного тела и разума, и пригласить своих приятелей-исследователей попробовать тот же препарат, чтобы установить относительно безопасную дозу для их конкретных тел и нервной системы.

Он прервался, посмотрев мне в глаза: «Прости, что набросился на тебя, но я считаю, это очень важно прояснить».

- Ты абсолютно прав, - заверила я его. - Нападай на все, что хочешь. Для меня все это знание внове.

Тут я поразилась самой себе, осознав, что приглашение нападать можно истолковать не только в этом смысле.

Я глотнула вина и продолжила: «Итак, ты проверяешь новые наркотики при помощи своей группы, а затем публикуешь статьи, рассказывая об этих наркотиках, о способах их изготовления в лаборатории и об их воздействии на людей?»

Шура кивнул.

- А все ли правительственные чиновники, которые приходят к тебе за консультацией, знают, чем ты занимаешься, что создаешь новые наркотики и публикуешь всю информацию о них? Я хочу сказать, разве они не чувствовали неловкость, обращаясь к тебе, или не пытались прекратить твою деятельность?

- Ну, что касается первой части вопроса, думаю, у многих из них есть такое предположение, если они хорошо делают свою домашнюю работу, однако большинство людей мало читают, особенно научной литературы. Насчет второй части - нет. Они никогда не пытались встать у меня на пути. Может, они и чувствуют себя немного неловко, когда думают о том, что я делаю, ну, некоторые из них, но у них нет причины останавливать меня. В любом случае, я не делаю ничего противозаконного...

Я быстро кивнула, надеясь, что мой вопрос не выглядел наивным. На самом деле, я как раз была наивной относительно этих вещей.

Шура тем временем говорил: «К тому же я тихий человек; я не делаю много шума на публике, не участвую ни в каких социальных движениях. Я не торгую наркотиками. Я делаю работу по контракту с правительством, который предусматривает изготовление образцов наркотических веществ для него, а потом выставляю счет за потраченное время. Но я не обмениваю наркотики на деньги - это для меня дело принципа. Так намного проще жить. Между тем, вполне возможно, что в правительстве полно людей, которых на самом деле очень интересуют мои публикации. Я ничуть не сомневаюсь, что ЦРУ и, возможно, Министерство обороны пристально следят за некоторыми или за всеми веществами, о которых я пишу; может, они чувствуют, что фактически я делаю немалую часть работы за них».

- Ты хочешь сказать, что испытываешь за них препараты, годные для использования в военных целях - что-то вроде биологического оружия?

Шура пожал плечами: «Или, возможно, для установления контроля над толпой, или для допросов военнопленных, или для одурманивания главы недружественного государства - как знать? Их цели не совпадают с моими».

Я наклонилась к нему и мягко спросила: «Так какая цель у тебя - исследовать, как функционирует человеческий разум или психика, чтобы ощутить восторг оттого, что ты можешь узнать все, что в твоих силах?»

Шура отпил из своего бокала и смахнул капельки вина с усов, прежде чем ответить: «Разве это не достаточная причина?»

Он меня слегка поддразнивает, но в то же время хочет узнать, как я ко всему этому отношусь.

Я сказала: «Конечно, эта цель вполне заслуживает уважения. Но ведь есть еще и другая, не так ли?»

Если он относится к тем людям, что быстро раздражаются, возможно, сейчас я это выясню.

- Ну хорошо, - сказал Шура, не подавая признаков раздражения. - Но позволь сначала переадресовать этот вопрос тебе и спросить, какая цель, на твой взгляд, еще могла бы или должна быть здесь?

Мы оба стремимся как можно быстрее выяснить, какова жизненная философия и образ мыслей другого. И, раз уж на то пошло, в здравом ли уме собеседник, мыслит ли он разумно. Ладно. Приступим.

Я рассматривала свои колени, пока пыталась облечь пространные образы в короткие, крошечные слова: «Ну, день, проведенный мною под пейотом, помог мне прояснить много вещей, о которых я думала и которые я чувствовала всю свою жизнь, но не могла ни точно понять, ни разложить по полочкам. Это был, как я считаю, действительно самый удивительный день в моей жизни. Я обрела такой драгоценный опыт, что, помню, еще подумала, когда пошла спать, что, случись мне умереть на следующее утро, этот день стоил того. Я много размышляла о том, что узнала в тот день, - я думала об этом годами. И чем дальше, тем больше я понимаю этот единственный в моей жизни подобный опыт. Мне до сих пор мало-помалу открывается что-то новое».

Я посмотрела на Шуру. Он облокотился на руку, на лице написано внимание.

Я продолжила: «Мне кажется, что магические растения - и психоделические препараты тоже - существуют потому, что человечество нуждается в некоем способе понимания того, что оно из себя представляет. Ему необходимо средство, чтобы вспомнить вещи, которые мы обычно забываем, когда становимся взрослыми. Я также думаю, что вся эта вспышка экспериментов с психоделиками и их изучения, под знаком которой прошли шестидесятые, объясняется каким-то очень сильным инстинктом, действующим, возможно, на уровне коллективного бессознательного, если использовать терминологию Юнга. Этот инстинкт говорит нам, что, если мы не поторопимся и не выясним, почему мы такие, какие есть, и почему мы делаем то, что делаем, - как биологический вид - то очень скоро мы полностью истребим сами себя».

- Что является, - сказал Шура, - единственной причиной, по которой я публикуюсь.

- А-а-а, - протянула я и немного помолчала. - Итак, неважно, что люди из ЦРУ, или кто бы там ни был, интересуются твоими наркотиками, исходя из собственных побуждений...

Шура закончил за меня: «Я все равно продолжаю публиковать информацию, распространять ее так широко, как только могу, в таком спокойном изложении, на какое я только способен. И, может быть, среди читателей найдется несколько человек, которых волнует то же, что волнует меня, и которые найдут наркотикам правильное применение».

- Да, я понимаю.

- На это я надеюсь. Конечно, найдется немало идиотов, которые ничегошеньки не знают о химии. Они попытаются изготовить некоторые - простейшие - наркотики, чтобы торговать ими на улице. И этого нельзя избежать. Люди будут принимать купленные наркотики на вечеринках, точно так же, как они употребляют алкоголь, поступая глупо и безответственно. Журналы, в которых я публикуюсь, читают совершенно разные люди. По крайней мере, психоделики не вызывают физиологического привыкания, и большинство людей считает их всем чем угодно, только не вызывающими психологическую зависимость препаратами. Я надеюсь, что кое-где находятся умные люди, имеющие к тому же и доброе сердце, которые пользуются этими инструментами, и, возможно, с их помощью начали понимать что-то, чего не понимали прежде. И еще я надеюсь на то, что, может, среди них будет несколько смелых людей, способных написать о том, о чем они узнали, чтобы другие люди тоже могли это прочесть и начать думать. И так далее, по цепочке.

- Как Хаксли.

- Да. К несчастью, такие, как Хаксли, встречаются редко. Но каждый голос идет в счет. Все, на что я могу надеяться, - это то, что наберется достаточно голосов и что на это хватит времени.

Я сказала: «Ну, кажется, в мире хватает людей, стремящихся всеми возможными способами изменить сознание; я хочу сказать, существует множество учений, построенных на медитации, а также гипноз, дыхательные техники...»

На что Шура ответил: «Разумеется, есть много способов изменить свое сознание и восприятие; такие способы существовали всегда, к тому же постоянно разрабатываются новые. Наркотики - лишь один из них, но они, на мой взгляд, быстрее всего вызывают изменения и, в некотором смысле, более надежно, что делает их весьма ценными, когда прибегающий к ним человек знает, что делает».

Шура замолчал, чтобы сделать глоток вина, затем продолжил: «Какое-то время я думал, что могу использовать музыку, чтобы достичь желаемого, ибо музыка способна очень сильно изменять сознание. Но, открыв у себя определенную склонность к химии, я решил идти этим путем, сосредоточиться на разработке этих инструментов. Думаю, мой выбор объяснялся, главным образом, тем, что данные наркотики являются средством, вызывающим новые озарения и ощущения, причем быстро и я даже не знаю, если бы у нас было больше времени. Иногда мне кажется, что уже слишком поздно».

Я сидела и думала: «Боже мой!» На мгновение Шура ушел в себя. Я знала, что он находится на своей личной территории и видит то, что у меня не было возможности видеть вместе с ним. Я сидела молча, проникнувшись возможной надвигающейся гибелью всего человечества.

Наконец, я пожала плечами. «Наверное, я неисправимая оптимистка; думаю, у нас есть достаточно времени, следовательно, у нас будет его достаточно и в будущем».

Шура вновь был со мной. Он улыбнулся и сказал: «Может, ты и права, но я не намерен лениться, а ничто лучше не заставит тебя усиленно работать, как мысль о том, что время уходит».

Я допила остатки вина и решила перевести разговор в другую, более опасную плоскость.

- Расскажи мне об Урсуле. Она участвует в твоих экспериментах, то есть она принимает вместе с тобой наркотики?

- Да, ей это ужасно нравится, и она правильно ими пользуется. Думаю, это один из самых сильных сближающих нас моментов. И в то же время, насколько я понимаю, - одна из причин, по которой мне сложно понять кое-что в наших отношениях, потому что почти невозможно лгать человеку, с которым ты разделяешь измененное состояние сознания. Она очень умная женщина; у нее трудные и сложные видения, и она разделяет их со мной, как я разделяю с ней мои. Я знаю, что она чувствует по отношению ко мне.

Поколебавшись, Шура сказал:

- Я должен поправить себя. Я знаю, что она чувствует по отношению ко мне, когда мы вдвоем. Когда же она возвращается к себе домой, к мужу, она словно исчезает в другом мире; там я не могу дотянуться до нее. Я действительно не знаю, что и думать. И я уже начинаю задумываться над тем, как долго может это все продолжаться, если мы ничего не решим и не будем уверены в том, что когда-нибудь вообще найдем решение.

- Она так и не начала процедуру развода?

- Нет. Она говорит, что должна дождаться подходящего момента, чтобы окончательно порвать с Дольфом, когда он будет более спокойным, когда уменьшится риск того, что он сделает с собой что-нибудь непоправимое. И ей всегда кажется, что нужный момент еще не наступил.

- И все-таки она оставляет его, чтобы провести с тобой примерно пару недель - как часто?

- Она была здесь два раза и в обоих случаях вернулась домой.

- И после такого ее муж по-прежнему дружески разговаривает с тобой по телефону?

Шура посмотрел на меня, нахмурившись:

- Звучит странно, не так ли?

Я осторожно сказала: «Ну, это похоже на довольно странный брак».

На его лице застыла печаль, в воздухе повисла тревога, и я подумала, что вновь пришла пора сменить тему разговора. Я встала на колени и потянулась за бутылкой белого вина, зная, что огонь очертил мое тело и Шура мог это заметить. Он действительно очнулся и пришел мне на помощь, взяв бутылку и до краев наполнив мой бокал вином.

На этот раз, вернувшись на свое место, я вытянулась на мате, опираясь головой на одну руку, а другой удерживая бокал.

Атмосфера начала неуловимо изменяться. Я знала, что его внимание переключилось и в данный момент он не помнил об Урсуле. Я заговорила почти извиняющимся тоном, остерегаясь сказать что-нибудь такое, что снова повергло бы Шуру в печаль: «Пожалуйста, сразу скажи мне, если не настроен говорить об этом прямо сейчас, но мне бы очень хотелось знать, каким был ваш брак. Что за человек была твоя жена - Элен, да?»

Я заметила, как в его глазах промелькнуло что-то похожее на изумление, и он ответил: «Да, Элен. Нет, я не возражаю против того, чтобы поговорить о ней сейчас. Мне кажется, я уже говорил, что мы были женаты тридцать лет. Она была хорошим человеком, очень светлым, ее интересовали многие вещи. Она целиком и полностью поддерживала меня всегда и во всем, даже когда я решил уйти с очень хорошей работы в Dole - я уже рассказывал об этом - чтобы заняться тем, во что я верил. Когда я сказал ей, что мне нужно два года на изучение медицины, она пошла работать в университетскую библиотеку, чтобы помочь мне оплачивать счета. На самом деле она была рада вновь окунуться в университетскую среду Беркли. Ей не очень нравилась Ферма...»

Я прервала Шуру, переспросив:

- Ферма?

«Мы живем, то есть я живу на ферме площадью двадцать акров. По крайней мере, раньше это была полноценная ферма, где имелись коровы, козы и лошадь. Там все еще можно выращивать овощи, если заняться этим. Элен хотела бы любить Ферму, но ей недоставало активной среды Беркли, ее друзей, всего того, чем отличается университетский город. Поэтому я думаю, что возвращение к работе очень ее устроило. Наш сын уже подрос, так что Элен не надо было постоянно с ним сидеть. Хотя я получал приличную стипендию, для нас ее зарплата была неплохим подспорьем, пока я учился.

- Она принимала с вами психоделики?

- Нет. Она не могла, потому что недостаточно верила себе; она боялась потерять контроль над собой, а самоконтроль был для нее настоящей религией. Я не пытался переубедить ее, ибо это была единственная вещь, которую она никогда бы не сделала - ни при каких обстоятельствах. Попробовать наркотик – это такое решение, которое нельзя принять за другого человека. Но на последнем году жизни по какой-то причине Элен решилась попробовать. Однажды она пришла ко мне и сказала, что хотела бы принять мескалин. Она прочла немало литературы о нем и, наконец, решила, что может попробовать мескалин и ничего плохого не случится, потому что у этого наркотика была долгая, внушающая уважение история.

Итак, в одно воскресенье к нам пришли наши самые близкие друзья, и мы все, за исключением человека, который сидел за рулем, приняли мескалин. Потом погрузили еду для пикника и одеяла в машину и поехали туда, где открывается великолепный вид на весь Залив. Мы просидели на склоне холма целый день. У Элен были замечательные переживания, действительно красивые ощущения. И теперь, оглядываясь назад, я задумываюсь, может, Элен интуитивно чувствовала будущее, но, в любом случае, я очень рад, что она решилась попробовать.

- И ей не стоило об этом сожалеть?

- Не стоило. Мне кажется, это был мудрый выбор. И потом, я очень доверяю мескалину, так как он помогает мне самому расширить сознание. Для меня он настоящий союзник. И я очень благодарен за то, что он оказался таким другом и для Элены.

Я вспомнила, как учитель Кастанеды, Дон Хуан, ссылался на своего «маленького союзника», но не смогла вспомнить, о каком растении шла речь. Это было приятное слово - «союзник», в некотором смысле, более сильное, чем слово «друг». Когда на тебя наставлено оружие, союзник окажется рядом, он придет на помощь в случае опасности. Союзник - это друг, обладающий силой, способный доказать свою преданность. Союзник.

Я посмотрела в лицо Шуре и увидела, что он снова витает мыслями где-то далеко, так что я рассказала ему о том, что пришло мне в голову. Он улыбнулся: «Да, это хорошее слово. Не уверен насчет оружия, которое держат наготове, но в самом деле, он обладает силой, чтобы отвести удар. Именно так некоторые психоделики воздействуют на меня - как друзья и союзники». Он задумался на мгновение и добавил: «Или, по крайней мере, они дают тебе доступ к той части тебя самого, которая служит тебе другом и союзником».

К этому моменту благодаря действию вина я совершенно расслабилась. Мне было тепло, я чувствовала себя удобно и непринужденно и в разговоре, и в молчании. Я вглядывалась в огонь, позволив образам и мыслям уйти в свободное плавание. Шура поставил свой бокал на пол и поднялся, чтобы подбросить дров в камин; вернувшись, он сел на другое место - поближе ко мне. Я обнаружила, что снова улыбаюсь, чувствуя удовольствие оттого, что нахожусь рядом с ним. Потом, неожиданно для себя, я встала на колени лицом к Шуре и спросила:

- Ты не устал от всех этих вопросов?

- Вовсе нет, - ответил он и нежно провел рукой по моей щеке. - Понимаешь, я же преподаватель, а все преподаватели любят, когда им задают вопросы. Это значит, что кому-то интересно то, чем они занимаются.

- Ах, да, - сказала я, положив руки ему на плечи. - Я действительно очень заинтересовалась. И ты отлично это знаешь.

Тут Шура сделал совершенно неожиданную вещь. Свою правую руку он положил мне на лопатку, а левую просунул между бедер и подложил мне под спину. Теперь я словно сидела у него на руке, мои груди упирались ему в лицо. Мое тело, там, под джинсами, ответило на давление Шуриной руки волной тепла. Внезапно я осознала, что центральный шов джинсов давит мне. Я немного откинулась назад, поездив по руке Шуры. Это было странное, но приятное ощущение - чувствовать, как длинная мускулистая рука давит на шов, на нежную плоть, скрытую под тканью. Я посмотрела Шуре в лицо, продолжая держать свои руки у него на плечах. Его глаза были широко открыты, и он смотрел прямо в мои, уже не улыбаясь. Я склонила голову, пока мой лоб не коснулся лба Шуры. Его лицо слегка блестело от пота, я знала, что тоже вспотела.

Правая рука Шуры легла мне на пояс и вытащила край блузки из джинсов, потом я почувствовала, как его пальцы расстегивают мой лифчик. Я подумала: «О Боже, ты ни за что с ним не справишься, - рассмеялась и сказала вслух, - у тебя будут проблемы с этим. Будет лучше, если я немного помогу тебе».

Продолжая ерзать по его твердой, мускулистой руке, я расстегнула пуговицы блузки и медленно, сосредоточившись, сняла ее, а затем отбросила прочь - лишь мелькнул розовый отсвет огня на белом хлопке. Я сказала Шуре: «Я собираюсь принести для нас покрывало, на случай, если огонь погаснет». Шура медленно вытащил свою руку, которая была между моих ног, и ответил: «Хорошо. Но только не очень долго. Мне очень не понравится, если ты успеешь забыть, что я здесь, ты понимаешь?» Ни малейшего шанса, что я забуду тебя, подумала я, улыбнувшись Шуре.

Я вернулась к нему почти мгновенно вместе со старым стеганым одеялом из лоскутов. Это было большое, мягкое, износившееся одеяло. Я положила его на самый дальний от огня угол мата. Шура очень аккуратно размещал очередное бревнышко в камине. К тому времени, как он закончил это делать и повернулся ко мне, я уже избавилась от лифчика и стояла на коленях, приготовившись сбросить джинсы. Он сел на мат, скрестив ноги, за его спиной горел камин; от огня казалось, что у него на голове корона желто-оранжевого цвета. Шура спросил меня: «Не возражаешь, если я разденусь? Без одежды я буду чувствовать себя гораздо удобнее. Здесь сейчас довольно жарко».

Я одобрительно засмеялась. Потом легла на спину и стащила джинсы с поднятых вверх ног, дурачась, словно ребенок, которому сказали готовиться ко сну. Мгновение я колебалась: с одной стороны, заявили о себе скромность и манеры настоящей леди, с другой - мне не хотелось утруждать себя мыслями об одежде. Потом до меня дошло, что и скромность, и благовоспитанность растворились без следа, когда я ездила по Шуриной руке, так что, решила я, трусики тоже можно снять.