Юрий Нагибин
Юрий Нагибин
Родился 3 апреля 1920 года в Москве.
В этом же году отца Юрия Кирилла Нагибина расстреляли за «сочувствие мужикам».
Официальным отцом писателя считался друг Кирилла Нагибина адвокат Марк Левенталь, чье отчество и носил Нагибин.
Учился в медицинском институте и ВГИКе, но не окончил их.
В 1940 году опубликовал первый рассказ и был принят в Союз писателей СССР.
Был шесть раз женат.
Автор сценария более чем к 40 фильмам. Самые известные из них: «Председатель» (1964), «Бабье царство» (1968), «Красная палатка» (1969), «Директор» (1970), «Дерсу Узала» (1975), «Петр Великий» (1986).
Несмотря на множество опубликованных повестей и романов, самым «громким» наследием писателя считается его «Дневник», который Нагибин вел на протяжении многих лет (с 1942 по 1986 год) и с беспощадной откровенностью заносил в него свои мысли о себе и окружающих.
Скончался 17 июня 1994 года. Похоронен на Новодевичьем кладбище, хотя в «Дневнике» сам пишет о желании «лечь на Востряковском», где похоронены мать и ее муж.
Одной из женой была Белла Ахмадулина.
Родилась 10 апреля 1937 года в Москве.
В 1964 году снялась в фильме Василия Шукшина «Живет такой парень».
В 1967 году был опубликован первый сборник стихов.
Скончалась 29 ноября 2010 года.
* * *
Нагибин обожал собак. На протяжении всей жизни у него были псы только одной породы — эрдельтерьеры.
Говорят, что хозяева бывают похожи на своих питомцев. Так вот эрделей отличает живость, которую они сохраняют до последнего дня…
Рассказ Нагибина «Зимний дуб» раньше (хотя, может, и сейчас) был в школьной программе по литературе. Но я знал Нагибина в первую очередь благодаря его сценариям.
И прежде всего — к фильму «Председатель».
* * *
Из «Дневника» Юрия Нагибина
«1965
Картину сперва просто решили не выпускать на экран, потом ее искромсали и пустили по клубам, но в день премьеры, даже в самый час ее опять запретили; мы выступали перед зрителями в кинотеатре „Россия“, а по всей Москве сдирали афиши с лицом Ульянова, сдергивали натянутые между домами плакаты, извещавшие о выходе фильма, рушили фанерные рекламные стенды.
Картину в конце концов разрешили. Она прошла с небывалым успехом, истинно народным. Не знаю, имела ли хоть одна наша картина такой успех. Может быть, „Броненосец Потемкин“, „Чапаев“, „Путевка в жизнь“.
Ее просмотрели буквально все взрослые люди, ибо детям до шестнадцати лет на картину вход был запрещен. Почему? В картине нет никакой эротики, но есть правда о прошлом, да и только ли о прошлом? — а это пострашнее альковных соблазнов. Правда приравнивается к порнографии. Успех картины был настолько велик, что даже пресса, настроенная поначалу крайне враждебно, сдалась и начала хвалить, сперва сквозь зубы, потом взахлеб».
* * *
Фильм «Председатель» — это история о председателе колхоза Егоре Трубникове, который пытается восстановить родное хозяйство. Которое на самом деле находится в упадке не только из-за войны, но и из-за «разрухи в головах». Трубников помнит, каким колхоз был раньше и мечтает вернуть ему былое процветание.
Таким же «председателем» был и Нагибин, заставший «серебряную пору» русской литературы.
Он появился на свет, когда еще творили Блок, Есенин, Маяковский. А Манна улице Фурманова…
Повесть «Встань и иди» — одно из самых пронзительных произведений советской литературы.
Но несмотря на десятки рассказов, повестей и сценариев, для многих Нагибин навсегда останется автором скандальных «Дневников». «Скандальных» не потому, что на его страницах открыты какие-то секреты. Скорее, наоборот, громкую славу записи приобрели как раз потому, что озвучили то, о чем до этого во всеуслышание говорить было не принято.
Нагибин беспощадно жестко относился к жизни. И она, кажется, платила ему взаимностью.
Хотя со стороны все выглядело более чем благополучно.
Книги писателя выходили в Германии, Венгрии, Франции. В Италии он вообще был одним из самых популярных иностранных писателей, удостоенным не только престижных литературных наград, но и чести специально написать книгу о Тинторетто, обожаемом итальянцами мастере.
Правда, в советские годы изданные за границей книги часто не доходили до самого Нагибина, отчего он, по его признанию, порою даже не верил в их существование.
Да и заработанные гонорары он стал получать лишь в последние годы. До этого даже из находившихся на собственном счету 15 тысяч долларов он имел право получить максимум пятьсот.
Нагибин написал сценарии к десяткам фильмов.
Картина «Дерсу Узала», которую снял великий Куросава, получила «Оскар». В ленте «Петр Великий», в работе над сценарием к которой он тоже принимал участие, снимались Максимилиан Шелл и Лоуренс Оливье. Так что имя писателя и сценариста было известно далеко за пределами одной шестой суши.
Два великих советских фильма — «Председатель» и «Бабье царство» — стали настоящим событием. И не только в мире кино.
Исполнителей главных ролей — Михаила Ульянова и Римму Маркову — потом стали считать чуть ли не символом русского человека. Который многое может вытерпеть. Но если дойдет до края, то мало не покажется никому.
Таким же символом был и Юрий Нагибин — и выпить любил, и выругаться мог, и пахал без устали, и о счастье мечтал. А достигнув его, как всякий русский, начинал стыдиться.
Писатель в Советском Союзе — это тиражи, количество нулей в которых сегодня кажется сказкой, это гонорары, слава и звание «инженера человеческих душ», которое только что в трудовой книжке не было записано.
Особый разговор — это талантливый писатель в Советском Союзе. Потому как в этом случае ко всем перечисленным выше бонусам прилагалась совесть, муки которой от понимания происходящего часто сводили на нет все так называемые «сливки» от жизни.
Юрий Нагибин был очень талантливым писателем, который родился и прожил жизнь в СССР.
Он отдавал себе отчет в происходящем. После того как в Чехословакию вошли советские танки, он решил, что в этой стране у него не будет детей. Он жестко относился к строю и служащим ему людям. И в первую очередь к себе.
А потому имел право на критику. Шкалу собственной оценки он определил с самого начала, едва взявшись за «Дневник».
* * *
Из «Дневника» Юрия Нагибина
«20 марта 1942 года
Сегодня наша переводчица Килочицкая, святая курица, подходит ко мне и говорит:
— Юрий Маркович, я хочу вас предупредить — о вас очень плохого мнения. Говорят, что вы циничны, развращены и к тому же трус. Мне больно за вас, как за русского юношу.
— Любовь Ивановна, — сказал я, — к сожалению, это все святая правда.
— Но как же так? Я ничего этого не вижу.
— Вы слишком доверчивы. Умные люди проглянули меня в самую глубь».
* * *
Для меня Нагибин — человек большой смелости.
С ним можно не соглашаться. Но уже то, что он чернилами наносил на бумагу искренние мысли и не боялся, что их могут прочитать, меня лично восхищает. А он не то что не боялся, а на публикацию и рассчитывал.
При этом ни об одной из своих женщин он не написал плохо.
Досталось только Белле Ахмадулиной. Да и то ее он «разбирает» исключительно как поэта, поставив при этом в один ряд с Мариной Цветаевой и Анной Ахматовой…
Существует мнение, что лучший способ понять писателя — читать его произведения.
Наверное, это так.
Но при этом загадка личности все равно остается.
Читая произведения, можно, скорее, понять об авторе другое — степень его таланта. Что, возможно, и есть самое важное.
И все же самый точный взгляд бывает, как известно, со стороны.
Конечно, мне было интересно, каким Нагибин бывал с близкими, а не только наедине с бумагой.
О том, каким он был или казался со стороны, и вспоминала Вера Прохорова.
Сам писатель называет ее в «Дневнике» Верочкой.
* * *
Вообще в этот раз я хотел просто повидаться с Верой Ивановной и расспросить ее о сегодняшнем житье-бытье. Ну нельзя же, в самом деле, каждый раз просить человека вспоминать о днях минувших.
Но сама Прохорова, обратившись мыслями в прошлое (потому, наверное, она так часто говорила, закрыв глаза), не хотела слишком быстро возвращаться в день сегодняшний.
Да и аспирант, занятие с которым было назначено в этот день, на урок почему-то не пришел.
Получается, у нас было время.
И тогда я попросил рассказать о писателе Юрии Нагибине, о котором Вера Ивановна еще во время нашей первой встречи сказала: «О ком я вспоминаю с благодарностью, уважением и признательностью — это Юра Нагибин…»
* * *
Моя мама очень любила Юрку: «Какой хороший мальчик!»
Он был моим самым близким другом.
Когда меня посадили, собирал подписи за мое освобождение. Мне потом показали все эти бумаги…
* * *
Юра Нагибин умер в 1994 году, а его «Дневники» и сегодня обсуждают, словно они появились только вчера. Мне говорили, что Юра и про меня там пишет. Но я сама не хочу это читать.
У меня свое отношение к дневникам. Не думаю, что вообще их стоит публиковать. И уж тем более судить по ним об авторе и людях, о которых он пишет.
Ведь дневниковые записи человек делает под воздействием сиюминутного настроения. Может, например, на кого-то обозлится и так и запишет: «Иванов — дурак». Но это же его сегодняшнее впечатление, а в результате оно остается клеймом на человеке. При том что сам автор, может, и успеет изменить отношение к своему герою.
* * *
Из «Дневника» Юрия Нагибина
«Успех Михалкова, Симонова, даже такой мелочи, как Юлиан Семенов, понятен, закономерен и ободряющ для окружающих. Таланта почти не нужно, но нужна решимость на любую пакость, причастность „святому делу сыска“, неоглядный подхалимаж и беспощадность в достижении поставленных целей.
Этими качествами, включая, разумеется, скудость дарования, наделены почти все лица, желающие преуспеть на ниве искусств.
В победах вышепоименованных корифеев они видят залог собственного успеха. А мое поведение, моя жизненная линия им органически противопоказаны. Не хочется признать, что можно приобрести имя, деньги да к тому же моральный комфорт, брезгливо избегая всяких бесовских игр, отвергая причастие дьявола. Это приводит в ярость, а ярость толкает к доносам.
Да, друг мой, ты поставил себе непосильную цель: прожить жизнь, оставаясь порядочным человеком. Именно прожить, а не протлеть, последнее куда проще. Порядочным человеком ты, Бог даст, останешься, а вот сможешь ли жить?..»
* * *
Юра только на вид был прохладным человеком с удивительной выдержкой, а на самом деле был страшно добрым и чутким невероятно.
Когда меня посадили в лагерь, он бесконечно писал в КГБ, собирая под письмами в мою защиту подписи всех наших общих друзей — Нейгауза, Пастернака, Рихтера.
У самого Юры ведь была совсем непростая судьба.
Они с матерью жили фактически двойной жизнью. Ксения — она была из дворянского рода — довольно свободно смотрела на жизнь, у нее много было романов.
Настоящим отцом Юры был офицер Кирилл Александрович, которого расстреляли, когда Ксения Алексеевна была беременна Юрой.
Перед смертью Кирилл наказал своему другу жениться на Ксении. Тот так и сделал, и Ксения Алексеевна стала женой Марка Левенталя, записав его отцом ребенка. Левенталя вскоре арестовали и выслали в Воркуту, где он, как все думали, погиб.
Поэтому через два года Ксения Алексеевна вышла замуж за писателя Якова Рыкачева. Хотя он больше был критиком, единственное, что написал, — книгу о кавалерист-девице Дуровой.
И вдруг выясняется, что Марк Яковлевич жив. Ксения Алексеевна этого афишировать не хотела.
Юра тайно ездил в Воркуту, где отец отбывал ссылку. Об этом он потом напишет одну из своих пронзительных повестей «Встань и иди».
* * *
Я Юру знала с войны. Его дом находился напротив нашего.
Квартиры в нем давали двум видам писателей — либо молодым, либо третьесортным. В Юрином подъезде жил Михаил Булгаков, он в этом доме и умер.
Вообще это был большой каретный сарай, теперь на его месте построили огромный генеральский дом. Булгаков жил на последнем надстроенном этаже, куда вела кривая лестница.
Я самого Михаила Афанасьевича не знала, лишь видела, как он ходил по улице.
С Юркой же мы были очень дружны.
Я хорошо знала его мать. Ксения Алексеевна красавица была невероятная — тонкие черты лица, золотые волосы. Она была жестким человеком, довольно острым на язык.
Юрку обожала. Хотя когда я спросила ее, хотела ли она ребенка, Ксения Алексеевна ответила: «Вы с ума сошли, Вера, я со всех шкафов прыгала, чтобы случился выкидыш. Но сын все равно родился. Лишь когда мне его принесли покормить, я почувствовала к нему нежность».
* * *
Из «Дневника» Юрия Нагибина
«8 ноября 1983 г.
Дорогие папочка и мамочка, ваш сын, которого вы так легкомысленно зачали в 19-м, так серьезно пытались выкурить, а по нежелательному появлению на свет пылко возлюбили, готовится стать атомной пылью».
* * *
Сына она держала в крепких руках. Не хотела, чтобы он женился. Говорила: «Зачем? Бабы все одинаковы, а разговаривать — для этого мы с Яшкой есть». Это она своего мужа имела в виду, отчима Юркиного, которого тот обожал.
Первый раз Нагибин успел жениться еще до войны. Его первой женой стала приемная дочь философа Асмуса. Девушка была милой, правда, несколько парикмахерского типа. Они познакомились в Коктебеле. Расписались, но мать ее не знала об этом.
Я же рассказывала уже об Ирине Сергеевне Асмус, которая была влюблена в Пастернака и потом ревновала его к Зинаиде Николаевне. Так вот эта самая Ирина Сергеевна мечтала для своей дочери о муже-генерале. Ксения Алексеевна обо всем знала, конечно.
Жили Юра с женой отдельно друг от друга, но встречались. Только когда Юра перед отправкой на фронт пришел проститься с Машей и мать ее начала снова ворчать: «Чего это он ходит?» — Юра ответил: «Я пришел проститься со своей женой!»
Женщина не поверила и потребовала показать паспорт. Дочь показала, и мать тут же порвала его. И крикнула мужу: «Убери этого негодяя из нашего дома!»
Юрка схватил какую-то палку: «Только попробуй подойти ко мне!»
И Асмус ответил: «Ну как же я его выгоню, если у него палка?»
Сам Асмус вообще был на удивление неконфликтным человеком. Такой подкаблучник. Когда в 1946 году Ирина Сергеевна умерла от рака, он женился снова и нарожал много детей…
А Нагибин к началу войны успел перевестись из медицинского института на сценарный факультет во ВГИК.
Он уже что-то писал, печатался и состоял в молодежной бригаде Союза писателей. Ему предложили поехать в Алма-Ату, куда эвакуировался ВГИК. Но Ксения Алексеевна, узнав об этом, сказала: «Я не знала, что фронт находится в Средней Азии». И, получается, сама послала сына на войну. «Погибать так погибать», — решил Юрка, поехал и вскоре был контужен. Потом его освободили ото всего и отправили под Москву лечиться.
Тогда фронт находился недалеко от Москвы, и бойцы, приезжая в город за провизией и почтой, могли с линии фронта кого-нибудь из солдат захватить с собой. Иногда и Юру так брали.
Он каждый раз сидел дома, так как в любой момент его могли забрать обратно. Однажды он попросил Машу Асмус прийти к нему, а она не пришла. Это и стало началом конца их отношений.
Со временем теща вроде как расположилась к Юре — во-первых, поняла, что все генералы уже заняты, а во-вторых, Нагибин, начав печататься, стал известным.
Но жизни с Машей у него не получилось, и скоро они расстались.
* * *
Мы с ним познакомились благодаря Юриному желанию изучать английский. Его знакомая, которая, в свою очередь, знала мою маму, предложила в качестве учителя меня.
Моя мама вообще очень приветствовала, чтобы у нас в доме появлялись молодые люди. А я, наоборот, была против. Зачем мне это было нужно?
Юра к тому времени уже начал писать рассказы и ему дали квартиру, маленькую, на первом этаже, как раз напротив нашего парадного.
Нагибин был очень застенчивый. Помню, как увидела его в первый раз.
Из-за того что окна у нас всегда были открыты, а жили мы на первом этаже, он обратился ко мне с улицы: «Можно увидеть Надежду Николаевну?»
Я ответила, что это моя мама, и предложила войти.
Нагибин вошел. И остался в нашем доме на долгие годы.
Он очень подружился с Рихтером, который, как я уже говорила, во время войны даже жил у нас. Юра притаскивал что-то из еды, и мы — я, мама, сестра и Светик — устраивали пиры.
Голода как такового, несмотря на военное время, не было. Выдаваемых 500 грамм хлеба вполне хватало, если, конечно, был приварок — овощи какие-нибудь, та же картошка. Но приварок был невероятно дорог — картошка стоила безумных денег.
Но мы как-то находили выход из положения — сестра моя Люба и мама работали. Я, кроме института, почти никуда не отлучалась. Но зато каждый месяц сдавала кровь, за что получала по 400 грамм масла, мяса, сахара. Это было хорошим подспорьем. Есть, конечно, всегда хотелось, но сказать, что мы голодали, нельзя.
Несмотря на то что передвигаться по улицам в ночное время было строго запрещено, Юра все равно приходил к нам — ему было достаточно просто пересечь улицу, и он уже был у нас.
После ужина мы устраивали игры. Каждую ночь ждали, что придут за Светой, а потому не ложились. Придумывали всякие шарады.
Например, кому-то надо было безмолвно показать заданную ведущим сцену, а все остальные должны были догадаться, что она означает.
Как-то во время войны мы устроили у нас дома сценку. Для того чтобы проиллюстрировать эпизод из какой-то книги, нужно было изобразить покойницу. Мы взяли два одеяла, положили одно под другое и вроде как получился покойник. Но Светик остался недоволен: «Нет, это недостоверно!» И обратился к моей сестре: «Люб, дай свои туфельки!» Приставил их к одеялу, и точно, получился завершенный образ трупа. В этот момент в комнату как раз вошел Юрка. И вздрогнул от ужаса — перед ним на полу лежала настоящая мертвая женщина.
Так что у Рихтера были еще и режиссерские способности.
* * *
А какой у нас был «Марсельский кабачок»!
Почему «марсельский»? Так решил Рихтер. Пришедший должен был выбрать себе имя и профессию. Я, например, была Элизабет, путешественница, которая записывает интересные вещи. Светик был месье Эрик (он же первый раз при крещении получил именно это имя), тапер и владелец кабачка. Юра Нагибин был месье Жорж, путешественник. А его родители — знатными путешественниками.
Отчим Юры отчаянно влюблялся в одну из грузинок, которая была хозяйкой в восточной комнате (вся моя коммуналка была в распоряжении кабачка, так как соседи уехали за город), а его жена начинала ревновать. И Светик их мирил: «Посмотрите, какой прекрасный вид из окна!» Хотя из окна открывался вид на помойку.
Гости были самые разные, некоторые годились нам в отцы. Все должны были прийти в костюмах. Один решил приклеить себе усы, которые в метро у него отклеились. И за ним по пятам пошли сыщики, решив, что перед ними шпион.
Угощение было самое простое — сухофрукты, плов в огромной кастрюле и вино, талоны на которое мы копили несколько месяцев.
Мы расставили столики, на одном из которых соорудили эстраду. И желающие пели и танцевали на ней.
Все чувствовали себя абсолютно свободными. Одна девушка провозгласила себя дочерью Свободы. И действительно вела себя весьма свободно, была одета довольно смело в декольте.
Это все было 8 марта 1947 года…
* * *
Вскоре Юра снова женился.
Валька, дочь директора знаменитого автомобильного завода имени Сталина и министра транспорта Лихачева, вторая жена Нагибина, была чудовищем, хамски-плебейского вида, да еще и некрасива. Никакие наряды не могли это скрыть. Но она обладала удивительной цепкостью.
Вообще у них был обычный роман, но девочка, как оказалось, хотела носить обручальное кольцо. И хотя Юрка не думал о женитьбе, его вызвал Лихачев, всесильный в те времена человек.
Вызвал и сказал: «Я все знаю про вашего отца. Моя дочь не б… И если вы на ней не женитесь, то можете прямо сейчас сказать „прощай“ и своей матери, и своему отчиму».
Юра женился, но жили они очень сложно. Валя злобная была женщина, ревнивая. Юрка часто сбегал от нее к нам, иногда даже на ночь оставался. А этот несчастный отец узнавал, где зять, и по утрам звонил…
Как-то рано утром уже Юрин отец позвонил из лагеря, а Валька недовольно проворчала: «Какая сволочь звонит?»
Юрка смог прожить с ней всего один год…
* * *
Другая его женщина — Лена — была предана ему. Но патологически лжива. Как-то Юра спросил у нее:
— Что-то давно Зиночку не видно.
— Так она умерла.
— Как? Такая молодая?!
— Да, приступ аппендицита. Мать одна осталась.
Юрка начал переживать. У него от потрясения даже лицо дергаться начало.
А через несколько месяцев раздается звонок в дверь и в комнату входит эта самая Зина. У Юрки новое потрясение — на лице был написан просто мистический ужас! Он говорил, что такого страха даже на фронте не испытывал. «Я просто выполз из комнаты!» Но Лена как-то выпуталась.
Ксения Алексеевна все это видела и относилась к ней довольно критично и обращалась с нею властно.
Так, Лена говорила, что в ее мать был влюблен Александр Блок и именно ей он посвятил стихотворение «Девушка пела в церковном хоре». А Ксения Алексеевна на это отвечала: «Не знала, что в синагогах есть женский хор. Я думала, там только мужчины поют».
Ксения Алексеевна всегда одергивала ее. Правда, при этом Лена много лет находилась при Юре. Я называю ее «некоронованная жена».
…О том, что я вернулась из лагеря, Юрка не знал.
Я в тот же день встретилась с Рихтером, и мы решили устроить Нагибину сюрприз. Светик позвонил Юрке.
— А Юры нет, — ответили Светику.
— А кто это?
— Это его жена, — сказала Лена. — А вы кто?
— Рихтер, его друг.
Они договорились о том, что Светик вечером придет к Нагибину. А пришли мы вдвоем. Юрка был в восторге, мы хорошо провели время. Лена чувствовала себя хозяйкой.
Вскоре после этого мы поехали на дачу к Нагибину в Красную Пахру. Ксения Алексеевна, поскольку знала, что я не имею видов на ее Юру, часто приглашала меня туда. Как-то взяла меня с собой на дачу к поэту Александру Твардовскому.
Я запомнила его — высокий блондин с голубыми глазами и прелестным голосом. В тот раз он замечательно пел «Летят утки».
Твардовский сильно пил и каждый раз отчаянно падал в кювет. И Ксения Алексеевна вытаскивала его оттуда. Но один раз не справилась и обратилась за помощью к проходившим мимо рабочим: «Помогите, хороший человек в кювете лежит». Те согласились: «Конечно, хороший. Раз в кувете — значит, пьет. А раз пьет, значит, не может быть плохим».
Ксения Алексеевна была большой антисоветчицей. Никогда не ходила на выборы. Как-то я пришла к ним прямо с избирательного участка. Ксения Алексеевна говорит мне:
— Пойди к столу, выбери себе там конфетку.
Я подхожу, а на блюде — только одна конфета.
— Так она же всего одна, — отвечаю.
— Ну и что? Вы же только что ходили на выборы, где один кандидат.
* * *
Нагибин не был красавцем, у него всегда было почему-то грустное выражение лица. Но я никого не знала, кто бы пользовался большим успехом у женщин, чем Юра. При том что никогда особо не ухаживал и не делал ничего такого, чтобы покорить женщину. Мой племянник Сережа сказал о причинах его успеха у женщин: «Их притягивали его спокойствие и якобы незаинтересованность…»
* * *
Его пятой женой была Белла Ахмадулина. Жили они с ней сложно. У Беллы вообще был характер не сахар, а тогда она еще и страдала традиционным русским недугом.
Во время очередного приступа начинала терзать человека. Самым страшным для нее ругательством были слова: «Ты советский человек!» Она без конца повторяла это в адрес Юры, упрекая его.
Внешне она была очень обаятельна и очаровательна.
Помню, Юрка познакомил меня с ней на даче. Я как раз из лагеря вышла. Юра говорит: «Вера, я вас сейчас познакомлю с женой Евтушенко».
Я про себя еще подумала: «О-о-о, я не поклонница Евтушенко, так зачем мне еще и жена-то его, господи?» И вдруг выходит девушка: очаровательная, с бронзово-рыжей челкой, с лицом цвета нежнейшего фарфора. Ее многие считали искусственной, а она на самом деле такой и была. И менялась, только когда выпивала. Но это уже было болезнью…
Через месяц после нашей первой встречи Белла уже была женой Юры. Мы потом не раз встречались на даче в Пахре.
Ксения Алексеевна говорила гостям: «Завтракать можете когда угодно. А обедаем мы в три часа». К этому времени все собирались за столом.
Однажды, смотрю — только что Белла рядом со мной сидела, а тут раз — и ее уже нет. Спрашиваю у Юры, где она.
— Она ушла осу мыть, та только что попала в сметану, — отвечает.
Это все была Белла…
* * *
Вообще, Ахмадулина — это человек, в котором сходились одновременно и ад, и рай. При том что была потрясающим поэтом.
Я согласна с теми, кто считает ее вершиной нашей современной поэзии. Многие ставили ее в один ряд с Пастернаком, Блоком, Ахматовой, Цветаевой. Она на самом деле находится в семье небожителей. У нее было особенное видение мира.
Она ведь была единственным человеком, который не подписал письмо против Пастернака. И ее за это выгнали из Литературного института.
Ахмадулина была умнейшей женщиной. Но стоило ей выпить, как она становилась другим человеком, в нее словно бес вселялся. Юрка говорил ей: «Я сам люблю выпить, но потом лягу спать, и все. А ты начинаешь издеваться!» Белла делала это со своим невероятным умом! Всегда умела найти больное место. Жестокой была.
Укоряла Юру в том, что он преуспевает. Да еще добрые люди-писатели подробно рассказывали ей про него, а ему про нее. При том что он целиком признавал ее превосходство в литературе, ее невероятную одаренность. Считал, что у нее редкостное дарование.
Беллу же в нем притягивали его ум, эрудированность. Юра дал ей много в смысле образования, он же был очень начитанный. Восемь лет они вместе прожили.
Но в конце Нагибин сам выгнал Беллу во время очередной их ссоры. «Бери чемодан и уходи!» — сказал он ей…
* * *
Из «Дневника» Юрия Нагибина
«3 сентября 1972 г.
Приятная встреча в ЦДЛ. Антокольский пригласил меня за стол, который „держал“ Евтушенко, но сам Антокольский не дождался моего прихода, напился и уехал домой… Ахмадулина решила отметить мое появление тостом дружбы.
— Господа! — воскликнула она, встав с бокалом в руке. — Я пью за Юру!..
— Сядь, Беллочка. Я не люблю, когда ты стоишь, — прервал Евтушенко, испуганный, что Ахмадулина скажет обо мне что-то хорошее. (Испуг его был лишен всяких оснований.)
— Я должна стоять, когда говорю тост. Этой высокой вежливости научили меня вот они, — любовно-почтительный жест в сторону сына Кайсына Кулиева. — Я пью за Юру. Пусть все говорят, что он халтурщик…
— Сядь, Беллочка! — мягко потребовал Евтушенко.
— Нет, Женя, я и за тебя произносила тост стоя. Так пусть все говорят, что Юра киношный халтурщик… — Она сделала паузу, ожидая, что Женя ее опять прервет, но он внимал благосклонно, и Белла обернулась ко мне. — Да, Юра, о тебе все говорят: халтурщик, киношник… А я говорю, нет, вы не знаете Юры, он — прекрасен!.. — И она пригубила бокал.
…Б. Ахмадулина недобра, коварна, мстительна и совсем не сентиментальна, хотя великолепно умеет играть беззащитную растроганность. Актриса она блестящая, куда выше Женьки, хотя и он лицедей не из последних. Белла холодна как лед, она никого не любит, кроме — не себя даже, — а производимого ею впечатления. Они оба с Женей — на вынос, никакой серьезной и сосредоточенной внутренней жизни. Я долго думал, что в Жене есть какая-то доброта при всей его самовлюбленности, позерстве, ломании, тщеславии. Какой там! Он весь пропитан злобой. С какой низкой яростью говорил он о ничтожном, но добродушном Роберте Рождественском. Он и Вознесенского ненавидит, хотя до сих пор носится с ним, как с любимым дитятей; и мне ничего не простил. Все было маской, отчасти игрой молодости.
Жуткое и давящее впечатление осталось у меня от этого застолья».
* * *
Человека более чудовищного, чем выпившая Белла, не существовало. Она сразу начинала цепляться: «Ты — советская сволочь!» Так что ее муж Борис Мессерер (художник, последний, муж Ахмадулиной. — И.О.) — человек удивительного терпения.
Однажды я оказалась у них в мансарде на Поварской.
Пришла Белла и тут же начала цепляться к мужу: «Ты делец! Думаешь только о деньгах!»
Борис взялся руками за голову: «Это мой мучитель! Когда же это закончится?!»
Я попыталась как-то воздействовать на Беллу. Сказала ей, что это же Боря Мессерер, как она так может о нем говорить?
«Да, это ваш Боря! — ответила мне она. — Который думает только о деньгах!»
В конце она болела сильно. Чудо, что дожила до такого возраста. Она же ослепла в конце.
Чудо, что Боря сумел сохранить себя в профессии. Но мучался он с ней невероятно. Белла постоянно упрекала его. И тем не менее они прожили всю жизнь вместе.
Как-то Борис написал мне на бумажке номер своего телефона, и я по почерку поняла, какой он железный человек.
Я сама с Беллой по-настоящему познакомилась в 56-м году, как раз после освобождения из лагеря. Она была очаровательна — чудесные темно-рыжие волосы, естественный звонкий голос, ум и одаренность невероятные. Она интересовалась лагерем, тогда это была экзотика. Я много проводила с ней времени.
Не знаю, насколько она любила Юру. Она, по-моему, любить по-настоящему не могла, слишком была погружена в другое. Могла влюбиться разве что.
А для Нагибина Ахмадулина была единственной, кого он по-настоящему любил. После той детской любви к Маше Асмус.
* * *
У Юры все время были какие-то женщины, о которых он заботился. Хотя Ксения Алексеевна жутко с ними обращалась.
Всего у Юры было 6 жен.
Ксения Алексеевна говорила: «Он как шашлык нанизывает их. И никого бросить не может».
Последняя его жена была идеальной, они прожили 26 лет вместе, до самой смерти Юры.
Алла Григорьевна стала для него и медсестрой, хотя по профессии была переводчицей, и кухаркой, и секретарем, и машину водила.
Юра сильно изменился, после того как умерла мать. Он безумно любил ее. И пережить ее смерть, видимо, до конца так и не смог.
Однажды мы встретились на какой-то выставке с Беллой, и я спросила у нее, что случилось с Юрой. «С ним после смерти Ксении Алексеевны какой-то сдвиг произошел», — ответила она. Нагибин вдруг стал писать про вождей, написал книгу о том, как любил свою тещу, мать дочери Лихачева.
И тогда жена решила по-своему помочь ему — избавить от всякой памяти о матери. Не забуду, как мы с сестрой приехали к Юре на дачу в поселок Красная Пахра. Когда Ксения Алексеевна была жива, у нее там был уютный будуар с диваном, старинным трюмо. В тот раз мы ничего этого не увидели — оказалось, за счет комнаты Ксении Алексеевны жена Юры решила расширить гостиную. И вовсе избавилась от ее комнаты. Чтобы, значит, ничто не напоминало о матери.
Не думаю, что этим она помогла Юре…
* * *
Нагибин очень любил детей. Но своих у него не было.
«Куда я в этот мир еще детей приводить стану», — говорил он.
Он ведь на самом деле был глубоко пессимистичным и грустным человеком.
* * *
Из «Дневника» Юрия Нагибина
«1982 год.
Впечатление такое, что я вползаю в смерть. И вползу, если не стряхну с себя нынешнее наваждение. Человек умирает не от болезней, а от тайного решения не оказывать им сопротивления. Характерный пример: Симонов.
Этот мощно заряженный на жизнь и работу человек почему-то расхотел жить».
* * *
Как-то уже после смерти Юры в компании возник разговор о нем. И писатель Анатолий Приставкин воскликнул: «Этот человек спас мне жизнь!»
Я тут же полюбила его за эти слова.
Оказалось, что, когда Приставкин написал один из своих первых рассказов и решил представить его на суд коллег, все писатели дали ему от ворот поворот. Они же у нас так преисполнены собственного величия!
И только Нагибин приветил его.
Приставкин говорил о нем как о святом.
Я тоже вспоминаю о Юре с огромной теплотой и благодарностью…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.