В поисках 21-й армии

В поисках 21-й армии

Когда мы вышли к своим войскам, я выглядел довольно своеобразно: на голове пилотка, на шее бинокль, гимнастерка с голубыми петлицами и знаками различия старшего политрука, поверх гимнастерки старое рваное пальто, а сверху плащ-палатка, брюки сильно изношены и очень грязные, на левой ноге от колена грязный бинт, на ногах лапти с дырами на подошвах (я донашивал уже вторую пару), онучи грязно-серого цвета, на гимнастерке командирский ремень с медной пряжкой-звездой, на нем наган в кобуре, лицо сильно заросшее, с бородой и усами. Выглядел я теперь намного старше своих 30 лет. Капитан тоже оброс. На голове у него была наша каска, черная от огня костров — в ней мы варили картошку, за плечами — винтовка. Лейтенант Настюха выглядел лучше в своем сером командирском плаще и наганом у пояса. Наши бойцы тоже выглядели лучше — оба были в шинелях и с оружием.

В моей памяти осталась первая ночь на свободной от врага территории. Мы спали в хате на глиняном полу и считали это великой благодатью. По тылам немецких войск мы шагали ровно месяц и вышли 16 сентября, как раз в мой день рождения. До войны я отмечал его по новому стилю — 29 сентября, а потом стал отмечать 16-го.

Выспавшись в спокойной обстановке, мы пошли, как нам приказали, в резервный полк, где собирались бывшие окруженцы. Мы шли великолепным сосновым брянским лесом и остановились у деревни около походной красноармейской кухни. Там хорошо пахло борщом, и мы решили попросить поесть. Сели под дерево, а тут как раз появился лейтенант из особого отдела и начал нас расспрашивать — кто, откуда и куда держим путь. Это его требование было вполне законно. Я объяснил, кто мы и куда идем, он проверил мой партбилет, личные документы моих спутников и разрешил нам поесть. Давно мы не ели такой пищи!

Сборный пункт мы нашли около Середины-Буды, в лесу. Здесь наша группа закончила свое существование. Наших рядовых (Шуваева и шофера) направили в группу рядового состава, Настюху — в группу лейтенантов, а нас с капитаном — в группу старшего начальствующего состава. Комиссар нашей группы политсостава, узнав, что я вышел из окружения с партбилетом, в форме и с группой других военных, вывел меня перед окруженцами и сказал: «Вот товарищ старший политрук, раненный, вышел в форме, сохранил партбилет и оружие — вот так надо было делать и вам». Комиссар сказал нам, что у него до 800 человек командного и политического состава, утративших партбилеты, спасая себя.

Здесь мне выдали ботинки с черными обмотками (наконец-то мои ноги были в тепле и обуты по форме), поставили нас на довольствие, выдали продаттестат. Я получил хлеб, консервы и дополнительный паек: масло, печенье, папиросы. Тогда же я решил избавиться от бороды и усов. Безопасная бритва была со мной, я попросил соседа посмотреть за моим рюкзаком и полученными продуктами, и пошел на кухню за горячей водой. Здесь работала женщина лет сорока, которая предложила: «Давайте я вас обрею, я работала парикмахером в минском Доме Красной Армии». Я согласился, сел на табуретку, она достала свой бритвенный прибор и за два приема омолодила меня. Поблагодарив ее, я вышел из кухни и пришел в комнату, где лежали мои вещи. Но когда я стал открывать свой рюкзак, сосед, не узнав меня, сказал: «Не трогай, это «бороды», он сейчас придет!» Мне пришлось убеждать его, что это моё, и он удивился: «Да ты совсем молодой, а был таким старичком».

Из 21-й армии нас здесь было несколько человек, и нам разрешили отправиться в свои части. А вот где они находились, нам не сказали — не знали сами, и наша группа из семи человек начала поиски. Предполагая, что из Гомеля наша армия отходила на восток, мы решили искать ее севернее Середины-Буды. На станции Зерново мы сели в поезд с ранеными и утром приехали в Навлю, где узнали у коменданта станции, что частей 21 -й армии здесь не было и нет: она на Юго-Западном фронте. На станции стояла сильная вонь: при бомбежке немецкий летчик угодил в уборную бомбой, разнес ее до основания и разбрызгал все содержимое по станции.

Со своей группой мы долго мотались по фронту в товарных вагонах и на попутных машинах: побывали во Льгове, Рыльске, в Курске и в Сумах. Во Льгове я нашел медпункт и попросил сделать мне перевязку. Медсестра, увидев грязный бинт, разрезала его ножницами и выбросила: она удивилась, что этот бинт на ноге уже более месяца, осмотрела рану и сказала, что надо ложиться в госпиталь, а то рана не заживет, да и осколок надо обязательно удалить. Из Сум мы доехали до ближайшей станции Басы. Станция была полностью разрушена. Начался налет немецких самолетов, и мы ушли в открытое поле, в подсолнухи. Налет был недолгим, но одна крупная бомба упала недалеко от поля подсолнухов, и взрывной волной выбило все семечки: их было так много, что мы собирали их с земли. В составы не попала ни одна бомба, мы сели в пустой вагон и утром оказались в Белгороде. Потом мы были в Ахтырке (в комендатуре нам сказали, что там находится штаб Буденного, командующего Юго-Западным фронтом, и там 21-я армия), долго добирались до нее, но армия была южнее. На станцию несколько раз налетали немецкие самолеты, но ненадолго, их отгоняли наши истребители. Часть нашей группы потерялась, и нас осталось четверо. С Кириковки мы поехали к Харькову, где наконец-то нашли тылы 21-й армии. Тут мы расстались с капитаном, и я явился в политотдел тыла нашей армии. Начальником политотдела был полковой комиссар Быков, мой старый знакомый по учебе в академии в 1935 году. Он был рад встрече и помог мне привести себя в надлежащий вид: За полтора месяца беспрерывных походов и бессонных ночей я очень исхудал и устал. Быков сказал, что в политотделе армии меня считали без вести пропавшим, но семье об этом пока не сообщали.

Около политотдела были машины с имуществом, вывезенным при отступлении: белье, гимнастерки и брюки, куртки и обувь. По распоряжению Быкова я получил гимнастерку и брюки, сапоги и теплую куртку с длинными полами, какие носили до войны красноармейцы-строители. Моя гимнастерка настолько износилась, что вся разорвалась, когда я потянул ее за воротник. Сапоги пришлось подобрать разные: на исправную ногу — яловый 40-го размера, а на раненую — кирзовый 41-го, это было лучше обмоток с ботинками. В те дни я встретился с сотрудниками нашей армейской газеты. Они попали в окружение в районе Лохвицы и вышли, вынеся с собой типографское имущество: фотокамеры, набор шрифта, оттиски статей, бумагу. Я спросил их, где машина с личными вещами политотдельцев, и они сказали, что в районе Чечерска при отступлении из Гомеля на переправе через Сож машина попала в руки немцев. Таким образом, немцам достался мой чемодан с комплектом белья, сапогами и шинелью.

Здесь же я встретился с Сашей Никитиным, бывшим сослуживцем по 18-му артполку в Петрозаводске. За финскую и за месяцы этой войны Никитин стал совсем другим: смелым и деловым человеком. Теперь он был в должности помощника начальника политотдела по работе среди комсомольцев. Он и рассказал мне о трагедии с 18-м артполком во время войны 1939–1940 годов.

Недолго мне пришлось быть среди хороших друзей и товарищей. Дня через четыре я уехал в госпиталь на лечение.