ГОДЫ…

ГОДЫ…

Дефо отложил перо в сторону и размял пальцы. Вспомнил: от колодок позорного столба руки у него затекли так, как от круглосуточного писания не затекали. А теперь попишешь, и немеет рука хуже, чем от колодок. Годы!

Тори враждовали с вигами, что нелегко понять, как это у них получалось, ибо сегодняшние тори завтра становились вигами и наоборот (Свифт опишет это в лилипутских схватках); протестанты по-прежнему боролись с католиками, которые все еще пытались вернуть себе влияние; среди самих протестантов также шли споры. Однажды Дефо даже чистосердечно признался, что утратил ориентацию, поскольку бравшие верх так часто опускались вниз и опять поднимались вверх, что он уже потерял точное представление о том, где же верх и где низ…

Сколько воды утекло, сколько чернил было пролито! И не одних чернил. После того как Дефо перенес инсульт и вдобавок охромел, повредив ногу во время своих бесконечных скитаний, он, кажется, имел основания считать себя человеком уже только наполовину. Но жизнь складывалась иначе, и собственная натура его не сдавалась. Каждый раз после того, как, повергнутый судьбой, будто Робинзон на пустом берегу после крушения, он приходил в себя, брался за дело, и не одно дело, а за весь клубок сложных, перепутанных между собой дел. Одним словом, все начиналось сызнова, так, будто за плечами и не было нескольких десятков лет, тысяч исписанных страниц и всех этих подъемов и падений.

Вот и сейчас Дефо углубился в работу над трактатом «О законах подчинения».

Из публицистических произведений Дефо по вопросам морали, религии, семейной и хозяйственной жизни до сих пор если не читаются, то по крайней мере вспоминаются, цитируются три: одно из первых – «Опыт о проектах», и два из написанных в поздние годы – «Совершенный английский торговец» и «Совершенный английский джентльмен». Были у него еще и «Семейное руководство» и «План английской коммерции», но «Торговец» и «Джентльмен», как «Проекты», это, кроме всего, еще автобиография, мысли вслух, примеры из собственной жизни, которой подражали, например, Франклин и Томас Пейн.

А насколько все это основательно? Чья-то рука, принадлежавшая читателю-современнику, написала на титульном листе его «Краткого очерка внутренней или домашней торговли»: «Наиболее ясное и точное изложение сути дела, какое только приходилось мне читать. Каждый торговец должен иметь это у себя под рукой на прилавке», и подпись – «М. Т.».

«Если всех касается, то, значит, никого не касается» – так ставил вопрос Дефо, переиначивая по своему обыкновению расхожие выражения. В них от долгого употребления уже и мысль стерлась. Дефо начинал восстанавливать суть с начала, с каждого, проверяя прежде всего собственную заинтересованность в любом общем деле. Он умел найти эту причастность. Она и составляет основу свойски убедительного отношения ко всему, о чем только Дефо ни рассказывает. Не мог он помнить гражданской войны, однако из того, что слышал он от других, цепко выбирал все, что хотя бы заочно по своим последствиям его касалось. Отсюда ощущение «современного свидетельства», которое не могли сразу разоблачить даже профессиональные историки и политики. Был ли он на Северном полюсе? Что спрашивать, но записку будто «погибшей» экспедиции («Мы шли к полюсу…») подкинул он в романе «Приключения Синглтона» так уместно и осмысленно, что, кажется… Он там побывал? Нет, просто мы верим, что и Северный полюс его касается. Он обладал поразительным чутьем современности, умел отыскать свою причастность к исторически-сегодняшнему и умел передать ощущение причастности читателям. Дефо сознательно, заинтересованно и зорко следил за тем, в каких направлениях расширяется мир, и ни одно из направлений его не обмануло.

Дефо на века снабдил своих собратьев-писателей сюжетами. И не потому, конечно, шли они по его пути, что сами ничего уж больше не могли придумать, а потому что ситуации узловые, а ведь, в свой черед, мудрец на острове был подсмотрен в пьесе Шекспира А у него самого уже был Джонатан Уайльд, одновременно полицейский агент и преступник, о котором целый роман напишет Филдинг; Роб Рой, то ли патриот родной Шотландии, то ли разбойник с большой дороги – им займется детально Вальтер Скотт; «полковник Джек», предвосхищающий деток Диккенса; «дикий мальчик», в своем роде Маугли.

Дом был тих. Солидный, трехэтажный, красного кирпича дом. Кто-то, возможно, нашел бы этот дом мрачноватым, но Дефо любил его за основательность, прочность, удобство. По специальному заказу сделаны были под стать всему дому тяжелые, дубовые двери с массивными ручками и запорами.

«Это на случай грабежа или осады?» – шутили гости. Но Дефо знал, что от закона никакие запоры не спасут. И когда слышал он у своих ворот стук, требовательный и настойчивый, то понимал, что это закон и порядок, что это ордер на арест, и не сопротивлялся.

Обычно забирали его в пятницу, когда все власти уже не действовали и некуда было внести отступного, чтобы можно было остаться дома под залог. Приходилось уходить с констеблем от семейного очага уже до понедельника. А там, глядишь, придут по следам письма, которое успевал он направить могущественным своим патронам. «Ваша Светлость, имеет несчастье Ваш нижайший слуга пребывать в разрыве со своим семейством. Не оставьте надеждой и проч. и проч.».

Дефо старался обеспечить своим шестерым детям устойчивое будущее, однако не все у него получалось так, как он того хотел. Положим, Мария уже вышла замуж. Ханна, Генриетта и Софи находились пока при нем. А сыновья? Оба они мальчишками помогали ему в качестве подмастерьев по типографским и торговым делам. Старшего, названного отцовским именем Даниель, записал он в купцы, но вести дело Дефо-младший оказался не способен.

Не радовал и другой – Бенджамен. Зная, каково было ему самому, человеку разносторонней образованности, без университетского диплома, Дефо отдал этого Бенджамена в Эдинбургский университет. Туда раскольничьих детей принимали. Кроме того, биографы полагают, что Дефо готовил себе преемника по шотландским делам. Бенджамен действительно взялся за политическую журналистику, но лучше бы и не брался! Соученики и сотоварищи по юридической корпорации в Лондоне вспоминают его как зазнайку и болтуна. Язык у него работал вполне свободно, в особенности когда поблизости была бутылка. Под пером получалась у него та же развязность и болтовня. Он продался, буквально продался оппозиции и стал писать как против правительства, так и против собственного отца. К счастью, он не всегда подписывался «Дефо», пользуясь псевдонимом Бенджамен Нортон.

Этот псевдоним и вообще сумбурная жизнь Бенджамена Дефо производили такое впечатление, что его путали с другими людьми. Даже сложилась устойчивая легенда, будто у Дефо было два Бенджамена, один законный, а другой незаконный, прижитый от торговки устрицами. В самое последнее время твердо установлено, что торговки не было и оба Бенджамена – свой, законный, да непутевый – одно лицо. Рано женился, семнадцать детей родилось у него, а выжило только трое. И этот сын был камнем на душе Дефо. Как велика была пропасть между ними, говорит тот факт, что господина Миста, своего соредактора-недруга, Дефо навестил в Ньюгейте, туда же попал после опрометчивых памфлетов Бенджамен, и Дефо к сыну не пошел.

Неожиданно начались тревоги и с красавицей Софи. Нет, она была предана отцу и прекрасна. И посватался к ней приличный человек, Генри Бейкер, ученый, отчасти врач, занимался он с глухонемыми по своей собственной методе, обучая их говорить. Так что у них с Дефо нашлись общие интересы. Именно Генри Бейкер оставил свидетельство о том, что Дефо был великолепным собеседником и рассказчиком, но, к сожалению, роли летописца не сыграл и существа их бесед не передал. Одно время Бейкер задумал выпускать газету, а Дефо помог ему советом и делом, написав первую передовую статью. Позднее, уже после смерти Дефо, Бейкер стал членом Королевского общества. Одним словом, человек подходящий. Но… но… он заговорил о приданом!

«В настоящий момент я не располагаю средствами, с которыми мог бы расстаться» – так отвечал будущему зятю Дефо. Бейкер напомнил, что приданое было обещано. Он указал даже сумму, которую мы узнать уже не можем, потому что в их переписке, частично сохранившейся, цифры старательно выщерблены. От обещаний своих Дефо не отказывался, но исполнить их готов был после своей кончины: он оставит дочери приданое по завещанию. Только не сейчас. Или, еще того лучше, надо указать, что в случае безвременной смерти Софи ее часть наследства возвращается в родительскую семью. «Вы что же, – так примерно отвечал ему Бейкер, – полагаете, что я поступил бы правильно, поставив условие вернуть в случае моей неожиданной смерти мои деньги матери?»

В таком духе препирались они два года. Перед нами не только их переписка, но также портреты. Лицо человека с крючковатым носом и массивной челюстью мы уже знаем достаточно, а вот и Бейкер – с поджатыми губами и педантичной настойчивостью во взоре. Один, не желая выкладывать денежки, хитрил, выдумывая какие-то фантастические доводы, другой, желая получить как можно больше, методически выводил спор на путь строгой крохоборческой логики. Так они могли бы убеждать друг друга еще долго, если бы в дело не вмешалась Софи. Вмешалась чисто по-женски. У нее случился сердечно-нервный приступ – пришлось переписку прекратить и сыграть свадьбу. Бейкер получил (это известно) банковский билет на пятьсот фунтов и закладную на дом.

Брак оказался счастливым. Ведь то была любовь, и какая любовь! Помимо деловой переписки будущего зятя с будущим тестем, имеем мы и переписку жениха с невестой: пламенный роман в письмах, который не был в свое время издан примерно по той же причине, по какой не увидели свет многочисленные путевые записки. Настоящим путевым дневникам дорогу закрыл «Робинзон»: выдумка оказалась правдивее правды! Так и реальные эпистолярные истории легли у подножия памятника Ричардсону, создателю «романа в письмах».

В семействе Бейкеров сохранялись предания о Дефо и некоторые его реликвии,[23] в том числе полная рукопись «Совершенного джентльмена»: сто сорок две странички, небольшие, плотно исписанные, видно что наспех, буквы сливаются одна с другой, много вставок, слова часто сокращены, то и дело нет знаков препинания, заглавные буквы почему-то вдруг возникают в середине предложения, а в начале предложения отсутствуют, почерк прямой и мелкий, убористый.

Пролежала эта рукопись в семействе Бейкеров до конца прошлого века, когда и была опубликована. А при жизни Дефо свет увидели из «Совершенного джентльмена» лишь несколько страниц. Дефо все собирался закончить эту книгу и не хотел публиковать ее без финала, который, однако, так и остался ненаписанным.

Дом Дефо находился в Ньюингтоне на Церковной (Черч-стрит). До наших дней сохранилась от него одна стена, на которой в 1932 году была поставлена мемориальная доска. Имеется и рисунок этого дома, сделанный с натуры современником, но когда?

Во многих изданиях, где тот же рисунок воспроизводится, указано: «Дом Дефо в Ньюингтоне, 1724». Заманчиво думать, что скользил по бумаге карандаш художника, а в это время за окошком бежало перо Дефо…

Но в справочном издании, подготовленном прямо на месте, мемориальным музеем, стоит другая дата – 1741 год. После смерти Дефо и его жены Бейкеры продали этот дом, но затем из каких-то сентиментально-деловых соображений вновь приобрели его, и было это в сорок первом году. Вот когда был сделан рисунок, а двадцать четвертый год – это Дефо стал владельцем дома, который до той поры он только арендовал.

Сделавшись хозяином, автор «Робинзона» значительно преобразовал и достроил дом. Конечно, не «домик», как иногда говорят. По такому дому сразу можно судить, насколько благополучно-состоятельным был его владелец. Дом Дефо больше шекспировского. А Шекспир, вернувшись из столицы на родину, купил, как известно, «лучший дом в городе». Разница, конечно, в городах. На фоне особняков и дворцов, какие тогда вырастали в Лондоне, дом Дефо выглядел домиком. Частный человек, сочинитель, не имевший больших наследственных средств., не состоявший на высокой государственной службе, не владевший каким-либо крупным предприятием, пожалуй, и не мог жить богаче. Только вот находилось это благополучие под непрерывной угрозой. Ведь, в сущности, Дефо так и был должником. Отсюда эти постоянные усложнения и уловки в ведении всех его финансовых дел.

Перед домом был сад. При своей подагре и камнях в почках Дефо обычно разминал там старые кости. Приходила к нему молодежь побеседовать о прежних днях его многотрудной жизни.

А позади дома шли поля, наполовину ухоженные, наполовину заброшенные. Скотина паслась здесь в полное свое удовольствие. Дефо выпускал туда своего жеребца.

Работая, он иногда поднимал глаза и поглядывал, как ходит конь, как отливает блеском на солнце его гладкая шерсть.

Он и сейчас, не отрывая руки от бумаги, поднял глаза… Это еще что за новости! Жеребец трубил призывным ржанием. Не тем, что в ненавистнической книге этого Свифта передано как «гуингнгм» (это ржанье спокойное, довольное, что-то вроде похохатыванья, когда приученный конь берет сахар с ладони или же просит овса). Тут жеребец трубил. Что за притча? Больше лошадей туда пускать не разрешалось.

Но вопреки давно установленному обычаю чей-то конюх прямо навстречу коню Дефо вел какую-то мухортую лошаденку. Ах, разбойник! Спокойно работать не дадут…

Пришлось бросить перо. Взять палку для опоры нравственной и физической и припуститься наперерез нарушителю.

– Э-эй! – взывал Дефо, поспешая что было сил. – Я тебя! Куда прешь?

Но конюх, не обращая никакого внимания на окрик, продолжал свой разбойничий путь. А жеребец, понятно, сам устремился ему навстречу, вернее, четвероногой серо-бурой обольстительнице.

«И масть-то расподлая!» – думал Дефо. Он любил рыжих или уж на крайний случай светло-гнедых. Но дело не в масти, а в принципе! Истинный любитель и знаток со своими пристрастиями совладать сумеет, если увидит в лошади настоящий класс. А это что за грабеж среди бела дня? А ну как эта приблудная кобылешка сейчас, капризничая, по поге его коня заденет! Или еще хуже того, окажется она…

– Остановись! – кричал Дефо.

Конь дорог был ему не меньше, чем Робинзону попугай – друг в скитаниях и одиночестве. На этой лошади он всю Шотландию изъездил. Сколько раз уносил его верный конь от преследователей. И потом что за шалости? Лошадь приобрести – это даже не домишко какой-нибудь построить. Сам Шекспир пешком ходил. Пешком ходил и писал: «Взять меньше королевства нельзя за порядочную лошадь!» А цены на лошадей, что тогда, что теперь, высоки были. Шекспир, ведь он уж на что высоко поднялся, королевской труппой заведовал, а лошади не имел. Вот у него, у Даыиеля Дефо, как у джентльмена, и дом и лошадь, а тут еще какие-то лезут со своими…

– Ты чей? – требовал у конюха Дефо, подбежав ближе и тяжело дыша.

Конюх не пожелал ответить, полагая, что дело сделано, коль взъярившегося жеребца от кобылки уже нипочем не отогнать. Он безучастно смотрел на Дефо, вроде бы и не понимая, чего тот ропщет. Смотрел взглядом непросвещенной тупости, с какой всю жизнь «чистопородный англичанин» вел борьбу. Разил эту тупость, где бы она ни выказывала себя. В заплывших глазках нажившегося на заморских негоциях купца или выжившего из ума, но все еще восседающего в должности вельможи. А это никудышный конюх. Безрукий рвач и барином избалованный стервец, это же на взгляд знатока сразу видно. Как он лошадь ведет?! Да он же ей самой того гляди язык оторвет чавкой.[24] Какой-то полудохлой кляче чавку надел… Трус… Да порядочный конюх, за которого другой бы и лошадь дал, ту же самую штуку разве бы так продел?

– Ты чей? Ты чей? – требовал Дефо, размахивая палкой, однако не на конюха (не до него!), а на жеребца.

Жеребец голосил вовсю, будто обращаясь к хозяину на свой лад: «Что же ты мешаешь мне? Да пойди ты прочь!»

Дефо не уступал. Автор «Приключений Робинзона» на все знал верные приемы. Легкими ударами стремился попасть он жеребцу по кожице у паха, отчего (он знал) крайнее его возбуждение пройдет. И в самом деле, конь как бы хрюкнул и утихомирился.

Тогда пришла очередь конюха для расправы.

– Чей ты? – вопрошал Дефо с пафосом проповедника, вещающего о страшном суде.

– Мы капитана Витьевы, – наконец выговорил конюх.

– Отправляйся, откуда пришел, со своей… А я с хозяином твоим еще поговорю.

И правда, в местном приходе вскоре разбирался иск Де Фо относительно убытка, нанесенного при попытке незаконного прелюбодеяния жеребца гнедой[25] масти, принадлежащего означенному Де Фо, и бурой кобылки капитана Витти. Ввиду неполного состава преступления Дефо готов был удовлетвориться половинным штрафом.

Дело началось. Задвигались бюрократические пружины. Подняты были бумаги.

– Позвольте, – сказали Дефо в магистрате, – какой вы еще уплаты требуете, когда вы сами в долгу перед приходом?

Ах, он совсем забыл (так сказать, «забыл»), что не внес очередного пая в счет отступного: вместо повинностей трудовых и военных можно было откупиться.

– Уплачу, уплачу незамедлительно! – забормотал Дефо.

– Ладно уж, ради такого случая вы, как сами потерпевший, платите тоже половину.

Тем конфликт и кончился, оставив имя Дефо в одной из официальных бумаг конца 1720-х годов. Благодаря этой распре мы знаем, когда находился он в Ньюингтоне.

Здесь спорил и ладил он с соседями, здесь создавался «Робинзон».

Поспорил – вернулся за письменный стол. Размял пальцы. Взялся за перо. Перо побежало.

В поисках каких-то справок Дефо стал разбирать старые свои бумаги, и взгляд его упал на пожелтевший от времени листок. Один из тех, что едва не стоили ему жизни когда-то.

«Что за противный вид у этого субъекта… Весь в бородавках, морщинах…»

«Что ж, теперь вполне похоже, – решил про себя Дефо. – И глаза выпученные, и бородка тощая, и шея шелудивая. Ну челюсть как бараньей была, такой и осталась. Н-нда-а, вид для обозрения поистине непривлекательный…»

Своим чередом стали приходить к нему воспоминания того времени: шум толпы, позорный столб, па котором он запомнил все сучки. Однако работа ждала своего окончания.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.