ИСТОРИЯ ПЕТРА АЛЕКСЕЕВИЧА

ИСТОРИЯ ПЕТРА АЛЕКСЕЕВИЧА

Каждый раз, приезжая в Париж, Дефо… Да, мы снова встречаем его в пути. Биографы отказываются видеть Дефо больным. «Посмотрите, сколько он написал, а жаловался, что был тяжело болен!» – говорят они.

«Тело не создано для чудес, – как бы отвечает им Дефо, давая в то же время советы Гарлею, перенесшему инсульт, – и когда я говорю, что, отказывая себе в необходимом и регулярном отдыхе, можно разрушить надежнейший в физическом отношении организм, то сужу но собственному опыту, ибо, нарушая сон, размеренность и порядок, я в конце концов надломил свое образцовое здоровье, которому прежде ни горести, ни потрясения, ни тюрьмы, ни дурное расположение духа не могли нанести ровно никакого ущерба».

Биографы допускают, с ним что-то такое случилось. Еще в 1715 году, когда вышел «Призыв к чести и справедливости», издатель предупреждал в специальном предисловии, что автор все последнее время чувствовал себя плохо, что у него был удар. Известно, что это за «издатель»! Но все-таки было – это допускают. Бывало и впоследствии, не говоря уже о свидетельствах очевидцев, знавших, как его мучили подагра и камни в почках. Боли в почках иногда так его прихватывали, что он покидал гостей, а он очень любил посидеть и потолковать в дружеском кругу.

Однако, несмотря ни на что, он хотя и поутих несколько, но в принципе продолжал вести тот же образ жизни, «неправдоподобный», охватывающий так много сразу – и литераторский труд, и разъезды, и даже еще коммерческие дела.

Пройдя Новый парижский мост, Дефо завернул в книжную лавку.

В Париже не могут найти моста более старого, чем Новый, но, должно быть, назвали его Новым когда-то по сравнению… с отсутствием какого-либо моста. Мост французской истории. По нему недовольная беднота шла к городскому правлению, крепнущие купцы открывали на нем свои лавки, на нем отражались перемены, происходившие в стране и в мире.

На склоне дней Дефо посетил Париж, город своей молодости. Привела его в Париж одна из его таинственных миссий. Он должен был разведать биржевую конъюнктуру. Посмотреть, как идут акции французской компании по «эксплуатации реки Миссисипи», поскольку в то же самое время в Англии бешено шли вверх акции Южных морей.

Помимо коммерческих дел, заглядывал он в книжные магазины. В лавке у Нового моста он вдруг заметил, как два посетителя рассматривают «Робинзона», сразу оба издания, английское и французский перевод. «Вот был бы доход, – подумал Дефо, – если бы какой-нибудь международный закон заставлял жуликов-издателей платить автору!»

Присмотрелся он исподволь и к посетителям. Один был особенно заметен – темнокожий. «Негр», – сказал бы любой, но Дефо, как человек сведущий, отметил, что абиссинец. Только говорит он со своим спутником на каком языке? Дефо прислушался: русский! Автор «Робинзона» продолжал разглядывать русского арапа, отметив еще, что он в форме французской инженерной школы. Он вполне понял его затруднение, когда хозяин лавки не хотел принимать от него кипу бумажных денег, требуя золото. Посетитель начал заметно горячиться, и было видно, что ему жалко денег и что не хуже хозяина знает он разницу между миссисипскими бумажками и монетами.

– Отдай ты, Ибрагим, ему гульден, – сказал наконец его спутник на языке, которого не разбирал хозяин-француз, но который понимал Дефо, – не допустит же царь-батюшка, чтобы мы тут с голоду подохли. Со дня на день должны же нам ефимков прислать.

Названный Ибрагимом нехотя достал голландский гульден.

Спор о деньгах дал Дефо повод разговориться с покупателями, пользуясь теми приемами располагать к себе людей, какими завоевал он доверие немалого числа шотландцев, когда толковал с ними и о покупке земли, и о ловле сельди, и о выделке полотна.

Очень скоро, когда они вышли и двинулись вдоль Сены, Дефо уже знал, что это ребята из России, один по рождению русский, дворянский сын, а другой действительно абиссинец, вывезенный из Константинополя русским вельможей – в числе заложников. Сюда присланы самим царем на учебу. Да вот содержание денежное все как-то забывают им присылать вовремя, поиздержались. А книги сам государь велел покупать, кои покажутся любопытными.

– А вы бывали у нас в России? – спросил Ибрагим у Дефо.

– Нет, но разве мало русских сейчас в Голландии и в других краях? – отвечал Дефо, понимая, что интересуются, откуда он знает хотя бы немного русский язык.

– Сударь голландец?

– Португалец, – отвечал Дефо.

В числе стран, которые Дефо советовал посетить молодому торговцу, названа и Россия. Все прочие названные там же страны – Испанию, Германию, Францию – Дефо посетил сам, и это логически ведет к допущению, которое мы можем найти в некоторых биографиях: он бывал в нашей стране… Не отрицая, что иногда автор «Робинзона» проявляет детальное знание русских городов, нравов и дел, новейшие исследователи все же считают, что эти сведения из вторых рук. Но Дефо, безусловно, можно поверить, когда он говорит, что вращался среди московитов. Их тогда немало было в Лондоне и становилось все больше.

Деловое сближение между Россией и Англией, начавшееся в шекспировские времена, развивалось полным ходом. Эти связи укрепил и расширил своим приездом с «Великим посольством» в Лондон в 1698 году сам Петр. Если учесть, какое внимание уделил русскому царю тогдашний английский король, покровитель Дефо Вильям III, то не исключено, что Дефо мог видеть Петра, а на голове у него монмутскую шапку: описывая наружность Петра, он обратил особое внимание на этот головной убор, введенный героем Дефо принцем Монмутом. Откуда узнал этот фасон Петр? От англичан, живших в Москве.

Конечно, многое из того, что написано Дефо о России, производит сейчас впечатление не сведений, а сказки. Отсюда делали и другой крайний вывод, что у нас Дефо не только никогда не был, но фактически и ничего толком о России не знал. Уравновешены крайние мнения были исследованиями М. П. Алексеева, который рассмотрел «русские страницы» Дефо исторически, и вот его вывод: Дефо «счастливо избежал небылиц», которые распространялись тогда о России, и осторожно воспроизвел все достовернее, что мог узнать о нашей стране… Другой вопрос, что и достоверное, казавшееся тогда «достоверным», теперь выглядит похожим на небылицы, однако такого немного.

О нашей стране тогда появилось уже немало английских сочинений, основательных и серьезных, причем иногда настолько серьезных, что русское правительство сочло нужным подвергнуть их запрету. «Так еще мало мы способны выслушивать истину о самих себе», – отмечалось в некрасовском «Современнике» при кратком изложении книги «О русском государстве», написанной английским посланником о Москве Бориса Годунова – Джайлсом Флетчером, родственником Джона Флетчера – драматурга, который сотрудничал с Шекспиром. С шекспировских времен это сочинение пережило под запретом и пушкинскую эпоху. Запрещено оно было после первого же издания и в Англии, о чем старались английские купцы, не желавшие из-за книги портить только что наладившейся негоции.

Дипломатии и торговле с Россией англичане с самого начала придали исключительное значение, приравнивая «открытие России» к подвигу Колумба.

По заданию кромвелевского правительства книгу о Московии составил Мильтон, который, как и Дефо, не бывал в России, а к тому же в отличие от Дефо совсем не знал русского языка, но книга у него получилась вполне основательная.

Дефо, современник петровской России, внимательно присматривался к нашей стране. «Открыли дверь в Европу» – вот его общая оценка действий и достижений русских («Обозрение», 1710, том VI, с. 212). «Окно в Европу» – слова Франческо Альгаротти, на которые сослался Пушкин, появились в печати уже позднее (1739), но эпоха все-таки та же, и сходство этих символических выражений, надо думать, не случайное, объяснимое именно атмосферой времени, в пределах которого сформировался такой символический образ. Его источником могли быть сами же русские, прямо – Петр, его окружение, дипломаты, объяснявшие иностранцам мотивы нашего интереса к Западу. Это не только кто-то сказал, это так тогда, как видно, вообще говорили.

Торговля с Англией и война со Швецией – по этим двум линиям писал Дефо в «Обозрении» о России. Политически эти темы переплетались, поскольку англичане хотели торговать с Россией, но не хотели, чтобы Россия слишком усилилась за счет торжества над Швецией. Впрочем, и Швеции англичане не желали удачи, они го своему обыкновению желали, чтобы прежде всего противники как следует изнурили друг друга во взаимной борьбе. Дефо, как ни странно, не выступал особенным энтузиастом англо-русской торговли. Он почему-то считал вывоз табака в Россию невыгодным – это была основная монополия, взятая англичанами в торговых отношениях с нами. Возможно, это и было отражением общей английской политики, которую Дефо должен был поддерживать. Или же он хотел, чтобы монополию держало не государство, а отдельные купцы.

В отношении войны Дефо держался иначе. Сначала стращал Карлом XII, но потом все чаще стал говорить, что «русские еще себя покажут», что они не из тех, кого «легко победить», что они «отчаянны и отважны». После Полтавской битвы писал Дефо с интонацией, которая ему особенно нравилась и которая выражается словами: «А что я говорил?» Впоследствии Дефо опишет Полтавский бой трижды; дважды в одной и той же книге, с разных точек зрения – ради объективности.

Интонация Дефо изменилась к худшему после того, как русские войска дошли до Померании и Ливонип. Тут и кончилось дело тем, что Дефо обозвал Петра «нехристем», а потом «сибирским медведем». Дефо беспокоился за протестантскую веру в Прибалтике. Кроме того, он слыхал, что жителей из этих краев стали продавать в турецкое рабство. Тогда Петр и получил «медведя», а Дефо – указание извиниться.

После закрытия «Обозрения» Дефо писал о России и в «Торговце», например, настораживая читателей указанием на то, как в Балтийском море начинает маячить русский флот. Напомним, что и это было время весьма напряженного отношения англичан к нашим успехам на Балтике: победа при Гангуте, занятие Аландских островов.

В 1715 году Дефо выпустил «Историю войн Карла XII, короля Швеции». Если взглянуть на дату выпуска и припомнить, что в это время еще и Северная война не закончилась, то станет видно, что Дефо понимал исторический жанр прямо по-пушкински – в смысле писания истории по следам событий. Все повествование ведется от лица шотландца, служащего у шведов.

После «шотландского офицера» Дефо отправил в Россию «моряка из Йорка», во втором томе Робинзоновых странствий, в «Дальнейших приключениях». Дефо заставил своего героя последовать тому совету, какой давал Дефо торговцам вообще: посетить ряд стран, в том числе и Россию.

Путь Робинзона в Россию многотруден. Отторгнув его на этот раз уже от собственного домашнего очага силой неистребимой страсти к путешествиям, Дефо отправил его в сопровождении Пятницы через Атлантику к берегам Канады, а затем Северной и Южной Америки. Робинзон даже совершил паломничество на свой остров у берегов Бразилии. Из Бразилии корабль Робинзона взял курс к мысу Доброй Надежды, оттуда на Мадагаскар, Суматру, в Сиам, Филиппинские острова и в Китай. А уже из Пекина в составе каравана из шестнадцати человек, большинство которых были московские купцы, Робинзон двинулся в Россию – по Сибири на Архангельск.

Проверка маршрутов Робинзона по сибирским рекам, произведенная уже в наши дни, подтверждает их удивительную точность день в день. И также Робинзон проявил своего рода точность, когда, например, крайне скупо описал Амур: эта река была тогда мало известна. Если же помнить о скорости, с какой пришлось работать Дефо, то станет ясно, что трудился он очень напряженно и серьезно.

Академик М. П. Алексеев показал: Дефо использовал в «русском» эпизоде «Приключений Робинзона» английские книги, а также дневники русских послов в Китае, переведенные в свое время на английский.

Первый заметный поступок, совершенный Робинзоном после того, как пересек он границу нашей страны, – это сожжение языческого идола, который попался ему в селе возле Нерчинска. Мало того, он его, прежде чем сжечь, еще и шашкой рассек. Ему в этом помогал, хотя и не без иронии, не названный по имени шотландский купец, уже бывавший в России. Возможно, это лицо реальное, один из тех, с кем Дефо действительно беседовал о нашей стране.

В Тобольске Робинзон, по его словам, нашел «хорошее общество» – опальных вельмож, высланных Петром. Реальное историческое лицо среди них – В. В. Голицын, которого позднее в «Истории Петра» Дефо представит вдохновителем стрелецкого бунта.[22] Есть и лицо вымышленное, по крайней мере с вымышленной фамилией – воевода Робостиский. Дефо знал много похожих русских имен. Это могло быть соединением Ромодановского и Ростовского. Ганнибала в Москву привез Савва Рагузинский. Наконец, Работен была фамилия австрийского посла, замешанного в оппозиционных кознях против Петра. Но основного своего собеседника Дефо не называет по имени, говоря только, что это «князь, ссыльный царский министр».

Робинзон, бывший отшельник Острова Отчаяния, беседует в сердце Сибири со ссыльным русским. В одной библиотеке хранится экземпляр «Приключений Робинзона», где весь этот разговор весьма выразительно размечен неким добровольным комментатором, который, конечно, портил книгу, но в то же время сигналил: «Да вчитайтесь же!», потому что в самом деле эта беседа как-то не привлекала к себе специального внимания.

Это поразительный разговор по душам двух людей, на долю которых выпали «необычайные приключения», жестокие испытания, отрыв от мира. Если учесть, что в России Дефо не бывал, то выбор собеседника, которому Робинзон излагает свое кредо и, в свою очередь, выслушивает его исповедь, примечателен. Это подчеркнутый жест расположения к русским. Называл их Дефо «медведями», говорил, что они «безрассуднее испанцев», он их и христианами-то признавал лишь с известными допущениями. Но вот душевную беседу своего основного героя устроил с «Робинзоном сибирским».

В Тобольске они прожили всем караваном восемь месяцев. Робинзон жалуется на холод, и вообще все ощущения переданы с отчетливостью и непосредственностью: видно близкое, хотя бы косвенное знакомство со всей сибирской обстановкой. Кого-то из путешественников Дефо слушал очень внимательно! Пугая холодом на улице, Робинзон тут же хвалит теплоту изб, остается вполне доволен едой. «Весь провиант, – рассказывает он, – заготовляется летом и хорошо сохраняется до зимы». Пили воду, смешанную с водкой, а в торжественных случаях мед, вызывающий у Робинзона оценку: «Прекрасно!» «Словом, – говорит Робинзон, – жили весело и хорошо».

Когда «Приключения Робинзона» были в полной славе, Дефо выпустил «Историю Петра», полное название которой: «Беспристрастная история жизни и деятельности Петра Алексеевича, нынешнего царя Московии, от его рождения до настоящего времени. С описанием его путешествий и переговоров в разных европейских странах. Его действия и достижения в северных и восточных частях света. Во взаимосвязи с историей Московии. Написано британским офицером, находившимся на царской службе», Лондон, 1723 год, 420 страниц. Печатали книгу сразу три издателя, выдержала она одно издание за другим, лишь с тем изменением, что стала с 1725 года называться «Подлинной, достоверной историей и т. п.».

«Написано британским офицером» – это, разумеется, так же, как «написаны им самим» Робинзоновы «Приключения» или «шотландцем» – «Войны Карла XII». Это мы понимаем уже даже слишком хорошо. А вот что послужило внутренними источниками петровской «Истории»? К сожалению, такой высоконаучной экспертизе, как страницы сибирского путешествия Робинзона, эта книга пока не подвергалась. Можно себе представить, как к ней отнесся бы А. С. Пушкин, в особенности увидев на ее страницах своих дальних родственников, прежде всего Федора Матвеевича Пушкина, того стольника Петра I, который, по пушкинским словам, «уличен был в заговоре против государя и казнен»… Но Пушкин, получивший, возможно, из библиотеки прадеда «Робинзона», «Дневник чумного года» и «Всеобщую историю пиратов», «Беспристрастной истории Петра Алексеевича», судя по всему, для себя как-то не обнаружил.

«Беспристрастная история Петра Алексеевича», как это бывает со второстепенными книгами, очень характерно «выдает» автора. По обыкновению Дефо автор скрыт у него под маской беспристрастного рассказчика. Этот английский офицер, служащий в русской армии, участвует в боях русско-шведской войны, в том числе под Полтавой. На многих страницах книги во всех подробностях, какие только мог почерпнуть Дефо из книжных источников, описывается знаменитая битва. Как художественная или хотя бы историческая проза описание это немногого стоит, да и вообще вся книга, написанная, опять-таки по обыкновению Дефо, в краткий срок, преимущественно пересказывает чужие слова. И все же из-под груды наспех переписанных источников, из-под маски «беспристрастия» прорывается личное отношение Дефо к Петру I. Как он сочувствует государственному деятелю, который, «дробя стекло, кует булат»! Можно прямо сказать, что в отношении Дефо к своему герою есть что-то пушкинское – понимание исторической оправданности позиции Петра.

Книга открывается буквально апологией Петра, вовсе не восторженной, взахлеб, а деловитой, с перечислением по пунктам, что сумел совершить Петр. Допустим, это списано с других источников – ведь к приезду русского царя в Англию были составлены два специальных меморандума с очерком его деятельности, но то же самое Дефо говорил и от своего собственного лица в «Обозрении» или в трактатах по торговле, ссылался на петровские реформы как на пример гигантских преобразований. Что особенно интересует Дефо в деятельности Петра, так это ресурсы, изыскание средств и рабочей силы. Дефо имел определенное представление о той цене, которая была заплачена за петровские преобразования. Он согласился бы с мнением Пушкина: «Достойна удивления разность между государственными учреждениями Петра Великого и временными его указами. Первые суть плоды ума обширного, исполненного доброжелательства и мудрости, вторые нередко жестоки, своенравны и, кажется, писаны кнутом» – все это подчеркнуто самим Пушкиным и отмечено у него в набросках к его «Истории Петра» в связи с 1721 годом, тем самым годом, которым примерно и заканчивается «Беспристрастная история» Дефо. И в то же время Дефо говорит: «Покажите мне в Европе еще такого государя, который бы, не имея прежде ни одного корабля, за три года построил бы флот!» (стр. 254–255).

Сравнивая «Историю войн Карла XII» и «Беспристрастную историю Петра Алексеевича», английские исследователи находят немало общих источников, а разницу видят лишь в акцентах в положительную или отрицательную сторону. Но, по Дефо, вся деятельность Карла разрушительна, и Дефо именно такой ее и представляет устами «британца». Петр для него совершенно другое. Что бы ни говорил Дефо о его «жестоких методах», он видит совершенно другую направленность и другие результаты петровской деятельности. Более того, он не находит в деятельности Петра целого ряда особенностей, общих для практики всех государственных подъемов, а именно политики чисто колониальной, то есть грабежа и захвата. Войны Петра Дефо оценивает как стратегические. Он на первых же страницах говорит: «Не за счет завоеваний прежде всего преобразовывал страну Петр, а перестройкой экономики, обычаев, нравов и торговли» (стр. 3).

Подойдя к Полтаве, Дефо надевает двойную маску: рассматривает битву даже не глазами своего условного рассказчика, а, по донесениям шведов, подчеркивая – «чтобы не льстить». Но у него прорывается и взгляд внутренний: кто же, как не этот «британец», сражающийся под русскими знаменами, видит смелое поведение самого Петра, его стремление быть в самых жарких местах битвы. Нет, яркой Полтавы здесь не ищите. Личное, идущее от самого Дефо, сказывается в мелочах, подобных «монмутской шапке», в одобрении, явно проскальзывающем в указании на неформальность поведения Петра I, его пренебрежение к условностям.

Непропорциональное место по сравнению с куда более значительными событиями занимает в этой книге история не собственно Петра I, а его посланника Матвеева, и в этом тоже сказывается рука самого Дефо. Мы знаем, что в этой матвеевской истории было нечто, хотя бы косвенно касавшееся его самого, и уж он развернул международный скандал по документам, тогда еще не опубликованным и, видимо, известным ему из архивных источников.

Напомним, в чем было дело. Опытнейший дипломат А. А. Матвеев вел в Лондоне длительные и, чем дальше, тем все более (как он убеждался) бесплодные переговоры о совместных действиях России и Англии. Англичане заверяли, обещали, медлили и уходили от переговоров. В конце концов, по его же собственным сообщениям, Матвеев был отозван. И вот в июле 1708 года, в день, когда ехал он рассчитаться со своими кредиторами (долг – пятьдесят фунтов), на его экипаж набросились какие-то вооруженные люди с криками, что он хочет сбежать от уплаты долга. Его потащили куда-то, сначала в совершенно непотребное место, а потом в суд, который как-то мгновенно сработал, признав Матвеева виновным, и он оказался под стражей. Матвееву старательно не давали связаться ни со своим, ни с английским правительством. Короче, что-то неслыханное. Выручил его датский посланник, равно как в организации скандала подозревали посланника шведского при попустительстве англичан.

Но этого еще мало. Никаких официальных извинений Матвееву принесено не было. И он первым написал обо всем Бойлю, одному из высших государственных чиновников. Бойль ответил, но довольно вяло. Матвеев опять написал, оставшись, естественно, не удовлетворен таким ответом. И завязалась переписка, которую Дефо всю приводит.

Нельзя сказать, что он просто переписывает документы, хотя, казалось бы, он их в самом деле всего лишь переписывает. В тщательном переписывании на этот раз и сказывается самое что ни на есть субъективное отношение Дефо к этой истории, столь похожей на его собственные истории, внезапные аресты, суды и пр. И мы знаем, с ним не только бывали похожие истории. Их, кроме того, подстраивали еще и те же самые люди, что роились вокруг русского посла. Прожженный сутяга Бенсон стряпал дело против Матвеева так же, как потрясал он рукописью Дефо, обвиняя его в «государственной измене».

Даже вмешательство Петра I и соответственно подъем всей этой переписки на высший императорский уровень (Петру I отвечала королева Анна) не решили скандального казуса. Провокаторы в общем не понесли достойного наказания. Петр I выражал откровенное изумление относительно того, что королева английская уж и наказать преступников не может! В ответ Анна витиевато, но все же внятно давала Петру понять, что он при самодержавии волен казнить и миловать, а в Англии «Хабеас корпус акт», старый закон о неприкосновенности личности, действует до тех пор, пока вина не доказана.

Кончилось тем, что Матвеев уехал, а в Москву прибыл со специальным визитом личный посланник королевы, зачитавший торжественное письмо с изъявлениями глубокого сожаления по поводу случившегося, дружбы и пр., и пр., а наказание всей той банде последовало ничтожное, не говоря уже о том, что спустя шесть лет Бенсон фигурировал как обвинитель в том же суде, выступая против Дефо. И вот в своей «Беспристрастной истории» Дефо, можно сказать, смакует этот инцидент, конечно, неблаговидный для его соотечественников, и он цитирует последние слова Петра, сказавшего примерно: ну что ж, если уж «государственные порядки» в Англии до того ослаблены, что нельзя добиться должного наказания преступника, то примем хотя бы королевское извинение.

Заканчивается эта книга Дефо с окончанием основных событий, ради которых «Беспристрастная история» и была написана, – Северной войны. Напомним, что, когда книга вышла, это был 23-й год, и главному герою этой «истории» – Петру Алексеевичу еще предстояло два года напряженной деятельности.

Дефо описал и лично-государственную трагедию Петра – его столкновение с Алексеем, суд над царевичем и слухи о его смерти. Еще раньше Дефо сообщил об этом ровно через месяц после всего совершившегося – 26 июля 1718 года.

А встреча автора «Робинзона» с «арапом Петра Великого» возможна? Даты, известные нам события не противоречат возможности: они находились в Париже в одно и то же время. Вот почему не исключено, что, разминувшись с Вольтером и Монтескье (выехали в Англию), Дефо мог как-нибудь увидеться с А. П. Ганнибалом.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.