Тырганскик Уклоны

Тырганскик Уклоны

Да, мы в Прокопьевске, в городе, который останется в моей памяти на всю жизнь. Город шахт и лагерей. В нем и в его окрестностях я насчитал до 20-ти лагерей (отделений), и из них в некоторых находилось до 2000 и больше заключенных.

В городе для нас моста не оказалось и мы гонимые опричниками, едва передвигая ноги, поплелись за 3–4 км. от города на Тырганские уклоны, где уже для нас подготовлен «баз» с высоким забором и вышками для часовых.

Это было лагерное отделение № 825-е, лагеря № 7. Приходилось удивляться «богатству» СССР лагерями и лагерными отделениями, переполненными до отказа заключенными, собираемыми усердной рукой красных коммунистических московских палачей, изо всех уголков бывшей Российской Империи, сателлитов а особенно из Восточной Германии и военнопленных. Бедные, бедные, сколько такой почти, непосильной работы пришлось сделать им и теперь делать?

Даже приходится Европе и всему миру сделать укор, как они не понимают этого, и еще говорят, что агрикультура в слабом положении, что покупают хлеб (зерно) в Австралии и Канаде, а как же не покупать, если земли не хватает (1/6 земного шара). Это только глупая царская Россия разбрасывалась и продавала зерно за границу, говорят, промышленности другие отстают.

Да, хорошо вам там за границей, да еще и гнилой, как ее окрестили советские вожаки, рассуждать, а попробуйте вы в любой стране 20 000 000 — 30 000 000 загнать в лагеря, а в 1945 г. говорят, что эта цифра доходила и до 50 000 000 человек, разве это малая работа, разве этого мало, разве это легко? — но попробуйте сами и увидите воочию чего все это стоит. Да возьмите во внимание еще и то, что сколько миллионов душ пришлось расстрелять и уморить голодом, разве это малая и легкая работа? А какую армию шпионов и агитаторов пришлось подготовить и послать по всему свету и с какими громадными капиталами для саботажа и подкупов, разве это малые достижения, а мир слепой не видит и вполне не ценит нашу пролетарскую коммунистическую работу.

Так вот и мы пришли на новое, конечно, временное «местожительство». Внутри никаких построек, кроме кучи старых палаток а вокруг, как уже сказал выше высокий забор с 8-мю вышками для часовых, широких ворот и проходной.

Делать нечего, надо устраиваться. Работа закипела и в течении 2–3 часов на месте пустыря вырос полотняный лагерь с двух-ярусными нарами из жердей которые нам подвозились.

Матрасы и подушки нам заменяла высокая трава, которая в изобилии росла на нашем пустыре. Мы зажили «со всеми удобствами» на «новых квартирах». Вечером старший нашей палатки войск, стар. Кал…. заявил, что если мы услышим какой шум или выстрелы, то никто не должен выходить из палатки. Я поинтересовался, что бы это значило? Он, по секрету, мне сказал, что этой ночью выведут на расстрел есаула Бондаренка, известного храбреца, наводившего ужас на титовские и советские полки своим дивизионом, которым он командовал в Казачьем Корпусе ген. Фон Панвица в Хорватии.

Кровожадные красные палачи уже начали забирать свои жертвы и пожирать их, благодаря проклятой иудинской услуге англичан.

Ночи уже были довольно прохладные а потому спать было холодно. Те у кого были шинели все же могли уснуть, а многие, желая представиться главкому Александеру во френчах или гимнастерках, шинели не взяли, а теперь почувствовав холодное дыхание сибирской ночи, выбивали трели зубами, сворачивались в клубочек, мучились без сна. Некоторые ложились рядом с тем у кого была шинель и прикрывался полой шинели. Так и я с братьями Калюжными укрывались моей шинелью и были счастливы. Могли уснуть спокойно, согревая друг друга теплотой своего тела, а с верху и боков прикрывала нас шинель. Под головы клали сапоги вместо подушек а главным образом, чтобы во время сна не стянули их урки или блатные, которые зорко следили за всеми нашими вещами и при первом удобном случае забирали все и относили стражникам а уже днем надежным посыльным относилось в город и променивалось на самогон.

Бывшие подсоветские офицеры оказались умнее и практичней нас старых эмигрантов. Они забрали с собою все свое имущество: одежду, белье, одеяла и др., а потому не страдали от холода, как беспечные старые офицеры, и при первом удобном случае подсоветские смогли за свои вещи, оставшиеся после «шмоков» (обысков) выменять продукты питания и утолить мучительный голод.

Наступила осень а потому на подсобных хозяйствах началась уборка урожаев. Нас 50 счастливцев назначили на уборку брюквы на ближайшем к лагерю подсобном хозяйстве, но главное и большое подсобное хозяйство находилось значительно дальше.

Началась уборка картофеля. Набирают группу в 150 человек и под усиленным конвоем и походным порядком ведут по, доселе не известным нам, дорогам. С жадностью вдыхаем чистый воздух полей.

Глаз нельзя оторвать от осенней красоты природы, которая готовится к зимней спячке. Правее и левее дороги раскинулись свободные поля, разукрашенные желтеющей травой, из под которой местами выглядывает еще зеленая трава, а там в дали виднеются запоздалые осенние полевые цветочки, растут себе на свободе. Никто их не караулит, не тиранит, как наши тела и души ненавистные энкаведисты. Эх, почему мы не цветочки, почему у нас отобрали свободу?

Почему в сказках все возможно так легко и просто. Превратится в какую либо птичку или мотылька, вспорхнуть и улететь подальше от этого суетного и ужасного житейского мира в свободные поля или в густые непроходимее дикие леса. А вот и кустарники начинаются, как предстража далекого леса. Они издалека подходят к дороге все ближе и ближе. Легкий ветерок шаловливо играется с цветочками. Они машут нам и зовут на свободу в непроходимый лес.

В лес к птицам и зверям подальше от звероподобных двуногих животных, имеющих образ человека, но хуже зверей.

Со мной рядом идет войск, старш. Кал….с одной стороны а с другой стороны идет войск, старш. Ник… Головко. Послушайте, неужели Вам слаже умирать постепенно в этих ужасных условиях лагерной жизни? Я же предпочитаю умереть, хотя бы и от голода в лесу, но на свободе. Если желаете, то давайте убежим в лес а там видно будет? Бог не без милости, казак не без счастья, оба согласились. Решено было бежать с бивуака в лес.

После двухдневного марша, кусты перед нами расступились и мы вышли на довольно большое поле, которое было засажено картофелем но еще с высокими стеблями. В нижнем конце поля в 30-ти метрах от леса стоял курень на 150–200 человек, покрытый соломой. Внутри (по средине) куреня был сделан ров 30 сант. глубины и 11/2 метр, ширины. Земля выбрасывалась на обе стороны. Образовавшаяся по сторонам возвышенность была покрыта соломой, на которой не один год спали заключенные.

Квартира не так плоха в сравнении с тырганскими а главное удобна для нашего побега, а пока что нужно хорошо накушаться картофеля. Вооружились мы лопатами и под наблюдением агронома с усердием начали копать картофель.

Огромный котел наполнили водой и картофелем и повесили на рассошки, разложили под котлом огонь и за очень короткое время картофель был готов. Кошевар заявил нам, что картофель готов и можно его получать. Заключенные построились в длинную очередь для получения дорогих клубней картофеля. Через несколько минут томительного ожидания мы получили по 2–3 клубня картофеля.

Усаживаемся вблизи котла, с большой жадностью съедаем полученный картофель, чтобы утолить нечеловеческий голод. Многие надеялись получить еще добавочные клубни картофеля. Напрасны были ожидания. Добавки нам не дали.

О, как страшен голод. Люди забывают о себе и о том, что с ними делается. Наблюдаю с какой жадностью поедается картофель. Многие так увлеклись едой, что забыли о своих носах, из которых выползает противная и непрошеная «зинзю» которая выползает и качается под носом, как часовой маятник. Заключенный на это не обращают внимания и с жадностью поедает картофель.

В трудовых лагерях этой болезнью страдали многие а в особенности военнопленные немцы. После съеденного картофеля я решил сделать ближайшую разведку. В 30 шагах от куреня начинается лес а в самом начале, как я сказал, в глубокой тени деревьев журчит маленький источник и ручеек, который своей холодной и питьевой водой охлаждал наши худые утробы и лица. За этим ручейком начинается довольно густая чаща леса. О, как она меня сильно тянула в свои недра. Возвращаюсь к своим приятелям и делюсь с ними своими мыслями и тем, что мне дала разведка. Советую им с побегом поспешить и воспользоваться слабой бдительностью конвоиров. Мои соучастники, что я заметил, с побегом особенно не спешили и моя и моя мечта о побеге пропала, С разбитой душой и щемящим сердцем через пару дней мы возвращаемся назад на Тырганские Уклоны и о побеге больше вопроса но подымали т. к. названных соучастников стал бояться, как колаборантов СССР.

С Тырганских Уклонов нас перевел в «Березовую Рощу в Прокопьовск. Дизентерия, как я уже упоминал о ней, еще с вагонов очень свирепствовала а теперь несмотря на зимнее время стала сильнее свирепствовать и каждые сутки умирало от 10–30 человек.

Результатом к этому послужило для многих: перемена климата, полуголодное существование, нечистая и вонючая вода, которая для питья подавалась нам из рудника, который находился на Тырганских Уклонах. В уборных стояли непрерывные очереди в 30–50 человек, корчившихся от болей в желудках. За порядком и чистотой в уборных следили вольнонаемные «кацапы-неотесанные», полуоборванные, деревенские парни, которые возомнили себя начальством. К ним обращались с просьбой, особенно подсоветские «начальничек», гражданин начальник пустите, не могу больше терпеть. А «начальничек» гордо ходит гусаком с поднятой головой «потерпишь, потерпишь».

Но это злостное «потерпишь» не выдерживало критики и несчастный больной при всем желании не мог терпеть и от уборной спешил к ручью. Уборные стали терять свое назначение а потому все свободное пространство лагерного отделения а ночью и линейки покрывались слизисто-красноватыми испражнениями больных.

Смерть не замедлила воспользоваться случаем, когда ей на пути не стояли препятствия т. е. ни доктора, ни медикаменты, как это додается в цивилизованном мире. Она свободно разгуливала с острой косой и скашивала стариков и молодых, как в палатках, так и на местах испражнений, откуда несчастные больше не возвращались. Смертность, как я уже сказал, доходила до 20–30 человек в сутки. Хоронили сначала по одиночке а потом ужё десятками.

Больные умирали а на их место присылались все новые и новые здоровые, которые спешно копали «котлованы» для постройки землянок-бараков в Тырганском лагерном отделении. С постройкой землянок спешили потому, что наступала сибирская морозная зима и заключенных, легко одетых, нужно было поместить в теплых землянках, чтобы сохранить их как бесплатную рабочую силу.

Один за другим заканчиваются постройки бараков-землянок и мы переселяемся в них. Зима не заставила себя долго ждать и нагрянула с обильным снегом и морозами от 52 до 55 градусов. Смертность не уменьшалась. Мертвых хоронить было не так легко. Как после выяснилось, что мертвых зарывали в сугробы снега а не в землю. Мой хороший знакомый сотник Лобов, Уральский казак, который работал шофером при лагерном отделении, рассказал об таком неприятном случае: «везу я хлеб для заключенных, смотрю вдали из снега торчит черная корчага в виде руки а возле этой руки из снега виднеется большой пучок степного ковыля. Подъезжаем ближе и видим, что действительно торчит рука, а по ветру развевается большой пучок длинных белых волос». Как потом выяснилось, что в нашем лагерном отделении не так давно умер один старик епископ.

Его труп с другими трупами зарыли в сугроб снега с надеждой, что голодные волки их выроют и съедят. Здешним волкам человеческое мясо ужо опротивело а потому они ищут мяса домашних или диких животных. Ветры сдули снег и мерзлый труп епископа появился на поверхности с поднятой рукой с просьбой, чтобы Всевышний наказал московских красных палачей за их безбожие и бесчеловечность.

В СССР царствует девиз: «Кто не работает, тот и не ест». Этот девиз применяется не ко всем а только к простолюдину и заключенным, а в особенности к заключенным. Коммунистической верхушки это не касается, ибо она — «соль земли».

Новой краской аристократии работать не полагается. Она должна только командовать и управлять. К большому удивлению среди этой аристократии было не больше 5 % способных, а остальные неучи и форменные обалдуи, ни к чему не способны. В старое время они могли бы с успехом управлять стадом домашних животных, но только, не людьми.

Всем известно, что коммунисты бесчеловечны и, насколько возможно, стараются бесплатно использовать труд заключенных. Нас разбили по специальностям по бригадам и погнали в город на работу.

Зима была очень холодная. Морозы высушивали воздух до такой степени, что трудно было дышать, а особенно при скорой ходьбе, чего требовали наши конвоиры. Работали под открытым небом при (50 градусах мороза, были невыносимы для нас а для немцев в особенности. Последние не могли выдержать и десятиминутной работы при таком морозе. Их приходилось почаще посылать обогреваться в находящуюся вблизи наших работ токарную мастерскую, где они прижимаясь к горячим радиаторам, пожгли свои кожухи.

С нетерпением ожидали теплой весны. Начинается оттепель и долгожданная весна вступает в свои права. Снег отяжелел и начал таять. С появлением ка поверхности земли воды, грунтовые полевые дороги стали трудно-проходимы. По невылазной грязи каждый день приходилось холить на работу, которая находилась от нашего барака на расстоянии 4-х километров.

С наступлением теплого весеннего времени все живое начало вылезать из своих зимних укрытий а так же и обитатели того города, через который нам приходилось ходить на работу. Переход через город был для нас неприятным потому, что жители были настроены прокоммунистически и встречали и провожали нас с площадной бранью, называя нас еще фашистами. Подростки упражнялись в бросании в нас камней, чем доставляли удовольствие жителям города и конвою. На телах з/ка образовались большие кровоподтеки. Обороняться от этом русской молодежи нам не позволяли. Как не была горька и тяжела наша лагерная жизнь, но время быстро проходило.

Настало лето и нас перегнали, в лагерное отделение № 525, в «Березовую Рощу», города Прокопьевска, в освободившиеся там квартиры. Стены этих квартир уже не один десяток тысяч заключенных встречали и выпровожали со своими двух-этажными нарами.

Во всех абсолютно щелочках и даже в едва заметных скрывались клопы, не успели заключенные еще лечь на нары, как клопы уже выползли из своих укрытий и с жадностью набросились на свои жертвы, высасывая из заключенных последние остатки крови. Некоторые хорошие доноры, кровь которых особенно пришлась по вкусу клопам, вставали утром со своих «мягких» постелей полупьяными И обессиленными. К клопам имели большое снисхождение, ибо они — настоящие домоседы. Наполнят свои утробы человеческой кровью и в свое укрытие до следующей ночи, а вот от вшей нет покоя ни днем, ни ночью.

Ночью высасывают кровь у спящих, ну казалось бы и довольно, пусть донор наберется крови за день, нет ей все мало. Она и днем забирается под убогое одеяние заключенного, и даже, когда старается ударить кайлом сильнее о твердый грунт, чтобы выработать лишний грамм хлеба, паразит начинает так сильно жалить, что кайло выпадает само из рук и пятерня с остервенением бросается в твои лохмотья, чтобы стукнуть ненасытного паразита.