Прощание со школой

Прощание со школой

В начале лета мы прощаемся со школой. Мы — первый выпуск. Окончено среднее образование, нам вручают аттестаты; вот сохранившееся у меня «Свидетельство». Привожу текст этого теперь уже архивного документа.

«Московский губернский отдел народного образования

Настоящее свидетельство выдано по постановлению школьного Совета Первой Опытной школы МОНО Краснопресненского района Радченко Наталии, родившейся 31 декабря 1908 года, в том, что означенная в сем Радченко поступила в 1921 г. в VI группу Опытной школы, пробыла в школе 4 лет и по окончании курса IX группы, на основании учета всей ее работы, признана школьным Советом подлежащей выпуску из школы как усвоившая в полной мере все предметы курса школы в объеме 9 групп».

Подпись, печать МОНО, дата: «3 июня 1925 года».

Бумага украшена гербом РСФСР — серп и молот в венке из колосьев. Внизу венка — «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Этот же призыв на самом верху свидетельства. Там, по сторонам от герба, — два напутствия выпускникам. Слева — от К. Маркса: «Соединение производительного труда с учением является могущественнейшим средством для переустройства общества». Справа — от Ленина: «Наше воспитание нужно соединить с борьбой трудящихся против эксплуататоров». Документ за № 447/025 уцелел и, хотя сильно обветшал, все же хранит дух времени.

Не помню, чтобы мы праздновали окончание школы. Может, тогда не принято было. Но на память сфотографировались. Снимки — моего класса, как и следующего выпуска (класс Коли Баранского и Вити Дувакина), — сохранились. Удивительно, что я помню всех одноклассников по именам и многих из второго выпуска тоже.

Мы выбежали во двор, подгоняемые криками: «Фотограф приехал! Тащите стулья!» Во дворе было какое-то сооружение из скамеек разной высоты. Впереди него мальчики поставили стулья. Мы ждем педагогов. Не знаю, как это получилось, но весь первый ряд, самое видное место вблизи Веры Ильиничны и Вас-Грига заняли «особые дети». А мы, самое «ядро класса» (определение Чичигина), оказались на верхотуре, в третьем-четвертом ряду. Думаю, что мы из гордости забрались туда, на какую-то узкую, шаткую скамью, увидев, как «особые дети» занимают лучшие места. Наша компания постаралась устроиться вместе. Жаль, что лица тех, кто стоит в последнем ряду, вышли нечетко, утратив частично сходство.

Одноклассники расписались на полях паспарту, учителя — В. Г. Чичигин, В. С. Хрянин — оставили на обороте свои автографы. Из этих надписей, сделанных с душой, я узнала, что наши учителя не только давали нам знания, но и многое получали от общения с нами. Словесник отметил мой «тонкий художественный вкус» и предрек «много одолений и достижений», а классный руководитель сказал о моем «успокаивающем и связующем» значении в классе. Этому противоречат слова Муси Крамаренко: «А в моих школьных воспоминаниях, — написала она, — ты останешься лохматым котенком, которому больше всего приличествует организовывать школьные выступления, весьма бурного, хотя и не злостного характера». Тут-то я и вспомнила, как незадолго до выпуска я просидела весь урок английского языка под столом. Не выучив заданное, я опомнилась, только когда учитель, наш строгий «англичанин», уже открывал дверь, и нырнула под стол, не успев даже подумать, что делаю. К счастью, он меня не обнаружил, только не мог понять, почему так рассеянны ученики, сидящие за последним столом.

Тяжелее всего было расставаться именно со школой, с ее повседневным кипением — делами, любимыми занятиями, разговорами, шалостями. Жизнь внезапно оказалась пустой, как чашка, наполненная вкусным напитком, после последнего глотка. По крайней мере я ощущала это так.

Расставаясь, были уверены — будем встречаться часто и много. «Еще наговоримся, успеем», — писала Муся на фотокарточке. Но как-то быстро все рассыпались в разные стороны. Внезапно исчезла Марыся Лие, даже сняться с нами не успела, оказалась замужем в Ленинграде (она умерла в блокаду). Муся уехала на Украину поступать в пединститут, мечтала стать учительницей. Вера углубилась в точные науки, оставшись еще на год в школе (ей не хватало года для поступления в вуз). Даже москвичи виделись изредка — видно, нас всех больше связывала школа, чем дружба.

Мне шестнадцать, как и Вере, не хватает года, чтобы поступать в вуз. Получила второй документ, подтверждающий, что я взрослый человек, — паспорт. Надо было пройти некоторые формальности, чтобы подтвердить: я — дочь Розанова В. Н. Спросили — какую фамилию я хочу носить, и разрешили двойную. Итак, я теперь — Радченко-Розанова Наталья Владимировна. До этого года значилась Натальей Степановной, как записали в метрике при крещении. Сестра Женя не одобрила этого переоформления, считая его проявлением неблагодарности. Согласиться мне было трудно: Степан Иванович умер, когда мне было три года, мой отец здесь, рядом, и странно быть Степановной.

Что же теперь мне, владелице двух документов, делать и куда идти? Чем хочу заниматься, я знаю твердо — литературой. Кем хочу быть — представления не имею. Надо решать, куда поступать в следующем году, куда подавать документы. И тут дело не только в моем желании и подготовленности, но и в возможностях «пройти»: условия приема, квота на «детей служащих» (то есть интеллигенции), анкета. Среднее образование было всеобщим, высшее — нет. Тут вступает в силу «классовый подход», преимущество имеют дети рабочих и крестьянской бедноты, предпочтение оказывают идейно подготовленным (комсомольцам). Отбор в гуманитарные вузы особенно строг, труднее всего попасть на факультет литературы и искусства в университет, охраняемый от «чуждых элементов». Я из числа неподходящих по родителям. Сама по себе я подходящая: девушка, которая любит литературу и хочет ее изучать.

Боевого духа для взятия препятствий мне не хватало. Жизнь еще не закалила меня в борьбе за право существования в советском обществе. Доверчиво полагала я, что все пути открыты для всех, имеющих аттестат об окончании школы. Изучив условия приема в 1925 году, я готова была сразу «сдаваться». Это подтверждает сохранившееся заявление о приеме в Сельхозакадемию на факультет животноводства, написанное еще полудетским почерком. Оснований для этого выбора было мало: я любила животных, хотя близко знакома не была даже с кошками. Расчет был прост: в сельскохозяйственный вуз был большой недобор, — видно, крестьянская беднота не очень стремилась учиться. Отец высмеял мои намерения, а мама, не забывшая народнических идеалов, сказала, что намерение неплохое, но «ты же боишься коров». Действительно, я их боялась: в детстве был случай, когда за мной гонялся бодливый бычок.

Однако в планы и намерения вмешалась жизнь, и непредвиденные обстоятельства положили конец метаниям и мечтам.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.