Наступление

В конце февраля — начале марта 1919 г. Генштаба генерал-майор И.Г. Акулинин запрашивал штаб соседней Западной армии: «Считаю долгом осведомить Вас [с] положением Оренбургской армии. Положение серьёзное. Многие части после падения Орска потеряли боеспособность и катятся назад, не оказывая никакого сопротивления. Некоторые полки не существуют, разбежались или перешли на сторону красных с оружием в руках. Необходима присылка какой-либо свежей пехотной части для восстановления фронта, иначе создаётся серьёзная угроза Вашему флангу и даже тылу. В районе Троицка сосредоточено пополнения из казаков старших возрастов, но вооружить их нечем — винтовок больше в запасе нет. На что может рассчитывать Оренбургская армия в смысле помощи с Вашей стороны живой силой и оружием?»[1869]

Акулинину в ответ было сказано, что вопрос о помощи решает Ставка.

Между тем в канун весеннего наступления Восточного фронта белых, 2 марта 1919 г., командующий Западной армией генерал-лейтенант М.В. Ханжин направил в Ставку шифрованную телеграмму:

«Вверенная моему командованию Западная Армия накануне перехода в решительное наступление, которое должно повлиять в лучшую сторону на обстановку всего фронта и создать залог успеха для ведения военных операций. Западная Армия, наносящая главный удар, вправе рассчитывать не только на полную связь с её действиями операций соседних армий, но и на полную поддержку с их стороны, даже поступаясь частными интересами этих Армий в пользу главного удара.

Ниже я кратко излагаю обстановку на фронте соседних Армий к моменту общего наступления, дабы ясно было, всё ли из указанных мной условий были учтены перед началом решительных действий. Сибирская Армия составила свой план действий и вчера перешла к его выполнению, не заняв указанного ей исходного положения — до сих пор левофланговый участок этой армии от железной дороги Сарапул — Красноуфимск до разграничительной линии с Западной Армией не занят войсками Сибирской Армией, и этот разрыв фронта я должен прикрывать полутора полками моего Уфимского корпуса, отвлекая эти силы на неопределённое время от выполнения поставленной корпусу задачи.

ОРЕНБУРГСКАЯ АРМИЯ находится в том же состоянии полного разложения казачьих частей, как было под Оренбургом; разложение грозит перейти и на приданные этой Армии пехотные части — сегодня мне доложено, что Самарский кавалерийский полк с оружием в руках оставил фронт и двигается на станицу Полтавскую с грабежом местного населения и разрушая военную дорогу Армии. Командование Оренбургской Армии бессильно, как и под Оренбургом, восстановить порядок в своих рядах, ибо вчера один из командиров корпусов этой Армии просил меня прислать надёжный карательный отряд. Ясно, что такая Армия не только не выполнит возложенной на неё общей директивой Ставки задачи, она не только не способна [к] наступлению, но у неё даже нет сил удержать фронт и остановить стихийный отход и обнажение фланга и тыла ударной Армии. По долгу Генерала русской службы, поставленного во главе Армии и накануне выполнения важной задачи, по долгу русского человека, болеющего за судьбу Родины, докладываю — в такой критический момент нужны решительные меры, чтоб выйти с честью. Совершенно не входя в рассмотрение ни военной, ни политической деятельности Генерала Дутова, я полагаю, что одной из главнейших причин поражения и разложения Оренбургской Армии является совмещение деятельностей (так в документе. — А.Г.) КОМАНДАРМА и Войскового Атамана. Катастрофа под Орском могла бы быть предотвращена, если бы КОМАНДАРМ в критический момент не покинул Армию ради интересов Круга. Должность Войскового Атамана, во-первых, поглощает время у КОМАНДАРМА и отвлекает его от Армии, во-вторых, как выбранного ставит его в зависимость во всех отношениях от Войскового круга. Необходимо передать командование Оренбургской Армией лицу вполне независимому и не обременённому посторонними обязанностями. Только эта мера может спасти положение на фронте Оренбургской Армии, только при этом условии я могу быть спокоен если не за свой левый фланг, то хотя бы за свой тыл; кроме того, только при точном соблюдении моим соседом справа общих и обязательных для всех Армий военных директив и, в частности, директивы о разграничительных линиях я буду считать, что мне даны все средства для выполнения возложенной на меня задачи»[1870].

В данном документе имеет значение, быть может, даже не столько правота слов Ханжина, хотя высказывались, во многом, справедливые упрёки, сколько его резко отрицательное отношение к соседней армии и её командующему перед решающим наступлением.

Впрочем, основания для сомнений в боеспособности оренбуржцев у Ханжина были. Помимо информации от генерала Акулинина, в конце февраля — начале марта штабом Западной армии от одного из оренбургских офицеров было получено душераздирающее сообщение о состоянии армии Дутова: «Оренбургская армия разрушается окончательно, виною неумелого управления ею также неспособность учесть обстановку. Картина под Орском разыгрывается типично [для] Оренбургской, но в более сгущенных красках, пресловутая операция взятия Актюбинской окончательно губит дело. Но дай Бог вывести наши пехотные части в целом виде, которых собраны под Актюбинском три четверти всей Армии, ст. Сары оставлена, и на ней брошена масса вооружения, снаряжения, огнестрельных припасов и интендантского имущества, то же по всей вероятности случится и с Орском. Части окончательно деморализованы бесконечным отступлением, можно сказать, что бегут от первого выстрела, в довершение всего контрразведка поставлена отвратительно, масса большевицких шпионов безнаказанно снуют здесь и делают своё дело, вчера наши потеряли 2 пушки, сегодня с утра в городе идёт провокационная стрельба, завтра со штармом выезжаю в Троицк, на телеграфной линии Орск — Троицк тоже есть шпионы, которые задерживают наши депеши, или же совсем прячут, или перевирают шифровки — нужно принять меры — одну радиостанцию путём усиленной работы привёл в надлежащий вид и связал с Картолой[1871], как передавал Комрад[1872] 1, и очень плохо с ним не придётся говорить по прямому проводу…»[1873]

В результате в штабе Западной армии сложилось впечатление, что «штарм Оренбургской сам не знает, что у него делается»[1874].

Несмотря на крайне низкий уровень стратегического планирования в Ставке Колчака, в начале марта на фронте Западной армии началось наступление, конечной целью которого должно было стать взятие Москвы. Намеченный план взаимодействия армий при наступлении был сорван практически сразу. Плана действий за Волгой не существовало вовсе[1875].

Генерального штаба генерал-лейтенант В.Г. Болдырев, бывший главнокомандующий войсками уфимской Директории (Временного Всероссийского правительства), писал, что «при успехе операции… получилась бы огромная охватывающая красных дуга, сжимание концов которой сулило самые решительные результаты. Москва, кроме того, лишилась бы запасов богатого юга, лишилась бы угля и столь необходимого ей жидкого топлива»[1876]. Военный министр правительства адмирала Колчака, Генерального штаба генерал-лейтенант А.П. Будберг отмечал, что наступление в южном направлении «создавало, по соединении с Деникиным, общий фронт, усиливало обе ныне разъединённые стороны, давало возможность распределить более целесообразно личный состав обоих фронтов.

Наступление в этом направлении прикрывало верные нам районы Уральских и Оренбургских казаков, создавало спокойный тыл, давало возможность использования богатств Троицко-Орского района (зерно, фураж и скот), открывалась возможность навигации по Каспийскому морю и подвоза через Кавказ»[1877]. По мнению известного русского военного теоретика, Генерального штаба генерал-лейтенанта Н.Н. Головина, «это наступление выводило сначала в район, заселённый поволжскими немецкими колонистами (Саратов — Красный Кут — Камышин), представляющих (так в документе. — А.Г.) собою противобольшевицки настроенных крестьян, а затем приводило к соединению с Донским казачеством… В случае удачи этого наступления создалась бы обширная неразрывная противобольшевицкая территория, включавшая в себя все казачества, а также наиболее противобольшевицки настроенных крестьян»[1878].

Весной 1919 г. белое наступление могло развиваться в двух направлениях: 1) Казань — Вятка — Котлас на соединение с войсками Северного фронта Генерального штаба генерал-лейтенанта Е.К. Миллера и союзниками и 2) Самара (Саратов) — Царицын на соединение с войсками Генерального штаба генерал-лейтенанта А.И. Деникина, действовавшими на Юге России. Разумеется, неверно считать северное направление приоритетным в стратегии Ставки адмирала А.В. Колчака[1879], главный удар вдоль линии Самаро-Златоустовской железной дороги, стремясь прорваться к Волге, наносила Западная армия, однако по разным причинам сконцентрировать все первоначально намеченные для нанесения удара войска этой армии, не растягивая их по фронту, и скоординировать наступление с соседними армейскими объединениями не удалось[1880]. При этом наиболее близко к действительности высказывание Генерального штаба генерал-лейтенанта Д.В. Филатьева, позднее служившего в Ставке Колчака: «Был ещё один, третий вариант, кроме двух указанных: двинуться одновременно и на Вятку и на Самару. Он приводил к эксцентрическому движению армий, действиям враздробь и к оголению фронта в промежутке между армиями. Такой образ действий мог бы позволить себе полководец, уверенный в самом себе и в своих войсках и располагающий превосходством сил, стратегическим резервом и широко развитою сетью железных дорог для переброски войск по фронту и в глубину. При этом одно из направлений выбирается как главное, а прочие — суть демонстрации для введения противника в заблуждение. Ни одного из перечисленных условий налицо в Сибирской армии не было, исключая уверенности в себе полководца, поэтому такой вариант должен был быть отброшен из обсуждения, как ведущий неумолимо к полному неуспеху. Между тем он именно и был избран для сокрушения большевиков, что и привело Сибирские армии в конечном результате к краху. Положение большевиков весною 1919 года было таково, что только чудо могло спасти их. Оно и случилось в виде принятия в Сибири самого абсурдного плана для действий»[1881]. Ответственность за выработку плана весеннего наступления и за последующий его провал лежит на начальнике штаба Ставки Верховного главнокомандующего Генерального штаба генерал-майоре Д.А. Лебедеве. Как писал о Лебедеве С.А. Щепихин, «у него в голове трудно докопаться до мыслей о благе России: здесь только честолюбие»[1882]. В другом месте Щепихин писал, что Лебедева в годы Первой мировой войны в штабе 3-й армии называли Митькой, «он на наших глазах превратился в Митьку и в Митяя. А Митяй он был действительно форменный: заносчивый, фанфаронистый и крест Георгиевский вырвал зубами у Цурикова[1883]; очень недалёкий и отменно ленивый, т.е. непривычный к тому тяжкому труду, который сопровождает офицера Генерального штаба на всех видах его поприща»[1884]. Лебедев, по мнению Щепихина, имел лишь один служебный талант — быстро разбираться в людях и бить по их слабым местам.

Представляется справедливым утверждение генерала для поручений при Верховном Правителе и Верховном главнокомандующем, а позднее (с сентября 1919 г.) генерал-квартирмейстера Ставки Генерального штаба генерал-лейтенанта М.А. Иностранцева, по убеждению которого «главнейшей причиной (здесь и далее выделено Иностранцевым. — А.Г.) неудачи всего Сибирского движения было именно крайне неудачное, невежественное в научном смысле и легкомысленное управление армией, за которое ответственен, конечно, не Колчак, как не военный специалист, а моряк, а прежде всего и только генерал Лебедев»[1885]. По свидетельству генерала Р. Гайды, Дутов, находясь в Омске, дважды докладывал Колчаку о плохой работе Ставки и в особенности генерала Д.А. Лебедева[1886].

Небезынтересно, что осенью 1919 г. точно так же растопыренными пальцами наступали на Москву Вооружённые силы Юга России. В условиях маневренной войны только наступление являлось залогом победы, едва потеряв наступательный порыв и начав топтаться на месте, войска переходили к отступлению. Добавлю, что численности белых армий явно не хватало для того, чтобы наступать по всем направлениям.

Уже 13 марта частями Западной армии была взята Уфа, причём первыми в город с боем вошли части 18-го Оренбургского казачьего полка[1887], по некоторым данным, в плен тогда едва не попал сам Л.Д. Троцкий[1888]. Успехи на фронте армии Ханжина со второй половины марта стали сказываться и на положении всего левого фланга белого Восточного фронта. 18 марта началось одновременное наступление частей Южной группы Западной армии и Отдельной Оренбургской армии. Испуганные красные даже посчитали, что на фронт прибыли свежие части белых[1889]. От Колчака Дутову пришла благодарственная телеграмма: «Благодарю Вас и прошу передать всем начальникам и войскам, проявившим мужество и сознание долга в тяжёлый период наступления большевиков, мою благодарность. Благодарю части, не павшие духом и ныне перешедшие в наступление. Жду от казаков прежней доблести»[1890].

С.А. Щепихин писал, что «…по существу, Дутов со своей псевдоармией — мыльный пузырь и левый фланг Западной армии на весу»[1891]. Тем не менее в результате военных преобразований Дутову удалось добиться усиления армии, и в середине марта 1919 г. казаки перешли в наступление. 4 апреля Западная армия заняла Стерлитамак, 7 апреля — Белебей, 10 апреля — Бугульму и 15 апреля — Бугуруслан. В сложившейся ситуации белым важно было, не теряя соприкосновения с противником, энергично преследовать его, чтобы до вскрытия рек овладеть стратегически важными пунктами. На Южном Урале таким пунктом был Оренбург. Не случайно в директиве от 12 апреля 1919 г. Колчак предписал Отдельной Оренбургской армии овладеть районом Оренбург — Илецк — Актюбинск. По овладении Оренбургом армию предполагалось расформировать.

Для казачьей психологии было важно, кто в данный момент контролирует центр того или иного военного округа, в чьих руках находится войсковая столица. Во многом, в зависимости от этого, казаки решали, участвовать им в борьбе с большевиками или нет. Так, Оренбургский губернский комитет РКП(б) и губисполком сообщали в ЦК в апреле 1919 г., что «более года участвуя в борьбе с казачеством, губком должен засвидетельствовать, что мы имеем дело с противником сильным, ловким, дисциплинированным, прекрасно действующим оружием, способным, благодаря образцовой коннице, к быстрым массовым переброскам сил. Падение Оренбурга создаёт сплошную контрреволюционную стену, тесно объединившуюся из оренбургского, уральского казачества, тем более что преданное советской власти казачество уже ушло при продвижении противника в наши ряды на Уфимский фронт. Губкомитету известно, что один только усердно распускаемый нашими врагами ложный слух о падении Оренбурга вызывает приток свежих сил колеблющейся части казачества, которая поголовно уйдёт к Колчаку в случае падения Оренбурга»[1892]. Несмотря на некоторую долю преувеличения в отношении боеспособности казачьей конницы, данное свидетельство, очевидно, в целом отражает реальное положение вещей.

В Оренбурге, являвшемся столицей войска, центром 1-го военного округа и важнейшим узлом железных дорог, было свыше 100 фабрик и заводов, население города к 1912 г. составляло 146.000 человек[1893] (в 1918 г. — 155.000[1894]). Гражданская война в Оренбуржье для казаков во многом была борьбой за Оренбург. В одних случаях эта борьба велась за удержание города (осень — зима 1917 и 1918 гг.), в других — за овладение им (весна — лето 1918 и 1919 г.). По мнению советского военного историка полковника В.Ф. Воробьёва, в случае падения города крупные конные массы уральских и оренбургских казаков, выйдя на простор севернее реки Урал, могли совершить глубокий рейд по тылам Южной группы армий советского Восточного фронта[1895].

8 апреля в 5 часов утра налётом 2-й Оренбургской казачьей дивизии Отдельной Оренбургской армии был занят город Орск. Начиная с 9 апреля усиленными переходами по 60–70 вёрст в сутки двигался к казачьей столице II Оренбургский казачий корпус Генерального штаба генерал-майора И.Г. Акулинина, командир которого пришёл к убеждению о необходимости ворваться в Оренбург на плечах красных, не дав противнику возможности опомниться[1896]. Для белых в той ситуации подобное решение являлось единственно верным. 16 апреля войска Дутова с налёта взяли Актюбинск. В начале мая был освобождён Илецкий городок. Кольцо полуокружения вокруг Оренбурга сжималось. Из разведсводок поступали сведения о возможном оставлении города красными без боя[1897]. В рядах самих красных велись разговоры, что их сейчас погонят до самой Волги[1898]. 17 апреля Акулинин отдал оперативный приказ № 9 (б) о занятии Оренбурга к Светлой Заутрене — 23 часам 50 минутам 19 апреля и о сборе всех частей на пасхальную молитву вокруг войскового собора[1899]. Оренбургские большевики и командование 1-й армии паниковали[1900].

Однако форсированное наступление белых привело к отставанию пехоты, артиллерии и тылов, а также к переутомлению войск. Первый удар получился слабым, и занять Оренбург до разлива рек весной 1919 г. белым не удалось, в результате чего левый фланг белого Восточного фронта прочно увяз в боях за город фактически до конца лета 1919 г., когда стратегическая инициатива перешла к красным[1901]. Как образно написал С.А. Щепихин, Дутов двинулся на Оренбург — «разбивать свой лоб во фронтальных атаках»[1902].

М.В. Фрунзе справедливо полагал, что распутица должна будет стать союзником красных[1903]. В дальнейшем красные, действуя по внутренним операционным направлениям, быстро перебрасывали подкрепления на угрожаемые участки и тем самым не позволяли белым достичь где-либо решающей победы. Как вспоминал живший тогда в Оренбурге Б.Б. Пиотровский, «…казаки отступили за Урал и держались там очень долго. С крыши гимназии были хорошо видны степь, появление казачьих отрядов и перестрелка с красноармейцами»[1904]. Противники даже перекликались друг с другом через Урал[1905]. К сожалению, белые в мае — июле 1919 г. не проявили достаточной активности в набегах на красные тылы и в разрушении линии Ташкентской железной дороги — единственной связи Оренбурга с советским центром, при более решительных действиях под Оренбургом вполне возможно было добиться успеха[1906].

Новые хозяева Оренбурга сполна продемонстрировали свою сущность. Оренбургские чекисты, как и в 1918 г., реквизировали у бежавших белогвардейцев и буржуазии вещи и ценности в пользу ГубЧК, руководители которой одевались «самым шикарным образом», содержали на казённые деньги любовниц и пьянствовали[1907]. Похожая ситуация происходила и в армейском командовании[1908]. Не кто иной, как сам председатель Оренбургской ГубЧК товарищ Бояршинов с братом и ещё двумя компаньонами Ерёминым и Фокиным, «будучи эвакуированы с ценностями на ст. Платовка напились там одеколону (конфискованного), как говорят, до свинства, устроили скандал, последствием чего было у них хищение из вагона на несколько десятков тысяч рублей золотых вещей…»[1909]. С оренбургскими рабочими, надеявшимися на приход пролетарской власти, большевики не считались, причём в духе идеализма, присущем первым большевикам, в одном из документов с негодованием отмечалось, что «диктатура пролетариата не может быть над пролетариатом»[1910].

Несмотря на то что операция белых под Оренбургом приобрела для них затяжной характер, Ленина активность оренбургских и уральских казаков крайне беспокоила. 11 июня он телеграфировал в Симбирск: «Нельзя ли аэропланами побить повстанцев, ликвидация необходима немедленно и полная»[1911]. В глубоком тылу красных участились случаи крестьянских выступлений, способствовавших (возможно, преднамеренно) действиям белых на Восточном фронте. В одной из сводок отмечалось, что в Симбирской губернии «крестьяне озверели, с вилами, кольями и ружьями в одиночку и толпами лезут на пулемёты, несмотря на груды трупов, и их ярость не поддаётся описанию»[1912].

Ликвидация оренбургского направления и выход к Самаре весной — летом 1919 г. могли дать белым огромное высвобождение сил за счёт значительного сокращения протяжённости фронта, существенно упрощали снабжение (появлялась возможность подвоза по железной дороге), срывали готовившийся красными контрудар из района Бузулук — Сорочинская — Михайловское (Шарлык) и давали возможность соединиться с Деникиным, после чего победа большевиков была бы уже невозможна. Дальнейшая борьба в случае успеха белых на Южном Урале становилась для них гораздо легче, положение красных при таких обстоятельствах делалось угрожающим.

Всё это свидетельствует о том, что борьба за Оренбург имела решающее значение для обеих воюющих сторон, однако Ставка с конца октября 1918 г. и вплоть до их расформирования не выделила ни Юго-Западной, ни её преемнице — Отдельной Оренбургской армии ни одной боеготовой части (за исключением 42-го Троицкого стрелкового полка, сформированного из переселенцев Кустанайского уезда и перешедшего на сторону красных), даже, наоборот, забрав в начале 1919 г. из армии Дутова наиболее боеспособный IV Оренбургский армейский корпус (переподчинён Южной армейской группе Западной армии 4 марта 1919 г.), сильный столь необходимой Дутову пехотой, 9-ю Башкирскую стрелковую дивизию (передана в Западную армию), 4-ю Оренбургскую кадровую бригаду, дислоцировавшуюся в Кустанае, 33-й Оренбургский казачий полк, 10-й авиационный отряд сотника Р.А. Батурина (придан III Уральскому армейскому корпусу Западной армии[1913]). Кроме того, в результате перехода башкир на сторону красных Дутов лишился также и башкирских частей (в основном пехотных).

Таким образом, Отдельная Оренбургская армия весной 1919 г., даже несмотря на попытку Дутова усилить её путём частичного реформирования, была крайне ослаблена. Но и при столь неблагоприятных условиях она во второй половине марта 1919 г. перешла в наступление, что свидетельствует как об успехах преобразований Дутова, так и о высокой боеспособности и стремлении оренбургских казаков продолжать борьбу с большевиками.

Об этом свидетельствует и Генерального штаба генерал-майор П.П. Петров, который писал, что ещё в феврале 1919 г., в наиболее тяжёлый период для оренбуржцев, «оренбургские казаки на южном фланге в горах целым рядом удачных мелких действий не только расстраивали противника, но заставляли его тащить туда резервы с участков, которые намечались для удара весной»[1914].

Пожалуй, можно согласиться и с Г.Х. Эйхе, по мнению которого передача стратегического резерва Ставки — Волжского корпуса Генерального штаба генерал-майора В.О. Каппеля в Западную армию и введение его в бой по частям были серьёзным просчётом командования. В составе Отдельной Оренбургской армии корпус Каппеля мог бы полностью изменить всю стратегическую обстановку[1915]. Самое интересное, что в штабе Западной армии тоже считали необходимым после уфимской победы усилить Южную группу П.А. Белова для разгрома 24-й Симбирской Железной и 20-й Пензенской стрелковых дивизий 1-й советской армии и занятия Стерлитамака, причём такое усиление, считалось, пробудит в оренбуржцах уверенность в своих силах[1916]. Однако армия Дутова в наиболее ответственный момент, по сути, оказалась действиями Ставки предоставлена своей собственной участи. Разумеется, нельзя снимать с оренбуржцев ответственность за неудачи, но при анализе обстановки необходимо учитывать особую сложность их положения.

Штаб Западной армии весной 1919 г. интересовало: «Будет обеспечен наш левый фланг [при] продвижении нашем на Бузулук, или же мы сами должны обеспечивать себя, не надеясь на Оренбургскую армию, т.е. нам нужно решить, направлять ли генерала Белова кулаком на Оренбург, кулаком на Бузулук или ввиду невыясненности положения на фронте Оренбургской армии держать этот кулак между двумя направлениями»[1917]. За выяснением этого вопроса белое командование своевременно не оценило опасность сосредоточения в районе Бузулука крупных сил красных. Уже 10 апреля 1919 г. красными из состава 1-й, 4-й, 5-й и Туркестанской армий была создана Южная группа Восточного фронта под командованием М.В. Фрунзе, которая с 28 апреля перешла в контрнаступление, лишившее Колчака шансов на победу.