20. Невозможно прекрасная истина
Дональд Кроухерст потерял всякое представление о времени. Что бы он ни делал, чем бы ни занимался – спал ли, корпел ли над заметками или обдумывал свои дальнейшие намерения, – он совершенно не имел понятия о том, что происходило вокруг него. Он давно перестал заводить как наручные часы, так и хронометр Гамильтона, и оба прибора вскоре остановились. Он с трудом мог вспомнить, какой сегодня день недели. В какой-то момент яхтсмен очнулся и принялся старательно возобновлять утерянные связи с реальностью. Открыв Журнал № 2, он проверил дату последней записи, сосчитал в уме прошедшие дни и ночи, а потом написал на первой из трех оставшихся пустых страниц прямо перед уличающей его подлог записью о путешествии вдоль побережья Южной Америки:
«Вчера было 30 июня».
Он по-прежнему не имел представления, который сейчас час. На улице было светло как днем, но, выйдя на палубу, моряк тотчас же увидел полную луну, висящую низко над горизонтом. В навигационных альманахах имелись специальные таблицы, где можно было посмотреть час захода Луны. Он вернулся в каюту и вычислил, что сейчас должно быть 4.10 утра по Гринвичу или 5.10 по стандартному британскому времени, которого он придерживался на борту, так как это было удобнее для приема передач «ВВС». Он зафиксировал и эти данные в своем судовом журнале:
«Часы возобновили ход примерно в 5.10. Прямо перед заходом Луны».
Потом он стряхнул с себя апатию и полностью пришел в себя. Все это было абсолютной нелепостью: снаружи сиял ясный день, а солнце стояло высоко в небе. Очевидно, время «5.10» было неправильным. Он снова заглянул в альманах. Значения, которые он отметил, были не временем захода Луны, а моментом ее прохождения через меридиан – ее наивысшей точкой на небе. Более нелепой ошибки нельзя было себе даже представить. На самом деле сейчас было 10.00 утра. В раздражении Кроухерст взял большой черный карандаш и жирно вывел:
«30 июня. 5.10. МАКСИМАЛЬНО ВОЗМОЖНАЯ ОШИБКА».
А под этой записью, чтобы уж быть до конца точным (вовремя вспомнив, что в июне 30 дней, а значит, сегодня 1 июля), он с новой строки нацарапал:
«ФАКТИЧЕСКОЕ ПОЛОЖЕНИЕ: июнь 1 июля. 10.00».
Как же могло случиться так, что он, Кроухерст, идеально точный вычислитель, прекрасный и блестящий измерительный инструмент, машина, которой были известны самые сокровенные тайны времени, допустил такую непростительную ошибку? Да еще к тому же в тот миг, когда он оказался в плену тикающих часов, отсчитывающих секунды до момента, когда он должен стать космическим существом? Отладив себя и свои часы, Кроухерст начал писать завещание. Данная работа представляет собой стенограмму бессодержательных, бредовых мыслей, обуревавших яхтсмена на протяжении последних 80 минут его жизни. Ее также можно назвать своего рода признанием, насколько можно судить о содержании из путаных, сбивчивых фраз. Создается впечатление, что слова, будучи перенесенными на бумагу, тут же обретали некую символическую власть над моряком: он также совершил «максимально возможную ошибку» и в настоящий момент пытался определить свое «фактическое положение».
Перед тем как предложить свою версию расшифровки записей Кроухерста, мы должны предупредить читателя. Ранние философские заметки моряка, несмотря на их трудность и туманность, поддаются логическому осмыслению и интерпретации. Но к описываемому моменту он уже настолько сильно погрузился в глубины безумия, что выражался на языке, который понимал только он один, поэтому смысл его фраз можно вывести лишь умозрительно, при помощи догадок и предположений. Наше толкование его «завещания» теперь должно больше основываться на впечатлениях, а не на конкретной информации и фактах.
Ранние записи Кроухерста представляют собой типичный пример классической паранойи, психического расстройства, при котором бредовые идеи складываются в сложную, запутанную систему. Несмотря на то что такие идеи основываются на ошибочных предположениях, структура мыслей параноика имеет четкую внутреннюю логику и связность. В то же время личность пациента остается в большей или меньшей степени нетронутой болезнью. В большинстве случаев бредовые идеи приводят к развитию мании преследования, но, как в случае с Кроухерстом, параноик может также страдать манией величия, воображая себя великим математиком или философом, или же вторым мессией. Пациент также может, если его убедить в том, совершать и разумные действия, как поступал Кроухерст при передаче радиосообщений.
Однако для бредовых состояний нехарактерно оставаться на одном уровне. Личность больного со временем претерпевает все бо?льшую дезорганизацию, а мышление странным образом разупорядочивается. Письменная речь параноика уже не несет в себе послания, не содержит смысла: идеи связываются нелогично, различные темы проникают друг в друга, а абстрактные термины приобретают какое-либо особенное, конкретное значение. Все это в сочетании с бредом является симптомами параноидальной шизофрении, и поздние философские записи Кроухерста показывают возрастающую тенденцию в данном направлении.
Последнее завещание Кроухерста чрезвычайно сложно из-за бесконтрольного использования различных уровней смыслов, выраженных на собственном, символичном языке яхтсмена. Находясь в плену бредовых идей, Кроухерст более чем когда-либо поражал умением острить. Он говорил как будто от лица трех людей одновременно. Прежде всего он выступал как критик и правщик самого себя, словно был часовым механизмом; во-вторых, он был мореходом, устанавливающим свое «фактическое положение», отклонение от курса ввиду неправильных показаний времени и астрономических замеров; в-третьих, он видел себя шахматистом, ведущим партию против Бога и находящимся в таком безнадежном положении, что был вынужден капитулировать. Все три концепции были неразрывно связаны друг с другом.
Но находясь во власти шизофренического умопомрачения, Кроухерст не просто играл в остроумную игру слов, сконцентрированную вокруг его бредовых идей. Это занятие было для него нечто большее. Он выказывал желание рассказать все начистоту, выражал заинтересованность донести правду до людей. После того как он закончил свое завещание, яхтсмен решил умереть. Никто не может описать точные обстоятельства его смерти по той простой причине, что рядом с ним в тот момент никого не было. При реконструкции событий мы основывались на подробном изучении судовых журналов и наличии (или отсутствии) определенных важных объектов на борту «Teignmouth Electron». Некоторые описательные сцены обоснованы в меньшей степени, чем другие, но что касается центрального тезиса, насчет него у нас нет никаких сомнений. Тот факт, что Кроухерст решил свести счеты с жизнью, необычайно основательно подкрепляется доказательствами, содержащимися в его записях, и прочими уликами, которые нам удалось обнаружить.
Все было готово для окончательного признания. Кроухерст сидел за столом в каюте, который по-прежнему был усеян радиодеталями, использовавшимися во время ремонта приемника. Хронометр Гамильтона лежал перед ним и исправно шел, тикая. Вероятно, он показывал неточное время, но это уже не имело никакого значения. Все, что нужно было знать Кроухерсту для обратного отсчета до момента своей смерти, – сколько конкретно минут и секунд проходило. Он ясно видел барометр на передней переборке. Раскрытый журнал с чистыми страницами лежал перед ним, ожидая новых записей. Кроухерст вывел второй заголовок, чтобы все было абсолютно правильно:
«ТОЧНОЕ МЕСТОПОЛОЖЕНИЕ: 1 ИЮЛЯ 10.03».
Под этим заголовком он провел по линейке три параллельные вертикальные линии с левой стороны страницы, как обычно делал при внесении навигационных данных. При обратном отсчете сюда будут заноситься значения времени с хронометра, точно отмеривающего минуты и секунды, которые Кроухерст отвел себе для окончательной исповеди. Пять минут и сорок секунд спустя после написания заголовка моряк зафиксировал первую мысль:
«10 08 40
Причина для системы свести ошибки к минимуму.
Сделать следующий шаг – стереть весь опыт.
Давление на барометре растет».
Первая фраза похожа на отсылку к его философским размышлениям. Система, которая всегда пытается отторгнуть неподходящие ей объекты – и людей, – виновна в совершении ошибки, и теперь она стремится избавиться от Кроухерста. В конечном счете он виновен в максимально возможной ошибке: попытке сфальсифицировать кругосветное путешествие. При этом он сделает следующий шаг, избавляясь от своего опыта, и попадет в более подходящую ему систему, где сможет стать истинно самим собой. Барометр – еще один символичный прибор – показывал, что погода, совершенно спокойная в период откровения, теперь менялась. Пришло время покинуть этот мир.
«10 10 10 Система Книг полностью реорганизуется.
Много параллелей».
Все великие книги, раскрывающие мудрость Христа, Галилео, изменили свой смысл, как только откровение Кроухерста стало известно миру. Благодаря «импульсу» система знаний человечества была реорганизована.
«10 11 20 Реализация роли принятия решений.
Колебание – время. Действие + время».
На первый взгляд это всего лишь новая версия афоризма «Откладывание – враг времени». Возможно, когда человек не спешит принимать решение, он замедляет ход времени, а когда действует, ход времени, наоборот, ускоряется. Колебание отнимало время, действие прибавляло его. Развивал ли тут Кроухерст идею – вопреки неумолимому ходу своего хронометра, – что именно его колебания замедлили ход времени и его часы, а его панические порывы заставили все события ускориться, и слишком сильно? Думал ли он о собственных колебаниях, пока шел обратный отсчет?
«10 13 30 Част.
Книги человеческой души в работе – причина для «работы» не важна?»
Здесь все туманно. Может быть, Кроухерст думал о своих откровениях, записанных в судовых журналах, и надеялся, что поддельная суть его «работы» не так уж и важна?
«10 14 20 Отшельники навлекают на себя ненужные беды.
Искать правду – терять время».
Кроухерст, конечно, был отшельником, познавшим истину в ходе длительного вынужденного колебания. «Теряя» время, он познал его истинную природу.
Через десять секунд он записал странный скомканный абзац, который, вероятно, помимо всего прочего, был личным признанием в одной из наиболее характерных для него слабостей.
«10 14 30 Моя глупость ушла «дальше» в воображение.
Неверное решение неидеально. Время больше не просчитывается. Часы были неисправны».
Что было его «глупостью, ушедшей «дальше» в воображение»? Может быть, он имел в виду свою старую привычку бросать неудавшееся или зашедшее в тупик дело и переключаться на новые задачи? Эту черту мы отмечали неоднократно, а теперь в ней признался и сам яхтсмен. Это было «неверное решение». Из-за него теперь нельзя было «просчитать» (измерить) время. Все протекало не так уж идеально, как он представлял себе. Все его часы вышли из строя.
«10 15 40
Часы. Думаю, не нужно больше беспокоиться о времени ± но только затраченное время.
± Может быть, бессмысленно? Важная причина для работы (потеряна), понять…
10 17 20
…правильно. Простите, пустая трата времени».
Все это было очень запутанно. Кроухерст сначала успокаивал себя тем, что все его часы шли неправильно. Тот факт, что часы не были точно настроены, не имел значения, потому что они использовались лишь для того, чтобы отсчитывать минуты и секунды до момента его воздаяния. В любом случае в теории относительности разграничение не имело смысла. Он попытался определить цель своего путешествия и своего откровения, но не смог. Он настолько запутался, что почесал голову в замешательстве, что смутило его.
«Обезьяна, показывая замешательство, чешет голову!»
Человеческое животное, пребывая в замешательстве, поднимает свою руку – руку животного, чтобы почесать голову, в которой содержится разум. На полях, где отмечалось показываемое хронометром время, Кроухерст написал: «Не очень-то правильно?» И повторил эту фразу в тексте. Он записал время в середине фразы, как будто его возбужденный разум стал связывать время и мысли еще более тесно, по мере того как он пытался излить душу. Теперь уже аккуратно отчерченные поля не отделяли одно от другого.
«Неверно?
10 19 20 Выбор интерпретации символов мерзок».
Затем Кроухерст начал новую страницу и теперь уже творил в другом стиле. Тут не было полей, а символы времени были не так уж важны. Пока что исповедь не очень-то удавалась. Он завяз в болоте логических рассуждений. Зло… выбор… символы – все это лежало ближе к сути его текущих проблем (вопросов, требующих разрешения), которые действительно тревожили его. Как бог, он стоял над традиционной моралью и знал об этом. Однако ему по-прежнему предстояло сделать ужасный выбор – выбор, который обескураживал его на протяжении всей работы над заметками. И пока он философствовал о времени, можно было отложить момент принятия решения.
Этот выбор заключался в следующем: какие материалы оставить на борту «Teignmouth Electron» после того, как он покинет яхту? Вариантов было немного. С одной стороны, он мог уничтожить Журнал № 2, где были задокументированы его путь по Атлантическому океану, тайная высадка на берег в Рио-Саладо и признания, сделанные сейчас, и оставить на борту один только Журнал № 4, где были изложены детали подделанного путешествия (вполне вероятно, что они могли бы и прокатить). Никто не будет тщательно проверять записи мертвого яхтсмена. А значит, он умрет героем, станет «скрытым» богом (что ему позволяла сделать природа), и в таком случае его семья будет избавлена от позора и страданий. Однако если выбрать этот вариант, его откровения будут потеряны, и человечество так и продолжит жить дальше, не узнав великой истины – люди так и останутся обезьянами с компьютерами в головах.
С другой стороны, он мог уничтожить Журнал № 4 в качестве жеста искупления греха и оставить на яхте Журнал № 2 вместе с другими ценными и разоблачающими документами. Тогда мир прочитает его признание и узнает, что он никогда не покидал пределов Атлантического океана. В таком случае он искупит свою вину, спасется от мук греха сокрытия, будучи богом, и послужит делу правды, раскрывая свое истинное положение.
Это была реальная дилемма, скрывающаяся за путаными и сложными словами, которые следуют далее, на «игре». Сначала Кроухерст рассматривал возможность продолжить притворство.
«Новая причина для продолжения игры. Мое суждение указывает, не могу использовать что угодно, «поставить» на свое место, но придется все расставить по своим местам. Задание очень трудное.
НЕ невозможное. Должен просто Сделать Л.
Стремление к совершенству в надежде».
Очень соблазнительно интерпретировать это следующим образом. Кроухерст доказывает, что, если он продолжит свою игру, будет и дальше дурачить мир, ему не следует использовать свое фактическое путешествие, с какими-либо фактами, естественным образом «помещенными» на определенные позиции самим этим вояжем, но он должен сам расставить все по местам, выдумывая местоположения яхты в море. Это непростая задача, но нельзя сказать, что она невозможна. Фраза, выделенная курсивом – «Сделать Л [учшее]», – была зачеркнута. Вместо нее он написал: «Должен просто стремиться к совершенству в надежде на…» Надежде на что?
Здесь моряк прекратил писать. Он знал, что не сможет этого сделать. Он не сможет все расставить по местам, как бы сильно ни стремился достичь совершенства. Возможно, Журнал № 4 был не слишком убедительным. В любом случае вся эта задумка противоречила его преданности концепции честности как бога. Указав время снова, он написал:
«20 22
Понять две «причины» для задачи конфликта. Правило игры, не уверен. Если 10 20 30 игра, вернуть все назад. Куда назад?»
Теперь он рассматривал другую альтернативу – признание. Под двумя «причинами» понимается альтернатива: скрыть ложь или признаться во всем, что находится в противоречии и делает задачу такой трудной. Кроухерст все еще колебался. Все правила игры были неясными. Честность велела ему попробовать и вернуться к положению до начала путешествия. Но это очень смущало. Как понять, каким же было его точное местоположение (весь расклад) до того, как он начал плавание? Был ли он честен тогда или нет?
Эта запутанность ввергла его в отчаяние.
«10 23 40 Не вижу никакого «смысла» в игре».
А через две минуты Кроухерст сдался окончательно. Как терпящий поражение шахматист, он находился в положении, при котором невозможно было продолжать игру.
«10 25 40
Должен оставить позицию, чувствуя, что если поставил перед собой «невозможную» задачу, то, продолжая игру, все равно ничего не достигнешь…»
Он не мог притворяться и мошенничать дальше, но не мог и внести нужные исправления.
«…Только Причина.
Для игры найти новые правила, управляющие старыми истинами. Понять точное положение концепции баланса силы. Это единственный путь надежды.
Процесс старения – новый путь концепции безнадежности».
Последние два предложения туманны. Может быть, баланс силы заключался в выборе одного из двух невозможных вариантов, которые были так равно сбалансированы, что ему было предпочтительнее не принимать решения. Возможно, под процессом старения подразумевался его хронометр, оттикивающий время. В любом случае осознание невозможности продолжать игру и отсутствия выхода вызвало у Кроухерста последний приступ безумного, мучительного построения теорий.
«10 28 10
Единственное требование для нового набора правил в том, что некоторые ЕСТЬ.
10 29
Понять причину необходимости разрабатывать игры. Нет такой игры, придуманной человеком, которая была бы безопасной. Истина в том, что может быть только один гроссмейстер-профи, человек, способный освободить себя [от] необходимости быть унесенным космическим разумом…»
Единственный способ избежать этой опасной игры – покинуть свое тело и стать космическим разумом.
«…на свете есть только одна совершенная красота:
ослепительная прелесть истины…»
Таким образом, он должен рассказать правду о своем сфабрикованном путешествии и оставить после себя Журнал № 2.
«…Ни один человек не может сделать больше того, на что он способен. Идеальный способ для согрешившего – примирение с Богом через покаяние».
Теперь Кроухерст просил о прощении:
«…Как только появляется возможность примирения с Богом, исчезает необходимость совершать ошибки…»
В конце концов он почти подвел себя к тому, чтобы сделать признание и исповедаться.
«…Теперь выявлена истинная
природа и намерение и сила нарушения
правил игры. Я есть,
я есть тот, кто я есть, и я
вижу природу, суть моего проступка».
Признавшись во всем, исповедавшись, Кроухерст воззвал к Богу или дьяволу – кто бы из этих двоих ни установил ужасные правила той опасной игры, в которую он играл все это время, – чтобы в следующий раз сыграть уже по-честному. Он был так близок к Богу, что почувствовал себя его сыном, мессией.
«Я выйду из игры,
только если ты согласишься,
что в следующий раз
мы будем играть
по правилам, придуманным
моим великим богом, который
наконец открыл своему сыну
не только точную природу
причины для игры,
но также открыл истину
о способе окончания
следующей игры, что
она окончена –
игра окончена.
ЭТО ПОМИЛОВАНИЕ».
Кроухерст написал последнее слово. Он ясно выразил то, что намеревался сделать. Космический взрыв уже начался, и игра, которую раньше он считал такой увлекательной, такой безопасной, которая, как он думал, принесет ему славу – заслуженную или незаслуженную, – должна была прямо сейчас привести его к смерти в качестве воздаяния за грехи. Игра окончена. Она была помилованием. Прощением.
Около получаса Кроухерст ждал, покорно терпя невыносимые душевные страдания, готовясь к смерти и, возможно, даже расставляя разные предметы в каюте. Вероятно, в этот момент он снял с крюка страховочный линь, который обычно бросал на корме в кильватере в качестве меры предосторожности на случай, если свалится за борт. (Когда яхту обнаружили, на корме не было линя.) Потом он вернулся в каюту, снова взял карандаш и большими буквами нервным почерком стал писать в журнале, пока не достиг конца страницы.
Кроухерст добавил еще несколько фраз, говоря Богу – своему отцу, – что он выполнит свой долг, как того требует от него святое семейство. Он напрямую разговаривал с Богом, который должен был сыграть с ним следующую игру, но уже в другом мире – в системе чистого, бестелесного разума. Следующий ход был за Богом, и пришло время сделать его.
«11 15 00
В конце моей игры открылась истина, и я сделаю то, что требует от меня святое семейство.
11 17 00 Настало время сделать твой ход.
Мне нет нужды продолжать игру.
Игра была интересной,
но теперь она должна закончиться в…
Я сыграю в эту игру,
когда решу, я выйду из игры в 11 20 40. Нет
необходимости играть в опасную…»
Это были последние слова, которые написал Дональд Кроухерст. У него больше не было ни места в журнале, ни времени, чтобы добавить что-либо еще. Он прекратил писать в восемнадцать минут двенадцатого, потому что у него оставалось только две с половиной минуты до момента, назначенного для великого деяния. В тот момент ему предстояло совершить важный поступок.
Как мы предполагаем, затем произошло следующее. Кроухерст поднялся из-за стола, закрыл судовые журналы и положил все, кроме одного, на штурманский столик, где их можно было легко найти. В этих тетрадях содержалось все великолепие его откровений, которые должны были изменить историю человечества, и полное признание в мошенничестве. Он был тем, кем был, и хотел, чтобы все поняли природу его преступления – потому что она была истинной природой и целью, и силой игры. Кроухерст вспомнил, что есть еще один факт, не отмеченный в судовых журналах: сфальсифицированный рекорд, о котором он заявил в декабре. Он аккуратно положил рядом с тетрадями две единственные путевые карты, которые не были уничтожены и в которых он намечал свой выдуманный маршрут. Они дополнят общую картину. Он был методичен в своих действиях и хотел, чтобы все было ясно, четко.
Затем Кроухерст взял хронометр Гамильтона, понаблюдал, как стрелка отсчитывает одну секунду за другой. Держа в одной руке хронометр, а в другой – Журнал № 4, он двинулся к сходному трапу. Перед выходом он оглянулся и в последний раз окинул взглядом каюту, проверяя, все ли на месте.
Возможно, он даже посмотрел на радиоприемники, которые так отчаянно пытался наладить, чтобы поговорить с женой, ожидавшей его звонка в их доме в Бриджуотере. Он взглянул на свой так и не законченный «волшебный компьютер», находившийся под сиденьем, обитым красной материей, на зазубренный осколок бутылки из-под шампанского, разбитой во время церемонии спуска яхты на воду девять месяцев назад, на отверженный спасательный жилет в шкафчике на корме, на разбросанные по полу каюты клочья волос, отрезанные недавно в ходе подготовки к триумфальному возвращению домой или триумфальной смерти. Так прошла минута.
Все так же отслеживая каждое движение по хронометру, Кроухерст выбрался по семи ступенькам в рубку. Был почти полдень. Солнце палило немилосердно, а море было спокойным. Зеленые саргассовые водоросли проплывали мимо небольшими островками. «Teignmouth Electron» с единственным поднятым парусом медленно двигался вперед.
Дональд Кроухерст размахнулся и швырнул Журнал № 4, единственный журнал, содержащий полностью фальшивые записи, в море. Это было важное событие. Нужно было, чтобы мир узнал только его «истинное положение». Он прилежно подумал о своем мучительном выборе и принял решение. Признание причинит слишком сильную боль, поэтому он должен выбрать честность. Свидетельства, которые он оставил в каюте, кое-где не сходились в мелких деталях, но по ним любой желающий смог бы реконструировать события, произошедшие на борту яхты.
Было двадцать минут двенадцатого. У него осталось всего лишь сорок секунд. Кроухерст вскарабкался на корму тримарана, прошел мимо сломанного ветрового автопилота Хаслера и бизань-мачты с надутым легким ветром парусом, по-прежнему глядя на хронометр. Секундная стрелка бежала по циферблату, и когда она достигла отметки 40 секунд, он повернулся и прыгнул с кормы в море. Человек, который хотел быть героем, а закончил богом, прихватил с собой два предмета, выражавших его максимально возможную ошибку: показывающие неправильное время часы и фальшивый судовой журнал. После себя он оставил невозможно прекрасную истину.
«Teignmouth Electron» шел со скоростью менее двух узлов при спокойной погоде, но это все равно было быстрее, чем мог бы плыть человек. Кроухерст наблюдал, как тримаран медленно удаляется от него.