Д. А. Кунаев. Закат политической карьеры

Казалось бы, уроки на всю жизнь – живи как все, воруй потихоньку, не замечай, как воруют другие, выступай на собраниях и говори правильные слова. Я видел, что всюду вокруг верх берут люди нечистоплотные, использующие свои должности лишь в личных целях, сметающие всех неугодных на своем пути. Передо мной стоял вопрос, выбор: погибнуть в бессмысленной борьбе либо перестать быть белой вороной. Я вспомнил одну восточную мудрость: если во главе стаи птиц орел, то полет птиц уподобляется полету орла; если во главе стаи ворон, то он приведет к падали.

Из заявления от 20 апреля 1987 года на имя прокурора Казахской ССР начальника автопарка № 3 Карагандинского пассажирского автоуправления Сейткамалова

Лето 1986 года.

«Приведите спинки кресел в вертикальное положение. Застегните привязные ремни. Через двадцать минут наш самолет произведет посадку в аэропорту столицы Казахстана, городе Алма-Ате…»

Слипаются веки, и очень хочется спать. Три часа разницы во времени – это практически вся ночь в полете. По местному времени около семи утра. В иллюминаторе горы, горы и буквально рядом с ними выплывающий из тумана шпиль телевизионной башни. В Алма-Ату я лечу в первый раз и думаю: хорошо бы побыстрее добраться до гостиницы и заснуть. С этой мыслью вхожу в здание аэровокзала. С недоумением оглядываюсь по сторонам… Меня никто не встречает. Для заместителя прокурора республики Мызникова, клятвенно заверившего накануне, что встреча и размещение в гостинице будут обеспечены, такой прокол никак не может быть случайным. Похоже, меня сразу решили поставить на место…

А началось все несколько дней назад, когда совершенно неожиданно последовал вызов к генеральному прокурору.

– Мне звонил Кунаев, – начал с места в карьер Александр Михайлович[49]. – Местной прокуратурой арестованы бывший начальник Карагандинского пассажирского автоуправления, ныне министр автомобильного транспорта Караваев и группа подчиненных ему работников. По делу возникли какие-то осложнения. Кунаев считает, что необходимо наше вмешательство и проведение независимого объективного расследования. В общем, он просил помощи. Вылетайте в Алма-Ату, затем в Караганду, определяйтесь и приступайте к работе. – Какое-то время Рекунков помолчал, как бы раздумывая, говорить или нет о чем-то сокровенном, и наконец добавил: – Да! Вот вам для ориентировки: за этим делом конфликт между Кунаевым и председателем Совета министров Казахстана Назарбаевым. Это информация к размышлению. Будьте предельно осторожны.

В 70-х годах, посетив казахстанскую Магнитку, Кунаев заприметил молодого, подающего надежды партийного руководителя. Это был Назарбаев. Чутье не подвело опытного аппаратчика, и, говорят, уже тогда в узком кругу приближенных он сказал: «Этот парень сменит меня на посту первого».

Началась политическая карьера будущего президента Казахстана. Восхождение шло по всем отработанным годами правилам. Секретарь Темиртауского горкома, а затем Карагандинского обкома партии, секретарь ЦК по промышленности и, наконец, в начале 80-х председатель Совета министров.

Переехав в Алма-Ату, Назарбаев продолжал оставаться любимцем Кунаева, пользовался его полным доверием, стал соседом по дому и, более того, своим человеком в семье. У Кунаева не было детей, и супруга, Зухра Шариповна, привязавшись к молодому, обаятельному соратнику мужа, называла его ласково «сынок». Эти сложившиеся годами теплые, дружеские взаимоотношения расстроились в одночасье.

Что произошло в канун XXVIII съезда КП Казахстана, можно только предположить. Недолгий период нахождения у власти Андропова лишь положил начало кадровым перемещениям в высших эшелонах власти, и с началом эры Горбачева все понимали, что оставшиеся брежневские сподвижники расстанутся с занимаемыми должностями. Когда и как? Это зависело от тактики и стратегии, избранной в проведении внутренней политики новым генсеком.

Свое отношение к руководителю казахстанской партийной организации Михаил Сергеевич продемонстрировал, совершая поездку по Сибири. Как бы мимоходом они с супругой посетили Целиноград. В большой политике такие демарши оживленно обсуждаются заинтересованными лицами, каждый просчитывает, что это значит в перспективном развитии событий в борьбе за власть и для него лично. Кстати, несколько позже я получил от работников КГБ еще одно подтверждение о том значительном влиянии, которое имела на мужа Раиса Максимовна. В ту единственную ночь, которую они провели в гостевом доме Целинограда (ныне – Акмалык), супруги вдвоем, без помощников, почти до утра работали над предстоящим выступлением Горбачева перед целиноградцами.

Уже тогда по поведению первого лица в государстве многие стали догадываться, что, готовя смену старых кадров, Горбачев предпочитал тщательно скрываемые маневры. Одним из них были не прямые волевые решения сверху, а своеобразная, им же и спровоцированная инициатива снизу. Так он поступил и по отношению к Кунаеву.

Накануне всесоюзного партийного съезда по традиции проходили съезды республиканские. На казахстанском разразился местный скандал. Несколько первых секретарей обкомов и Назарбаев выступили с резкой критикой в адрес Кунаева. Я думаю, вопрос был поставлен центром так: попытайтесь убрать его сами, соблюдая «партийную демократию». Назревавший скандал ближайшему сподвижнику Брежнева удалось замять, и его вновь избрали «первым». Между тем страсти не утихали, а критические высказывания Назарбаева в адрес брата Кунаева – Оскара (президента Академии наук Казахской ССР) привели к возбуждению против него уголовного дела за злоупотребления по службе.

При таком довольно неожиданном для Кунаева обострении борьбы за власть ему понадобился серьезный компромат на бывшего любимца. Услужливые царедворцы тут же подбросили информацию о том, что поступает много сигналов о системе взяточничества, сложившейся в Министерстве автомобильного транспорта республики. А поскольку министр Караваев и Назарбаев – карагандинцы и долгие годы работали вместе, то лучшего варианта для компрометации предсовмина не придумать. Идея Кунаеву понравилась. В первых числах мая начались аресты руководителей Карагандинского пассажирского автоуправления. Это-то и было тщательно скрываемой для многих подоплекой уголовного дела, расследование которого мне поручили.

До гостиницы в тот день я с горем пополам все же добрался. Через несколько часов, разбуженный телефонным звонком, узнал, что Кунаев назначил мне аудиенцию, и немедленно.

Путь к ЦК КП Казахстана (нынешняя резиденция президента) лежал по дороге на Медео. Монументальное многоэтажное здание возвышалось над площадью, носившей имя Л. И. Брежнева (говорят, по размерам она превышает Красную в Москве). У основания площади находилась трибуна из красного мрамора, напоминавшая Мавзолей в миниатюре. Кстати, под ней расположены такие же подземные сооружения, как в московском пантеоне. В обозримом будущем именно там будут приниматься все ответственные решения, связанные с событиями 17–18 декабря 1986 года[50].

Апартаменты Кунаева располагались в торце здания и имели отдельный вход. Большой, просторный кабинет. В глубине – огромный глобус. Слева от входа приставной столик, как я понял – для сувениров. Через год ко мне попала старая фотография Кунаева в этом кабинете, и я сразу обратил внимание все на тот же приставной столик. Только стояли на нем не сувениры, а бюст Леонида Ильича Брежнева из белого мрамора. В июле 1986 года этого бюста уже не было.

Явно демонстрируя дружелюбие, Кунаев кратко охарактеризовал обстановку в республике, постоянно подчеркивая необходимость усиления борьбы с «негативными явлениями». Естественно, разговор он строил вокруг дела Караваева с откровенными намеками на подозрения в отношении некоторых высокопоставленных должностных лиц. Нужно отдать ему должное – ни одной фамилии он при этом не назвал.

– У нас много товарищей, заинтересованных в благополучном исходе этого дела, и поэтому я просил бы проявить максимум принципиальности, – говорил Кунаев на прощание. – О результатах информируйте меня. И еще одно: я много о вас слышал, особенно по работе у наших соседей в Узбекистане. Смею вас заверить: подобного в нашей республике нет.

Оптимизма члена политбюро я, естественно, не разделял, ибо обширная оперативная информация об обстановке в Казахстане говорила об обратном.

На следующий день со мной пожелал встретиться второй секретарь ЦК Олег Семенович Мирошхин. Он заметно волновался, расспрашивал о перспективах расследования дела, которого я, кстати, пока в глаза не видел. Рассказал и о своем видении конфликта в борьбе за власть в республике. Спросил, не хочу ли я встретиться с Назарбаевым. Я откровенно ответил, что, поскольку за всем этим стоит «первый», все мои действия будут под неусыпным контролем, а посему любой контакт с «оппозицией» приведет к скандалу.

Через несколько дней мы с Мызниковым уехали в Караганду. С этого дня Прокуратура СССР была втянута в «казахстанские интриги».

Масштабы уголовного дела о взяточничестве в Карагандинском пассажирском автоуправлении впечатляли. Все водители автобусов занимались безбилетным провозом пассажиров, естественно за плату, которая шла к ним в карман. Часть денег в определенных долях собирали бригадиры и вручали начальникам автоколонн. Далее по цепочке они доходили до начальника автоуправления и его заместителей. Параллельно функционировала система взяточничества в контрольно-ревизионном управлении. Контролеры на линии получали свою долю, и часть этих денег также перемещалась по вертикали.

Платили за выделение новых автобусов, за обеспечение запчастями, за покровительство и поддержку в работе. Не обижали и работников министерства в Алма-Ате.

К моему приезду более трехсот водителей давали показания о совершаемых годами преступлениях. Развязали языки начальники автоколонн, сменивший Караваева начальник Карагандинского пассажирского автоуправления Бондарев, сам Караваев и многие другие.

Суммы взяток исчислялись сотнями тысяч рублей, и, как в Узбекистане, перед следователями встала проблема: а были ли эти деньги реальными? Можно ли было накапливать такие огромные суммы за счет безбилетного провоза пассажиров? Искать и допрашивать жителей города и области, пользовавшихся услугами местного автотранспорта, – занятие бессмысленное, но найти выход из этой ситуации нужно было обязательно.

Подсказку нашли в хранившемся в личном деле Анатолия Родионовича Караваева приказе о его наказании за злоупотребление служебным положением. Оно было оценено как банальный дисциплинарный проступок.

В начале своей блестящей карьеры молодой начальник пассажирского автоуправления заключил договор с одной из кафедр Карагандинского политехнического института о проведении научно-исследовательской работы по изучению движения пассажиропотоков в области. На кафедре создали лабораторию из шести человек, финансирование которой за счет государственных средств обеспечил Анатолий Родионович. Комбинация стала известна в министерстве, и Караваева наказали. Однако это не помешало ему на материалах, подготовленных лабораторией, защитить в Московском автодорожном институте кандидатскую диссертацию. За эти художества ему объявили строгий выговор.

Даже беглый взгляд на эту работу позволял прийти к выводу о том, что еще в 1973 году будущий министр с помощью ученых рассчитал, сколько денег нужно отдавать государству, выполняя безусловно плановые задания, а сколько класть себе в карман. Только после этого мы стали понимать, почему размеры дани с каждого из пяти автопарков были разными и фиксированными. Все зависело от пассажиропотоков, приносящих определенному автопарку определенные доходы. Наука воистину служила на благо взяточникам.

Опираясь на опыт проведения планово-экономической экспертизы по хлопковому делу, мы назначили такую же по делу Караваева. Результаты ее были поразительными. Только за счет безбилетного проезда на автобусах междугородных маршрутов Карагандинского пасавтоуправления за пять лет водители присвоили и раздали в виде взяток от 11 до 21 миллиона рублей. (К слову, если учесть, что подобная практика процветала по всей стране, то левые доходы советских «автопредпринимателей», исключая грузовой автотранспорт и такси, исчислялись сотнями миллионов рублей.)

Выводы планово-экономической экспертизы нашли полное подтверждение в реальной жизни. После пресечения преступной деятельности Караваева и компании за семь месяцев 1986 года выручка по Карагандинскому автоуправлению превысила плановую на два миллиона рублей. Позже счет пошел на десятки миллионов.

К августу мы определились с разделением уголовного дела на ряд самостоятельных производств, в том числе и с основным – по обвинению Караваева и тринадцати его взяткодателей. Всех их перевели для дальнейшего содержания под стражей в следственные изоляторы Москвы. В такой ситуации Кунаев и его окружение фактически лишились возможности получения любой информации по делу, в том числе и оперативной.

О том, что арестованные охотно и подробно дают показания о своей преступной деятельности, они знали, как, впрочем, и о существующей на автотранспорте системе взяточничества. Долгие годы на это закрывали глаза, а когда стало нужно отпустить вожжи – отпустили. Вырисовывающаяся неприглядная картина требовала неординарных государственных решений, но Кунаева интересовало другое, и через своих помощников он не уставал напоминать об этом.

При очередном приезде в Москву я доложил обо всем Рекункову.

– Упаси вас боже дать вовлечь себя и нас в политические интриги и в использование материалов следствия для сведения счетов, – сказал, как отрезал, Александр Михайлович. – Должны быть только доказанные, не основанные на оговоре и конъюнктурщине факты, получившие оценку в установленном законом порядке. Поймите, вы сегодня должны быть больше дипломатом, чем следователем.

– Это значит, что я должен обманывать члена политбюро? – спросил я Рекункова.

– Членов политбюро не обманывают, – последовал жесткий ответ.

С этим наказом я и отбыл в очередную командировку. Но как человек, недостаточно искушенный в придворной дипломатии, решил по возможности избегать встреч с Кунаевым, потому и отправился прямиком в Караганду.

Через несколько дней меня поставили в известность о предстоящем визите Динмухамеда Ахмедовича, или, как его звали в республике, Димаша, в шахтерскую столицу республики, а также о том, что проживать он будет в той же облисполкомовской гостинице «Космонавт», где обычно селили меня.

Расположена она в парке, вдали от жилой зоны. Номера обычные, но в столовой питание много лучше, чем в городских общепитовских точках. Через некоторое время обратил внимание на какие-то апартаменты, расположенные слева от входа, занимавшие целое крыло на двух этажах. Заходить туда не разрешали, но нетрудно было заметить, что их обслуживает ежедневно несколько человек, поддерживая готовность в любую минуту принять гостей. Это была личная резиденция Кунаева, где, кроме него, проживать никто не имел права.

Любопытство брало верх, и как-то я уговорил администратора разрешить экскурсию по запретной зоне. Слева, в комнате площадью около тридцати квадратных метров, обтянутой мягкой зеленой тканью, располагался огромный бильярдный стол со специальными киями. Справа – кинозал на пятьдесят мест и шикарная парикмахерская с импортной мебелью и прочим оборудованием. В полуподвальном помещении была сауна с десятиметровым бассейном и мраморным полом с подогревом. В нескольких комнатах имелось оборудование для различных водных процедур. Комната отдыха была отделана ценными породами дерева начиная от стен со стеллажами и кончая столами и лавками. В спальные помещения на втором этаже я попал позже.

Приезд Кунаева, как всегда, был обставлен с большой помпой, и то, что целью его поездки являлась встреча со мной, я понял только на второй день после его приезда. Отказавшись следовать заранее разработанной программе визита, Кунаев к 11 часам вернулся в гостиницу и через службу охраны передал, что хотел бы встретиться. Так я попал в закрытые для других спальные помещения. Состояли они из нескольких отдельных комнат, уставленных дорогостоящей импортной мебелью.

Передо мной стояла задача повести разговор так, чтобы, не обманывая члена политбюро, не сказать ему ничего лишнего. Справиться с этой задачей удалось полностью. Больше часа мы проговорили о взаимоотношениях, сложившихся между людьми из его близкого окружения. Как я понял, это больше всего беспокоило Кунаева. Передо мной сидел уставший человек, потрясенный изменой тех, кому он безгранично доверял, понимавший, что крах его политической карьеры лишь вопрос времени. Ему можно было только посочувствовать. Тепло попрощавшись, мы расстались. Следующая, и последняя, встреча состоялась через полтора года – на допросе.

Через несколько месяцев, в декабре 1986 года, в Алма-Ате проходила очередная сессия Верховного Совета. В разгар ее работы Кунаев покинул президиум и на своем самолете убыл в Москву.

11 декабря в Караганду позвонил Мирошхин.

– Видимо, у нас предстоят большие перемены в руководстве, – сказал он. – Я хотел бы переговорить с вами. Если вас не затруднит, прилетайте завтра. Я дал указание обеспечить вам вылет.

Улетали мы с Мызниковым в двадцатиградусный мороз при таком боковом ветре, что с трудом добрались до самолета, не надеясь, что он может взлететь. Все обошлось, правда с промежуточной посадкой и ночевкой в Балхаше.

Олег Семенович перезвонил около девяти утра и перенес аудиенцию с 10 на 12 часов. По его словам, Кунаев собирал всех руководителей республики, чтобы сделать заявление. Какое – все, конечно, догадывались. Встретились мы в назначенное время.

– Димаш Ахмедович был у Горбачева, – стал рассказывать Мирошхин. – Заявил, что хотел бы уйти на пенсию. Генсек ответил, что это правильное решение и он его одобряет. Ну тут началось. Мукашев (в то время председатель Президиума Верховного Совета Казахстана) чуть не прослезился: что, мол, без вас, отец родной, делать будем? Осиротеем! (Пройдет совсем немного времени, и на пленумах и партийных активах тот же Мукашев будет поливать грязью бывшего патрона. Тогда же, как я понял, его панегирики вызвали горькую иронию у окружающих.)

– Я вот что хотел спросить, – продолжал Мирошхин. – Знаете ли вы, кто заменит Кунаева? Понимаете, для меня это не безразлично. Если первым станет Назарбаев, я остаюсь. Если придет русский, то вторым должен быть казах.

– Олег Семенович, я по должности в такие тайны мадридского двора не посвящен. Как понял, вы на 16 декабря готовите пленум. Кто приезжает из центра?

– Сказали, Разумовский[51].

– Если он приедет один, первый – кто-то из ваших; если привезет «варяга», все сразу станет ясно.

15 декабря 1986 года спецрейс из Москвы встречали первые лица республики. За спиной заведующего орготделом ЦК по трапу спускался первый секретарь Ульяновского обкома КПСС Геннадий Васильевич Колбин.

На следующий день, утром, состоялся пленум, длившийся не более сорока минут. Он был проведен, с моей точки зрения, в оскорбительной для казахской партийной организации форме. После представления Разумовским малоизвестного казахстанцам Колбина растерявшиеся участники пленума безропотно и чисто по-коммунистически подняли руки: «одобрям».

Но все было не так просто. Наши следователи одними из первых поняли, что произошло. После окончания работы пленума обстановка в аппарате прокуратуры республики, где большинство работающих были казахи, стала тревожной. В кабинетах собирались группами и что-то оживленно обсуждали. Приход Колбина, известного «наведением порядка» в Грузии[52], мог означать только одно – повторение «узбекского варианта». Взрыв не заставил себя ждать.

Около 10 часов утра следующего дня ко мне в кабинет вбежал перепуганный Мызников:

– Володя, перед зданием ЦК собралась группа студентов. Требуют проведения нового пленума. Едем!

На площади, носящей имя Брежнева, стояла толпа молодых ребят и девушек человек в триста. Над толпой были лозунги на русском языке: «Каждому народу своего вождя!» Перед трибуной и вдоль нее виднелась редкая цепочка милиционеров. Среди снующих по площади людей я заметил председателя КГБ Мирошника и министра внутренних дел Князева. У всех на лицах растерянность, потому что ни на какие уговоры и просьбы разойтись молодежь не реагировала. В это время со стороны улицы Мира им навстречу двинулась еще одна толпа молодежи. Последовала краткая команда, и работники милиции, растянувшись цепью, попытались преградить им дорогу. Из толпы, стоящей на площади, и той, которая намеревалась соединиться с ней, раздались крики. Люди ринулись навстречу друг другу. В считаные секунды милиционеры были смяты. Тех, кто упал, топтали ногами бегущие. Раздавались призывы на казахском языке. Кто-то кричал по-русски: «Не давайте им спровоцировать нас!»

Обстановка накалялась, и по мере увеличения количества митингующих на площадь прибывали также многочисленные группы моложавых, подтянутых парней в гражданском – как мы догадались, переодетых офицеров КГБ и милиции. Прямо к трибуне подогнали УАЗ. Там разве что не билась в истерике одна девушка, и парни сумели вытеснить ее из толпы и пытались усадить в автомашину. Она отчаянно что-то кричала и вырывалась. Вдруг на работников КГБ набросилась очень уж хорошо одетая женщина и отбила у них задержанную. Я увидел изумленное лицо Мызникова.

– Боже! Это же секретарь обкома по идеологии!

Заработали громкоговорящие установки. Молодежь уговаривали разойтись и к 15 часам собраться на другой площади, у здания Совета министров.

Реакции не последовало.

К 11 часам на площадь привезли руководителей и преподавателей алма-атинских вузов. Разговаривали они на родном языке, но и без перевода было понятно: действия студентов они одобряют. Заметили мы также в толпе людей, команды которых студенты беспрекословно выполняли. К 12 часам толпа разделилась на две части. Одна колонной двинулась по улицам, другая рассеялась на мелкие группы. Через полчаса поступила информация о том, что они буквально штурмуют общежития, призывая других студентов присоединяться к ним.

Площадь очистилась, но ненадолго. Через несколько часов уже многотысячная толпа вновь собралась у здания ЦК.

Сегодня алма-атинские события получили совсем иную оценку в Казахстане. Поэтому расскажу только о том, что видел сам. Около часа следовали мы на служебной автомашине за колонной демонстрантов, проследовавшей с площади на улицы города. С собой у меня был фотоаппарат, и на имеющихся фотоснимках хорошо видно, как по бокам колонну с палками и прутьями в руках охраняют молодые ребята крепкого телосложения. А ведь это было только утро 17 декабря 1986 года.

К тому времени милиция стягивала силы на площадь. Демонстрантам никто не угрожал, тем более никто не применял к ним насилия.

В следующий раз мы с Мызниковым приехали на площадь в самый разгар второй стадии митинга. Водитель Мызникова был крайне напуган происходящим и все время уговаривал нас уехать от греха подальше. Мы же очень рассчитывали на получение свежей информации от прокурора республики Елемисова.

К тому времени толпа молодежи выросла до трех-четырех тысяч человек. Агрессивность была высокой. С трибуны с ними пытались вести диалог Назарбаев, заместитель министра внутренних дел Басаров, Елемисов. Требование митингующих одно – проведение повторного пленума. При движении в сторону трибуны запомнилась сценка с участием группы казахов и русского парня.

– Слушайте, ребята, нас, русских, здесь больше половины, но не кричали же мы два десятка лет: «Долой казаха Кунаева!» Ну, избрали сейчас русского, что изменилось? Мы же все вместе живем на одной земле, в Советском Союзе.

В ответ кто-то гордо доказывал свое, большинство отвечало угрюмым молчанием.

Митинг продолжался, а на трибуне высокорангированные руководители пытались унять страсти все более и более бушующей толпы. В это время мы заметили, что по ступенькам на трибуну взбирается молодая женщина с девочкой лет семи. Подумали: чья-то мать хочет призвать к благоразумию сына или дочь и их товарищей. Она же, подняв девочку на руках, выкрикивала что-то на казахском языке. Перевод криков Нуркеновой (такой была ее фамилия) нас, признаться, озадачил: «Не допустим возрождения 37-го года!.. Они мучили меня в своих застенках!.. Не позволим русским руководить нами!» и т. д. Получалось, что она пережила репрессии задолго до своего рождения.

Толпа отвечала возмущенным ревом. Около 17 часов митингующие попытались прорвать оцепление и двинуться к зданию ЦК. Работники милиции стояли спокойно, сцепив руки. Я же вдруг понял, что сдержать митингующих они не смогут, и тогда… Честно говоря, стало страшно. Бежать можно было только в одном направлении, по обледеневшим ступеням мраморных лестниц, но мы с Мызниковым понимали, что так далеко не убежишь. Посмотрел на коллегу. Он был белее самой белой из стен.

– Уходим, – коротко бросил Аркадий Дмитриевич.

В обход мы буквально рванули к месту, где нас должна была ждать автомашина, но ее там не было. Перепуганный больше нашего водитель просто-напросто сбежал.

Позже нам рассказали, что в это время Горбачев через Колбина обращался к Кунаеву с просьбой выступить перед митингующими. Кунаев отказался. Такое его поведение через некоторое время дало повод к обвинению бывшего члена политбюро в причастности к организации массовых беспорядков. По этому поводу я попросил высказаться одного из крупных политических лидеров Казахстана эпохи застоя – Асанбая Аскарова, кстати находившегося в родственных отношениях с Кунаевым.

– Да нет, что вы, – заулыбался Аскаров. – Никакого отношения к декабрьским событиям он не имеет. Душа Кунаева, конечно, радовалась, что проводы его, такие сухие и формальные со стороны центра и бывших соратников, сопровождаются громким скандалом, но не более.

Шло время. Напряжение не только не спадало, а, наоборот, нарастало. Наиболее агрессивно настроенные участники митинга стали срывать с работников милиции шапки и погоны, бросали в них куски мрамора из облицовки зданий на площади, наносили удары прутьями и палками. Появились первые раненые. Это был уже далеко не мирный митинг.

На площадь начали стягиваться внутренние войска. Ряд спецподразделений из других регионов страны срочно перебрасывался в Алма-Ату самолетами. Все имеющиеся в наличии силы милиции и армии сосредоточивались только для защиты здания ЦК, оставляя сам город практически неприкрытым. Развешанные в кабинетах руководителей МВД, куда мы с трудом добрались, секретные карты и графики оперативного развертывания милиции на случай массовых беспорядков оказались фикцией. А ведь в любой момент могли начаться более серьезные столкновения на межнациональной почве. Поводов к этому было более чем достаточно.

При нас в приемную министра позвонила русская женщина. Ее мужа избили на улице, и она заявила, что если властями срочно не будут приняты действенные меры, то они из жильцов дома создадут боевую дружину и будут защищать себя сами. Помощник министра, кстати казах по национальности, как мог успокаивал ее, заверяя, что наведение порядка вопрос времени.

В 18 часов нам сообщили, что Москвой принято решение направить в Алма-Ату заместителя заведующего отделом ЦК Разумова, заместителя генерального прокурора СССР Сороку, заместителя министра внутренних дел СССР Елисова, первого заместителя председателя КГБ СССР Бобкова. Вместе с ними спецрейсом и рейсовыми самолетами следовала большая группа руководящих работников МВД и КГБ СССР. К этому времени образовали кризисный штаб, который разместился в бункере, расположенном под центральной трибуной площади. Здание МВД, в котором находились мы и еще с десяток работников различных ведомств и где хранилось оружие, прикрывали всего 15 милиционеров, вооруженных автоматами. Единственными источниками информации о событиях, происходящих в городе, были телефон и обычная переносная рация, по которой можно было слышать переговоры патрулей и руководителей подразделений внутренних войск и милиции.

Около 21 часа к площади прибыли пожарные машины. Стоял десятиградусный мороз, и пыл митингующих попытались охладить водой. Безрезультатно. В ответ пожарных разогнали, их автомашины раскурочили и стали жечь. Напряжение все более нарастало. На легковых автомобилях и грузовиках к площади стали подвозить специально и наспех заготовленные колья, прутья, дубинки.

Из дневниковой записи хронологии событий 17 декабря 1986 года:

«…22 часа 20 минут. Люди из толпы обстреливают из ракетниц здание ЦК. Загораются два кабинета. Пожар потушен. Одной из ракетниц стреляют в спину солдата внутренних войск. В больницу поступают с ранениями различной тяжести работники милиции и военнослужащие…

…В 23 часа в бункере принята делегация парламентеров митингующих. После переговоров парламентеры сумели разагитировать митингующих и увести с площади около тысячи человек.

…В 23 часа 30 минут толпа численностью 200–300 человек, постоянно увеличиваясь за счет примыкающих к ней жителей города, движется к центру города со стороны двух окраинных микрорайонов. Толпой захвачены два трамвая. Пассажиров вытащили из вагонов, многие избиты.

…24 часа. Толпу пытаются остановить кинологи с собаками. Три собаки убиты. Толпа продолжает движение…»

Эти сообщения все мы, собравшиеся в кабинете заместителя министра внутренних дел Митрофаненко, слушали по портативной рации. Переговоры руководителей и командиров подразделений, разбросанных по городу, шли на отборном русском мате, примерно так: «…Мать твою, кинологи живы? – Вроде да! – Они с оружием? – Да! (Нецензурная брань.) Идиот! – Оружие у них забрали? – Нет, все в порядке. Товарищ генерал, товарищ генерал! Нам их останавливать? (Мат.) – Нет! Пропускай к центру, мы их встретим…»

Я, стоя возле рации, вслушивался в эти переговоры. Подошел один из руководителей 3-го отдела КГБ республики:

– Представляешь, все это через спутники фиксируют американцы. Ну и будут смеяться над нами! Вот как советские воюют!..

Отвечаю:

– А может, мы иначе не умеем?

Идут доклады о том, что начались роптания среди работников милиции и военнослужащих. Их раненых товарищей, в том числе и с тяжелыми травмами, выносили из оцепления и увозили в больницы. Они требовали приказа дать отпор и угрожали, что начнут действовать по своему усмотрению.

В начале первого часа ночи поступило сообщение о том, что сосредоточенным на площади спецназовцам дана наконец команда очистить площадь. С заданием они справились в пределах получаса. Действовали эти асы руками и ногами, спецсредств и оружия не применяли. «Площадь очищена от хулиганствующих элементов» – эту новость восприняли с облегчением. Около 2 часов в Доме политпросвещения Колбин собрал партийный актив города. Гневно бросил в зал: «Прекратите этот махровый национализм!»

Эх, Геннадий Васильевич! Если бы все было так просто. Жизнь и работа на руководящих партийных должностях в Ульяновской области и в Грузии отнюдь не позволяли вам с ходу объективно и правильно оценить специфику Казахстана.

А в «бункере» продолжали совещаться уже с участием командующего Среднеазиатским военным округом Лобова. Ожидали прибытия одного из заместителей министра обороны СССР. Связь с Москвой поддерживалась постоянно. Наконец, центр в лице министра обороны Соколова дал согласие на привлечение к подавлению массовых беспорядков курсантов Алма-Атинского высшего училища погранвойск.

Только к семи утра мы смогли добраться в гостиницу. Через пару часов разбудил Мызников. С ним приехал начальник отдела союзной прокуратуры Виктор Стрельников. Все вместе решили переговорить с Сорокой, который входил в состав правительственной комиссии и всю ночь заседал в «бункере». Добираться туда было опасно и сложно. Поэтому в сопровождении двух автомашин ГАИ буквально прорывались к зданию ЦК. Оно было полностью оцеплено войсками, милицией и людьми в гражданском. Саму площадь с двух сторон перекрывали шеренги спецназа со щитами и дубинками в руках. На улицах Мира и Фурманова находились толпы молодых парней и девушек казахской национальности. Многие были вооружены палками и прутьями.

Курсанты-пограничники разместились ближе к центральному входу в ЦК. Оружия у них нет, хотя на ступеньках на определенном расстоянии стоят ящики с боеприпасами и оружием. Бросилось в глаза, что на поясе за спиной у каждого курсанта закреплена саперная лопатка. Мы пришли тогда к выводу о том, что это не случайно. При прямом столкновении с толпой ничем не вооруженные 18–20-летние парни только и могли прибегнуть для своей защиты к помощи саперных лопаток. Так за них решили командиры.

Через несколько лет, читая сообщения о трагедии, произошедшей в Тбилиси, и обвинения в адрес армии, использовавшей для разгона митингующих саперные лопатки, я вспомнил Алма-Ату. На военных возлагали функции, к которым они не были готовы ни морально, ни в плане технического обеспечения спецсредствами. Каждый действовал по своему разумению.

Сорока переговорил с нами накоротке. Сообщил, что обстановка продолжает оставаться сложной, поступают сообщения о начинающихся выступлениях молодежи в ряде областей республики. Пожелав нам сохранять выдержку и самообладание, распрощался. Тут-то мы и увидели, как толпа с улицы Фурманова попыталась прорваться на площадь. Смять прикрывающиеся щитами шеренги спецназа они не смогли и отхлынули назад. Тут же шеренги разомкнулись и на толпу ринулись молодцеватые парни в гражданском. Митингующие начали в беспорядке разбегаться. Тех из них, кого смогли задержать, буквально волоком тащили на площадку, расположенную за трибуной. Следовали жесткие команды: «На колени! Руки за голову!» На задержанных сыпались удары руками, ногами, дубинками.

Обратили внимание на высокого парня-казаха, который, видимо, более остальных досадил спецназовцам. Десяток из них, доставив очередного задержанного, обязательно подбегали к нему, наносили один-два удара и удалялись за следующими.

Вдоль площадки с папкой в левой руке и обычной деревянной дубиной в другой вышагивал, что-то приговаривая, подполковник-пограничник с перебинтованной головой. Приблизившись к этому парню, он громко дал команду: «Разойдись!» – и, когда избиваемый попытался поднять голову, нанес ему резкий удар дубинкой по голове. Следующий удар, ногой в сапоге, последовал в пах. Парень стал падать вперед, но отлетел в обратную сторону после не менее сильного встречного удара ногой в лицо. Напротив нас что-то гневно кричала подполковнику девушка-казашка, разносившая горячий чай солдатам.

Вслед за этим последовала не менее безобразная сцена, поразившая нас бессмысленной жестокостью по отношению к задержанным. На площадку подогнали автобусы. Вооруженные дубинками работники милиции образовали коридор в 25–30 метров. Раздалась команда: «Встать! Руки за голову! В автобус! Шаг влево, шаг вправо – удар! Марш!»

Очумевшие от происходящего мальчишки трусцой бежали по коридору, получая удары дубинками при малейшем отклонении в сторону. В автобусы их буквально набивали как сельдь в бочку. Из окон многоэтажного здания ЦК за происходящим наблюдали их соплеменники.

Бесчинства в городе продолжались. В одном из автобусов пригородного маршрута казах ударом ножа убил шестнадцатилетнего мальчишку Аристова, виновного лишь в том, что он как контролер потребовал предъявить ему проездной билет. Еще более дикий случай произошел напротив телецентра на улице Мира, где в оцеплении были выставлены в живой цепочке его работники.

По улице в сторону площади двигалась очередная толпа, лидеры которой несли большой портрет Ленина. Неожиданно несколько молодых людей, вооруженных металлическими прутьями, бросились к стоявшим на обочине и, избивая, вытащили на середину улицы инженера телецентра Савицкого. Свалив его на асфальт, они стали наносить ему удары металлическими прутьями по голове. Буквально в несколько секунд все было кончено. Савицкого убили.

Пройдет некоторое время, и следователи смогут изобличить только одного из убийц – Раскулбекова. Поскольку, по заключению судебно-медицинской экспертизы, каждый из ударов, нанесенных Савицкому, был смертельным, суд вынесет ему суровый приговор – смертную казнь.

В ожидании исполнения приговора убийца не выдержит психологического стресса и покончит с собой в тюремной камере. Спустя годы в Казахстане будет создана комиссия Верховного Совета республики по пересмотру оценок событий 17–18 декабря 1986 года. Все осужденные за участие в массовых беспорядках будут реабилитированы. Дойдет черед и до постановки вопроса о реабилитации лиц, изобличенных в наиболее тяжких преступлениях, в том числе и убийцы Савицкого. Мне рассказали, что его именем назвали улицу в Чимкенте, а позже якобы присвоили звание Героя Казахстана. Если это правда, то этого я не могу понять ни умом, ни сердцем. Что же, у каждого народа свое понимание правды. Я рассказываю только о том, что увидел и пережил в те тревожные декабрьские дни.

Пройдет несколько лет, и вопреки правде по инициативе Горбачева будет изменено решение политбюро по оценке декабрьских событий в Алма-Ате. Это развяжет руки местным националистам, и начнется большая травля работников правоохранительных органов, причастных к расследованию дела о массовых беспорядках, в основном русских. Расправа вершилась руками специально созданной комиссии под руководством видного деятеля культуры республики Марата Шаханова. Он станет делать публичные заявления о десятках казахов, убитых при подавлении массовых беспорядков. Ложь! В те трагические дни были убиты только три человека: двое русских и один казах. В лечебные учреждения за оказанием помощи обратились 923 человека. Я позволю себе привести свои дневниковые записи того периода, сделанные, как говорят, по горячим следам. Вот они.

По состоянию на 20 декабря 1986 года:

«В медицинские учреждения города обращалось 679 человек… из них: госпитализировано – 241, в том числе: гражданских лиц – 88, военнослужащих – 82, сотрудников органов внутренних дел – 71. В тяжелом состоянии находится 17 человек, из них: 10 гражданских, 4 сотрудника органов внутренних дел и 3 военнослужащих…

Сожжено 11 и повреждено 24 единицы специальных транспортных средств, выведено из строя 89 автобусов и 33 легковых такси. Нанесен ущерб 13 студенческим общежитиям, 5 учебным заведениям, 6 предприятиям торговли и общественного питания, 4 административным зданиям и другим объектам.

Доставлено в органы внутренних дел 2335 человек… Профилактировано и отпущено 1994 человека. Содержится на 20 декабря 1986 года в органах внутренних дел 341 человек».

С бунтом, имевшим ярко выраженную националистическую окраску, справились за два дня. На тех, кого считали виновными, обрушились разного рода репрессии. Десятки молодых людей были арестованы, сотни исключены из высших и средних учебных заведений. В республике, как тогда любили говорить, начался активный «очистительный процесс». Слетали со своих постов люди из ближайшего окружения Кунаева, встал вопрос о привлечении к уголовной ответственности отдельных из них.

Здесь-то и проявилась своеобразная позиция республиканской прокуратуры. Сразу после возбуждения уголовного дела в отношении активных участников массовых беспорядков ее руководители заявили, что в помощи союзных следователей не нуждаются и с расследованием справятся сами. Сорока, поддерживавший дружеские взаимоотношения с Мызниковым, против этого не возражал. Такую же позицию наши коллеги заняли и по расследованию должностных злоупотреблений. Желая не ударить в грязь лицом перед Колбиным, они сами возбудили уголовные дела против помощника Кунаева Дюсетая Бекежанова, управляющего делами ЦК Статенина и управляющего делами Совета министров Лысых.

Этих широко известных в республике ответственных работников арестовали. Газеты запестрели сообщениями об активах, пленумах, на которых вчерашние товарищи по партии активно разоблачали «поправших нормы партийной жизни отщепенцев». Пошли разговоры о том, что не за горами повторение узбекского дела. Но многие забывали, что никто в республике в этом заинтересован не был. Никто не хотел, как выразился один из руководителей республики, запустить козла в огород и позволить вести крупномасштабное расследование силами Прокуратуры СССР.

Между тем завершалось следствие по делу Караваева, и тут ход событий изменил его величество случай. Как-то при очередном посещении прокуратуры жена бывшего министра вскользь проговорилась, что скрыла факт продажи через комиссионный магазин якобы купленного ранее магнитофона «Шарп-777». Таковой по материалам дела не проходил, и мы пришли к выводу, что Караваев был искренен с нами до определенного предела. При очередном допросе я выразил свое недоумение таким его поведением. Караваев растерялся и рассказал, что получил магнитофон в качестве взятки от начальника Чимкентского пассажирского автоуправления Дмитриева. Новый эпизод мы вынуждены были отрабатывать и вызвали Дмитриева в следственную часть Прокуратуры СССР, благо он в то время находился на курсах повышения квалификации в Москве.

Результат был неожиданным. Дмитриев, как говорят на нашем профессиональном жаргоне, «полностью раскололся». Он рассказал о системе взяточничества в Чимкентской области, которая не только не уступала, а намного превосходила карагандинскую по вертикальной и горизонтальной схеме преступных связей.

В Чимкент выехала группа следователей. Оперативных работников из центра возглавил начальник отдела ГУБХСС МВД СССР Асланбек Аслаханов. К нам на помощь поспешили Мызников и заместитель начальника ОБХСС МВД Казахской ССР Дружинин. Операция по реализации показаний Дмитриева заняла несколько недель и вызвала большую панику в Чимкенте. Повязанные взятками руководители не могли понять, кто следующим окажется за решеткой. К нам постоянно поступала информация о том, что на легковых и грузовых автомашинах в отдаленные поселки ночью вывозятся нажитые преступным путем ценности. Между тем возможности наши были ограничены, и имеющимися силами мы могли обеспечить только расследование взяточничества в пассажирском автоуправлении.

В те дни меня представили новому руководителю областной партийной организации Герою Социалистического Труда Мырзашеву. Он сменил на этом посту небезызвестного Асанбая Аскарова. Назначая на этот пост, перед ним поставили задачу – навести порядок в коррумпированной на всех этажах власти области.

По существующему тогда порядку я в общих чертах проинформировал Мырзашева о перспективах расследования, назвал некоторых партийных руководителей, которые фигурировали в деле как взяточники. Мырзашев побледнел и с трудом скрывал охватившее его волнение. «Неужели и ты успел вываляться в чимкентской грязи?» – подумал я, прощаясь с первым лицом в области.

К тому времени мы арестовали бывшего первого секретаря Абайского райкома Мустафаева, но, как у нас говорят, «обожглись». Он упорно отрицал свою вину. Ценностей и вещественных доказательств при обысках у Мустафаева не обнаружили, и доказательство его вины представляло известные сложности.

Уезжая в Москву для завершения дела Караваева, я рекомендовал коллегам не рисковать и идти на новые аресты только при полной уверенности, что мы не провалимся. Тем более что ближайшим кандидатом в подследственные из числа партийных руководителей был только бывший первый секретарь Чардарьинского райкома партии Лесбек Бекжанов. (Двое из арестованных «автомобилистов» заявили о даче ему взяток.)

Между тем местечковая чимкентская жизнь шла своим чередом, и Мырзашева крайне беспокоили анонимки о его прегрешениях, систематически поступавшие на имя Колбина и в ЦК КПСС.

Он дал команду работникам КГБ разыскать доносчика. Его вычислили оперативным путем. Подозрение пало на Бекжанова, и последовало новое поручение, теперь уже прокурору области Шведюку. Ему надлежало изыскать возможность изъятия у Бекжанова пишущей машинки, последующего экспертного исследования заявлений с целью изобличения автора подметных писем. Тут-то и вспомнили показания о получении Бекжановым взяток. Предлог для проведения обыска был, но никто и предположить не мог, какими окажутся результаты. У обыскиваемого изъяли денег на сумму около 1,5 миллиона рублей, вещей и ценных предметов в таком количестве, что вывозить их пришлось грузовиками. В такой ситуации приняли решение о задержании Бекжанова. Оно оказалось полностью оправданным. На следующий день он стал рассказывать о созданной и взлелеянной им системе взяточничества в районе.

Возглавив районную партийную организацию, действовал Лесбек (по-казахски – Лекэ) целеустремленно и продуманно. Заручившись согласием начальника милиции Акмурзаева, поручил ему поиски компромата на всех руководящих работников района.

– Куандык, ищи на них такое, чтобы тряслись от страха, но не переборщи, – поучал он стража правопорядка и законности. – Уголовные дела и скамья подсудимых не для них. Пусть делятся с нами – и этого достаточно.

Тандем заработал в полную силу. Рубли потекли рекой. Частью своих левых доходов Лекэ одаривал тех, от кого зависели его благополучие и карьера.

«Мой ранг секретаря райкома партии требовал от меня беспрекословно выполнять указания, подчиняться своему руководителю. Тут действует партийная дисциплина. Жить надо. Надо воспитывать детей, а для этого нужно трудиться, а чтобы работать, надо давать взятки. Дача взятки не мною придумана. Я вошел в нее, когда она была создана как система, то есть задолго до моего появления на партийной работе. В душе я не был согласен с собственным деянием, являлся лишь жертвой деспотизма своего вышестоящего руководителя… С себя я не снимаю ответственности за содеянное, но я не первопричина, только следствие того кошмара, который был создан руководителем надо мной стоящего органа»[53].

Закладывая бывших патронов и подчиненных, Бекжанов убеждал следствие в своей искренности подробным изложением обстоятельств совершения преступления, проявлял большое усердие в помощи по отысканию вещественных доказательств – предметов взяток.

С первой нашей личной встречи я убедился, что Бекжанов говорит правду, но это отнюдь не было продиктовано его раскаянием в содеянном. Думаю, как и большинство взяточников, он рассуждал примерно так: «Мне плохо, очень плохо. Сплю на нарах, питаюсь баландой, а они… они… Нет уж, пусть, как и я, до дна выпьют эту горькую чашу». И еще я понял, что Бекжанов горит желанием отправить на скамью подсудимых тех, кого он так щедро одаривал и кто не помог ему в трудную минуту. Для нас же важным было то, что от Бекжанова мы впервые получили показания о конкретных фактах получения взяток Асанбаем Аскаровым.

Кем же был этот человек, биография которого кратко излагалась в Большой советской энциклопедии? Герой Социалистического Труда, награжденный пятью орденами Ленина и всеми прочими орденами СССР (некоторыми по нескольку раз), он в течение 27 лет возглавлял партийные организации Джамбульской, Алма-Атинской, а затем Чимкентской областей. Депутат Верховного Совета СССР многих созывов, он был также председателем Комиссии по делам молодежи Совета национальностей и в этом качестве тесно взаимодействовал в конце 70-х с Горбачевым. Укрепляя личную власть, он выдал одну из своих дочерей замуж за сына брата Кунаева Оскара и тем самым породнился с семьей могущественного члена политбюро. И самое главное – Аскаров был одним из влиятельнейших фигур в могущественном роде дулатов «старшего джуза» (родо-племенное деление казахов). По крайней мере, нас в этом убеждали неоднократно.

«В печати уже сообщалось об исключении из членов КПСС бывшего первого секретаря Чимкентского обкома партии А. Аскарова, он занимал высокий пост, встал на путь предательства интересов партии и народа, подло поправ оказанное ему доверие. Высочайше обласканный, огражденный от критики и ответственности, уверовав в собственную непогрешимость, перерожденец превратил свое рабочее место в кресло удельного князька, действовал по принципу: «Хочу – казню, хочу – милую». Утвердив отношения с окружающими на основе круговой поруки, личной преданности, коррупционист создал благоприятную почву для процветания взяточничества, которое стало в области системой отношений многих подчиненных и подконтрольных работников»[54].

Об этом высокорангированном партийном руководителе-взяточнике мы впервые услышали в 1984 году, когда преступные связи узбекских хлопководов впервые привели нас в Чимкент. Сосланные в эту область Федорчуком[55] для продолжения службы бывшие ответственные работники УБХСС МВД СССР Ярцев и Бакрадзе с возмущением рассказывали о вопиющих фактах взяточничества, о полной безнаказанности высокопоставленных должностных лиц области. Тогда подготовленная по их инициативе оперативная информация вынудила ЦК КПСС принять решение о направлении в Чимкентскую область специальной комиссии. Спрятать все концы в воду не сумели, и поэтому Аскарова, слегка пожурив, отправили на пенсию. В печати, как всегда в таких случаях, сообщили, что Аскаров «допускал серьезные недостатки в работе».

Такой поворот в благополучной карьере не был случайным. Его предопределила опала, в которую Асанбай Аскарович попал в начале 80-х, возглавляя в то время партийную организацию Алма-Атинской области. Тогда Кунаев перенес тяжелый инфаркт, и прогноз врачей был самым неблагоприятным. Аскаров позволил себе преждевременно намекнуть о своих претензиях на «престол». Этого Кунаев ему не простил.

Следствие по делу набирало обороты, и становилось очевидным, что вырисовывается основная группа взяточников из руководящих работников партийных органов области. Вместе с тем мы все больше убеждались, что наши республиканские коллеги делают все возможное, чтобы не выпускать ситуацию из-под своего контроля. Благо обстановка для них складывалась благоприятная. Из-за моих забот по делу Караваева и фактически постоянного пребывания в Москве первую скрипку на этом этапе расследования играли они сами.

Показаний Бекжанова для ареста Аскарова было недостаточно, но следствие располагало многочисленными показаниями о так называемых «трех его кошельках». Фамилию первого я опущу, так как вина его доказана не была и к уголовной ответственности он не привлекался, а вот второй – заведующий отделом торгово-финансовых органов обкома Комекбаев – и третий – заведующий отделом науки и учебных заведений Ахметов – надежды следствия оправдали. Заслуги в их разоблачении принадлежат Мызникову, следователям группы Сидоренко, Гаврилову и Нестерюку. Они же вышли на Аскарова еще через одного из его приближенных – первого секретаря Кызылкумского райкома партии Аргинбекова. В прошлом он возглавлял Чимкентское пассажирское автоуправление, был дружен с Караваевым и получением взяток баловался давно. Материалов для ареста Аскарова стало более чем достаточно.

В то время я неоднократно встречался с Колбиным и видел его заинтересованность в выявлении фактов коррупции и взяточничества в республике. Сегодня в Казахстане есть лица, и довольно влиятельные, которые имеют собственное суждение о событиях тех лет. Соединив декабрьские события с арестами сановных чиновников, они выдают это чуть ли не как заранее спланированные и осуществленные центром репрессии против казахского народа на его пути к подлинной демократии.

Это не так! И ЦК, и Колбина, конечно, интересовало, как сложилась и функционирует в республике система казнокрадства и взяточничества, кто спровоцировал молодежь на открытое неповиновение властям. Но это не было самоцелью многочисленных (в основном местных) следственных групп, работавших в тот период. Народ возмущала безнаказанность высокорангированных руководителей.

О предстоящем аресте Аскарова Колбина проинформировали я и Елемисов. Через некоторое время узнали, что он разговаривал с Горбачевым и генсек ответил: «Пусть товарищи действуют по закону».

17 апреля 1987 года Колбин совершил поездку в Чимкентскую область. По традиции его встречал и неотлучно находился рядом Мырзашев. Сопровождающие отметили явно бросающееся в глаза странное поведение первого. Мырзашев был растерян, на вопросы отвечал невпопад. Когда его спросили, что случилось, бросил коротко: «Плохо себя чувствую». На следующий день утром он повесился в туалете собственной квартиры. Некролог, подписанный Горбачевым и другими членами политбюро, лживо информировал советский народ о том, что очередной «верный сын партии» почил в бозе.

«18 апреля 1987 года скоропостижно скончался кандидат в члены ЦК КПСС, депутат Верховного Совета СССР, Герой Социалистического Труда, первый секретарь Чимкентского обкома Компартии Казахстана Рысбек Мырзашев»[56].

Что же заставило этого человека принять роковое решение? Собственные грехи были известны ему как никому другому. Видимо, полученную от нас информацию о ходе следствия он проанализировал по-своему, дорисовал логическими умозаключениями и психологического перенапряжения, в которое сам себя вогнал, не выдержал.

Не желая повторения такого рода сюрпризов, к аресту Аскарова готовились тщательно. Нам хватало тех неприятностей, которые в избытке были у Гдляна, когда после очередного самоубийства в Узбекистане нагнетались страсти о бесчеловечности и жестокости представителей центра. Аскарова решили брать на улице, но он упорно отсиживался дома.

До этого Колбин в моем присутствии дал указание председателю КГБ Мирошнику оказывать нам любую помощь по делу, но довольно скоро я и Аслаханов убедились, что нас, мягко говоря, водят за нос. Местные гэбисты не только не имели намерений помочь нам в аресте, но и, как мы поняли, скрывали задокументированную ими информацию о местах сокрытия ценностей, принадлежавших Аскарову, и это несмотря на то, что они плотно опекали его в течение длительного времени.

Тогда и было принято решение действовать на свой страх и риск. Вечером в гостинице, переодевшись в спортивную одежду, я и Аслаханов двинулись к дому Аскарова. Мы решили лично осмотреть место расположения подъезда его квартиры и произвести арест самым примитивным, десятки раз описанным в детективах и показанным в кинофильмах способом.

Служба наружного наблюдения засекла мой вход и выход из подъезда, но с укромным местом, где ждал Аслаханов, грубо прокололась. Мы столкнулись, как говорят, нос к носу, и растерянность наших коллег была так велика, что они через несколько минут засветили всю свою бригаду. Позже я спрашивал у Мирошника, кого они в нас заподозрили и какими кличками нарекли на следующий день в своих донесениях. Он отделался шутками. Обид на коллег, честно говоря, не было. Каждый делал свою работу.

На следующий день утром Аслаханов и начальник БХСС республики Сулейменов, взяв с собой сотрудницу БХСС, позвонили в квартиру Аскаровых. На вопрос «Кто там?» женщина ответила: «Вам правительственная телеграмма». Двери открыли. Аскаров отдыхал в спальне и ничего не успел сделать. Арест прошел просто и быстро. Начался длившийся несколько дней обыск его квартиры.

Минут через тридцать позвонил начальник 7-й службы КГБ и проинформировал, что Аскарова выкрали и увезли на автомашине с номерами Совета министров в неизвестном направлении.

– Аскаров сидит передо мной и дает показания, – сообщил я ему. – Так и доложите своему руководству.

Поместили Асанбая Аскаровича в следственный изолятор КГБ, но уже через день, когда он сослался на плохое самочувствие, не проинформировав нас, его срочно перевели на лечение в военный госпиталь. В течение десяти наиболее важных в таких ситуациях дней мы были лишены возможности допрашивать матерого взяточника. Но это так, к слову. Все могло быть и случайным стечением обстоятельств.

Поведение Аскарова в дальнейшем было непоследовательным. Он признавал отдельные факты получения им взяток, а потом отказывался от своих показаний. Очень охотно и подробно описывал в заявлениях нравы, царившие в верхних эшелонах власти.

Для нас же главным были результаты обысков у Аскарова, ибо при их проведении мы обнаружили и изъяли именно те предметы взяток, о которых задолго до этого рассказывал Бекжанов.

Из заявления Аскарова на имя М. С. Горбачева от 20 июня 1987 года: «Уважаемый, Михаил Сергеевич, горько сожалею, что не набрался мужества написать это заявление Вам, когда был решен вопрос об освобождении меня от должности. Вот уже три месяца, как я арестован и обвиняюсь в получении взяток. К глубокому сожалению, все, в чем меня обвиняют, правда. Я получал взятки, исчисляемые сотнями тысяч рублей. После очных ставок и предъявленных нам материалов я сразу понял, что впереди безысходность…»

Летом 1990 года во Фрунзе (ныне – Бишкек) будет близиться к завершению судебное следствие по делу Аскарова и его бывших сподвижников. Единственным, кто не откажется от своих показаний на предварительном следствии, будет сменивший Дмитриева начальник Чимкентского пассажирского автоуправления Алтунин. Все остальные будут дружно утверждать, что оговорили себя вследствие применения незаконных методов расследования. За 20 лет работы следователем я никогда не допрашивался в суде, но тут, узнав о намерениях председательствующей по делу, вдруг подумал, что хотя, с моей точки зрения, следователи не могут быть свидетелями, но почему бы и нет? Мне захотелось не один на один в кабинете следственного изолятора, а в присутствии адвокатов и общественных защитников, родных и близких посмотреть им в глаза, выслушать их доводы и гласно рассказать, как на допросах, в том числе и под видеозапись, изгалялись они в разоблачении системы взяточничества, лгали и изворачивались, оговаривая друг друга по размерам взяток. Как оскорбляли на очных ставках бывших соратников по партии и даже пытались подраться, разнимаемые растерявшимися следователями. Особенно колоритно это выглядело при демонстрации в суде на экране монитора видеозаписи этих безобразных сцен.

Наш очный поединок в суде взяточники проиграли и расплатились довольно суровыми мерами наказания. Не помогла и кампания в защиту соплеменников, развязанная в Южном Казахстане. Правда, после приговора при посещении Горбачевым Чимкента к нему и Назарбаеву обратились ходатаи с просьбой помочь в освобождении Аскарова. Президент ответил неопределенно, но спустя некоторое время другой президент – Кыргызстана – помиловал бывшего партийного функционера. Такие «мелочи», как непризнание вины и неотбытие половины срока назначенного судом наказания, естественно, во внимание не принимались. Кстати, признавшему вину Караваеву, возвратившему государству суммы необоснованного обогащения, в помиловании отказали.

Но это так, о равенстве всех перед законом. Ведь остальные остались маяться в колониях усиленного режима. Антимораль прошлого прочно входит в антиморальные принципы дня сегодняшнего. Пусть бы освободили от отбытия наказания всех. В конечном счете пребывание в колонии – это только физические и моральные страдания человека в условиях изоляции.

Уже в 1991 году Аскаров вернулся домой, и не таким уж безысходным оказалось его положение, как оценивал он его через три месяца после ареста. Человек безусловно неординарный, с достаточно высоким интеллектом и высоким уровнем общей подготовки, он мог прожить и другую жизнь, если бы не система, искалечившая его. Даже находясь в тюрьме и признаваясь в получении взяток, он клялся в преданности делу коммунистической партии и ее идеалам. Он мог, забыв о том, где находится, громыхнуть кулаком по столу и требовательно прокричать следователям: «Сядьте!» А после корректного, но жесткого разъяснения его положения расплакаться. Таким уж он был, Асанбай Аскарович Аскаров.

Его подельники в нравственной их оценке оставляли желать лучшего. Всего один пример из жизни «кошелька» Аскарова, одного из идеологов партийной организации Чимкентской области Ахметова.

27 августа 1953 года на первый курс Алма-Атинского государственного пединститута иностранных языков был зачислен будущий партийный функционер и кандидат экономических наук Турмысбек Ахметов. На вступительных экзаменах он выбрал свободную тему сочинения «Непобедимый лагерь мира и демократии». Сей опус на двух с половиной листах ученической тетради написал за Ахметова неизвестный соратник явно русского происхождения.

«Наша социалистическая родина уверенной поступью идет вперед на пути строительства коммунизма. Советский Союз – оплот мира и дружбы между народами. Юноши и девушки отдают все свои силы, всю свою энергию и знания делу мирного строительства, борьбе за счастье своего народа…» (из сочинения Т. Ахметова).

Об истинном уровне грамотешки Турмысбека следствию поведала имеющаяся в его личном деле объяснительная на имя декана, датированная 22 апреля 1954 года: «Я Ахметов даю эту объяснительную так как я не бил пьяним когда вся мои товарищ пьянствовали я бил на Конференции НСО и здесь в институте занимался уроком. В 11 часов ночю ушел в общежитию и видел тов. Сокасбаеву и Толедову. Встретив по коридоре тетя Дуся обвинил меня как пьяним. Я не бил пьяним и не признаю нахальность Дуси».

И вот с такой грамотешкой этот «специалист» успешно окончил институт, защитил диссертацию и долгие годы руководил наукой и образованием в Чимкентской области. Кстати, напоминание об этом он и сегодня считает равным личному оскорблению.

Не лучше выглядел и сын волостного старосты Лесбек Бекжанов. Начиная партийную карьеру, он всерьез опасался, что его социальное происхождение будет препятствием при продвижении по службе. От спецпроверок Бекжанов ушел примитивным способом, изменив в анкетах число, месяц, год и место рождения. Об отце Лесбек вспомнил только в суде. Он не придумал ничего лучше, как заявить, что его миллионы не имеют преступного происхождения и достались в наследство от отца. Правда, нужно было объяснить, как золотые царские империалы превратились в современные рубли. Оказалось – просто. Бекжанов заявил, будто родитель оставил ему мешок с золотом, и он в середине 70-х обменял его на советские дензнаки. Нашлись даже свидетели, которые подтвердили, что видели мешок и в те трудные предвоенные голодные годы получали от старосты по золотой монетке на пропитание.

Воистину велико было партийное лицемерие. Миллионам наших сограждан социальное происхождение родителей закрывало путь к служебной карьере, к выездам за рубеж и т. п. Оказывается, далеко не всем, и не только таким, как Бекжанов. Чего стоят факты из биографии Кунаева, обнародованные его соратником по партии.

Из выступления председателя госпрофа Казахской ССР А. Д. Бородина на XII пленуме ЦК Компартии Казахстана 6 июня 1988 года: «Сколько разговоров было по поводу реставрации торгового дома по ул. Горького в 1980 году. Ведь его отделали так, что сам купец, наверное, увидел и удивился бы. Из бюджета республики и горисполкома на этот дом было затрачено почти 700 тысяч рублей, а почему? Да потому, что в торговом доме до революции небезуспешно вел коммерческие дела отец бывшего первого секретаря ЦК Компартии Казахстана, а директором его одно время была теща Бекжанова Д. (помощник Кунаева). Или другой факт. В 1919 году в Акмолинске колчаковская администрация провела выборы главы городской думы. От купцов, именитых граждан в его состав вошел Шарип Ялымов, ярый противник советской власти. А в 1973 году на городском кладбище в Атбасаре Целиноградской области ему был установлен памятник. Ритуал сопровождался пышными поминками, раздачей подарков, и многие участвовавшие в нем не могли не знать, что оказывают почести бывшему белогвардейцу, громившему Советы и жестоко расправлявшемуся с борцами за власть Советов, среди которых был и классик казахской литературы С. Сейфуллин. Однако люди знали другое: Ялымов – тесть Кунаева».

Сын именитого купца, зять колчаковца, Динмухамед Ахмедович Кунаев сделал блестящую карьеру, и прошлое не стало препятствием в достижении желаемой цели. И сегодня в окружении действующих фонтанов бюст трижды Героя Социалистического Труда стоял и стоит в центре Алма-Аты прямо напротив дома верного соратника Л. И. Брежнева.

Вплоть до кончины он персональный пенсионер, пользующийся авторитетом, уважением и даже влиянием среди определенных группировок в Казахстане. Не вижу в этом ничего загадочного. Фактическая моральная реабилитация Рашидова, возвращение к власти Алиева и другие примеры дня сегодняшнего не могут быть случайными. Эти люди не только годами пользовались привилегиями номенклатуры, но и многое сделали для своих республик, для своих народов, небесталанными выходцами из которых они были. Красавица Алма-Ата, Ташкент, освоенная Голодная степь и целина. Не так уж все было плохо в застойные годы. Правда, за счет нищающей России, которая, заигрывая с окраинами, просто-напросто обкрадывала себя.

Уголовное дело по обвинению Караваева и двенадцати его бывших подчиненных было рассмотрено судебной коллегией Верховного суда СССР. Всех их осудили, хотя двое, не дождавшись приговора, скоропостижно скончались от тяжелых заболеваний. Свыше восьмидесяти должностных лиц были осуждены приговорами Карагандинского областного суда. В основном они представляли русскоязычную часть населения этого региона.

Около тридцати руководителей пассажирского автоуправления попали на скамью подсудимых в Чимкенте. Те из них, кто признал вину и дал показания о системе взяточничества, получили приличные сроки; те, кто лгал и изворачивался, – смехотворно малое наказание.

Никому из сотен водителей, вовлеченных во взяточничество, обвинение предъявлено не было. Такое решение было продиктовано жизненными реалиями. Избежали уголовной ответственности десятки высокорангированных чиновников, чью вину мы посчитали недоказанной. Тем не менее по мановению искусно направляемой дирижерской палочки процесс по делу Аскарова попытались превратить в политический. Смысл один: это акция центра, ни много ни мало направленная против коренного населения. Муссируется эта тема в средствах массовой информации Казахстана и сегодня.

Бесславно, хотя и с повышением, оставил свой пост Колбин. Партийную организацию республики, как намечалось в 1986 году, возглавил Назарбаев. Он же стал первым всенародно избранным президентом Казахстана. Высокий авторитет его на родине, впрочем, как и в странах СНГ и во всем мире, бесспорен. Это современный, жесткий, разумный и целеустремленный политик.

Кунаев, как и многие его коллеги из партийной элиты времен застоя, пытаясь расправиться с политическими противниками руками центральных правоохранительных органов, допустил ошибку. Он забыл, что при таких широкомасштабных расследованиях для «заказчика» существует золотое правило – не выйти на самого себя.

Из заявления А. Аскарова на имя М. С. Горбачева от 20 июля 1987 года: «Вся моя трагедия связана с именем Кунаева Д. А. Именно он заставил меня брать такие огромные деньги, требуя их от меня. Он говорил, что они нужны «кошкару», что в переводе на русский язык означает «баран-производитель» во главе стада. В данном случае он имел в виду Брежнева. Позже он говорил, что деньги нужны также «каро», т. е. черному, в этом случае имея в виду Черненко».

О фактах получения взяток Кунаевым Колбин доложил Горбачеву. Генсек грязно выругался и сказал: «Если заслужил, пусть сидит». Так что карт-бланш на арест пусть и бывшего члена политбюро Прокуратуре СССР выдали. Я не решился на арест пусть и виновного, но старого и тяжелобольного человека. Сановных получателей от него мзды к тому времени не было в живых. Предъявление обвинения в получении взяток в виде дорогостоящих охотничьих ружей, швейцарских часов, шкатулок, изготовленных из драгоценных камней, было бы откровенной натяжкой, тем более что преподносились они лизоблюдами не от себя лично, а от имени трудовых коллективов.

И пусть Кунаев и многие другие его соратники по партии, претворявшие в жизнь программу построения коммунистического общества, избежали скамьи подсудимых, то, как они жили, как разлагали великую державу ложью, подкупами, поголовной коррупцией, не дает им права на моральную реабилитацию. Впрочем, это моя личная точка зрения. У них на родине думают иначе.

Кунаева допрашивали у него на квартире. Шикарная мебель, много книг. В кабинете большая коллекция зажигалок и часов. В его арсенале было сорок охотничьих ружей, в том числе тринадцать нарезных. (Правда, нужно отметить, что сразу после освобождения от занимаемой должности часть из них он сдал в ХОЗУ МВД, другие продал через комиссионный магазин.) Бывший член политбюро заметно нервничал, личный врач через каждые 30 минут делал ему уколы. Заявления Аскарова Димаш Ахмедович назвал вымыслом, напрочь отрицая получение и дачу кому бы то ни было взяток.

Протокол читал долго и внимательно. Несколько раз переспросил, действительно ли его допросили как свидетеля, а не в другом качестве. Все-таки ареста и привлечения к уголовной ответственности он опасался.

Через несколько месяцев подлинники заявлений и документов в отношении Кунаева были вырваны из томов уголовного дела и похищены при изучении материалов одним из тех наших соратников по «очистительному процессу» в Казахстане, кому, кстати, доверяли, хотя и знали, что он из кунаевской команды. Но это совсем другая история.