«В Морской в доме Жадимеровского»

Возвращение из Москвы осенью 1832-го сопряжено было для Пушкина с большими беспокойствами.

«Приехав сюда, нашел я большие беспорядки в доме, – пишет он в начале декабря Нащокину, – принужден был выгонять людей, переменять поваров, наконец нанимать новую квартиру, и следственно употреблять суммы, которые в другом случае оставались бы неприкосновенными».

К хлопотам хозяйственным добавились и семейственные. В том же письме поэт доверительно сообщает другу:

«Наталья Николаевна брюхата опять, и носит довольно тяжело. Не приедешь ли крестить Гаврила Александровича?»

Именно так Пушкин хотел почтить память своего далекого предка, прославившегося в Смутное время. Но Наталия Николаевна с этим именем не согласилась, и сына нарекли Александром.

Грядущее событие не осталось незамеченным, и князь Вяземский в начале 1833 года спешит поделиться с Жуковским собственными «наблюдениями»: «Пушкин волнист, струист, и редко ухватишь его. Жена его процветает красотою и славою. Не знаю, что делает он с холостою музой своей, но с законною трудится он для потомства, и она опять с брюшком».

Итак, в декабре того же 1832 года Пушкины перебрались с Фурштатской на новую квартиру в дом Жадимеровского, что на углу Большой Морской и Гороховой. Иногда в адресе указывали: «У Красного моста».

С домовладельцем Петром Алексеевичем Жадимеровским, выходцем из богатой купеческой семьи, заключен контракт на аренду квартиры сроком на год: «…в собственном его каменном доме… отделение в 3-м этаже, на проспекте Гороховой улицы, состоящее из двенадцати комнат и принадлежащей кухни, и при оном службы… В трех комнатах стены оклеены французскими обоями, в пяти комнатах полы штучные, в прочих сосновые, находящиеся в комнатах печи с медными дверцами, …в кухне английская плита, очаг с котлом и пирожная печь с машинкою». Стоили новые апартаменты недешево – три тысячи триста рублей банковскими ассигнациями в год.

Дом на Большой Морской памятен светскими успехами Натали, – от его подъезда экипаж доставлял первую красавицу Петербурга в Зимний и в Аничков, на Дворцовую и Английскую набережные к особнякам Лавалей, Фикельмонов и Салтыковых. Зима в тот год выдалась на редкость веселой: костюмированные балы, рауты, музыкальные вечера и масленичные гуляния казались одним нескончаемым празднеством. В феврале 1833-го на маскараде жена поэта в облачении жрицы солнца имела особый успех – тогда сам Николай I провозгласил ее «царицей бала».

И в этой светской блестящей суете грустные раздумья одолевали Пушкина:

«…Нет у меня досуга, вольной холостой жизни, необходимой для писателя. Кружусь в свете, жена моя в большой моде – все это требует денег, деньги достаются мне через труды, а труды требуют уединения».

Но муза не покидает поэта: появляются новые главы романа «Дубровский», ложатся на бумагу строфы поэмы «Езерский», переписывается набело баллада «Гусар», рождаются стихи. Пушкин приступает к «Истории Пугачева», днями пропадая в архиве…

В доме на Большой Морской кипит литературная жизнь: захаживает к Александру Сергеевичу молодой Гоголь, живущий поблизости – на Малой Морской. Бывает в гостях Владимир Даль, – декабрем 1832-го он помечает в записной книжке свой первый визит на Большую Морскую.

Отсюда Пушкины часто выезжают в театр (у них – своя ложа), к Карамзиным и Вильегорским, к Жуковскому. Александр Сергеевич становится членом Английского клуба и частенько туда захаживает, благо, клуб находится неподалеку от дома – на набережной Мойки, у Синего моста.

«Для развлечения вздумал было я в клобе играть, но принужден был остановиться. Игра волнует меня – а желчь не унимается», – сетовал как-то поэт.

От дома Жадимеровского рукой подать до Невского проспекта, а там – великолепный книжный магазин Беллизара и лавка Смирдина, где всегда можно приобрести литературные новинки, – такое соседство не могло не радовать Пушкина. В числе гостей книгопродавца и издателя А.Ф. Смирдина, когда тот, в феврале 1832-го переехав на Невский, задал там знатный обед для петербургских писателей, был и Александр Сергеевич.

Из газеты «Русский Инвалид»:

«На сей праздник приглашено было до 120 русских писателей… На одном конце стола сидели И.А. Крылов, В.А. Жуковский, А.С. Пушкин, князь П.А. Вяземский… Первый тост Николаю Павловичу (Николаю I. – Л.Ч.)… Бокал за здоровье всех живущих ныне Поэтов, Прозаиков, Сочинителей, Переводчиков и Издателей – был последним».

В годовщину новоселья Смирдин вновь собрал гостей на литературное застолье, и Пушкин, присутствовавший на нем, был необычайно оживлен, весел и остроумен.

В доме на Морской случались и семейные торжества: в феврале 1833 года здесь праздновали девятнадцатилетние Сергея Гончарова, младшего брата Натали, – по сему случаю у виноторговца Рауля было заказано шампанское «Мадам Клико»; в мае – Пушкины (в гости к сыну и невестке пожаловали родители поэта) снова собрались за праздничным столом – поднять бокалы с шампанским за здоровье годовалой Маши. В начале июня – здесь поздравляли именинника Александра Сергеевича.

Вскоре из-за небывалой жары в Петербурге Пушкины переехали на дачу на Черной речке.

«Дом очень большой: в нем 15 комнат вместе с верхом. Наташа здорова, она очень довольна своим новым помещением», – сообщает Надежда Осиповна дочери Ольге.

На даче Миллера в июле 1833 года поэт вновь испытал радость отцовства – на свет появился сын Александр, его любимец и отрада «Сашка рыжий».

«Дети Александра прелестны. Мальчик хорошеет с часу на час, – Надежда Осиповна делится с дочерью своими наблюдениями, – Маша не изменяется, но слаба; у нее нет до сих пор ни одного зуба и насилу ходит. Напоминает мою маленькую Сонечку, и не думаю, чтобы она долго прожила. Маленький Сашка большой любимец папаши и всех его приятелей, но мамаша, дедушка и я предпочитаем Машку».

И в другом ее письме снова о внуках:

«…Рыжим Сашей Александр очарован; говорит, что будет о нем всего более тосковать. Всегда присутствует, как маленького одевают, кладут в кроватку, убаюкивают, прислушивается к его дыханию; уходя, три раза его перекрестит, поцелует в лобик и долго стоит в детской, им любуясь. Впрочем, Александр и девочку ласкает исправно».

«У Цепного моста, против Пантелеймона в доме Оливье».

Квартиру в доме Оливье снимает сама Наталия Николаевна. Новая квартира большая (но и семейство увеличилось), стоит она немалых денег – 4800 рублей в год! Да место замечательное, – рядом великолепный Летний сад!

«1833 года Сентября 1-го дня я, нижеподписавшаяся Супруга Титулярного Советника Пушкина Наталья Николаева, урожденная Гончарова, заключила сей договор с Капитаном Гвардии и Кавалером Александром Карловичем Оливеем…»

В контракте на наем квартиры, состоявшей из десяти комнат в бельэтаже, а также: кухнею во флигеле «с двумя людскими комнатами, конюшнею на шесть стойло, одним каретным сараем, одним сеновалом, особым ледником, одним подвалом для вин», оговаривались хозяином особые условия: квартиру «содержать в целости, чистоте и опрятности и оной никому не передавать», смотреть, чтобы слуги вели себя «благопристойно, ссор, шуму и драк в доме и на дворе» меж собою не заводили, «иметь крайнюю осторожность от огня» и «по вечерам и в ночное время по двору… ходить имея свет не иначе как в фонарях», пользоваться чердаком «единственно для сушки белья».

Такова проза обыденной жизни девятнадцатого века, скрытая под романтическим флером грядущих столетий.

…Мучительно вечное безденежье. Единственная надежда на брата Дмитрия, – ему в Полотняный Завод адресовано письмо Наталии Пушкиной:

«Эти деньги мне как с неба свалились, не знаю, как выразить тебе за них мою признательность, еще немного, и я осталась бы без копейки, а оказаться в таком положении с маленькими детьми на руках было бы ужасно.

Денег, которые муж мне оставил, было бы более чем достаточно до его возвращения, если бы я не была вынуждена уплатить 1600 рублей за квартиру; он и не подозревает, что я испытываю недостаток в деньгах, и у меня нет возможности известить его…»

Сколько в этих незатейливых строчках такта, особой деликатности, нежелании бросить хоть малую тень на имя супруга!

…Пушкин, квартиру хоть и не видел – в ту пору его в Петербурге не было, с выбором жены согласился: «Если дом удобен, то нечего делать, бери его – но уж по крайней мере усиди в нем».

Судя по замечанию, похоже, что инициатива переездов часто принадлежала Наталии Николаевне: она обживала Петербург, или «вживалась» в него, становясь истинной петербурженкой. Патриархальная Москва с ее простодушными нравами, наивными барышнями-подругами, родным домом с деревянными антресолями на Большой Никитской остались в прошлом, в девичестве. Она впитывала в себя благородство памятников и дворцов северной столицы, прелесть ее садов и очарование набережных. И Петербург, будто в благодарность отплатил памятью, сохранив на столетия дома – свидетелей былой ее жизни.

…Дом гвардейского капитана Оливье располагался на редкость удачно: прямо против окон квартиры Пушкиных, на другой стороне улицы – храм во имя Святого Пантелеймона. Храм – один из первых в столице, возведенный после смерти Петра I, но по его монаршему замыслу: свои главные победы в Северной войне – при Гангуте в 1714-м и при Гренгаме в 1720-м – русский флот одержал 27 июля, в день Святого Пантелеймона. (В морском бою близ полуострова Гангут у северного берега Финского залива, где все шведские корабли были захвачены и приведены в Санкт-Петербург, а командир эскадры адмирал Эреншельд пленен, сражался и юный прадед поэта Абрам Ганнибал!)

Стоило по Цепному мосту перейти через Фонтанку, и вот уже Летний сад! Вход не парадный, что со стороны Невы, а более скромный, простой. И само собой выходило, что Летний сад обретал контуры домашних владений Пушкиных. «…Летний сад мой огород. Я вставши от сна иду туда в халате и туфлях. После обеда сплю в нем, читаю и пишу», – признавался сам поэт.

Впервые после трехлетней совместной жизни Пушкин и Натали словно меняются ролями: поэт остается один в Петербурге, а жена с детьми уезжает в Ярополец повидаться с матерью, а после – на Полотняный Завод к сестрам и брату.

Летом 1834-го Пушкину пришлось изрядно поволноваться. Отсюда, из дома Оливье он отправил свое прошение императору об отставке, и будь она принята, в будущем это грозило бы поэту большими неприятностями. Но тогда с помощью Жуковского все удалось благополучно разрешить.

А вот с хозяином дома Пушкин побранился, и ссора произошла из-за чрезмерного усердия дворника, запиравшего на ночь двери, прежде чем поэт возвращался домой:

«На другой день узнаю, что Оливье на своем дворе декламировал противу меня и велел дворнику меня не слушаться и двери запирать с 10 часов… Я тотчас велел прибить к дверям объявление… о сдаче квартиры – а к Оливье написал письмо…»

По Пантелеймоновской последний раз Пушкин проезжал в злосчастный для него день – 27 января 1837 года. Константин Данзас, встретивший его в санях, полагал, что поэт заезжал первоначально к Клементию Россету и не застав того дома, отправился к нему. На улице Пушкин увидел лицейского товарища:

«Данзас, я ехал к тебе, садись со мной в сани и поедем во французское посольство, где ты будешь свидетелем одного разговора». В тот день Константин Данзас, секундант поэта в дуэльном поединке, сопровождал друга повсюду: от Пантелеймоновской улицы и до Черной речки.

…Нынешний адрес дома Оливье: улица Пестеля, 5. Во дворике, петербургском каменном «колодце», словоохотливый жилец удивляет своими познаниями: рассказывает о судьбе старого дома, цитирует строки из письма поэта к жене и даже приглашает пройти по той самой лестнице в парадной, что поднимались к себе в бельэтаж Александр Сергеевич и его красавица-супруга. Удивительно, исторический дом продолжает жить своими обычными житейскими заботами, но уже двадцать первого века…

Но памятен петербургский дом, оказывается, вовсе не тем, что в нем почти год прожил поэт с семьей и что в его стенах явились на свет пушкинские шедевры… В начале прошлого столетия некий восточный принц почтил его своим пребыванием, – именно об этом «судьбоносном» для отечественной истории событии повествует мемориальная доска на фасаде.

Как прав был Соболевский, когда проезжая мимо московского дома на Собачьей площадке, где жил он вместе с Пушкиным, и увидев вывеску на двери «Продажа вина и прочее», воскликнул: «Sic transit gloria mundi!!! (так проходит мирская слава. – лат.)» И посетовал: «В другой стране, у бусурманов, и на дверях сделали бы надпись: здесь жил Пушкин! – и в углу бы написали: здесь спал Пушкин!»

Право, Россия не изменилась.