Крысов Василий Семенович

Я после школы попал в Челябинское танковое училище. Меня призвали, но я добровольно пошёл в военкомат, быстро попал туда. У нас половина курсантов были с высшим образованием, инженеры, педагоги и даже во взводе был один кандидат наук, поэтому трёхгодичную программу мы прошли за один год. Половина-то молодежи была, десятиклассники, но у нас память была свежая, так что мы учились на одном уровне. Обучение было очень напряжённое по времени. Подъем был в 6 часов, отбой в 23 часа, перерыв только на обед, а остальное учеба. Практики было мало, потому что не было такой возможности. Изучали мы КВ тяжелый; тогда уже вышел КВ-1 С. Но параллельно касались «тридцатьчетверки», лазили в трофейные танки Т-3, Т-4, потому, что не было у них еще тяжелых танков.

Сколько КВ и «тридцатьчетверок» было у вас в училище?

Где-то по два танка на всё училище. Так что вождением мы в основном на тракторе занимались. На танке практика вождения была не более пары часов. Стреляли тоже не боевыми снарядами, а через вкладной ствол пулями из пулемёта ДТ по пушечной шкале. Определяли расстояние и стреляли как из пушки, потому что он спаренный был. Одевали скромно весьма и кормили скромно. Вроде хороший паек по тому времени, норма была, а мы росли и не хватало — мы добавки просили все время. Вот такое дело. А форма простая, вначале погон не было: значит, на гимнастерках петлицы продолговатые (показывает руками у шеи. — Прим. А.Б.) и танки маленькие, обмотки. Длина у неё два метра, а ты должен успеть ее намотать. Нары у нас были двухэтажные и мы за три минуты должны были одеться по команде «Подъем», намотать обмотки и встать в строй. А еще темно. Нас хорошо закаляли физически, морозы были до сорока-сорока пяти градусов зимой 42-го года. А мы в нательном белье на зарядку ходили и не болели.

Крысов Василий Семенович.

Среди преподавателей были фронтовики, но они мало что рассказывали о войне, которая нам предстояла. Как-то подходить специально с этим вопросом стеснялись. А они не рассказывали потому, что нельзя было рассказывать. Скажи не то слово — контрразведчики тут сразу. В начале командиром взвода был лейтенант Максимов Иван Гурьевич, командиром роты — Горшков, лейтенант тоже. Командир батальона — Бойко. Толковый был мужик, молодец, требовательный.

Как проходило обучение тактике?

«Пешим по танковому» — флаги и пошли в поле. Боевые порядки принимали «линия», «уступом вправо», «уступом влево», «углом назад», «углом вперед». Учили нас борьбе с немецкими танками: определять дистанцию правильно и вести огонь сразу на поражение. В артиллерии — там: «широкая вилка», «узкая вилка», а у нас боекомплект-то небольшой был, поэтому мы сразу на поражение и конечно соображали — бить где-то стыла башни и корпуса. Если башню у танка заклинит, то он уже не боеспособен. Чтобы вывести быстрее из строя вражеский танк, то огонь — по гусенице фугасным снарядом, а бронебойным по башне. У немцев стояли приборы, дальномеры; они наши танки знали все марки и по приборам расстояние точно определяли. А мы — на глаз или по формуле «тысячных». Это в обороне по формуле можно посчитать, а в наступлении какая там формула? Глазомер только, и все. Но надо сказать, что я стрелял отлично и окончил училище с круглыми пятерками. Выпустили 50 % лейтенантами и 50 % младшими лейтенантами — кто похуже учился, того младшими лейтенантами. Училище я закончил в начале июля 42 года.

После окончания училища я попал в 158-ю отдельную тяжелую танковую бригаду на должность командира взвода. Экипаж меня хорошо встретил, хорошие были ребята — большинство уже участвовали в боях. В бригаде были танки КВ-1 С, вся бригада из них состояла. В бригаде по штату я не знаю сколько было, но танков 50 было, когда я прибыл. Бригада участвовала в боях, понесла большие потери. Потом где-то наверное в сентябре немцы нас бомбили страшно и разбомбили штабную машину. А раз потеряно знамя, мы так-то числились бригадой, а знамени не было. Потом ее расформировали после сталинградских боев. Нас включили в 38-ю армию; на ее основе создали 1-ю танковую армию. Она была создана где-то 26 июля, а расформирована 5 августа. Нанесла удар в район совхоза «10 лет Октября» и населенный пункт Ложки, там прихватили много трофеев и ее расформировали.

После наша бригада попала в состав 4-го мехкорпуса генерала Вольского Василия Тимофеевича. В 4-м механизированном корпусе у нас разные были танки — «тридцатьчетверки», даже Т-50 были, но в основном-то «тридцатьчетверки» и КВ, потому что Сталинградский завод тракторный ремонтировал эти танки и делал.

Помните ли Вы свой первый бой?

Он проходил где-то на середине между Калачом-на Дону и совхозом «10 лет Октября». Я чувствовал себя так, как будто на учениях (смеется). Пока не врезали первый, второй раз, а броня-то была 75 мм. Немецкие пушки ее не пробивали, и мы это использовали сполна. Заняли этот совхоз, много там было сил, но мы пробили и пленных прихватили. По части Сталинградской битвы неправильно советская историография осветила. Когда группировку Паулюса окружили, когда в Советском встретились две бригады — 36-я мехбригада Юго-Восточного фронта и 45-я бригада Юго-Западного фронта кольцо замкнули. А внешнего-то кольца окружения не было, так что немцы могли прорвать в любом месте. Мы орудия-то держали на Паулюса, а спина-то была голая.

Что я хочу сказать. Немцы решили деблокировать, создали группу армий «Дон». Я о ней о всей-то не буду говорить, а скажу о 4-й танковой армии Гота, которая наступала на хутор Верхнекумский и потом на реку Мышкова маршрут ее был. Река Аксай Сауловский. И вот немцы дошли до этого хутора Верхнекумский и мы их встретили. У них было с подходом 17-й танковой дивизии порядка 600 танков и штурмовых орудий, а у нас около сотни. Пехоты у них в два раза больше было. И артиллерии тоже в два раза больше. И мы шесть суток дрались, а 2-я гвардейская армия Малиновского находилась в это время за 180 км. И пешим порядком она шесть суток-то и шла до реки Мышкова, где потом и заняла оборону. А у нас во всех военных источниках написано, будто она как-то там оказалась. Не было ее, пусто было, можно было пройти.

Немцы когда сунулись, они думали, что никого нет, а по ним открыли огонь. Они остановились, естественно, у них впереди разведка шла. Заняли позиции и открыли огонь ответный. Конечно много было раненых; за хутором в амбаре медсанбат полевой корпуса. Раненых — туда, так раненые еще бой вели, не уходили с огневых позиций под приказом. Такие вот действия были и шесть суток удерживали эти позиции.

Вольский-то гениальный какой парень. Он бросил порядка двадцати танков за Аксай Сауловский к немцам в тыл и они вынуждены были круговую оборону занимать. Когда мы израсходовали уже все снаряды за Аксаем и стали отходить к своим, мы наткнулись на 17-й дивизию. Они открыли огонь с малого расстояния и у них были подкалиберные снаряды. У них они были уже в 41-м году, а у нас появились только в 43-м году перед Курской битвой. Мой танк тогда сгорел, Миши Мардера танк сгорел. Подбили меня так: когда я проскочил уже шоссе, ударили в корму, трансмиссию. Двигатель загорелся, но экипаж-то не пострадал.

Мы выскочили через люк-лаз в середине боевого отделения, потому что такой сильный огонь был. Мы выскочили и залегли, прихватив автоматы, пулемет сняли, диски взяли. А дело-то было зимой — маскхалаты прихватили. Потом к своим больше суток добирались, в одном месте в овраге ночь провели, день провели и тогда уже пошли. Сняли охранение — два экипажа, десять человек нас было — передовую позицию забросали гранатами и проскочили. Немцы когда спохватились, они такой огонь открыли, что несколько человек из наших были ранены. Миша Мардер сильно пострадал — вместе с ним учились в танковом училище. Но он воевал хорошо; еврей, а воевал хорошо.

Немцы все-таки боялись напролом идти — танки стоят, пушки направлены. Командир корпуса приказал под прикрытием 55-й бригады отходить на Мышкову. Мы подошли туда в ночь с 18 на 19 декабря; как раз тогда 2-я гвардейская армия Малиновского и стала занимать там позиции. Тогда только, а не когда Сталин сказал с 12 декабря.

И вот когда мы задержали, отошли — немцы ничего не могли сделать, оборона уже была крепкая. Я восхищаюсь нашими генералами-танкистами, которые научились к этому времени, только к этому времени, остальное всё были промахи, сплошные промахи, — воевать научились. Там сейчас стоит стела девятиметровая, стальная, а на фундаменте написаны только названия частей и соединений. А надо было написать всех воинов, которые полегли, которые живые остались.

Кто был самым важным и ценным членом экипажа?

Пожалуй, все и должна быть взаимозаменяемость. На КВ когда я воевал, то все могли друг друга заменить, неодинаково, конечно, но для боя готовы были. На самоходках то же самое было с экипажем. Если заряжающий не успел зарядить, то выстрела нет, наводчик не успел навести — выстрела нет или мимо. Механик не выполнил команду — и все под огонь попадают.

Какое качество для танка в ту войну было наиболее важно: броня и пушка или надежность самой машины?

Во время боя — мощность огня и броневая защита, а скорость играла незначительную роль, от снаряда не убежишь.

Как Вы в целом оцениваете танк КВ?

В свое время он был король фронта: у нас с броней 75 мм. были в корпусе. Было три пулемета: один спаренный с пушкой, один у радиста-пулеметчика в шаровой установке и один тыльный. Они одинаковые, а лучше, конечно, у стрелка-радиста, он независимо от пушки мог в любое время стрелять.

Как Вы оцениваете приборы наблюдения в КВ?

Прибор наблюдения ПТК-4 — ну, нормально. Поворачивается и командир дает команду. Вот это, по-моему ошибка была очередная: «Лимб такой-то! По такой-то цели огонь»! А что такое лимб — это на погоне башни деления были, 360 делений и он должен стрелку навести на ту, на которую командир дал команду. Наводчику команду давал. Когда проще было: «Пушка справа! 800! Осколочным, огонь»! Вот и все.

А 800 — это расстояние до цели?

Нет, это дальность прямого выстрела этой пушки. Не изменять прицел.

Как Вы оцениваете трансмиссию и двигатель КВ?

Двигатель был отличный — дизельный В-2В, мощностью 500 л.с.

А сколько у него ресурс моточасов был в 42-м году?

Не считали, пока ходит и воевали. Профилактикой не занимались, ну текущий ремонт при первой возможности делали. Нет огня, остановились и сами обслуживаем. А эти нормы все техобслуживания ТО-1, № 2, № 3, все в училище знали, но не делали. Мы возмещали все это своей любовью к машине. Наносили камуфляж на танк — в зимнее время известью белой покрывали под снег. Все в бригаде и корпусе.

У КВ что чаще ломалось бортовой фрикцион или коробка передач?

Ломаться-то почти ничего не ломалось. Добротно было сделано.

Выходил из строя не главный фрикцион, а тяги управления. Вытянулась тяга управления — уже скорость не включишь. Он педаль нажимает, а главный фрикцион не выключается полностью. Поэтому надо было сразу укоротить, отрегулировать тягу. Что еще с двигателем могло быть? Там насос высокого давления МК-1 создавал давление 200 атмосфер, под которым топливо подавалось в цилиндры у дизельных моторов В-2. У карбюраторных там смесь начинается, а здесь топливо напрямую подается в цилиндры через форсунки, форсунки его распыляют, поршень его сжимает и происходит самовоспламенение. Так могла быть сбита регулировка у этого насоса. Тогда приходилось регулировать регляжом верхнюю мертвую точку, подгонять.

Самая эффективная дистанция стрельбы для КВ какая была по дальности?

Чтоб прицельные установки не менять — 800 метров прямой выстрел по танкам противника. По пушкам меньше конечно.

Сколько на КВ надо было снарядов потратить, чтобы немецкий средний танк подбить?

Одно правильное попадание. У нас никаких вилок не было, боекомплект был ограниченный. Мы вели огонь сразу на поражение. Как в училище учили поражать с первого выстрела, так мы и стреляли. Мы прицел ставили. Шкала есть прицельная, на ней обозначены бронебойный, осколочно-фугасный снаряд. Мы смотрели: по танку, так по бронебойной шкале, машины и другое подобное — по осколочно-фугасной. Но бывали казусы: нас всю ночь обстреливала артиллерия или минометы тяжелые под хутором Эдуардовка. Это под Брусиловом в Украине. Мы не успевали прятаться, мы копаем окопы — нас обстреливают. На рассвете я забрался на вершину дерева и посмотрел, откуда это бьет. Самоходку вывели на огневую позицию, и я Валерию Королеву даю команду. Я определил расстояние, но там чернозем, черное поле, а оно скрадывает расстояние. Я даю команду: «Прицел 40», это значит на 4 километра, смотрю — недолеты. Прицел 44 — недолет. 48 — недолет. Потом на предельную 5,6 км. — прицел 56 и точно, мы ее подавили. Вот и в газете фронтовой писали: «уничтожил 8 «тигров» и артиллерийскую батарею». Так я с дерева корректировал огонь у хутора Эдуардовка.

Когда Вы стояли в обороне на КВ обязательно было окапывать его?

Обязательно. В 42-м году у немцев были не только подкалиберные снаряды, но и кумулятивные. А он тоже пробивает не меньше. Я видел на КВ: он ударяется и там срабатывает ударник, загорается взрывчатая смесь и она фокусируется как в рефлекторе и прожигает броню с палец толщиной. Если попадет снаряд в башню танка, то это взрыв — экипажа нет и танка нет. Они могли даже на Т-3, где пушка была пятидесятимиллиметровая, применить кумулятивный и подкалиберный снаряды.

На Вашем КВ была пушка ЗИС-5?

Нет, Ф-32.

Как Вы считаете, она для условий боя 42-го года для такого танка как КВ была достаточной?

Желательно бы посильнее. То, что позднее стало 85, 100 мм. Наш корпус продолжал наступление и получил наименование 3-й гвардейский Сталинградский механизированный корпус. Я ранение получил правой руки, но в госпиталь не пошел. А потом всех командиров, которые без танков остались, собрали и отправили на Урал, в Свердловск. Там я попал в другой полк, на самоходки СУ-122 в марте 43-го. Мы маршевыми батареями по 5 самоходок прибыли под Пушкино Московской области и там в лесу формировались в наркоматовских дачах. Формировался полк 1454-й самоходно-артиллерийский и он получил после наименование Перемышленско-Лодзинский Краснознаменный орденов Суворова и Кутузова. Командиры были назначены батарей, взводов, самоходок, знакомили нас с командованием полка, выстраивали, а потом — боевое сколачивание подразделений: и вождение тут отрабатывали, и стрельбы. Здесь стреляли боевыми снарядами, по несколько снарядов. Фронтовиков было немного, большинство были новички в полку.

Как Вы отнеслись к тому, что перешли на самоходки воевать?

А ничего. Стояли мы немного в обороне, а у нас два командира были, которые учились на самоходчиков. Они закончили самоходное училище и рассказывали как с закрытых огневых позиций стрелять, как панорамой пользоваться — артиллерийская панорама стояла. А так-то техника та же самая: двигатель, коробка, фрикционы — главный, бортовые — все. В обороне мы стояли до 15 июля под Понырями, совхоз «1 Мая». Полк был включен сначала в состав 13-й армии генерала Пухова. Полк был отдельный и в обороне стояли апрель, май, июнь. Стояла 128-я бригада танковая рядом, но очень слабенькая — там один батальон был «тридцатьчетверок», а остальные — легкие танки Т-60, Т-50. Они чего могли «сорока-пятками»; у Т-60 двадцатимиллиметровая пушка — ничего они не могли, но оборону держали нормально. Правда, что было плохо — у нас были гаубицы, у которых не только подкалиберных снарядов не было, но и бронебойных, а только осколочно-фугасные. Мы ими стреляли по танкам с колпачков и полным зарядом. Выводили из строя, не поджигали, потому что не могли пробить броню. Гусеницы сбивали, по башне били, — а снаряд-то был тяжелый 21,76 кг, — бахнет, так чувствуется там.

Как для Вас началась Курская битва?

Залпом наших орудий за час до наступления немцев. Мы радовались конечно, что наши бьют. А потом немцы себя в порядок привели и по нам. Наши открыли контрбатарейную стрельбу, в которой наш полк не участвовал. У нас было 28 снарядов в боекомплекте и мы стояли в первом эшелоне. Нас сразу включили в 9-й отдельный танковый корпус, он потом стал называться Бобруйско-Берли неким. Начиная с 5 июля на нашем участке отступления не было, только немцам удалось занять половину Понырей, северную окраину. Они заняли ее где-то 7 июля и мы нанесли контрудар, в котором участвовал наш полк, 73-я дивизия и 75-й гвардейский танковый полк. (Вероятно, ошибка. Правильно: 27-й гв. танковый полк. — А. Б.) И мы их выбили, а в целом они на отдельных участках вклинивались между 13 и 70-й армиями на 10–12 км. А больше не могли.

15 июля мы от Понырей пошли в юго-западном направлении, занимали много сходу, так как немец отступал. Занимали крупные населенные пункты — станцию Усмань, город Усмань, потом Посадку заняли, Ярославец, а 1 сентября взяли Кролевец.

За это время боев Вы почувствовали разницу между КВ и самоходной установкой?

Самоходка быстроходная была — скорость 55 километров, а КВ-35, вот это мы почувствовали. А в основном, бой есть бой. Когда в обороне стояли, то мы только по танкам огонь вели. По пехоте не стреляли, так как мы экономили снаряды. А, кстати, я прихватил трофейный станковый пулемет МГ-34 и он мне здорово помогал, по пехоте стрелял. Немцы драпанули, а пулемет оставили. У меня был замковый в экипаже, старичок 97-го года рождения из Саратовской области: «Вот, товарищ лейтенант, надо взять пулемет». Я согласился: «Конечно, надо взять». Он нас здорово выручал, а потом всю войну я возил на самоходках, на которых воевал, пулемет МГ-42. Отличный пулемет, по немцам отлично бил — у него ленточное заряжание, воздушное охлаждение и 250 патронов в коробке металлической. Мы коробок десять прихватим и бей. А вот когда фаустпатроны появились у немцев, то они стали для нас опаснее танков и штурмовых орудий. Когда идем где-то по лесному массиву или в город заходим, то сначала из пулемета прочесываем все, а потом уже входим. А то они могут из него с близкого расстояния из подворотни, из-за куста по нам выстрелить. Они были для нас очень опасны.

Где наиболее вероятные места их нахождения?

Они могли из какого-то этажа сверху, а больше-то из подвалов. А иногда они маскировали бочку металлическую: ну, бочка и бочка, а там сидит истребитель с гранатой или фаустпатроном. А мы догадывались и даже снаряда не жалели, чтобы по ней ударить.

Насколько эффективен был фаустпатрон в борьбе с нашими танками?

Здорово, они пробивали до 240 миллиметров броню.

У Вас в полку какие были потери от фаустпатронщиков?

Пожалуй, я что-то и не помню такого.

Я знаю, что Вы после СУ-122 воевали на СУ-85. Когда это произошло?

Это в сентябре 43-го года, мы до Нежина дошли и нас по зеленой улице в тыл отправили по приказу наркома. Опять на станцию Пушкино и в этот же 1454-й полк мы получили новые самоходки СУ-85. Самоходки хорошие, прямо скажем. Я в конце войны воевал на Т-34–85, так самоходка эта лучше была, чем этот танк. Пушка одинаковая, скорость одинаковая, но самоходка на полметра ниже и на полтонны легче, а это что-то значит. У нас все было засекречено, кто что может пробить. Но я лазил в трофейные «Тигры» и «Пантеры» и видел: у них броня вот такая — 100 мм., а у нас — 45. А у нас скрывали это все и не очень поощряли любопытство на этот счет. А если кто-то скажет, что немецкий танк лучше нашего — штрафной батальон будет обеспечен. Нельзя было хвалить немецкую технику — наша лучше, и никаких гвоздей!

Наши танки хуже были, чем эти новые немецкие. В двух словах про Прохоровское сражение. У нас некоторые ретивые политики твердят: «Разгромили»! Да не разгромили, остановили кое-как.

Можете рассказать, за что была первая боевая награда?

Первая была — орден Красной Звезды. На нашем участке наступало порядка сотни танков, но на широком фронте. На мою машину шел «Элефант», у нас его почему-то называют «Фердинанд». А Фердинанд — имя его конструктора Порше. Идет, а у него броня-то 200 мм; я знал, что я своей пушчонкой ее не пробью. Я тогда был на СУ-122, где стояла гаубица. Сбили гусеницу и он остановился. Он как вожак у них был. Мне в Кролевце и вручили орден Красной Звезды. Это было в 43-м году, когда мы освободили Глухов, первый украинский город, потом Ярославец, после Кролевец.

Вы не могли бы рассказать о бое на Брестском шоссе?

Это было в Польше. Полк остановился в лесу. Меня вызвал начальник штаба майор Шулико в штабную машину, разложил карту, показал мне населенный пункт (Стулино. — А. Б.). Дали мне батальон десанта, я послал разведдозор вперед и идем вперед на малых оборотах, чтоб не шумели, не гремели, даже крик филина мы слышали.

На рассвете подошли к Стулино, развернулись в боевой порядок и немцев атаковали. Но надо отдать должное — они быстро мобилизовались и открыли ответный огонь. Тем не менее мы захватили населенный пункт, пленных захватили, но они успели подбить три самоходки из пяти. Не подожгли, а подбили. Я доложил в полк, что приказ выполнен, высылайте срочно ремонтников — три самоходки подбито. И мне сразу Шулико дает приказ по кодированной карте прибыть на передовой командный пункт 165-й дивизии и выполнять приказы командира дивизии. Я двумя самоходками и пошел, быстро нашел командный пункт. Командир дивизии говорит:

— На Брестском шоссе находятся крупные склады. Надо их захватить и удержать до подхода наших главных сил. Я Вам даю на усиление взвод станковых пулеметов «Максим» — два пулемета. Понятна задача?

— Понятна.

И мы пошли по просеке, заросшей мелколесьем 4–5 метров высотой, сосенки и елки. Я почувствовал, что немцы рядом седьмым чувством каким-то, остановил самоходки, взяли механиков-водителей, офицеров и пошли к шоссе с автоматами, гранатами. Смотрим — немцы полным ходом идут: бронетранспортеры, артиллерию тянут, мотопехота на машинах. Я принимаю решение атаковать. Мою самоходку разворачиваю влево против хода движения, а Павлика Ревуцкого вправо по ходу движения. Мы молотили — у меня механик был наверное самый опытный в Вооруженных силах Яков Петрович Михайлов, он потом после меня погиб — одну машину в правый кювет, другую машину в левый кювет сталкивал. Мы прошли километров десять, лес кончился и один немец нас все-таки обманул. Километра за два он понял в чем дело, встал на крыло и машет: не стреляй мол. Я-то думаю — пусть немца упущу, но чтобы своего не расстрелять. Я разворачиваюсь и даю команду Ревуцкому: «Возвращайся».

Мы у просеки встретились, он-то прошел километров двадцать, так как догонял. А там переполох — можно себе представить состояние немцев! Танк гонит колонну! Немцы ничего не успели сделать, мы им не дали. Кто-то успел спрыгнуть на сторону — спаслись, а остальных подавили. Вернулись и командир дивизии таким ужином накормил, по стакану водки выпили и самоходки три подошли.

Насколько часто на самоходках стреляли с закрытых позиций?

За всю войну один раз, но несколько дней вели огонь. Полк стоял возле Ковеля, крупного узла шоссейных и железнодорожных дорог, стратегический пункт. Его брали два раза. У нас в литературе уходят от этого: его первый раз освободили в марте 44-го года. Напились, заснули, немцы бросили один батальон и взяли. Там костел в центре города. Вот по нему мы и били с закрытых огневых позиций. Там у немцев был командно-наблюдательный пункт по нему били и не сбили. Попаданий много было, а он стоит хоть бы что — кладка-то раньше была какая, не то что нынешняя.

Как чаще всего применялись ваши самоходки?

Чаще применялись вместо танков. Противник где-то прорвался — нам приказ — занять оборону и мы останавливаем. А в целом 50 % ходили в атаку вместе станками. Танки немножко вперед, а мы уничтожали цели, которые мешали им продвигаться. В основном это были противотанковые пушки.

Приходилось ли Вам воевать на танках в городах и как это происходило?

Танки должны были действовать в составе штурмовых групп вместе с пехотой. Артиллерия может подойти, может не подойти — без нее можно. Задача пехоты, чтобы не допустить противотанковые средства, которые из подвалов и окон стреляют. Вот они и мы из пулеметов впереди бьем по тем объектам, где могут находиться истребители танков.

Во время боев в городах закрывали верхние люки?

Да, закрывали всегда. Открытыми их не держали. А вот на поле я всегда с открытым ходил.

Не боялись?

Нет, не то что не боялись, а то, что я лучше обозреваю. Прибор прибором, а тут я сразу голову повернул и все вижу. Прибор был хуже, так как он ограничивал каким-то углом — крутить его, а тут…

Пока Вы с фаустпатронщиками не встретились, кто был самым опасным противником?

Наиболее опасны конечно «Пантеры» и «Тигры». Артиллерия менее опасна была, так как я учил механиков-водителей ходить в атаку зигзагами. В училище нас этому не учили. Никто нам это не рассказывал и не показывал. Жить захочешь — начнешь думать как электронная машина, научишься. Наступали на высоту 190,2, где «Тигры», «Пантеры», противотанковая артиллерия — и кому в голову взбрело взять эту высоту. Первую атаку немцы отбили, мы потеряли много танков. Только заправили боеприпасы и во вторую атаку пошли.

Моя батарея уцелела, все пять самоходок. Я начальнику штаба майору Шулико говорю: «Поставьте батарею на левый фланг — там артиллерия.

Я ее возьму и обойдем немцев, нанесем удар с фланга и тыла». Он согласился. Я батарею перегнал туда, офицеров собрал:

— Я иду одной самоходкой в атаку, а вы меня поддерживаете с места. Поняли?

— Поняли.

Экипажу говорю:

— Ребята! Семи смертям не бывать, а одной не миновать. Яша, зигзагами пошел!

Яша столько часов практики вождения имел, он самоходку как игрушку водил. И понеслись мы по полю — тридцать два удара я насчитал рикошетных и тридцать третий был метров за 50 до артиллерийских позиций. Все расчеты сбежали, один видимо остался и их снаряд пробил лоб, попал в правый топливный бак и там взорвался. Сам-то бак из стали да жидкость в нем как-то заглушили силу удара, правда, Сергею Мозалевскому несколько осколков попало в мягкое место, а пушки мы подавили.

Какая длина зигзага? Метров 60, 30?

Зигзага-то? О, нет, наверное метров по 20. Только успеет навести немецкий наводчик и увел самоходку.

А немцы такую тактику применяли в наступлении?

Нет. У них взаимодействие было высочайшего класса между родами войск. Сначала разведка авиационная, «рама» «Фокке-Вульф» пролетит, сфотографирует всю оборону, потом самолеты прилетят и начинают бомбить. Отбомбили, потом проводят артподготовку; артподготовку капитальную сделали, потом уже идут танки. А у нас как было, особенно в 41 да и в 42-м году? Надо атаковать, нанести нашим войскам контрудар — бросают корпус. А у немцев в обороне даже танков нет, но пушки стоят наготове — они уже знают, когда и где будет наш контрудар. В конце концов корпус окружают и уничтожают. У нас взаимодействия не было, связи-то не было. У нас в бригаде, скажем, три батальона, где танки разные и радиостанции разные. Командир бригады в результате может управлять только одним батальоном, а не тремя. Вот такая чехарда.

Насколько эффективна была немецкая авиация в борьбе с нашими танками?

Здорово, у них противотанковые бомбы были — авиация наверное половину наших танков сожгла.

Как поддержку нашей авиации танкам оцениваете?

Мы радовались, когда штурмовики Ил-2 пошли штурмовать, это мы очень приветствовали, аплодировали даже. Они хорошо работали, наносили большой урон. На них ведь «катюши» стояли кроме бомб.

В каких случаях стреляли с ходу и стреляли ли вообще с ходу?

Редко так стреляли и результат был плохой. Методика была такая: я даю команду «С ходу огонь», механик видит какая впереди местность, дает команду «Дорожка», а наводчик в это время должен выстрелить.

Дорожка — это ровное место, с которого можно стрелять. Цель наводчик выбирает и старается держать ее, а иначе не успеть.

Можете ли рассказать о хитростях, уловках, которые помогали выжить танкисту?

Я считал — немцы дисциплинированный очень, шаблонный народ и какое-то решение нужно принимать абсурдное, чтобы не укладывалось у нормального человека. Вот самый лучший козырь! Маршал Богданов воспользовался этим методом и я попер по кустарникам немцам навстречу, когда мы уничтожили 8 «Тигров». Это единственно правильное было решение. Отступать было нельзя, свои расстреляют за трусость. Не идти на немцев — они тебя сожгут. Так что нужны были нестандартные решения.

Я знаю, что в наставлениях рекомендовалось уклоняться от встречного танкового боя. Вы следовали этой рекомендации?

Нет, не уклонялись, даже понятия такого не было. А немцы уклонялись, они знали где КВ и «тридцатьчетверки» и старались не вступать в бой. У нас пока Сталин в Москве решение принимает, пока командующий его передает, доходит до командира и корпус удар наносит по пустому месту. Немцы ушли из него за сто километров давно.

Как вы можете прокомментировать высказывание, что танки воюют только вдоль дорог?

В принципе-то для быстроты переброски танков дороги нужны. А воевать? Смотря куда и где выбирают исходные позиции. Тут дороги ни при чем. Дороги и дороги. Дороги, как правило, все пристреляны, когда в обороне стоят. По ним даже опасно наступать. Значит, надо по бездорожью.

Расскажите о Вашем отношении к старшим командирам?

Скажу о командовании одного полка, в котором я воевал. Люди воевали, дрались в пекле боя, а они в это время трофеями занимались — командир полка и замполит. И вот из тех двенадцати «Татр», которые мы перехватили в районе Киловки — Котлярки, они оказались в полку. А «Татра» — это вагон целый; они их загрузили коврами, фарфором, часами, ружьями, ну, в общем, ценными трофеями. Эта машина ночью сгорела. Искали-искали, кто поджег, контрразведчика подключили, а не нашли, кто поджег. Проходят годы, мы на одной встрече в ресторане на прощание выпили и Глуховцев Петр Матвеевич говорит: «Поехали ко мне в Ивантеевку»! Поехали — мы такси взяли «Волгу-пикап» и набились там человек восемь наверное. Приехали в Ивантеевку, жена Глуховцева Софья Николаевна стол накрыла, коньяк поставила. Мы выпили, а Василий Георгиевич Поршнев, комбат, пел хорошо и Василий Васильевич Тишкин пел хорошо — они пели! Песни попели, потом еще выпили, а Василий Георгиевич говорит: «Ребята, сядьте, держитесь, чтобы не упасть — я вам сейчас такое расскажу»! И рассказывает: «Я поджег»! Мы часа два хохотали, а что — времени много прошло, чего бояться-то.

А Мельников, командир полка, догадывался, что это он сделал, так он ему мстил все время. Вот как тот два ордена имел, он больше ничего ему не дал, ни медали, ни ордена. И когда форсировали Пилицу в Польше, это речушка-то маленькая. Машина Поршнева первая форсировала; лед там шел. Так Героя присвоили механику-водителю, а не Поршневу.

Как Вы относились к тому, что у вас в полку, в армии было много женщин?

У нас много не было. Их доля незавидная была. Вот была у нас в полку 1295-м одна девушка, где командиром был Либман, еврей. Он некрасивый, маленький, страшный, тупой еще вдобавок. А машинисткой была Аня Майорова — красавица, я мало таких женщин встречал. Она спустя какое-то время его пребывания в полку пошла с Мишей Зотовым в лес стрелять. Я смотрю они мишень самодельную понесли, я сидел на башне. Немцы обстреливали, настроение плохое было, я письмо родителям писал, не стал даже прятаться. Они прошли, а минут через пятнадцать Аню на носилках несут. Оказывается — Миша первый стрелял, мишень сбил, пошел поправлять и тогда она в себя выстрелила. Ее отправили в медсанбат 156-й дивизии, пулю вырезали из спины. Все думал и — гадал и, почему она это сделала. А Люба у нас была молоденькая, семнадцатилетняя девчушка, она по секрету сказала. Раньше позор был — девушка родила ребенка. Теперь это в порядке вещей. Она говорит: «Не хочу родить евреенка». Она уже почувствовала, что забеременела. Ее в тыл отправили после ранения.

Я промашку сделал. Как-то ездил в Горький еще на профсоюзную конференцию и мы обедали в ресторане. Что-то мне пришло в голову, я посмотрел — буфетчица. Потом, когда уже уехал, вспомнил — это же Аня! Подошел бы поговорить, много бы интересного могла рассказать. Вот такие вот дела у женщин.

Что значит, доля женщин на войне была незавидная?

Не женское дело война. К ним, во-первых, приставали все чиновники. А меняли как? Приехал командующий фронтом в армию, о, машинистка красавица! Он сразу адъютанту приказ, ее переводят туда. Вот так передавали из рук в руки. Это нехорошо конечно было. Но в целом, конечно, женщины большую роль сыграли. Четыре авиационных женских полка были, в танковых войсках десять механиками-водителями были, пять — командирами танков и четыре — командиры подразделений.

Где Вы любили во время марша находиться? Какое место танка выбирали?

Я сидел возле люка механика-водителя как правило. На КВ и на самоходках тоже, чтобы ему показывать.

Он плохо видел?

Нет, он видел хорошо, но надо решение принимать. Покажу вправо и он плавно идет вправо. Во время марша обстановка такая, что надо улизнуть под кроны деревьев, я ему сразу даю команду. Все, видимо, как начинается бомбежка, разбегаются до поры до времени, потому что никому не хочется попадать.

Вы в заправке танка участвовали?

Нет, я следил только. Механик-водитель и заряжающий это делали. А заряжающий считался вторым механиком-водителем.

И в окапывании танка тоже участия не принимали?

Нет, вы что! Все работали — у меня мозоли не сходили с рук. Хорошо, когда мягкий грунт попадется; только успели выкопать окопы — приказ «Вперед». А там на новом месте опять надо рыть. Это тридцать кубометров, да еще каменистый грунт попадет или глинистый, это сверхтяжелая работа. А надо.

Были ли у вас иностранные танки?

Нет. В боях за город Попельня у нас были английские танки, это в Украине. Там были «Валентайны». Это слабые танки: у них броня-то 50 мм., пушка — сорокамиллиметровая, скорость — 25 км/ч. Ну что это за танки! Они были в 71-й мехбригаде. Мы с танкистами не говорили про них, но мы видели, как они горели хорошо и ничего не могли сделать против немецких танков.

Крысов В. С. и Ваулин К. П. 1944 г.

Какие чувства Вы испытывали в боевой обстановке — страх, возбуждение?

Страха я по существу не чувствовал, в экстазе таком был. Соображал как нанести удар, выполнить задачу. А страх это опасное дело, кто боится — тот примет неправильное решение. Я в этом был убежден, поэтому не думал. Опасность была в плен попасть — это хуже чем погибнуть; поэтому надо было драться бескомпромиссно.

Если танк подбили, чтобы его покинуть, он должен загореться?

Да, если он разбит, стрелять из него нельзя, ходить он не может — тогда с опаской покидали, а то могли приписать трусость. Если он не загорелся, может стрелять — он должен стрелять. Немцы покидали, даже когда их танк не загорелся, а только сильно ударило по нему. Мы не покидали.

Как Вы сейчас к этому относитесь?

У нас танки ценили выше, чем людей. Некоторые по своему патриотизму не бросали, оставались, а некоторые из-за боязни. Когда мы с Валерием Королевым разгромили громадную колонну «Татр», то на последней машине самоходка стукнулась о шоссе, двигатель заглох и не заводится. Я ему говорю: «Садись на место механика-водителя». Я быстро снял моторную перегородку: «Нажми стартер». Он нажал, я посмотрел — топливо бьет из трубки низкого давления от ручного подкачивающего насоса в фильтр тонкой очистки — я обрадовался. Сомкнул обломанные концы, замотал черной изолентой — такие же черные круги, как теперь. Выкачали воздух из системы питания через этот насос НК-1 и завели двигатель.

Мы могли с Валерием самоходку бросить и лесом утопать к своим. Двое из нашего экипажа погибли — механик Виктор Счетников, молоденький 19 лет из Саратовской области и Вася Плаксин, москвич, заряжающий.

Когда немцы нас обстреляли, местных жителей как ветром сдуло: кто тащит вещи — подушки, одеяла, кто продовольствие, и мы с Валерием остались вдвоем у поверженной вражеской колонны. Он меня спрашивает: «Товарищ лейтенант, что будем делать»? Я говорю: «Не оставлять же немцам такое добро. Садись на свое место, подними пушку до предела, чтобы она не стукнулась о машины». Я сел за рычаги и пошел колошматить грузовики гусеницами. И вот что интересно. У нас в полку контрразведчик был лейтенант Шваб Исаак Гильевич; он хорошо знал немецкий. Когда мы Попельню захватили, то захватили и радиостанции немецкие.

Он в эфире работал и ловил разговоры и перехватил: когда мы легковую колонну обстреляли, одну машину разбили вдребезги. Они заскочили в лес у Великие Лесовцы — мы даже второго выстрела не сделали. А там, видимо, начальник тыла дивизии ехал в этой колонне из семи машин, и он докладывает командиру дивизии, что русские танки в тылу. Тот спрашивает сколько их, этот говорит: не знаю сколько, но много, бьют наши машины.

Они целую группировку направили против моей самоходки — я задание-то выполнил, у меня задача была панику поднять. И в это время полк и бригада 71-я вырвались из окружения. Большое дело сделали. Только Луппов мог додуматься до такого, умный мужик был, командир 71-й бригады, которую поддерживал наш 1454 полк в 9-м мехкорпусе. Потом он погиб под Житомиром, населенный пункт Рачки. Он был очень смелый, пошел туда в первом эшелоне и немцы сожгли.

Какой день или событие на войне были для Вас самыми страшными?

Самые страшные? Трудно сказать. Самые опасный — это бой с «Тиграми», когда на взвод шло порядка 20 танков.

Помните, что Вы тогда думали, перед тем как открыть огонь?

Я думал об одном — только быстрее выровняться, развернуть пушку влево на 90 и огонь. Кустарник там, между прочим, мог немцами и просматриваться. Но как они допустили это, я сам до сих пор удивляюсь. Допустили две самоходки, и мы их начали колошматить. Они когда огонь открыли, мы уже подбили один танк, второй, третий — дым кругом и нас не видят. У их наводчиков наблюдение закрылось, а мы их силуэты видим, хотя и в чистом поле стоим. Били безошибочно — силуэты видно, так какая разница. Дистанция стрельбы была не более 300 метров. Они сразу горели, так как борт подставили. Эти бои описаны в моей книге «Залп по имперской». Я послал ее только друзьям, не стал ее никуда давать, презентации делать. От них-то какая благодарность — там же есть фотографии и все описано.

Страшно было, когда наши войска оставили Ястребенки, а наша самоходка стояла на яме. (Усмехается.) Кавалерия проскакала, пехота пробежала, полк прошел, а мы стоим и немецкие танки идут в наступление порядка 50 метров от самоходки. Мы создали вид, что наша самоходка подбита и в ней никого нет живых. Тут не очень приятное впечатление было. А ремонтникам, которые в яме под самоходкой лежали, приказал без моей команды не стрелять, гранаты не бросать. Ремонтники были из нашего полка, они-то, наверное, больше нашего перетрусили, видели немцев сквозь колеса.

Как можете описать свое отношение к немцам во время войны?

Я в бою к ним был беспощаден. Тут формула такая: или он тебя, или ты его. Пленных я не расстреливал — а зачем — есть органы разберутся. Там может оказаться крестьянин, который не нацист, там мог оказаться житель Эльзаса-Лотарингии, француз, на кой хрен его за фюрера погнали, я не расстреливал. Один такой пример.

Мы заняли Хотов 6 ноября после освобождения Киева. Крупный населенный пункт, где проходили интересные события. Немцы подготовили 800 коров угнать на Запад, которых мы перехватили. Наши интенданты сработали и каждому экипажу дали по теленку, уже разделанному. Мы этого теленка хозяйке отдали, потом не могли найти ее, было бы хорошо найти. Сказали ей сготовить украинский борщ и она приготовила. Нас вызвали в штаб полка и бригады, который находился в деревянном здании школы. Мы что видим — автобус штабной немецкий подошел к школе, а видно у них там тоже какой-то штаб был. И человек двадцать офицеров без выстрела взяли в плен.

Вторая картина. Девушка одна, москвичка Аня, ведет под автоматом шесть громил немцев, а на ее плечах их автоматы. Они сели оправляться в лесу, а она их оружие забрала, заставила штаны не застегивать — одной рукой немец штаны держит, а другую вверх. Она привела — смех и грех был.

Третий момент был. Захватили много пленных, а солдат, который их охранял, видит, что один пленный очень похож на командира роты. Он у него фамилию спросил, тот ответил, что Шевченко или Ткаченко, я не знаю. Солдат пошел к ротному, доложил, что ваш брат среди пленных. А ротный мужик большой, капитан, был уже седой, лет под сорок, вытащил его:

— Ти мий брат?

— Нема у мини братьев.

Он к командиру бригады пошел, попросил у него своего брата взять из пленных:

— Клянусь, что он искупит свою вину кровью.

— Бери.

Он отвел его в сторонку:

— Снимай с себя все немецкое.

Догола его раздел, а старшина притащил наше белье, обмундирование, дали ему оружие — так он с этой ротой и пошел.

Мы вернулись, а в это время наша хозяйка приготовила борщ. А ночью мы захватили бутылку рома французского, большую бутылку, литра два наверное. В горнице сидели офицеры-пехотинцы, спрашивают нашу Аню: «Как же ты немцев прихватила»? Хохот стоит, чашечки нам поставила хозяйка; мы ром разлили, выпили, только начали кушать — вбегает капитан пехоты: «Немцы»! Какая тут еда. Я выскочил раньше экипажа, сел на место механика и вывел самоходку на огневую позицию, чтобы было видно. А немцы шли из Белой Церкви. Тут экипаж прибежал, мы еще под косарем, так как ром очень крепкий: «Вперед»! Мы их начали обстреливать, немцы идут уже без сопротивления. А у меня механик Виктор Счетников неопытный был, молодой мальчишка. Там была толща песка и двигатель машины заглох, а он не знает в чем дело. Говорю: «Давай устраняй». Я из люка с пулеметом немецким МГ-42 высунулся, даю команду немцам, идет человек около сотни, первая партия:

— Ergebteuch! Сдавайтесь!

Они приходят.

— Waffe hinlegen! Сложите оружие!

Они положили оружие.

— Wer hat die Uhr? Кто имеет часы?

Я думаю, тыловики все равно заберут, мы взяли, нам нужны часы. Вася Плаксин с танковым шлемом их обошел, ему с верхом туда часов наложили, наверное сотню часов. Я им показал куда идти, где полк, и они пошли. Мне некого было послать сопровождать. Василий Васильевич Шишкин приполз, быстро устранил неисправность, и потом я еще две партии пленных взял. Всего получилось 375 человек, а Фомичев Петр Ильич, командир 1-го взвода, ни одного пленного не брал, а давил гусеницами. Потом ему Героя присвоили. Он сам был из Орловской области, село Белый Верх, там был председателем колхоза, он шестнадцатого года рождения. У него там семья осталась, а он думал, что его семью немцы расстреляли.

Вас за этих пленных как-то наградили?

Нет, ничего не дали, ни медали, ничего. Глухи были командиры, глухи.

Теперь нескромный может вопрос. Вы более двух лет воевали в звании лейтенанта. Как Вы это объясняете?

Объясняю так: после ранения приехал в другой полк, я не знаю, что там в личном деле записано. Записано, что командир взвода и меня на взвод и ставят. Вот так. Второй раз попал — опять также (смеется). Я и не гнался за званиями, меня это не очень интересовало. Интересовало меня — лучше воевать. А звание — это уже вторично.

Что Вы думаете о наших, которые попали в плен?

Их много категорий. Которые попали в плен без сознания, тяжелораненые — их упрекать ни в чем нельзя. Даже не раненый, даже в сознании попал в плен целый полк, целая дивизия, целый корпус, целая армия — как их осуждать? Их окружили, они боеприпасы израсходовали и драться ничем не могут. А Сталин лично 11-й армии на Юго-Западном фронте не разрешал прорывать кольцо окружения и все. И когда они остались без боеприпасов — их немцы взяли. Понеделина потом по возвращении расстрелял, Музыченко не тронул. Поэтому их очень сложно обвинять. Другое дело, кто сам перешел в плен, сдался, когда была обстановка, что нужно было воевать — таких я осуждаю.

С власовцами Вы воевали?

В принципе-то власовцы начали воевать в конце войны. Перед городом Седльце в Польше, когда мы выбили немцев из предместья (с. Выгляндувка. — А. Б.), а там высота с лесом справа. У нас в боекомплекте были бризантные снаряды, это вроде шрапнельных. В шрапнельных снарядах заложены шарики, а в бризантных — осколки. Бить ими нужно чтобы, когда немцы сидят в окопах, то трубку нужно поставить так, чтобы снаряд взорвался точно над окопом — тогда они будут убиты. Я дал команду батарее «Огонь», и все промазали. Разве определишь расстояние точно до метра? И оттуда из окопов кричат по-русски: «Коммунисты, сволочи, плохо стреляете»! Я дистанцию скорректировал, снова открыли огонь — замолчали! Видимо, власовцы были там или бандеровцы. Вот это, пожалуй, единственная встреча была.

Среди самоходчиков какое отношение было именно к власовцам?

Конечно, плохое. Потому что они против нас воевали.

В плен их брали?

Большинство их расстреливали, но никаких приказов не было на этот счет. Некоторые расстреливали, чтобы героизм показать, надо было его в бою показывать. Контрразведчики разберутся, кто он такой, как попал. Их судьба, власовцев, была незавидная. Ате, которые к Власову никакого отношения не имеют, все равно считались власовцами, раз был в плену. Из гитлеровского плена — в сталинский ГУЛАГ, из концлагеря — в концлагерь. Были фильтрационные лагеря, там делали проверку.

Выделяли ли Вы среди противников другие национальности — венгров, румын, итальянцев?

Я французов только встретил, когда Кенигсберг уже сдался. Повели их в плен, я спрашиваю по-немецки, они говорят: «Мы — французы». Я им рассказал об обстановке, так они обрадовались, что скоро Берлин возьмем. Воевали на стороне немцев, но по принуждению. Они симпатизировали нам, но сделать ничего не могли. Немцы жестокие были — если что не так, то сразу расстрелять могли.

Ваше мнение о союзниках в той войне?

Самое главное, что у нас теперь отрицается и даже непорядочно отрицается — они нам помогли по ленд-лизу. Я назову несколько цифр. Они нам дали 14 тысяч танков, 17 тысяч самолетов. Может, это было не так много, но в моменты, когда наша судьба висела на волоске, это было весомо. Не сразу дали, но тысячу танков подбросят — все-таки что-то уже есть. Тысячу самолетов, а самолеты были хорошие, «Аэрокобры» лучше «Мессершмиттов»; танки-то были неважные. Теперь 400 тысяч грузовых автомобилей — это что-то значит, когда у нас весь транспорт был потерян. 351,8 тысяч «виллисов» пикапов полулегковых, которые таскали по нашему бездорожью пятидесятисемимиллиметровые, сорокапятимиллиметровые противотанковые пушки с расчетом и боекомплектом. А боекомплект 200 снарядов на прицепе. Это разве не помощь? 14 млн. тонн продуктов. Мы где-то еще в 46-м году тушенку американскую ели и сало Лярд.

Обуви много, металл стратегический цветной — мы же оставили все на Украине — Никополь. У нас поэтому не было подкалиберных снарядов, не из чего было делать, там надо хромоникелевую, вольфрамовую сталь для сердечника. Резину давали, где-то порядка 400 млн. пар ботинок.

Василий Семенович, я все это знаю. Меня интересует другой факт. В Европе они боевые действия начали только в 44-м году.

Понятно. Это очень просто расшифровывается. Дело в том, что Черчилль не любил фашистов и не любил сталинистов. Для него по существу они одинаковы. Он вел такую политику — пусть они друг друга уничтожают, а мы потом будем диктовать свою политику. И американцы к этому были склонны; хотя когда Рузвельт у них был, то он более благоприятно к нам относился. Помогал чем мог — подводные лодки давали, бронекатера давали — помогал Красной Армии.

Они десант высадили 10 июля на Сицилии, потом занимались с итальянскими войсками, заключали договор. А что касается Европы, её севера полуострова Нормандии, то они не спешили, во-первых, из-за того, что не заинтересованы были, во-вторых, и побаивались. Они помнили Арденны — как немцы дали в зубы там.

Мы желали, чтобы они скорее второй фронт открывали. Мы немножко были информированы, что наше руководство настаивало открывать, а они ссылались — не готовы. Они потом-то армаду подготовили такую, что кораблей, самолетов там было много.

Что запомнилось из встреч с местным населением, когда Вы шли на Запад?

Нас встречали конечно как освободителей, обнимали, целовали. Наши ведь солдаты добросердечные — чем могли помогали, детишки там прискакивают — кто сахарку даст, кто чего. Встречали с цветами, когда в города входили. В Глухов мы входили, там с цветами на улице стояли и с балконов нам цветы бросали — приятные конечно встречи были.

В Польше было двоякое отношение к нам. Там была Армия Людова и Армия Крайова. Крайова Армия не была заинтересована помогать Красной Армии — мы были такие же враги, как и немцы. Но они в открытую-то боялись вступать в бой с нами. Армия Людова помогала. А жители? Жители по-разному, нотам была проведена хорошая агитация немцев, что, если советские войска войдут, значит у вас колхозы будут.

И вот первый вопрос нам, когда заходишь в село: «Будут ли у нас колхозки»? (Смеется.) Отвечали, что сами будете решать. Они наслышались от западных украинцев и западных белорусов, что значит колхозы: все отбирают, да еще репрессируют — в общем, Берия здорово помог немцам и всем нашим противникам. В 39-м когда освобождали, то сразу расстрелы начались, репрессии — разве это дело? А Прибалтика? Прибалтика сразу от нас отвернулась — стреляли в спину отходящим войскам. Хотя политруки нам говорили другое; я несколько раз лекции слушал, вот обрадовались освобождению — какое там обрадовались, когда сейчас все памятники уничтожили. Я только одну литовскую дивизию встретил за всю войну на правом фланге 48-й армии Романенко на Курской дуге, а больше они переходили целыми корпусами на сторону немцев.

Вы сами это видели или слышали, как они сдавались в плен?

Да, слышал. Видеть-то не видел.

Что запомнилось из встреч с немецким населением?

О, те были напуганы! Там были лозунги такие: «Смерть или Сибирь»!

Это когда вначале входили. А Сибири боялись, морозов. Дальше когда к Одеру подошли, то там были другие лозунги: «Победа или смерть»! И рисовали красноармейские головы с костями, — в общем, в таком духе. В результате большинство населения уходило, редко кто оставался.

Когда мы Кенигсберг взяли, Пилькален взяли, наш полк остановился где-то в господском дворе Маулен. Немцы планировали десант Курляндской группировки в Восточной Пруссии на Балтийском побережье. Когда сигнал такой поступил, я ротой командовал Т-34–85. Мне приказали выйти вместе со стрелковым батальоном десанта и занять город Раушен, теперь Светлогорск. Мы ночью проскочили туда — ни одного жителя, мертвый город. А там берег высоченный, метров сто наверное, курортное место: дорожки бетонные, спуски змейками к морю. Мы вырыли окопы для основных позиций и запасных и отбивали атаку бронекатеров и еще у них какие-то небольшие корабли были вроде разведки. Три танка у нас сожгли, но мы два катера потопили и потом немцы ушли.

Мы прогулялись, посмотрели. В центре города, как сейчас помню, водоем большой квадратной формы — он может сейчас сохранился, я не знаю. И ни одного немца. В других городах также было.

Как вообще Вам показалась Европа по сравнению с Россией, Украиной?

Я в Германии не воевал, я воевал только в Восточной Пруссии. Значит что? Цивилизация выше. Смотрите, крестьяне не сбежали и мы с крестьянами общались. У них хозяйственность какая: двигатель дизельный стоит на хозяйство, он все делает — и молотит, и муку мелет, и корм для скота готовит. Все на двигателе — разные приспособления включает и пошел, пошел, пошел. Это первое. Во-вторых, у нас Мичурина расписали, чуть ли не бог какой. А у них там каждый крестьянин мичуринец: зерно пшеницы крупнейшее-крупнейшее, на чердак зайдешь, вот такая толща насыпана зерна (показывает руками какая. — А.Б.). Вишню скрещивают со смородиной простые крестьяне. Асфальтированные дороги такие, что можно к любому населенному пункту по асфальту доехать.

Наши три солдата изнасиловали двенадцатилетнюю немецкую девочку по имени Кристель. Командир полка приказал мне провести расследование, а у меня словаря не было, представляете? Мне надо про Берлин спросить, так я через Владивосток. Это как, это как. Пришел, поздоровался с Анной, матерью ее. Я, пожалуй, там два дня провел, чтобы расспросить — это слово не знаешь, так в обход. Провел это расследование и поинтересовался, как у них жизнь-то идет. Знакомятся также как у нас, на вечеринке там, туда-сюда, женятся. Но когда муж уяснил, что ему надо разводиться с женой, то он не имеет права разводиться с ней до тех пор, пока не найдет ей другого мужа.

Показывали мне церковную книгу Kirschbouch такая толстая и там ведется родословная нескольких веков: такой-такой-то умер тогда-то и печать сверху большая церковная на каждом листе удостоверяет эти сведения. Анна курит папиросы, я спрашиваю почему она курит: «Warum Sie rauchen»? Она говорит, что начала после смерти мужа и не может бросить. Везде у них чистота, порядок, все лежит на месте, не то что у нас, все разбросано — по городу пройти позорно. Заглядываю в хлев — скот стоит ухоженный.

Солдаты ничего про их жизнь не говорили — предпочитали молчать, хвалить нельзя было ничего немецкого в то время. И я помалкивал. Я написал рапорт командиру полка о результатах расследования — а чего им, по пять суток гауптвахты дали и все.

Были эти изнасилования, позорно это так, что говорить не хочется. Жора был у нас Грачев, москвич, командир самоходки. Когда вошли в Гросоттенхаген, то остановились там заправить самоходки, боеприпасы взять. А войска-то ушли вперед и старшина один ведет сотни три немок. Жора выбрал самую красивую и увел в дом. Все там сделал, а через несколько дней у него закапало. Так врач полка его выручил, что это старая болезнь открылась — а то штрафной батальон. Был приказ такой, что если прихватил болезнь, то в штрафной батальон отправляют. Поэтому прикасаться к немкам было опасно. Насиловать их я не мог нравственно.

Какое отношение было к личному оружию и танку?

У меня был пистолет, а у всех остальных револьверы «наганы» и были два автомата ППШ на весь экипаж да трофейный пулемет как всегда у меня. Самоходка была для меня дороже, чем танк. Некоторые говорили, что у танка пулеметы есть, а у меня всегда пулемет был. Мы самоходку берегли, как невесту обслуживали: своевременно отрегулировать, почистить, посмотреть контакты. Когда на днище подтекало, то протирали, убирали, но старались находить место откуда подтекает — может, при заправке пролилось.

Когда Вы служили на КВ и на самоходках, какое у Вас было обмундирование?

Хлопчатобумажное цвета хаки, летом пилотка, в бою шлем. Зимой давали ватные брюки, телогрейку и на это одевали комбинезон в бою. Иногда давали валенки и шубы, но не всем хватало. Это было как правило в обороне, когда долго стоим на одном месте. Этой формы хватало до госпиталя, а там меняли все. Моя мама прислала мне крестик, когда я учился в училище челябинском. Я его положил в карманчик, потому что нельзя было показывать. Где-то после ранения заменяли обмундирование и крестика не стало. Сожалел конечно. А она, когда я заехал в 46-м году ненадолго, по пути из Ленинграда в Свердловск домой, говорит: «Вася, ты остался жив, потому что я за тебя Богу молилась». Вот так.

Как изменилось Ваше отношение к религии, Богу за время войны?

Ничего не менялось — во время войны верил, до войны верил и теперь верю. На войне не молился, только про себя. Атак — было запрещено преклоняться перед религией. Были приметы, я наблюдал: перед боем мы брились, погибнуть — так побритым. Теперь удивляюсь — бритвы-то были опасные, оселков не было, на ремне бритвы правили. А теперь так я даже не побреюсь, не смогу опасной. Перед боем экипаж обнимался три раза, как обычно.

Какие-то слова говорили при этом?

Нет, молча про себя. Не только экипаж, но и друзья там были — многие после боя не возвращались. Конечно, у нас перед войной 80 % населения были крестьяне, а у них все приметы, религиозные убеждения, как их ни выбивали, как-то сохранились. Поэтому верили в сны дурные и хорошие и в приметы верили. Я сам, например, вижу сон, а меня еще бабушка учила, что к чему. Я говорю экипажу: «Меня сегодня убьют или ранят». И точно — ранение.

И какие сны это предсказывали?

Ну, там сырое мясо, огонь, головешки. Это было как предчувствие.

Встречались ли Вы с чудесами на войне, со случаями чудесного спасения человека от смерти?

Чудеса были, конечно. Человек должен был погибнуть, а спасся — такие случаи были. Когда мы заняли Посадку, крупный населенный пункт на юго-западе Курской области, потери были большие. Мы вышли на западную окраину и немцы начали обстреливать тяжелыми минометами из населенного пункта на высоте, название вспомню, так скажу. (Возможно, из Сального на высоте 142. — А. Б.) Одна мина взорвалась около меня. Мина медленно летит, звук от ее полета быстрее идет. Два солдата пехотинца были около меня. Один успел прыгнуть в траншею, а другой не успел. Который не успел, того взрывной волной метров на IQ-15 отбросило. Он вскочил, за голову схватился и убежал в тыл, а который успел, его контузило смертельно, волной к земле и все. Много там разных случаев.

Что такое фронтовое братство?

Да, фронтовое братство… По существу-то оно зарождалось после войны, когда встречаются после войны однополчане, вот это фронтовые братья. На фронте были боевые друзья.

Кто такие боевые друзья?

Это значит один должен выручать другого в бою, не прятаться за спину другого, совместными усилиями побеждать врага. Спасать друг друга. В наших войсках танк горит — мы бежим к танку, пока снаряды не начинают рваться, помогаем выскакивать из танка. Интересные случаи были. Командир самоходки был из Ивановской области, учитель, а трусоват.

Он додумался так воевать: люк открыт, у него длинная палка, а сам за башней сидит и этой палкой механику командует. По голове стукнет — стой, толкнет в спину — вперед, в левое плечо — поворот налево, в правое плечо — поворот направо. Абрамов его фамилия была, учитель.

Какое отношение было к таким в полку?

Нехорошее, но не все знали конечно. Бой идет, так кто там будет особо смотреть; кто рядом был — те и видели. Мы к таким относились недоброжелательно.

Насколько часто у танкистов и самоходчиков были эти случаи трусости?

Немного. Был у нас Волков такой, он ни в одном бою не участвовал. То у него двигатель заглох, то коробка вышла из строя. И вот Волков напросился, видимо, офицером связи к командиру полка. Когда мы шли к господскому двору, я Сергею Быкову говорю: «Сергей, ты посмотри Волков-то как лейб-гвардеец»! А то был все замызганный, грязный, на кочегара похож, в боях не участвовал. Тут смотри, как герой на коне сидит.

Были у Вас такие понятия как «штабная, тыловая крыса»?

В принципе-то были. Один эпизод. Мы стояли возле г. Штолуппенен, название господского двора забыл.

Остановились, самоходки были в окопах и Новый год встречали 45-й.

Это была лучшая встреча Нового года — всю ночь ракеты разноцветные с нашей стороны, с немецкой стороны, ни одного выстрела за всю ночь. Командир полка Хачев Константин Васильевич любил выпить, накрутил интендантов. Они такой ужин сготовили — достали спирт, достали огурцов соленых, капусты квашеной, картошку с мясом пожарили — накрыли хорошо! Подвыпили хорошо, а к нам в полк на должность начальника разведки прибыл капитан Сахаров. Он ходит и придирается, почему воротник не застегнут, почему строевым шагом его не приветствуют. На фронте — какой тебе хрен строевой шаг! Это все мы и запомнили.

Когда крепко подвыпили, то решили: «Сбросим Сахарова с третьего этажа»! Офицеры его затащили, только хотели сбросить, начальник штаба прибежал, не дал. Но! Никого никуда не вызывали, никого не допрашивали, хотя могли и дело приписать. И он не стал придираться-то после.

Второй такой же из 3-го учебного танкового полка — Иван Пилуй. Всю войну в учебном полку, а смотрит на березу кривую и говорит: «Все, она к строевой службе негодная». Такое понятие у человека было. Он был дежурным по полку. Только мы Кибертай прошли, литовскую границу, полк остановился в лесу. Он делал обход вместе с двумя автоматчиками вроде охраны. Смотрят: идет легковой автомобиль по лесу, а там уже темно. Сидит кто-то в фуражке — значит генерал. Пилуй автоматчиков оставил, пошел докладывать. Тот машину остановил, он отдает рапорт: «Товарищ генерал, такой-то полк занимает оборону на таком-то рубеже. Личный состав, кроме бодрствующей смены у боевого оружия, отдыхает». Тот слушал-слушал, ка-а-а-к мундштуком ему врезал по башке, он упал и до рассвета лежал без сознания. Эти парни-автоматчики доложили конечно, а тот немецкий генерал развернулся и уехал. Протекторы-то от колес посмотрели — он немцу рапорт отдавал.

Мы потом над ним издевались: «Ты как фашисту отдаешь рапорт, да еще полк называешь». На этом-то новогоднем вечере он с офицерами не садился, где-то к своим автоматчикам замаскировался, чтобы его не разыгрывали.

Насколько были распространены у самоходчиков вши?

Вши? Не так часто, но были такие случаи, особенно летом — жара, бои непрерывные месяц, второй и какая там баня — вши. Мы меры принимали: свое белье сбрасывали, а трофейное надевали. Но у немцев белье-то было шелковое и ячеи в нем. Так вошь с наружной стороны находится, а через эти ячеи кусает. При первой остановке на несколько дней интенданты делали баню. Какой-то сарай найдут, камней натаскают, сделают каменку, разожгут, воду согреют и как-то людей помоют. Старались все-таки баню делать, белье заменят, слава Богу. Белье дают наше, у них-то не было трофейного.

У нас у танков и самоходок на заднем броневом листе между выхлопными трубами печка была металлическая. Она крепилась на четыре болта, имела дверцу, которая закрывалась. Так мы эту печку использовали как вещевой и продовольственный склад. Не в башню же это все класть, а туда. Танкисты-то по отношению к другим родам войск как кум королю жили. Трофеи всегда есть, а что бедняга солдат — обмотки, шинель, винтовка, каска, противогаз, сумка с боеприпасами. Он еле-еле идет. Зимой вшей было меньше.

Печкой пользовались зимой. Перед декабрьским наступлением на Украине, за несколько дней до этого заняли исходные позиции в лесу: сделали хорошие окопы, накрыли их стволами деревьев, на них поставили самоходки, внутри поставили печки и вывели трубы и жили как кум королю. Тепло, светло, а люстры-то у нас были какие — сплюснутая гильза снаряда, фитиль из чего-то суконного, дырочка с пробкой. Наливаем туда или газойля, или бензина и закрываем — светло, голь на выдумку хитра.

Что для Вас было тяжелее из времен года — весна, лето, зима, осень?

Зима конечно, потому что холод. Некоторые думают, что в танке тепло, а в танке так — вентилятор двигателя за минуту прогоняет 2000 кубометров воздуха холодного. Все это через башню идет. Так сидишь одетый как голый, к броне прикоснулся и пальцы белые. Плохо. Если двигатель заглушили, то для того, чтобы его завести, то надо тройную проливку горячей воды. А где, как?! Поэтому обычно и не глушили, на малых оборотах работали. Тратили моточасы, жалко было, а что делать? Запрещай не запрещай — надо было держать машину в боевой готовности. Где-то если есть вода поблизости, то можно согреть, а если нет, то как?

Как Вы оцениваете роль водки на войне, спиртного?

Это конечно давали вроде для согрева с 1 октября по 1 мая по 100 граммов. Уже в 42-м это было. Дело вот в чем. Пошел полк в атаку, пехотный полк скажем, а от боя осталась половина полка. Старшины получают по штатному расписанию, значит уже можно по 200 граммов. И кто не был склонен к спиртному, кто мог уразуметь, что пьяный может ошибку сделать, попасть без надобности под обстрел, те воздерживались. Кто был склонен, да тут ураза такая! Что, он пойдет к старшине, так тот ему даст и погибали многие. Храбрости добавлялось естественно, может быть, на это расчет и делался параллельно. Водка-то не греет.

А командиры как? Все три командира самоходных полков пили страшно. В последнем полку Хачева, когда война кончилась, ревизию сделали. 17 полковых сутодач не хватило водки, потому что к нему приезжали из соседнего полка, из бригады, из соседней дивизии, он всех угощал. Воровать не воровал, а как-то вроде резерв был. Он выкрутился как: спиртзавод немецкий был недалеко и всю недостачу пополнили быстро и все сошло. Он напьется, Машу повара к себе требует: «Харитонов, веди Машу»! Адъютант конопатый, тоже москвич, ведет ее, тащит, а она не хочет к нему идти: «Майор Ратиборский, меня к Хачеву потащили»! Майор Ратиборский — начальник тыла. Утащит ведь. А замполит не заступался, сам пьяница был, страшно пил. Как-то я ехал с ним на «виллисе»:

— А все-таки она большую роль сыграла!

— Кто?

— Партия.

Сам машину остановит, за куст зайдет, из горлышка тяпнет, едет, опять партию хвалит. Я с ним столкнулся на партии, я-то беспартийный был. Я дежурил по полку перед Штолуппененом как раз. Пошел я проверять посты, смотрю старший сержант сидит. На посту сидит, там знамена, все. Москвич тоже, а фамилию забыл. Я его предупредил — смотри, накажу. Второй раз проверяю — он курит на посту. Второй раз предупредил. Третий раз проверяю — машина с хлебом пришла, он помогает хлеб воровать. Получают-то хлеб обычно повара, а он-то какое отношение имеет. Я его снял с поста, начальника караула предупредил, чтобы не ставили его и посадил на гауптвахту под замок.

Вызывает меня утром замполит Васильев. А он неграмотный, из ленинградских рабочих, как он смог — был майором, подполковника присвоили. Спрашивает:

— Вы Монина посадили?

— Я посадил.

— Почему?

— То-то и то-то. Вот устав караульной службы: запрещается сидеть на посту, курить.

— А Вы знаете, что он секретарь партийной организации батареи? А Вы знаете, что партийная организация батареи подчиняется полковой организации? Полковая — корпусной, корпусная — армейской, армейская — ЦК. А Вы знаете, что товарищ Сталин — генеральный секретарь ЦК партии?

— Я это все знаю. Но если Вы считаете, что секретарю парторганизации нельзя в караул заступать, то не ставьте.

— Я приказываю выпустить.

— Ваш приказ не выполняю, я подчиняюсь командиру полка сегодня как дежурный.

Он пошел и нажаловался командиру полка. Хачев меня вызывает, я доложил как было дело. Он говорит: «Ты правильно все сделал, но я тебя очень прошу, открой, выпусти его». Я выпустил. Такие дела бывали. (Смеется.)

Какое у Вас отношение было на войне к замполитам, комиссарам?

Больше было таких, что трудно его было оценить — выступает, призывает, все правильно делает, но когда реляции для награждения составляет, то они уж тут не упускали — членов партии, комсомольцев в первую очередь записать. Когда появилась газета «Вперед, на Запад»! где было написано, что мой взвод восемь «Тигров» уничтожил. Она вышла 20 декабря перед наступлением, а 21-го приехал зам. начальника политотдела корпуса. Провели партийное собрание, на котором весь мой экипаж приняли в партию без кандидатского стажа, но партбилетов не вручили. Потом мы пошли в атаку, меня ранило и все, я остался беспартийным. Писал потом, а ни ответа, ни привета долго. А потом уже в 54-м вступил.

Сдавал экзамены в Академию первый раз в 52-м году, я подготовился капитально, все сдавал отлично, а меня не приняли. Нашли зацепку какую — училище по сокращенной программе закончил и приказ 0125 не позволяет принять. Я понял, какая причина все же была — я был беспартийный. Вступил — и поступил в Академию. Так что все представления к наградам включали: «член КПСС с такого-то года».

Что кроме партийной принадлежности способствовало награждению орденами и медалями?

Личные отношения с командиром полка, замполитом полка, командиром батальона скажем, комиссаром батальона. У нас в полку Героя получил Кибизов Александр Николаевич, осетин, все угождал Мельникову. Он его и представил, а в реляции написал, что он ночью пристроился в хвост танковой колонны и сжег два танка. Но однополчане этого не подтверждают. Да еще трофеи хорошие преподнесут, это тоже имело значение.

Если на эту тему пошел разговор. Мельников в Кролевце расстрелял лейтенанта Горшкова из нашей батареи, удмурта по национальности. Хороший был парень, смелый, боевой. Отчество у него Тихонович, а имя сейчас не помню. Расстрелял по пьянке, потому что мы захватили большие склады с вином, с водкой 168-го пехотного полка 82-й пехотной дивизии. Командование крепко поналивалось, а Горшков-то выступил против интендантов, что вы ни хрена не знаете — вши нас заели. Этот шел, хоп его в живот из пистолета, а командир полка дострелил.

Поршнев выступил: «Вы что делаете»? И стал врагом у командования полка. Мельников был заместителем командира полка, а после гибели прежнего командира, ранений всех заместителей он стал командиром полка.

Он долго под следствием был, ему и генерала долго не давали, не прощали — убить боевого офицера! Однажды, когда он уже полком командовал, хотя под следствием находился за это убийство, в полк приехал командующий артиллерией 1-й гв. ТА генерал-лейтенант Фролов Иван Федорович. Фролов увидел Глуховцева, ПНШ по кадрам: «О, здравствуй, Петр Андреевич»! Обнял его, этот старший лейтенант, а тот генерал-лейтенант. Оказывается: Глуховцев — кандидат математических наук, готовил Фролова к поступлению в Академию и подготовил удачно. Он оборачивается к командиру полка: «Ты направь Глуховцева дня натри ко мне». Мельников поехал вместе с ними туда, прихватил богатые трофеи и вручил их командующему артиллерией.

Второй раз тоже напросился туда и тоже отвез богатейшие трофеи. Мельников получил Героя, хотя под следствием находился, получил орден Суворова 3-й степени и полку-то присвоили два наименования «Перемышленско-Лодзенский», а он ни одного города этого не брал. Полку дали орден Кутузова, орден Суворова. Вот личные отношения, играли большую роль.

Как отдыхали на войне? Развлечения какие были?

Иногда привозили фильм. Когда в лесу стояли, обстановка позволяла, киноустановку привозили и кино показывали. Помню «Машеньку» смотрели, «Подвиг разведчика», «Возвращение Максима» — такие фильмы. Один раз была туркменская концертная бригада, а больше-то и не было.

Сами развлекались не часто. Когда в обороне под Ковелем долго стояли, то играли в волейбол, шахматы, боролись. Как-то занятия проводил по артиллерийской стрельбе начальник артвооружения. А начфин ездил в армию за деньгами, приехал и мы решили его разыграть. Поставили буссоль, начальник артвооружения как будто приготовился его фотографировать, а все бегом сзади его выстраиваются. Так разыграли, шутили. (Смеется.) Начальника тыла решили проверить на храбрость. Занятия были у нас, знали, что он поедет на «Виллисе» и взрыватель от гранаты положили в колею, замаскировали. Асами залегли за кустарником и смотрим. Майор Черняк, полный такой, невысокого роста, белорус. Как машина только нажала на взрыватель — взрыв, но слабый взрыв. Машина остановилась, припугнулся он немножко, а мы: «Ха-ха-ха»! Он понял тут и захохотал вместе с нами. Шутили — было.

Что больше любили во время отдыха — поесть, поспать, песни попеть?

Больше-то технику обслуживали. Или вот приезжали к нам генералы 47-й армии; они самоходку-то не знали. Командование полка направило на мою самоходку и я для них двухчасовое занятие провел, рассказывал все. На другой самоходке Павла Даниловича Ревуцкого показывали им вождение, как самоходка препятствия берет. Это 44-й год, когда была операция «Багратион». Наезды были — как-то приехал командующий бронетанковыми войсками генерал Радкевич и допрашивал начальника тыла, почему не выполнили план по сдаче металлолома. Начальником тыла был тогда майор Базилевич, смелый мужик, матом ему:

— Где же я их возьму? Самоходки, что ли, свои сжигать?

— Товарищ Базилевич, Вы не материтесь.

— Чего не материтесь, а где я их возьму.

Расскажите, какая награда для Вас наиболее значимая, ценная и за что она была получена?

Самый старший орден у меня — Отечественной войны I степени — он за ранение, Горбачев дал. А до этого у меня была II степень. А мне за эти три подвига даже медали никакой не дали. Колонна громадная «Татр» возле Попельни, восемь «Тигров» — ничего, Брестское шоссе — тоже ничего. Хотя командир 165-й дивизии нам сказал: «Передайте Либману, чтобы наградил оба экипажа не менее как орденом Красного Знамени».

А Либман что? Я когда зашел к нему в машину, там Валя машинистка сидит, его любовница, а он сидит ужинает — бутылка водки стоит — нужно ли ему там чего? Он меня по существу выгнал: «Иди, через тридцать минут выход»! Жена Либмана и узнала, что он с Валей-то живет. Он, видимо, остепенился, а сначала пропускал многих, мне рассказывал старший врач полка. В письме написал, что жена Либмана приезжала, скандал учинила.

Насколько это явление ППЖ было распространено?

ППЖ было сплошное. Казалось бы, я очень уважаю Рокоссовского, как самого талантливого полководца, и оказывается у него тоже была ППЖ. У всех — у Жукова, у Конева, у Еременко. Я был знаком с сыном Еременко Евгением, он у нас преподавал в Академии. Так эта мачеха его даже в квартиру не пускала.

С какой должности эти ППЖ начинались?

Наверное, с ротного командира, во взводе-то их не было. В роте может быть санинструктор, связистка.

Ну а все-таки, за те подвиги Вам ничего не дали, но я вижу, что у Вас три ордена есть?

Красной Звезды и орден Отечественной войны II степени. Звезда за серию боев: я в одном бою две пушки раздавил, в другом три танка подбил. Я подбил-то 19 танков, а сжег 12, в том числе 8 «Тигров» и 1 «Пантеру». За комплекс боев — вторую Звезду, третью, Отечественную воину.

За подбитые и сожженные танки Вы какие-то деньги получали?

Да, за восемь «Тигров» переслали моим родителям перевод 4000 рублей, по 500 за каждый.

Как определялось, кто подбил танк?

Вначале было: артиллеристы докладывают, что уничтожили, танкисты докладывают — уничтожили, пехота докладывает, что уничтожили. Один танк уничтоженный превращается в три танка. Потом вышел приказ — составлять комиссию из представителей всех родов войск, воевавших на этом участке, составлять акт и после этого акта признавать, кто уничтожил.

И как определяли? Вы были в этих комиссиях?

Нет, какой там?! Там были из командования полка, замполиты. Так вот, 70-z мехбригада, когда я стоял взводом на опушке леса, была со стороны Морозовки. Командование 70-q мехбригады восемь-то «Тигров» приписали себе. Они написали книгу «Краснознаменная бригада наша», где сказано, что они из противотанковых ружей восемь «Тигров» сожгли. Вот хамье! Эти «Тигры» больше километра не дошли до передовой позиции и из ПТР танк на такой дистанции подбить?!

Вы пробовали дневник на войне вести?

Нет. Желание было, но я знал, чем это пахнет. Если найдут дневник, в котором правда написана, то штрафной батальон точнехонько меня ожидал.

Что такое та война для Вас сейчас? Какое к ней отношение?

О! Тяжелое и тяжелая война. Я согласен с такой догмой, что если о войне не сказана правда, то следующая война будет проиграна. Это мы показали уже на Афганистане, откуда ушли с позором. Врать не надо. Если подсчитать, то немцы точно, до человека вели учет и за обман строжайше наказывали. Когда мы заняли оборону в Конотопе фронтом на север со стороны Красного, я пошел посмотрел немецкое кладбище. У них каждый солдат похоронен отдельно, стоит крест, написано «Ганс Мюллер» и каска его на верхнем стержне креста. А у нас братские могилы — бросят двадцать, тридцать человек и даже фамилий-то не запишут. В отношении я вижу бездушие руководства страны. Восемьсот тысяч было не захоронено. Я работал с Книгами Памяти; там 40 % без вести пропавших. Как это так? Я понимаю так — взорвался снаряд и от человека ничего не осталось. Вот это без вести пропавший. Или как подразумевали местные власти, раз без вести, значит мог в плен убежать. Как может быть столько много без вести пропавших? Разве можно так к человеческим лицам относиться?

Интервью: Александр Бровцин.

Лит. обработка: Александр Бровцин