Лепендин Аркадий Павлович

Я родился и вырос на окских просторах, в династии тружеников — волгарей Лепендиных, в деревушке Высоково. Вачская земля напитала нас с братом целебной силой, закалила и подготовила к жизненным испытаниям.

А род наш был знаменит, нет, не богатством, а трудом и умом. Прапрадед Матвей ходил бурлаком от Нижнего Новгорода до Астрахани. Прадед Дмитрий Матвеевич стал шкипером на барже, а дед Василий Дмитриевич стал капитаном! Работал в «Самарском товариществе легкого пароходства» на пароходах «Судьба» и «Надымов». Отец Павел Васильевич, 1896 г. р., с 14 лет был вынужден работать матросом.

В 18 лет его мобилизовали в царскую армию, где за год он овладел военной профессией связиста-телеграфиста. Затем начались военные фронтовые будни: шла Первая мировая война. Отец был участником знаменитого «Брусиловского прорыва», на себе почувствовал, какой высокой ценой он дался царской армии. Он был грамотным по тому времени солдатом, глубоко переживал на себе всю несправедливость армейских порядков, видел, как плохо, по сравнению с немецкой, вооружена русская армия и не понимал, во имя чего их гонят на эту бойню.

Когда грянул февраль 1917 года, не было сомнений на какую сторону встать. Отец был участником бурных событий, когда их полк стали навещать пропагандисты-большевики: смещались командиры и выбирались вместо них солдатские советы. Солдатская масса требовала мира, а временное правительство Керенского продолжало войну. Революционное брожение нарастало…

Свершилась пролетарская революция — отец и дед встали на сторону революции в городе Самаре. Вместе с дедом вершили Октябрьскую Революцию. Оба вступили в ряды Красной Армии, били Колчака, защищали республику Советов от внешних и внутренних врагов в годы Гражданской войны. Отец работал в Управлении Волжского пароходства до конца своих дней.

А мы с братом, как все, были октябрятами, пионерами, а в 7-м классе вступили в комсомол. А затем началась война! Сколько дров перепилили и перекололи старикам в Верхних Печёрах, сколько трамвайных путей очистили от сугробов снега…

Учился я точным наукам успешно, легко, а вот русский и литература — хромали, зато физкультура была на высоте! Словом, был хорошим шалопаем, нет, не хулиганом, а этаким лентяйчиком! Как только грянула война мы сразу повзрослели. Война развела нас с братом.

В октябре 41-го с ребятами 9-го класса роем противотанковый ров: глубина — 3 м, ширина — 7 м. Май — июнь 42-го строим горьковский аэродром. Июнь — октябрь: «Всё для фронта, все для победы!», — 4 месяца работаю кочегаром на пароходе «Михаил Калинин».

Тяжело дышала матушка Волга — ведь немцы рвались к Сталинграду!

Мы выполняем задания ГКО. По Волге, нашпигованной немецкими минами, под бомбежками «перебрасывали» войска, подвозили технику, вооружение и боеприпасы к сражающимся защитникам Сталинграда, эвакуировали жителей города за Волгу. Особенно тяжко пришлось в 20-х числах августа, когда немцы обрушили ожесточенные бомбовые удары по Сталинграду. За пароходом постоянно охотились немецкие самолеты, а мы отстреливались зенитным пулеметом. Нас всегда сопровождали, прикрывая, вооруженные суда Волжской военной флотилии.

Лепендин Аркадий Павлович.

Не забуду картину, как с плачем, воплями, визгом грудных детей двигалась масса людей на суда. Спасение — на том берегу, но пароход не резиновый. Уже тройная перегрузка, а в небе немецкие стервятники подстерегают очередную жертву. Из-за перегрузки на судне потек один из котлов. Получили, приказ: «Спустить пары!» Неразбериха, паника и — экипаж сбежал. На пароходе остались: трое, во главе с капитаном на мостике и в машинном отделении также — трое, во главе с главным механиком. В их числе один кочегар, 16 лет от роду — я! Тем временем немцы вышли на берег Волги. Силами 14-го танкового корпуса, 250 танков и двух пехотных дивизий, вышли к Волге в районе поселков Рынок и Окатовка. Чтобы сохранить транспортные средства, оставшиеся в районе Сталинграда, ГКО приняло решение прорваться через заслон немецких танков в районе поселка Рынок. Был получен новый приказ: «Вывести пароход из окружения!» Пары спущены. Нужны дрова. В затоне ни щепки. Обшарил все — нашел «топляки», а они мокрые — сырые, никак не горят, а время выхода поджимает. Тряпками, смоченными в мазуте, удалось разжечь дрова — топляки, заработал исправный котел, а затем и «больной». Создал в системе давление до нормы. Пускай на короткое время, но этого оказалось достаточно. Капитан теплохода «Парижская коммуна» Галашин командовал прорывом. За ним следовал пароход «Михаил Калинин» под командованием капитана Николая Михайловича Богатова, третьим — пароход «Иосиф Сталин» под командованием Ивана Степановича Рачкова. 27 августа суда, с ранеными, женщинами и детьми, пошли на прорыв, без огней. На нашем пароходе «Михаил Калинин» было около 1000 человек. При подходе к береговой полосе, занятой немцами, суда осветили прожекторами и скомандовали команда подойти и отдать якорь. Капитан Галашин, направив судно к берегу, сделал резкий разворот и полным ходом ушел от опасности. Последовал артиллерийский и минометный обстрел, но судно скрылось в темноте, получив незначительные повреждения. Подобным образом удалось пройти заслон и нашему пароходу «Михаил Калинин». Со злобы немецкие артиллеристы расстреляли прямой наводкой пароход «Иосиф Сталин». В результате горящий пароход выбросился на мель. На судне была паника. В ночной мгле пассажиры, снабженные спасательными жилетами, выпрыгивали прямо в воду, на головы других.

Преодолев немецкий заслон, «больной» котел пришлось заглушить, скорость упала и в Горький мы «шлепали» более 2-х недель. Все это время мне одному пришлось нести вахту, там, где должно быть 6 кочегаров. Через 5 часов работы, на час сна меня подменял масленщик. Выдержать такой режим работы в течение 2-х недель было непросто для 16-летнего. Вот, что значила ответственность за людей и судьбу парохода!

С 1 ноября 1942 г. я продолжил учебу в 10 классе. Школа наша была занята под госпиталь и мы учились в деревянном здании, на улице Полевой, ныне — Горького. В декабре 42-го призвали в армию моего брата Льва. Льва Павловича, как летчика, окончившего успешно аэроклуб, имевшего 11 самостоятельных полетов на самолетах У-2 и имевшего 9 прыжков с парашютом, Свердловский Военком задерживал в резерве. Каждый раз при посещении военкомата, брат получал стандартный ответ: «Ваше время еще не пришло!» Многие друзья брата были мобилизованы еще с конца 41-го, и Лёва не хотел понимать почему его не берут и упорно «бомбил» военкомат. И вот, он — курсант Касимовского пехотного училища.

Меня, непоседу, также тянуло на фронт, на подвиги! Мне только-только в августе исполнилось 18 лет, я — ученик 10-го класса. В середине января 43-го иду в военкомат, чтобы добровольно выступить на защиту Родины. Военком спросил: «Вы брат Льва Павловича Лепендина?» — «Да, это мой — брат». — «Но Вам надо учиться. И кем бы Вы хотели стать?» — «Конечно, как брат — летчиком». — «Вот, все хотят в летчики! Но ваш брат в пехоте, а хотите стать танкистом?» — «Да».

23 февраля, в 25-ю годовщину рождения Красной Армии, я принял Военную присягу. Всего через месяц стал курсантом Саратовского танкового училища, находившегося в селе Разбойщино.

А в это время, в июне, брату присвоили звание лейтенанта и он стал командиром пулеметного взвода. Они прибыли на Центральный фронт, как раз к началу сражений на Курской дуге, за неделю. Брат был коммунистом. На строительстве оборонительных рубежей ему и его бойцам приходилось работать день и ночь — тяжело! Словами и личным примером он воодушевлял бойцов: «Родная мать земля не подведет, она будет надежной защитницей в бою!» О! Как он был прав!!!

5 июля 43-го года фашистские войска перешли в наступление и обрушили на позиции артиллерийский огонь, бомбы и шквал пулеметного огня. Можете только представить, что бы было с личным составом, если бы позиция не была вырыта в полный рост!

А затем, на позицию двинулись «Тигры» и «Пантеры», ведя огонь из орудий и пулеметов. Эту атаку сопровождала пехота, которая не давала возможности поднять головы, ведя огонь из автоматов.

Наши «Катюши» и артиллерия нанесли упреждающий удар за час наступления немцев, и снова заработала. Огонь был настолько плотным, что поле боя заволокло дымом и пылью. Это позволило танкам врага приблизиться к нашим позициям, и в этот момент вступили в бой наши танкисты. Они подпустили вражеские танки на минимальное расстояние, так близко, что их орудия пробивали мощную броню «Тигров» и «Пантер». Взвод брата открыл кинжальный огонь по немецкой пехоте, из пулеметов.

Вражеская атака натолкнулась на жесткую подготовленную нашу оборону, враг понес потери и начал отходить. А наши артиллерия и танки продолжали вести ураганный огонь. Когда поле боя очистилось, дым и пыль рассеялись, на нем оказалось, настоящее кладбище из немецких танков. Это только один из эпизодов кромешного ада на Курской дуге.

Через месяц боев, 5 августа, в Москве был произведен 1-й артиллерийский салют. Он прогремел в честь освобождения городов Орел и Белгород!!!

В одном из этих боев Лёва был ранен в грудь. Пуля повредила легкое и осталась там. Наши хирурги изъяли пулю, а через месяц рану залечили. Вот какие замечательные были врачи.

К этому времени, в сентябре, я закончил учебу в училище и в звании младшего лейтенанта был назначен командиром СУ. СУ-85 — это тот же танк, только без башни, но с более мощным орудием. «Самоходочка» — так ласково называли мы свою, мощную машину, предназначенную для уничтожения вражеских «Тигров», «Пантер» и «Фердинандов».

Вместе с самоходной установкой я получил и экипаж. Все в нём были старше меня: механику-водителю — 35 лет, наводчику — 29, заряжающему — 27 и мне 21 августа исполнилось 18 лет. Мы вступили в бои на 1-м Украинском фронте, в 6-м танковом корпусе, в 1442-м самоходно-артиллерийском полку, 3-й Гвардейской танковой армии, которой командовал прославленный командарм генерал Рыбалко.

В начале октября отправил в Горький отцу письмо. Сообщал, что вступили в бои, что экипажу меня бывалый, очень взрослый, опытный, весь после ранений, вернулся в строй. «Они все меня опекают, а мне приходится командовать ими. Вот какая ситуация, но подчиняются беспрекословно, но это по мелочи, а как будет в бою, когда обстановка накалится и нужно будет принимать решение в секунды? От меня будет во многом зависеть жизнь экипажа. Ну, чем ты мне можешь помочь? Я понимаю всю ответственность, которая лежит на мне и обещаю быть инициативным и твердым в своих решениях».

Тогда мы вели бои местного значения на правом берегу Днепра, на Букринском плацдарме. Хотелось в настоящее дело. И вот, в начале ноября, под покровом ночи, совершаем тяжелейший двухсоткилометровый марш с потушенными фарами. Опять форсируем Днепр и оказываемся на Лютежском плацдарме, что севернее Киева. С него 3-я Гв. танковая армия и перешла в наступление. Враг никак не ожидал внезапного удара. Нас ждали на Букринском плацдарме, а мы, как «снег на голову», с этого направления. 7 ноября была освобождена столица Украины, город Киев! И главный проспект Крещатик встречал своих освободителей — советских солдат. Каждый житель обнимался с нами, как с родными!

На следующие день, развивая наступление, мы «перерезали» шоссе Киев-Житомир. Вот здесь я получил настоящее боевое крещение. Утро. Сплошной туман. Атакуем село Горенка (Горянка) и выходим на его западную окраину. Заряжающий кричит: «Два танка справа!» Туман такой, что в прицел ничего не видно. Надо сблизиться. Впереди, метрах в ста, сарай. Принимаю решение и даю команду: «Механик, заводи и до сарая на полной скорости вперед!» Экипаж дружно стал отговаривать: «Товарищ лейтенант, их двое, мы — одни, они нас сожгут!» Приказ отдан. Что делать? Они-то нас в прицелы не видят — точно также как мы их. Риск? Да! Придав голосу металла, повторил приказ! Проскочили, укрылись, ждем. Вот они, голубчики, выползают из-за угла сарая. Появляются в поле зрения прицела.

«Наводчик, теперь видишь?» — «Теперь вижу». Командую: «Бронебойным, прицел «2», в середину — огонь!» Дистанция была всего метров 200 и промахнуться невозможно. А они ползли, прижавшись друг к другу, то есть 2-й танк неисправен, на буксире. Головной танк вспыхнул!

«По второму — огонь!». И 2 факела запылали! Как ликовала душа, когда на наших глазах фрицы выскакивали из объятых пламенем танков. О!

Как же им было «жарко»! С тех пор экипаж меня зауважал и признал во мне настоящего командира! Этот бой видел офицер-танкист. Его танк сгорел, экипаж убит. Как сейчас помню: он снял орден Красной Звезды с одного из своих павших друзей и наградил меня этим орденом.

Брат, оправившись от ранения, вернулся в свой полк в/ч 04773 на 1-й Белорусский — фронт, где принял в командование роту и получил известие о награждении боевой медалью «За Отвагу» и присвоении звания старший лейтенант. Он воевал совсем рядом со мной, в соседней Гомельской области, а вот встретиться не пришлось.

В конце декабря 43-го года, при штурме города Житомир, получил первое осколочное ранение от брони. Это случилось 2 января 44-го года. Пострадало лицо и пальцы левой кисти. Отправился в медсанбат и, через полторы недели лечения, возвратился в полк. И здесь получаю извещение от отца, что Лёва погиб смертью храбрых в деревне Залесье, Жлобинского района, Гомельской области. Какой замечательный парень отдал свою жизнь в 20 лет!!! Красивый, высокий, стройный, одаренный, с кудрявыми волосами, карими выразительными глазами. Он был душой компании, веселый, остроумный, обладающий чувством юмора. Как же он любил жизнь!

Домой он писал отцу: «Если я погибну в борьбе с фашизмом, верь, отец, кровь, пролитая мной, не пропадет даром, она внесет вклад в нашу Великую Победу над злейшим врагом миролюбивого человечества! В чем я не сомневаюсь!» Когда я получил от отца эту трагическую весть, так вскипела в жилах кровь. Какого парня убили фашисты! И я искал встреча с врагом — такхотелось рассчитаться с врагом за погибшего брата! Мой, видавший виды экипаж, порой сдерживал эти порывы.

24 февраля, в селе Карповцы, мы сожгли еще одну «Пантеру» и вышли в населенный пункт Шепетовка. В марте, после марша из Шепетовки в Белую Церковь, через Корсунь-Шевченковский в Христиновку, уничтожили еще 2 танка врага. При этом «удачно» сгорели в первый раз. Почему удачно? Потому, что снаряд вражеского танка попал в борт, в моторное отделение, а экипаж остался жив и невредим. Вот только моя 1-я Звезда сгорела, вместе с танковой тужуркой-кожанкой.

После окончательного разгрома Корсунь-Шевчековской группировки, мой экипаж расформировали. Его заменили молодыми, чуть старше меня, ребятами. И снова пришлось «притираться»: механик-водитель-горячий грузин, наводчик — украинец, заряжающий — тоже украинец. «Сколачивание» экипажа начали с пения украинских песен. Как же мои «хохлы» красиво пели украинские народные песни! А я знал все песни Гражданской войны, из кинофильмов и революционные. Грузин здорово плясал, так, что на привалах, около нашей самоходки, «дым стоял коромыслом»! Так постепенно боль от потери брата притупилась и я близко сошелся с экипажем. Ребята, несмотря на молодость, уже побывали в «переплетах», знали много и помогали друг другу.

Нам предстояло пройти с боями от Шепетовки, через юго-западную Украину, к румынской границе. Скоро я убедился, что и на этих ребят можно положиться, как на себя. В районе города Городенка, Черновицкой области, столкнулись с «Тигром» нос к носу. Орудие заряжено осколочным снарядом. — «Осколочным! — Огонь»! Прогремел выстрел, «Тигр» попятился за сарай. — «Бронебойным! Сквозь сарай! Два снаряда! Огонь»! Прогремели два выстрела и за сараем раздались немецкие вопли и взрывы боезапаса. Танк уничтожен.

После форсирования рек Западный Буг и Сан в Львовско-Проскуровской операции в составе 400-го Гв. САП, 8-й Гв. ТК, 1-й Гв. ТА, командовал взводом СУ-85. Когда действовал в разведке, совершая обходный маневр, оказались в тылу у врага. Решили атаковать село с тыла, во фланг, причем, одновременно с атакой главных сил с фронта. Я свою задачу выполнил, иду на соединение с главными силами. Выезжаю на окраину села, вижу — горят наши два танка и бегущего ко мне навстречу командира батальона — капитана Бочковского с пистолетом в руке: «Я тебя пристрелю!» — закричал он, — «Ты пожег свои танки!» — «Это не я!» — закричал я в ответ. — «Я отдам тебя под суд трибунала!» — меняет он своё решение.

У меня на душе отлегло и можно теперь разобраться. Мой экипаж выскочил из машины, выскочил и командир второй самоходки. Все встали на мою защиту. Объясняли, что вели огонь осколочными снарядами и в совершенно другом направлении, вдоль села. А когда мы вели огонь вдоль улицы, видели, как пробегают в черной форме немцы. Тогда только я сообразил, что это очевидно немецкие экипажи, но командир батальона стоял на своем. Тут как раз подъезжает на танке командир 8-го корпуса. Узнав, в чем дело, почему приостановилось наступление. Мы приехали стыла, неизвестно откуда на соединение со своими. «Да, вот младший лейтенант со своим взводом — выехал на окраину». А когда разобрались, оказалось, что две самоходки, два «Фердинанда» по башню были закопаны. Командир корпуса разобрался. Они как раз и сожгли наши танки. И, если бы не мой взвод, они еще сожгли бы кучу наших танков! А так они поняли, что у них в тылу наши танки, бросили свои и удрали.

Командир корпуса приказал записать эти танки на мой счет и спросил своего адъютанта, что у них есть — вот «Красная Звезда» — расцеловал меня и наградил орденом Красной Звезды! Вот как бывало на фронте:

«Я тебя расстреляю! Отдам под суд трибунала!» И, наконец — высокая награда! Совершенно нежданная — это вместо сгоревшей в Корсунь-Шевченковском котле, совершенно «законная». Через минут десять наступление продолжилось и мы пошли вперед. Заскакиваем в какой-то сад, пушка немецкого танка развернута вдоль шоссе, по которому мы должны были идти. Это танк уже разворачивает пушку в нашем направлении. Я наводчику кричу: «Видишь?» — а он отвечает, — «Вижу». «Прицел «О» — огонь!»

Через 20 минут, в Пшеворске мой экипаж сжег еще танк. Еще минут через 30, двигаясь по шоссе в направлении города Ярослав, были обстреляны из засады. Снаряд попал в моторное отделение. Самоходка вспыхнула, но, как и в первый раз, экипаж остался невредим. Это фрицу не понравилось, и по нам открыли огонь из пулемета. Там мне и «прошили» левое плечо. Рана пустяковая, кость не задета. Буквально через 10 суток я снова был в строю. Получил новую СУ и вперед к Висле. Это было второе ранение и второй раз «удачно» горел.

А отцу писал: «Не придумали фашисты ни снаряда, ни пули, чтобы меня уничтожить! Это было летом 1944 года, я уже лейтенант. Полк «выдохся», осталось только 2 самоходки. Второй экипаж — это лейтенанта Оськина. Он старше меня, ему и командовать. Там немцы единичными своими «мессерами» и «фокке-вульфами» бомбили нас. Наши 37-миллиметровые зенитки не дали возможности прицельно нанести свой удар. Саперы на военном пароме переправили нас на западный берег Вислы. Мы совершили небольшой марш. Сандомир остался где-то справа. Оборону заняли в балке 200 метров друг от друга, завалили самоходки снопами — замаскировались. Впереди окопались наши пехотинцы, примерно в 100 метрах, не больше. Только-только заняли огневые позиции, от пехоты сигнал: «танки!»

Из-за гребня появляется сначала антенна: «Наводчик, видишь?» — «Вижу!» А вот и корпус. — Бронебойным заряжай! Прицел «1»! В середину! Огонь! — Было видно, как снаряд рикошетировал, значит — «Королевский!» — Еще! Огонь! — Танк вспыхнул!

— Орудие влево, танк видишь?!

— Вижу!

— Расторопнее, под башню: Огонь! — Этот вспыхнул сразу! И, что такое?!

Танки, как внезапно появились, так внезапно стали скрываться за гребнем! Это наши «Илы», на бреющем полете стали волна за волной «кромсать» немецкие танки!

Лейтенант Оськин успел сжечь три, награжден орденом Отечественной войны 1-й степени, я только два и награжден «Звездой»! Немцы выдвинулись, мы их уничтожили, а остальные за бугор спрятались. Нам их не видно и они ведут огонь через наши головы, неизвестно куда. Так они и не обнаружили нас, не знали, откуда их бьют. Пехота наша — молодцы. Они окопались, а когда танки появились, они сообщили нам. Мы уже подготовились к встрече с ними. А «Илы» наносили свои удары.

В результате чего немцы прекратили свои атаки. Сандомирский плацдарм отстояли. Нас вывели на «отдых», на переформировку и учебу. На подходе 45-й год. Готовимся освобождать Польшу. Встречаем Новый, Победный 1945 год. Почти мирная обстановка. Мы в землянке, в той самой — в «3 наката», посредине — пенек, на нем огарок свечи, у фрица «прошенный». Мы сидим вокруг плотным кольцом, плотно прижавшись к плечу плечом, готовые за друга, «хоть в огонь, хоть в воду, хоть к черту на рога!», и поем:

«Горит свечи огарочек, гремит недальний бой,

Налей дружок по чарочке, по нашей — фронтовой…

Иголки осыпаются, где елочки стоят.

Который год красавицы гуляют без ребят…

Без нас девчатам кажется, что звезды не горят…

Без нас девчатам кажется, что месяц сажей мажется, а звезды не горят».

Слушаем Москву, голос Левитана, Куранты бьют 12, Новый Год наступил, мы встаем и грянули нашенскую «застольную».

Встанем и чокнемся кружками стоя мы,

Вспомним друзей боевых!

Выпьем за мужество, павших героям,

Выпьем за встречу живых!

Пусть пожеланием тост наш кончается: «Кончить с врагом поскорей!» Тост наш за Родину! Тост наш за Сталина! Тост наш за Знамя Победы! Пой, Друг, и пей до дна!

Лучше сражается, тот, кто старается, тот, кто поет веселей!!!

А 14 января 45-го года, раньше на неделю, по просьбе Уинстона Черчилля мы перешли в наступление. Помогли союзничкам. Наступление развивалось стремительно. Через 3 дня, в ночном бою, в польском городке Згеж, я своим взводом СУ, с двумя отделениями автоматчиков на броне разгромил штабную колонну врага на БТР усиленную артиллерией. Взяли генерала, захватили штабные документы, оперативные карты. На них, как на ладони, было все расшифровано о противнике: где, какие рубежи обороны, опорные пункты, резервы и их применение, особенно важно и четко был обозначен Мезерицкий укреп район, т. к. по плану операции на нем мы должны были остановиться. Но, после получения этих важных сведений, план наступления 1-й Гв. ТА был скорректирован и армия продолжила наступление. Освободили столицу Польши город Варшаву. При освобождении городов Кутно и Гнезин, сжег еще 2 танка.

2 февраля мы уже овладели Кюстринским плацдармом на реке Одер. За 2 недели наступления мы с боями преодолели около 600 км! Такого темпа наступлений, в среднем по 43 км в сутки, не знала ни одна армия мира. В конце февраля проходило награждение. Мой командир СУ № 2, мои механик и наводчик были награждены орденами Боевого Красного Знамени. Заряжающий получил орден Отечественной войны I степени, а я остался без награды! Что такое? В чем дело? Как это бывает? «Иван кивает на Петра, а Петр кивает на Ивана». Оказывается, разгром немецкой штабной колонны и захват оперативных документов и карт, коренным образом повлиял на ход наступления, что было оценено, как представление меня к высокому званию Герой Советского Союза! А кто должен написать и оформить представление? В суматохе сражений не разобрались. «А поезд ушел»!

Хоть командир полка, майор Фадеев, послал «вдогонку», но там где-то, кто-то «замотал». Это было 1-е представление. А 2-е было уже за Берлин! Сейчас обидно, а тогда — жив остался и больше ничего не надо. Но до Берлина было еще далеко! Немцы в северной Померании сосредоточили сильный танковый «кулак», с замыслом нанести удар в юго-восточном направлении, отрезать, окружить 1-й Гв. ТА и уничтожить! Этот план был раскрыт, мы развернулись под 90 градусов и нанесли удар на север. 1 марта 45-го года, через неделю мы уже мыли сапоги в Балтийском море! А танковый «кулак» был разгромлен! Как сейчас легко все это вспоминать, а тогда… Передохнули и снова в бой!

3-й Белорусский фронт никак не мог овладеть мощно укрепленным Кенигсбергом. Надо помочь. Еще раз разворачиваемся под 90 градусов, теперь на восток, наступая вдоль побережья Балтийского моря, идем на соединение с 3-м Белорусским фронтом, громим Гдынскую группировку немцев, ускорили штурм Кенигсберга. Здесь мне удалось сжечь еще один танк врага.

Далее, мы возвращаемся на Кюстринский плацдарм. Передвигаемся на «Студебеккерах» и готовимся к последнему штурму — штурму Берлина.

Командир полка повышает меня в должности. Теперь я командир батареи СУ-100!!! Корпус тот же, а орудие 100 мм. Заряжающего надо богатыря!

16 апреля ринулись в бой. На Зееловских высотах встретили упорное сопротивление. Мы у подножия, у врага, как на ладони. Мне удалось обнаружить и уничтожить 2 танка.

В Берлине берега рек немцы превратили в контрэскарпы. То есть залезть на противоположный берег было совершенно невозможно. Реку Шпрее не преодолеть. Все мосты были взорваны и единственный мост оставался — железнодорожный. Моя батарея по нему и переправлялась, конечно, под прикрытием танков и пехоты. Предварительно саперы все разведывали — не заминировано ли. В общем, по этому мосту мы переправились на западный берег и стали наступать между домами.

Если встречалась какая-нибудь преграда — насыпь, их делало местное население чтобы затормозить наше движение. Пару снарядов фугасных дали по этой насыпи, проход проделали и пошли вперед.

20 апреля, в пригороде Берлина, в кустах, слева от дороги, стоит в засаде танк. Немцы оставили его для прикрытия перекрестка. Командую: «Батарея, бронебойным, прицел «0», возвышение «0», 15 градусов влево, 2 снаряда беглым — огонь!» Немецкий экипаж не выдержал, бежал из танка. Это доложили разведчики. Осталось выйти из-за маски кустов — и в упор расстрелять «Пантеру». И без потерь продолжили наступление. 23 апреля на рассвете, словно немцы хотели проверить — не спим ли мы, выехали из-за угла дома на улицу нахально. Механик увидел первым и крикнул: «Впереди танк!» Сон как рукой сняло! И вот она танковая дуэль! Командую: «Бронебойным, под обрез, в середину — огонь!». Осталось только уточнить наводку, т. к. прицел уже стоял — «П» — постоянный. Наводчик работал, но и фрицы не дремали. Они тоже уточняли наводку своего орудия. Как медленно тянулось время! А прошло-то всего секунд 5. Наконец, наводчик нажал на гашетку! Прогремел оглушительный выстрел. Орудие 100 мм. в замкнутом пространстве, среди домов, и такое впечатление, будто в нашу машину ударили. Я четко видел, что он не успел. «Молодец Лёня, а ну, еще!» Второй прогремел, как музыка!

Путь открыт, мы вырвались из «каменного мешка» этого пригорода.

И вот, 25 числа, вышли на открытое место и, казалось, ничего особенного это место не предвещало. Внезапно, на опушке леса фашистский снаряд «прошил» танк тезки Аркашки. Был он на голову меня выше, богатырь, на груди тельняшка и на два года старше меня. В дружеской борьбе всегда выходил победителем.

Вижу, он с танка спрыгнул, вокруг пули свищут, мины, снаряды. Сам, как живой факел! Я знал, если сейчас упадет — не поднимется и сгорит заживо, пропадет! Отсчет времени на секунды шел. Заорал дико: «Не смей падать, ко мне бегом!» И вот, он несется, а пламя полощет, клокочет, будто живьем сожрать хочет! И это не кино, на глазах, наяву, такую жуть никогда не забудешь! Наконец, сошлись. И вот тут, с разбегу, что было сил я толкаю его, он падает. Так в первый раз я его повалил!

Ни секунды не мешкая, бросился в схватку с огнем, навалился всем телом, прижал — огонь отступил, угас. На этом можно ставить точку и кончать сказ. Тезку на танк и в медсанбат. А перед нами — купол рейхстага, как маяк впереди. Вот куда сходились все наши пути! Сколько жизней положено, сколько бед позади. И мы не могли, не имели права до него не дойти! Еще один перекресток. Простреливается фланговым огнем. Один танк горит!

Происходит заминка. Чего ждем? «Ну, как проскочим, пробьемся?» — своих спросил. А в ответ тишина. И тут еще немец. Трассами пуль застрочил. Все думали об одном: «Как живыми остаться!» И… «С Победой вернуться домой!!!» Конец войны недалек, но молох войны не разбирается и жесток. «Ну, что, ребята? Два раза не умирать!! А приказ — есть приказ и надо его выполнять». Мотор взревел. Танк с места рванул и понёсся стрелой. Да так, что из-под гусениц сноп искр по мостовой. И вот он спасительный угол-дома, но в этот миг удар в спину. В танке глухо, гарь и дым… Снаряд в моторное отделение угодил! «Ребята, живы?! К машине!!!» Сам сгоряча выскочил! И за углом свалился безжизненным кулем. Перегородку моторного отделения пробил большой осколок и меня под левую лопатку угостил. Ребята с рук в руки санитару меня передали… И этот медбрат быстро доставил меня в медсанбат. Какие были на фронте кудесники-хирурги-врачи. Осколок удалили, «дыру» залатали, да так, что уже через пару дней смог вставать. С трудом поднялся и побрел друга-тезку искать.

(Так встретились два фронтовых «брата» в покоях медсанбата). Он сидел в кресле, в затемненной отдельной палате с головы до пояса весь бинтами объятый.

В прорези бинта был виден отрешенный, тусклый взгляд — так встретил меня фронтовой мой брат. Обожженная половина тела вызывала адскую боль и температура 41–42 тут, хоть вой, хоть не вой. «Аркашка, дружище. Такой богатырь, балагур, весельчак — не смей сдаваться! Собери всю свою железную волю в кулак. Тезка, друг, держись, борись! У нас впереди еще целая жизнь!» И чтобы вы думали? Обгоревший как головня, выжил мой друг. А потом был День Победы. И еще много-много раз!

Тезка, в кругу друзей, повторял рассказ, как я его дважды от смертушки лютой спас.

Эпилог: Какая страшная картина — просто жуть! Танкист, объятый пламенем в пыли катается! А рядом танк пылает и горит — такое часто во сне мне повторяется… И я кричу: «Ведь это Тезка мой!!! Мой Друг! Спасенный мною под Берлином!!!» Я счастлив, он пришел домой!!! И как потом гордился своим сыном!!! Ведь это чудо, что «Тигр» немецкий не смог нам душу раскрошить И помешать в кругу Друзей по-молодецки до праздника Победы, в который раз дожить.

«Папа! Папка! Я живой! Теперь это — точно! Как горестно, что Лёвка не дожил!

А рана моя пустяковая и мы ждем, здесь в санбате, заключительную весть!

Берлин уже капитулировал! Радость переливает через край! Как бы Мама порадовалась!

Крепко обнимаю, твой Сын Аркадий».

Это письмо, написано 2 мая 1945 г.

Расскажите о своей учебе в Саратовском танковом училище.

Ну, что рассказать? Из всей учебы запомнился мне один эпизод. Когда мы на кухне чистили картошку, один товарищ ничего не делает, улегся спать. Фамилия у него была Твердохлеб. Подошел я к нему и говорю, что все работают, а ты нет, как же так? Ну, вышли мы с ним поговорить. А он, видимо, был боксер и как ударит меня. У меня лицо разбито, кровь потекла. Но, когда вернулись обратно, он стал работать вместе со всеми.

Аркадий Павлович, Вы воевали на самоходках СУ-85 и СУ-100, как Вы оцениваете эти машины?

СУ-85 и СУ-100 — это такие боевые машины, которые, по сути дела, являлись дополнением, причем, очень важным дополнением наших танковых войск, наших танков Т-34. СУ-85 имела 85-миллиметровое орудие и была готова бороться с «Фердинандами», «Тиграми», «Пантерами», а на танке Т-34 стояла 76-миллиметровая пушка и, естественно, она была слабее, чем 85-миллиметровая. Недостатком СУ-85 и СУ-100 было то, что стрелять они могли только вперед, а в сторону нет, зато была ниже на полметра. А что такое в бою цель, значительно ниже чем танк? Конечно, немцы в первую очередь били по танкам и били для того, чтобы уничтожить. А на СУ-85 и СУ-100 они обращали внимания меньше.

Как Вы оцениваете приборы наблюдения в этих самоходках?

Приборы стрельбы наблюдения ТШ-15 были замечательные, очень хороши сами по себе, они расширяли возможности видеть цель, уже не такой, какая она на самом деле, а в 4 раза больше, чем они есть. Это с одной стороны, а с другой стороны ТШ-15 очень часто выходил из строя. Каретка, на которой нанесены несколько шкал «бронебойный», «подкалиберный» и «осколочный», почему-то не очень прочно была закреплена. В результате, она падала что ли, а раз упала, значит, ее возможности никуда не годились. Кстати сказать, на моем ТШ-15, еще до боев, было такое. Мне заменили прибор наблюдения на новый и, в результате этого, я мог видеть немецкие танки с увеличением, гораздо лучше, чем без прибора. А, что касается немецких приборов наблюдения и наводки орудий — у них была отличная техника, даже может быть лучше, чем советская.

Для борьбы с огневыми точками и танками, какая наилучшая дистанция стрельбы была?

Наилучшей дистанцией является дальность прямого выстрела, которая для танков составляет 800 метров.

На этих восьмистах метрах 85-мм орудие бронебойным снарядом может стрелять на дальность прямого выстрела.

Это означает, что траектория полета снаряда не превышает высоты цели, т. е. высота цели будет в пределах 3 метров. Это дает возможность поставить прицел «8» и иметь траекторию полета снаряда в пределах 3 метров.

Эти условия очень хорошо использовалось нашими наводчиками, но у немцев появились более мощные танки, с более мощной броней. Нам стало просто необходимо стрелять уже не с 800 метров, а где-то метров с 400, с 300, и даже ближе. И, в связи с этим, дальность прямого выстрела 800 метров, прицел «8», не имел никакого значения. Нужно было менять этот прицел, с тем, чтобы можно было точнее бить по немецким целям. Но прицел «8» с наведением под обрез, дает возможность стрелять, зная, что траектория полета снаряда не поднимется выше 3 метров.

Аркадий Павлович, вы были командиром машины, что входило в Ваши обязанности?

Командир — это руководитель и экипажа и машины, которая вверена ему. И, кстати сказать, он расписывался за каждую машину. Подпись свою ставил, удостоверяющую, что она приведена в боевую готовность и готова вести огонь против немецких танков. Командир управлял и механиком-водителем, который вел машину через поле боя, и руководил наводчиком, заряжающим. Наводчик-это второе лицо, которое правильно наводило орудие на цель. В обязанности заряжающего было открыть затвор и дослать необходимый снаряд в его казенную часть. Он должен был или фугасным снарядом зарядить, если огонь ведется по цели, которая деревом или землей защищена. Дальше этот же осколочно-фугасный снаряд ценен тем, что если отвернуть верхний колпачок, он становится осколочным. Осколочным снарядом бьют по живой силе противника, которая вооружена стрелковым оружием. В бронебойном снаряде головка не играет никакой роли. Взрыватель стоит в донной части и взрывается с задержкой, после того как бронебойный снаряд проникнет в цель и внутри поражает экипаж. Поражает и моторно-силовую установку, если попадает в нее. И, наконец, последний — подкалиберный снаряд. Подкалиберных снарядов было всего пять в распоряжении командира, которые он берег, обычно, как зеницу ока. Так вот, подкалиберным снарядом мог наводчик бить так, как у него была специальная шкала — прямой наводкой. Прямой выстрел — 1500 метров. До 1500 метров настильная траектория не превышает высоты цели. Что собой представлял подкалиберный снаряд? Раз он подкалиберный, значит, он делан под калибр 85 или 100 миллиметровой пушки. Носовая часть у него очень мягкая, а в середине — сердечник, который мог пробивать немецкую броню. И, уже проникнув внутрь немецкого танка или какой-то бронированной цели, здесь поднимается высокая температура. И этой высокой температурой снаряд может зажечь танк. Может создать огромное количество осколков от брони, которые поражают экипаж, моторную установку, установку поворота танков и т. д.

Вы брали снарядов больше, чем было в боекомплекте?

А больше не дают. Да и возить негде было. Хотя можно было укладывать дополнительные снаряды на моторное отделение, положив их в снарядные ящики, но мы так не делали.

Кто считался наиболее важным в экипаже?

Ну, естественно — командир. Он отвечал за всех и за машину, и за экипаж. Он за все отвечал. И его команда, его приказ должен выполняться экипажем беспрекословно. Что и было во время войны. Приказ командира — закон для подчиненного.

Вам приходилось использовать какие-то особые приемы борьбы с немецкими танками, атаковать из засады?

Да, конечно, засада очень часто применялась. Если противник наступает, значит, засада — это очень милое дело. Хорошо, если есть достаточно времени, чтобы отрыть окоп для самоходки. Загнал самоходку в этот окоп, и только орудие над бруствером может возвышаться.

Как воевали в городах?

Вот в Берлине воевали — что уж проще, но обычно города обходили. Скажем, Житомир, обошли стороной где-то, а вот Киев брали в лоб. В Житомир сначала сунулись и заняли его на плечах у немцев, а потом немцы применили свою технику. Наши тогда перепились и были вынуждены бежать до Фастова и только в Фастове опомнились — что делаем?! Надо же, в конечном счете, остановить где-то немца. И остановили, встав в оборону. В обороне, как известно, соотношение потерь обороняющихся и наступающих войск один к трем. А во второй раз, когда сунулись в Житомир, он был укреплен очень сильно, и нам пришлось его обходить. Обошли — и прекрасно. Немцы, чтобы не попасть в окружение, естественно оставили этот Житомир и наша пехота легко заняла его.

А вот в Берлине, как только появился «фаустник», разворачивается туда орудие, если могут достать и залпом как дадут. Немецкий дом загорается, естественно. «Фаустник» естественно не будет сидеть там, где бьют, конечно, он покидает свое укромное местечко, с тем, чтобы уже в другом доме занять новую позицию.

Вот улица, обычно идут в два ряда левый, правый. Левый бьет по правой стороне, правый — по левой, чтобы лучше достать.

Как, Вы, считаете, фаустпатрон был эффективным оружием против наших танков?

Фаустпатрон был замечательное средство, которое было придумано немцами. Единственный недостаток, что он бил всего лишь на 75 метров, но уж если попадет в танк, то обязательно его пробьет, а если в ходовую часть попадет, то ходовую часть испортит, что не сможет двигаться танк. Если сверху фаустпатрон кинет, хоть прицельная дальность была не значительная, но сверху видно все — как говорят летчики и попадали, естественно пробивали. Там броня 20 см, не больше. Пробивали, уничтожали экипаж, и моторную установку. Так, что фаустпатрон было очень хорошее, действенное оружие.

Естественно самоходки ломались. Что чаще ломалось и приходилось ли Вам их чинить?

Вот у самоходок наших было с ходовой частью очень неприятно. Она состояла из двух частей и эти болты, которые скрепляли эти катки, имели возможность открутиться, в результате этого опорный каток уже не годился для движения. И нужно было обязательно вылезать, брать ключ, для того, чтобы подкрутить эти болты и соединить эти две половинки. Это одно положение. Второе положение — если развернуть машину, а она очень легко разворачивалась направо и налево, резко, то земля попадает под гусеницу. Раз под гусеницу попала, значит, натянула ее и, гусеницы лопались очень много, очень часто. И нужно было расстелить 72 трака новой гусеницы. Но, в процессе работы пальцы, которые скрепляли траки, срабатывались и превращались в конечном итоге в коленчатый вал. Та проушина, которая держала трак, выедала определенную часть пальца, и напротив нее был трак, который дальше работал — с гребнем и, они заставляли вытягивать гусеницу.

Кто для Вас был самым сильным и опасным противником?

Конкретно сказать, едва ли скажешь, кто был самым главным противником, естественно — Гитлер, который занимал определенную должность, определенную роль и, главным врагом мы считали, конечно, Гитлера. Но, наряду с Гитлером, была и мелкая сошка. На фронте конкретно главным противником был немецкий солдат. А в последние годы, дни войны — немецкий солдат, вооруженный фаустпатроном. А так танки, конечно танки являлись нашим противником. Мы их били — били и никак не выбили. И так они доползли до Берлина. Кто был главным? Конечно, кто уничтожал нас и кого уничтожали мы.

Как было отработано взаимодействие с пехотой, авиацией, артиллерией?

Взаимодействие конечно помогало. Очень здорово помогало. Хотя бы взять Сандомирский плацдарм. Ведь мы вышли туда на Сандомирский плацдарм уже обескровленные. Две самоходки у нас осталось из полка. Мы могли только определенный участок контролировать. Вот хорошо, что на нас пошли танки. Мы уничтожили их несколько и остановили продвижение. А, если бы они пошли несколько правее или левее, на сам Сандомир скажем. Но наша авиация! «Илы» шли волна за волной, волна за волной, уничтожали немецкие танки. Это здорово. Вот взаимодействие нас с нашими союзниками — авиацией. Или взаимодействие с нашей пехотой. Куда пехота может пойти без прикрытия танкового, самоходной артиллерией, конечно — никуда.

Только благодаря взаимодействию между пехотой и танками, самоходной артиллерией они имели возможность продвигаться вперед и решать свои задачи. Короче говоря, без поддержки артиллерийской, пулеметной — какой угодно, пехота ничего не могла сделать.

Расскажите об удобстве рабочих мест в самоходке.

Ну, что — механик-водитель на своем месте, за рычагами, наводчик тоже на своем месте — у прицела, заряжающий у своих снарядов. Для командира была установлена специальная башенка, которая вращалась. Командир через ТПУ — танковое переговорное устройство и управляет экипажем.

Зимний камуфляж применяли в вашем полку?

Нет. Да, если и применяли, то он быстро смывался, слезал.

Насколько эффективна была немецкая авиация?

Когда я вступил в бои, немецкая авиация уже потеряла свой вес, который она имела в 41, 42, 43-м году. В 44-м году немецкая авиация благодаря нашим самолетам Ла-5 и штурмовикам нашим — «Илам», уже меньше имела значения во время боев, нежели раньше. Короче, немецкая авиация могла действовать только тогда, когда не было нашей авиации. Как только появлялась наша авиация, наши «Истребки», немецкая авиация господствовала меньше.

Где Вы получали свои машины?

Прямо на фронте. К нам прибывали уже готовые СУ-85. На Висленский, Сандомирский плацдарм, откуда мы должны были начинать свое наступление — там и получали. И в Дубно мы получали новую технику. А СУ-100 на Кюстринском плацдарме.

Вы совершали длительные марши на своих самоходках?

Очень большие марши на самоходках мы совершали от Шепетовки, до румынской границы и на румынской границе я сжег немецкий танк. Было дело. Так, что очень часто совершались марши. Затем, от румынской границы в Дубно. На самоходках туда пришли и на самоходках обратно ушли в Дубно. И с Дубно мы форсировали Буг, Сан.

Я со своим взводом разведки видел, как немецкие самолеты летели бомбить переправу нашу на Сане, ну, а мы же не знали, откуда нас могли ждать. Мы дали залп по этому зеленому хуторку польскому, ответа никакого не последовало, и мы бросились туда. Первая самоходка проскочила, там, где раньше ездили повозками на волах. Ну, а вторая самоходка, еле-еле пролезла, и мы вынуждены были тащить ее. Когда вытащили, оказались в саду польском. А в это время черешня созрела. И вот эту черешню мы ели горстями. Я удивляюсь, что за черешня, похожая на виноградные гроздья. А после нужно было куда-то выходить. Сунулись первой самоходкой, гусеницы работают, а движения нет.

Короче говоря, вытащили, и снова начали искать обход. И вот, нашли большую протоку метров пять, не больше. Над этой протокой был мостик кривой, выгнувший спину. Так вот эта дорожка привела нас в то самое село, которое должны были занять наши передовые части. Наши танкисты открыли огонь по этому селу, в связи с тем, что немцы сожгли два наших танка. А мы вдоль села открыли огонь. И видели, когда уже подъезжали примерно к середине села, как немцы перебегают. Но мы не придали этому значения. Поворачиваем налево, выходим, а тут командир батальона с пистолетом в руке мчится и кричит: «Ты пожег свои танки!» Выскочили экипаж и командир второй самоходки. А когда разобрались, поняли, что на окраине села закопаны были две немецкие самоходки в капонирах, только пушки видны. Но, когда они услышали, что сзади них тоже началась стрельба, они побросали свои самоходки и убежали.

А после подъехал командир. Смотрит, что закопаны две самоходки. Спрашивает: «Кто зашел с тыла?» — «Вот — Лепендин, со своим взводом». — «Наградить его».

И пошли мы на Ярослав, на юг. Помогая с фронта освободить этот город. И тут как раз с правого фланга по нашей самоходке ударили. Правда попали в моторное отделение. Самоходка загорелась, и мы вынуждены были оставить ее. А потом немцы из пулемета прошили мое левое плечо. В госпиталь я не ложился, а лечился прямо в медпункте части.

Аркадий Павлович, расскажите, за какой боевой эпизод Вы награждены медалью «За отвагу».

У меня висят на моем мундире две медали «За отвагу», две медали «За боевые заслуги», а по сути дела я получил только одну медаль «За отвагу», а вторая медаль моего брата. Медаль «За боевые заслуги», одну получил я, на законных основаниях, а другую Павел Васильевич Лепендин, то есть мой отец. А куда я их должен был поместить? Во всяком случае, я нашел более достойное место. Хотя, все-таки считаю, что я их повесил не правильно — присвоил медали брата и отцовскую. Тем более что медалям я не придавал особого значения. Раньше, после войны я писал, чем награжден: орденом Красного Знамени, двумя орденами Красной Звезды — это все боевые награды. Орден Отечественной войны I степени — я получил, когда праздновали пятидесятилетие Победы над фашистской Германией. А медалями — общим счетом, что награжден шестью медалями: медалью «За отвагу», «За боевые заслуги», «За Киев», «Варшаву», «За Берлин», «За Победу над Германией».

Какая самая дорогая награда?

Конечно, орден Боевого Красного Знамени. Этим орденом я награжден за Берлин.

На недавнем офицерском совещании нашего районного военкомата я узнал, что награжден этим орденом в боях только один А.П. Лепендин.

Но этому не придал никакого значения ни военкомат, ни Совет ветеранов Ленинского района.

Как Вы встретили День Победы?

А мы в День Победы в палате. Ночью озарилась палата. Думали, что началась война при встрече с англичанами, а потом услышали вдали — Победа!!! — И пару дней я пролежал в медсанбате, вышел, весь рейхстаг исписан — не было места, но где-то нашел, залез и тоже расписался.

Расскажите о Ваших сослуживцах.

Майор Фадеев — командир 400 Гв.. полка, ему как раз за Берлин и присвоили «Героя». Он командовал полком во время Берлинской операции. Его прислали вместо нашего командира полка полковника Хватова, фамилия соответствует его характеру. Хватов погиб, где-то в начале февраля, перед Мезерицким укрепрайоном он как раз погиб, во время нашего наступления на одной из переправ. Точно, где он сидел, точно в это место ударила болванка немецкая. Вот и прислали нам майора Фадеева. Во время форсирования Буга и Сана, когда я командовал взводом, был командиром батареи Цымбал. Как звали — не помню.

Были два моих друга Аркадий Высоцкий и Сашка Соловьев командиры батарей, так дружба и завязалась. И тот и другой уже умерли. Александр жил в Москве на Садовом кольце, над таким огромным магазином «Людмила», на седьмом этаже. А Аркашка жил на Капельском переулке дом 4, квартира 78. Мы все время с ними встречались после войны.

Интервью: Владислав Сидоров.

Лит. Обработка: Владислав Сидоров