«Томление о Тямпе», или утомление от тяп-ляпа

Поэзия, должно быть, состоит

в отсутствии отчётливой границы.

Иосиф Бродский[83]

…и публике срамное место

казать навроде манифеста.

Алексей Цветков[84]

Константин К. Кузьминский.

«Стансы к Лангусте или Томление о Тямпе». Полуподвал. Брайтон-Бич 1989, 93 стр.

Константину Кузьминскому почти полвека и стихов он написал множество, судя хотя бы по тому, что все стихи, собранные в рецензируемой книге, взяты из нескольких неопубликованных книг.

Но только в этом, 1989-ом году Кузьминский издал свою первую книжку стихов. Возможность издать свой сборник была у него давно, но Кузьминский занимался другими: издавал друзей-поэтов, писал о них статьи, иногда восторгался, но в основном хаял, не забывая однако же перепевать одни и те же факты из собственной биографии.

В своей девятитомной Антологии Современной Русской Поэзии Голубой Лагуны Кузьминский там и сям, к месту и не к месту, вставлял свои стихи, избегая из не присущей ему скромности помещать себя в отдельную главу, как он это делал с каждым поэтом.

В публикации других крылся не столько альтруизм Кузьминского, сколько точное понимание того, что только своим поэтическим талантом он не сможет вызвать интерес. А сделав ставку сразу на всех известных ему поэтов, то есть напечатав всех без разбора, как он это и сделал в Антологии, хоть один да станет знаменитым, и тогда имя составителя и комментатора неизбежно запомнится.

Но вот, наконец, Кузьминский собрался духом и издал первую книгу своих стихотворений и поэм 1986–1988 годов. Но тут же он добавляет «и протчее разных лет». Так что там есть стихи 68 года и 79. А значит, можно полагать, что он выбрал лучшее из своего поэтического наследия или, во всяком случае, самое характерное.

Человека встречают по одёжке, а книгу по обложке. На её лицевой стороне изображено некое насекомое и пьяными буквами набрано название. Первая мысль, которая пришла мне в голову, что произошло кафкианское превращение Кузьминского в таракана: но взглянув на заднюю сторону обложки я опознал те же знакомые черты, весьма уже расплывшиеся, но в том же полулежаче-полунагом состоянии.

Одна из целей жизни Кузьминского – разить людей своей наготой. Непосвящённый читатель может подумать, что ему есть чем похвастаться. Но, увы, на обложке красуется Кузьминский с дряблой старушечьей грудью, но зато с пистолетом в руке и словом «Анархия», намалёванном на стене позади него. Что ж, все поэты любят выкобениваться, изгиляться, выпендриваться, но в литературе они остаются не благодаря фокусам, которые они вытворяют, а из-за своего поэтического таланта, если таковой у них имелся. Маяковский, например, шокировал слабонервных жёлтой кофтой, Есенин носил морковку вместо платка в нагрудном кармашке пиджака. У Кузьминского же своя торговая марка – он кажет невзыскательным зрителям свои телеса. Как говорится – «на здоровье». Но посмотрим, что за поэт Кузьминский:

Книга открывается следующим стихотворением 1968 года:

Локуста упала на ложе Прокруста

в зубах у Локусты торчала лангуста

и было ей тошно и было ей грустно

лежать одиноко на ложе Прокруста

как жало, вонзилось желанье Прокруста

Локуста дрожала, но было ей пусто

Локуста визжала: «Прокисла капуста!

Невкусно, невкусно, невкусно, невкусно!»

Это стихотворение обладает одним неоспоримым достоинством – оно короткое. Остальные стихотворения, увы, уже не радуют читателя такой лапидарной идеей и незамысловатой формой.

Последующие четыре страницы Кузьминский заполняет фразами из Дюма, которые представляются поэту сексуально двусмысленными. Но чтобы избавиться от двусмысленности он вставляет две своих строчки, где с помощью мата растолковывает всё раз и навсегда. Какое отношение это имеет к поэзии – одному Кузьминскому известно.

Но вот наступает пора для собственного творчества, причём зрелого, помеченного 1980 годом. Вот образчик:

красотка ах!

любовь в штанах

прощайте мадемуазель

поручик перезаряжает маузер.

Так, читая страницу за страницей, приходишь к выводу, что наивысшее достижение поэзии Кузьминского – это удачный каламбур. В основном каламбуры встречаются в названиях стихотворений: Шерше la Круч в поэме о Шершеневиче, писанной под Кручёных, или Трупик Раком из Г. М., обыгрывая название Тропик Рака Генри Миллера.

Появляются каламбуры и в стихотворных строчках:

синагога имени ван-гога…

…без вдохновения я сдохну

или такой «перл» о кораллах:

и рост его отнюдь не карлы

который клары крал кораллы

напротив, пыл огромен ОН

и к НЮ имел сплошное НО.

Но за редким исключением, когда получается каламбур, в остальном подавляет безмерная нудность вроде:

Поляна снов

полина явь

полётом сов

она полна

неясыть сыч

к подине ключ

усы усы

люблю люблю

и далее:

и на клею

ея ю-ю

ея клюю

ея люблю…

Все стихи Кузьминского имеют пространные посвящения или являются посланиями кому-либо. Этот штрих лишь подтверждает болезненный страх Кузьминского оказаться лицом к лицу с собой, что необходимо для каждого человека, а тем более поэта. Убегая от себя, Кузьминский спасается компиляцией (Хлебников, Кручёных и пр.) и литературными реминисценциями. Чувствуя свою поэтическую немощь, Кузьминский тем не менее жаждет самоутвердиться. И делает он это за счёт других. Как животные отмечают свою территорию, мочась и испражняясь на её пограничных местах, так Кузьминский обозначает собственную особу, «лая на слонов» и на всех тех, кто почему-то неугоден его персоне. Он сквернословит в рифму и не в рифму на Солженицына, Козловского, Лимонова, Камянову, Толстого, Генделева, Каганскую, И. Зунделевич, И. Бродского, Шарымову, Никонову, Довлатова, Армалинского и других.

Тот факт, что только теперь Кузьминский издал свою первую книгу стихов, говорит вовсе не о его требовательности к своему творчеству. Высшее проявление поэтического вкуса Кузьминского до сих пор проявлялась именно в том, что он воздерживался от публикования книги своих стихов. Хоть в этом он был поэт. После издания книги весь поэтический ореол Кузьминского окончательно развеялся и перед нами предстал обыкновенный шкодливый, неряшливый юродивый.

Нечто подобное случилось и с его фаворитами – Ленинградскими поэтами Ширали, Охапкиным и многими другими, чью «гениальность» Кузьминский пел на страницах своей Антологии и где придётся. Но чуть они вылезли из романтического подполья на свет Божий, как сразу обнаружилась их поэтическая заурядность.

Самой своей большой поэтической заслугой, которой Кузьминский хвалится при всяком удобном и неудобном случае, является то, что когда-то в древности он якобы внёс поправку в какую-то строчку Иосифа Бродского, и которую тот якобы принял. Эта акция так возросла в цене после присуждения Бродскому Нобелевской премии, что Кузьминский явно почувствовал себя миллионером от поэзии и издал собственную книжку.

На обороте титульного листа после значка © напечатано: «1989 г. Папы Римского». Не оттого ли Кузьминский игриво приписал копирайт Папе Римскому, что он всегда претендовал на роль Папы в современной русской поэзии, или оттого, что нынешний Папа Римский в начале своей карьеры пописывал нечто заурядное, как и Кузьминский?

1990