Дуче

Генерал армии южан Роберт Ли однажды сказал: «Хорошо, что война так ужасна. Иначе мы могли бы полюбить её». Видимо, именно это должно было случиться с Бенито Муссолини, когда он в 1914 году порвал с соратниками по социалистической партии, отказался от принципов пацифизма, поддерживавшихся ею, и сделался ярым националистом и проповедником вступления Италии в войну.[671] Аргументы, приводимые им в «Автобиографии» — «над Францией нависла угроза, а это означало угрозу для свободы во всей Европе», — звучат неубедительно. Он просто «полюбил войну», и, даже хлебнув её ужасов в обледеневших окопах и получив два десятка осколочных ранений, оставался верен этой любви до конца жизни.

Его страсть к дуэлям тоже была проявлением его принадлежности к касте воинов, к кшатриям. Также его сочувственное восхищение действиями поэта д’Аннунцио, захватившего хорватский город Фиуме, показывает, как рано он начал мечтать о военном расширении Италии, о превращении её в империю — наследницу славы Древнего Рима. Сделавшись диктатором, он в 1923 году, под раздутым предлогом, временно оккупировал греческий остров Корфу. Чуть ли не половина бюджета страны шла на перевооружение, парады и военные учения сделались любимым времяпрепровождением дуче. Массу времени он уделял пошиву мундиров для своих появлений на публике.

С начала 1930-х авторитет Италии в вопросах европейской политики начинает играть заметную роль. В 1934 году возникла угроза аннексии Австрии Германией, и несколько итальянских дивизий были придвинуты к границе, чтобы воспрепятствовать этому.[672] А в следующем году итальянская армия втроглась в последнее независимое государство Африки — Абиссинию, — и в мае 1936 маршал Бадольо вступил в столицу — Аддис Абебу. Страна была включена в растущую империю. Лига Наций выразила решительный протест, но итальянцы в большинстве своём ликовали и устраивали своему вождю торжества и парады по случаю победы.[673]

Когда в 1936 началась гражданская война в Испании, Муссолини решительно принял сторону Франко. У того были трудности с переправкой войск из Марокко на Пиренейский полуостров, и Италия предоставила ему транспортные самолёты для этой цели. Боевые самолёты итальянского производства тоже вскоре начали принимать участие в боях. Корпус из семидесяти тысяч итальянских добровольцев влился в армию Франко.[674]

С 1937 года начинается быстрое сближение с гитлеровской Германией. Оба диктатора наносят дружеские визиты друг другу, координируют свои ходы во внешней политике. Теперь Муссолини уже не возражает против присоединения Австрии к Германии. Летом 1938 года в Италии вступают в силу антиеврейские законы по образцу немецких. Были запрещены браки между евреями и итальянцами. Евреям запрещалось занимать посты в правительственных учреждениях, школах, судах, открывать новые магазины. Если они приехали в Италию из других стран недавно, они подлежали высылке.[675]

Италия была приглашена принять участие в Мюнхенской конференции, созванной для разрешения чехословацкого кризиса (сентябрь, 1938). Муссолини, используя своё неплохое знание немецкого, английского, французского, курсировал между делегатами, часто принимая на себя роль арбитра. Впоследствии это дало ему основания объявлять: «Я спас Европу от войны».[676] Уместно вспомнить, что эту роль также приписывал себе британский премьер-министр Чемберлен. Но также не следует забывать, что все эти «миротворцы» с самого начала поддались шантажу и угрозам Гитлера и не допустили на конференцию самих чехов — делили их страну без их участия.

Итальянцы благославляли своего дуче, но он — впервые в жизни — не радовался народной поддержке. Как же так? Он неустанно зовёт народ на подвиги по расширению империи, а люди приветствуют достижение мира? «Мне не достаёт настоящего материала, — жаловался Муссолини. — Микельанджело нуждался в прочном мраморе, чтобы высекать из него статуи. Если бы в его распоряжении была только глина, то он не произвёл бы на свет ничего, кроме горшков. Народ, который на протяжении шестнадцати столетий был только наковальней, не может за несколько лет превратиться в молот… Это стадо баранов, превращённое искусством в бесхребетное существо…».[677]

Для поднятия воинского духа в стране Муссолини весной 1939 года осуществил завоевание Албании. Но даже армейское командование не относилось с сочувствием к его военным эскападам. Генералы слишком хорошо знали, насколько Италия не готова к серьёзной войне. Её экономические успехи были в огромной степени пропагандным мифом. «В артиллерии на вооружении находились орудия, применявшиеся ещё в 1918 году; так называемые механизированные дивизии испытывали такую нехватку автомобилей, что для парадов одалживали их у полиции… Военно-воздушные силы тоже находились в жалком состоянии, так же как и военно-морской флот… Сам Муссолини в конце лета 1939 года должен был признать, что из семидесяти дивизий, числящихся в итальянской армии, только десять пригодны для ведения военных операций».[678]

Именно в таком состоянии застало Италию начало Второй мировой войны. Многие в стране считали, что лучше всего было бы последовать примеру Франко и сохранять нейтралитет. Но мог ли человек с характером Муссолини сделать такой выбор? Всё детство он был драчуном, в юности стал революционером, потом — солдатом, потом — бунтарём. Параллельно с этим — безудержным дуэлянтом. Драка, схватка, «упоение боем» были его природой, сутью его бытия. Даже его отношения с женщинами, как мы видели, включали элементы безжалостной схватки. Даже те, кто покушался на его жизнь, казались ему нормальной частью жизненного процесса — у него не было к ним ненависти, он даже не каждого казнил. Так мог ли он остаться в стороне от того гигантского побоища, которое разгоралось в мире совсем близко от него?

И всё же он колебался почти целый год. Однако ошеломительные успехи Германии в войне на континенте, видимо, не только разбудили военный азарт прирождённого кшатрия, но и предопределили выбор союзника. 10 июня 1940 года Италия, имевшая пакт о союзных отношениях с Германией, объявила войну Франции — уже практически разбитой — и Великобританиии — всё ещё грозной повелительнице всей акватории Средиземного моря.

В роли главнокомандующего дуче оказался перед многими трудностями, на большинство которых он предпочитал закрывать глаза. Ни армия, ни народ не хотели воевать с сильными противниками. Индустрия не могла обеспечить вооружённые силы новой техникой в достаточных количествах. Снабжение бензином едва покрывало нужды мирного времени. Сельское хозяйство за 18 лет диктатуры оказалось невозможно поднять до уровня достаточного для нужд государства, просто размахивая в поле косой, большую часть продовольствия в конце 1930-х всё ещё приходилось импортировать. Выбранный союзник проводил свою политику мало считаясь с партнёром, часто оповещал его о своих ходах задним числом.

Первые серьёзные военные действия начались в Северной Африке в конце лета 1940 года. Муссолини приказал маршалу Родолфо Грациани начать наступление из Ливии на британские войска в Египте. Весь итальянский генералитет был против этой операции. Проблема была в том, что дуче и его генералы совершенно по-разному представляли себе соотношение сил. Муссолина так радовался любым хорошим вестям с фронта и приходил в такую ярость от плохих, что многие из его министров стали скрывать от него правду, докладывая только о положительных моментах, ещё и сильно приукрашивая их. Например, они уверили его, что потенциал британского флота в Средиземном море ослаблен на 50 %. На самом же деле английские корабли и самолёты продолжали эффективно топить итальянские транспортные суда, пытавшиеся доставлять военное снаряжение и другие грузы в Африку.[679]

На заседании совета министров Муссолини пригрозил маршалу Грациани отставкой, если он через неделю не начнёт наступление на Египет. Тот подчинился. 13 сентября шесть пехотных дивизий и восемь танковых батальонов двинулись вперёд. Им удалось отвоевать 60 миль, и дуче ликовал. Но очень скоро контрнаступление англичан заставило итаьлянцев перейти к обороне. Их положение всё ухудшалось, боеприпасы и продовольствие кончались, и в декабре англичане захватили столько пленных, что в пустыне их пришлось размещать на огороженных площадках размером в две сотни акров.[680]

Тем временем, осенью 1940 года Гитлер, не извещая своего союзника и не консультируясь с ним, внезапно оккупировал Румынию. Для него этот шаг был критически важным, он давал ему доступ к месторождениям нефти. Но Муссолини посчитал поведение фюрера оскорбительным и решил продемонстрировать независимость от него: без предупреждения напасть на Грецию. «Гитлер всегда ставил меня перед совершившимся фактом, — заявил дуче. — На этот раз я намерен отплатить ему той же монетой. Он узнает из газет, что я оккупировал Грецию. Таким образом будет восстановлено равновесие в наших отношениях.»[681]

Сортировка разведданных снова проходила по принципу «верить только самым оптимистичным». Сообщения о том, что Греция имеет под ружьём армию в 240 тысяч, отметались, на веру принимались версии, предполагавшие, что только 30 тысяч находятся в боевой готовности. В конце октября 1940 года итальянские войска вторглись в Грецию из Албании и встретили там такое упорное сопротивление, что вместо ожидаемой двухнедельной кампании были вскоре остановлены, а потом и отброшены, прижаты к морю.[682]

Гитлеру пришлось посылать большие контингенты войск на помощь своему зарвавшемуся союзнику. В Африку прибыл генерал Роммель, который сумел, с относительно небольшими силами, оттеснить англичан назад к границе Египта. В отличие от маршала Грациани, он всегда находился в своём танке во главе наступающих колонн.[683] В Грецию войска пришлось посылать через восставшую Югославию с боями. (Белград был взят 18 апреля 1941 года.) Эта непредвиденная операция отвлекла сотни тысяч солдат и заставила Гитлера отложить на шесть недель план «Барбаросса» — запланированное вторжение в Россию.[684]

О подготовке нападения на СССР Гитлер тоже не информировал дуче заранее. Тот узнал о случившемся лишь в ночь с 21 на 22 июня. И не смог удержаться от возгласа: «Ну всё, мы проиграли войну!». Тем не менее, он не посчитал возможным для себя порвать союз с Германией и выйти из войны. Своей волей, не советуясь с генералитетом, предложил Гитлеру послать в Россию итальянский экспедиционный корпус. Войска начали прибывать на восточный фронт в августе 1941 года, приняли участие в боях на Украине, а в следующем году корпус был использован германским командованием и в Сталинградской битве. В конечном итоге, число итальянцев, посланных в Россию, достигло 200 тысяч.[685]

И в Африке, и на Балканском полуострове, и в России итальянские подразделения, воевавшие в союзе с немцами, с ведома и согласия Муссолини переходили под стратегическое командование германского генштаба. Легко себе представить, чем это оборачивалось для них. Оказавшись в российских снегах без зимнего обмундирования, они вдобавок страдали от нехватки транспорта, продовольствия, топлива, медикаментов. В критических ситуациях немецкие генералы могли просто конфисковать всё это у них и передать своим солдатам, тоже находившимся в отчаянном положении.[686] Бедствия итальянской армии на Восточном фронте ярко отображены в фильме Витторио де Сика «Подсолнухи», с участием Софи Лорен и Марчелло Мастрояни (1970).

Весной 1943 года ужесточились бомбёжки итальянских городов авиацией союзников. Нехватка продовольствия и топлива дошла до такого уровня, что по Северной Италии прокатилась волна забастовок на оборонных заводах, организованная коммунистами. Солдаты, посланные подавлять их и охранять штрейхбрейкеров, братались с забастовщиками. Помощь от Германии углём и бензином резко сократилась, Восточный фронт был важнее. Требования выхода из войны делались всё громче. Генерал Витторио Амброзио решился бросить в лицо Муссолини: «Ты не найдёшь фашиста, который поддерживал бы тебя, ты остался в полном одиночестве».[687]

Высадка военного десанта союзников в Сицилии (июль, 1943) и последовавший захват её показали, что немцам придётся изыскивать где-то мощные подкрепления, если они хотят удержать Италию под своим контролем. Параллельно с массовыми выражениями народного протеста, в кругах королевского двора и генералитета зрел заговор, нацеленный на свержение дуче. К концу июля у заговорщиков всё было готово для решительных действий. В воскресенье 25 числа Муссолини явился на очередную аудиенцию к королю, что делалось дважды в неделю уже 20 лет.

— Ситуация в стране весьма тревожна, дорогой дуче, — сказал король. — Верховный совет фашистов выразил вам недоверие. На всех фронтах мы терпим поражения, народные волнения только усиливаются. Боюсь, у вас в стране не осталось ни одного друга, кроме меня.

Избалованный двадцатью годами абсолютной власти, Муссолини неосторожно промолвил:

— Если бы положение было, действительно, таким серьёзным, мне следовало бы подать прошение об отставке.

— И я его тут же принимаю, — поспешно сказал король.

— Поверьте, я приложу все усилия, чтобы обеспечить вашу личную безопасность.

Дальше всё пошло быстро по плану заговорщиков. Во дворе дуче вынудили сесть в подготовленную машину скорой помощи, новая охрана набилась вслед за ним. Уже темнело, когда фургон въехал в ворота казармы на окраине Рима. Утром следующего дня итальянцы узнали, что правительство сменилось, что во главе теперь стоит маршал Бадольо. Вслух он объявлял, что Италия останется верной союзу с Германией, но втайне отправил доверенного офицера в нейтральный Лиссабон, где тот вступил в контакт с британским послом и известил его, что новое правительство готово к переговорам о выходе страны из войны.[688]

О судьбе самого Муссолини население Италии долго ничего не знало. Заговорщики прятали его в удалённых районах, несколько раз тайно перевозили из одного места в другое. Но в первые же дни после переворота Гитлер принял твёрдое решение приложить усилия к спасению своего союзника. Среди офицеров СС, имевших опыт десантных операций, он выбрал капитана Отто Скорцени и в разговоре с глазу на глаз объявил ему:

— У меня есть для вас очень важное задание… Муссолини — мой друг и верный товарищ по оружию… Я не могу оставить без помощи величайшего сына Италии в этот трудный для него момент. Для меня дуче — воплощение древнего величия Рима. При новом правительстве Италия отречётся от нас. Я останусь верен своему старому союзнику и дорогому другу. Его нужно немедленно спасти.[689]

Операцию по вызволению Муссолини многие историки сравнивали по дерзости и успешности с освобождением израильских заложников в Энтеббе (1976). Было выяснено, что пленник содержался в высокогорном отеле на плато Гран-Соссо. Подниматься к нему надо было на фуникулёре. 12 сентября на узкую площадку за зданием вдруг один за другим стали бесшумно приземляться планеры с немецкими десантниками. Первым выскочил итальянский офицер в форме и, громко крича «не стрелять! Не стрелять!», побежал к дверям. Солдаты охраны и карабинеры были в растерянности. Трёхлетняя привычка относиться к немцам как к союзникам на какое-то время будто парализовала их. Бывший повелитель Италии был освобождён без единого выстрела и несколько дней спустя в Берлине пожимал руку своего спасителя.[690]

Война тянулась ещё почти два года, и теперь она полыхала на территории Италии. Северная половина страны была оккупирована немцами, и они оказывали упорное сопротивление войскам союзников, с боями продвигавшимся на север. С начала 1944 года стало набирать силу партизанское движение, руководимое по большей части коммунистами. Оно выражалось, главным образом, в актах террора, саботажа, убийствах немецких военных и фашистских лидеров. Немцы отвечали на это массовыми расстрелами заложников, что, конечно, вызывало волны ненависти к оккупантам. Взрыв бомбы, спрятанной в мусорной машине, остановившейся рядом с военным грузовиком, стоил жизни тридцати трём немецким солдатам. На следующий день 335 мирных итальянцев было расстреляно на Ардеатинской дороге и тут же зарыто в братской могиле.[691]

Эти страшные годы впоследствии были отображены во многих прославленных итальянских фильмах. Луиджи Коменчини снял фильм «Все по домам» (1960), отражающий судьбу итальянского офицера (актёр Альберто Сорди), которого переворот июля 1943 года заставляет переосмыслить свою судьбу и повернуть оружие против немцев. Фильм Роберто Росселлини «Рим открытый город» (1945) поражал сценами озверения людей во время войны. Этот фильм считается началом итальянского неореализма. Эпическая картина Бертолуччи «Двадцатый век» (1976, другое название — «1900»), конечно, не могла обойти стороной драму внутреннего раздора в стране, практически вылившегося в гражданскую войну (1943–1945).

Муссолини был поставлен немцами во главе марионеточного государства Социальная республика, созданного на территории Северной Италии. Его власть была ограничена множеством запретов, здоровье ухудшалось, уныние накатывало всё чаще. «Я ощущаю себя капитаном тонущего корабля: корабль гибнет на моих глазах, а я вцепился в маленький плотик среди бушующих волн, всецело во власти стихии».[692] Но стоило ему съездить в Германию и повидаться с Гитлером, как бодрость возвращалась к нему. Похоже, фюрер умел каким-то образом вселять надежду и оптимизм в своих сторонников. Неважно, что русские наступают с востока, что союзники высадились в Нормандии и приближаются к Парижу! Нет, ещё не всё потеряно, никаких переговоров о перемирии! Когда Муссолини показали испытания ракет ФАУ-1, он возликовал, уверовал, что это чудо-оружие перевернёт ход войны.

Иногда он спрашивал у кого-нибудь из близких, каким он предстанет в анналах истории. Что ж, ему не довелось сделаться великим завоевателем, не удалось возродить Римскую империю. Но в категориях племенной ментальности, свойственной касте кшатриев, он прожил «правильную» жизнь: неутомимо сражался с врагами, встречал смерть лицом к лицу много раз, не умер в собственной постели, а погиб изрешечённый пулями. Если бы он был из племени викингов, на пиру в залах Валгаллы, под взглядом бога Одина, его ждало бы почётное место за столом и чаша, всегда наполненная вином.