На уровне мировых стандартов 1880 года

Моя статья в журнале «Москва» о романе Б. Окуджавы «Путешествие дилетантов» вызвала множество читательских откликов. Я тогда же написал их обзор, но главный редактор журнала Михаил Алексеев не решился его напечатать: статья вызвала слишком большой шум. Но теперь по прошествии долгого времени, уже поглотившего, увы, и Михаила Николаевича, я все же хочу рассказать о некоторых откликах.

Была, например, такая телеграмма: «Москва Арбат 20 журнал Москва Бушину Потрясен Смотрите последнее издание моих сочинений том первый страница семнадцать Антоша».

Было ясно: автор шутник, разыгрывает. Но что за Антоша? Какое собрание сочинений? Значит, писатель? Кого из нынешних писателей зовут Антоном? Я не вспомнил ни одного. Вот в прошлом были: Антон Дельвиг, Антон Чехов… И тут осенило: конечно, Чехов! Антоша Чехонте! Последнего собрания его сочинений у меня не было. Позвонил в библиотеку ЦДЛ и спросил, — что там на 17-й странице первого тома. Милая библиотекарша Нина ответила: пародия «Что чаще всего встречается в романах, повестях и т. п.» Это я когда-то читал и сейчас быстро нашел в своей библиотеке.

Торопливо пробежав чеховский текст, я понял, что хотел сказать неизвестный автор телеграммы: пародия, написанная в 1880 году, вполне приложима к роману Окуджавы, вышедшему как бы к ее столетнему юбилею. Я начал вчитываться и сопоставлять.

В пародии: «Граф, графиня со следами былой красоты…». У Окуджавы графы и графини чуть не на каждой странице. Вот хотя бы граф Бенкендорф, граф Н. с супругой, графиня Румянцева, графиня Баранова… Правда, последняя «немолода, некрасива и неумна», но зато Анна Михайловна (что ж из того, что баронесса!), которой уже перевалило за тридцать — по тем временам возраст почти критический — «продолжала оставаться все той же пленительной Аннетой».

Что Чехов называет дальше? «Сосед-барон». Имеется у Окуджавы и барон — Фредерико, не говоря уж о бароне Р. и других. Фредерико обменивается визитами с главным героем, князем, а тот затевает интрижку с его баронессой, уже помянутой Аннетой: «Неожиданно он понял, что она неописуемо хороша, пленительна и что случится непоправимое, ежели он не сможет отныне видеть ее часто. Это было в нем так сильно, как никогда до того». До-то-го у него была, например, поповна, пахнущая луком. Но какое может быть сравнение! Там было все так просто, а здесь — «Он старался не глядеть на нее, чтобы не быть убитым наповал, смеялся в душе, пытаясь залить бушующее пламя, но попытки были напрасны… Дышалось трудно, с ужасом».

Итак, барон зафиксирован. Что за бароном? «Литератор-либерал». Тоже есть? Как же-с, наличествует! Князь Андрей Приимков. Уж до того махровый либерал, что на родине пишет и публикует сочинение, которое «было замечено обществом с удивлением и одобрением», а за границей — во Франции, в Париже, под псевдонимом — издает совсем иное, даже нечто противоположное, разоблачительно-обличительное. На чем и был схвачен, несмотря на псевдоним. Здесь нельзя, конечно, не вспомнить Андрея Синявского, который в наших советских журналах печатал хоть и несъедобные, но вполне лояльные статьи, а во Франции под псевдонимом Абрам Терц — махровую антисоветчину. Не прообраз ли это Приимкова?

Дальше? «Тупоумные лакеи, няни, гувернантки». Разумеется, есть они у Окуджавы, и в большом количестве. При каждом князе, графе, бароне, при всех статских советниках, камергерах и генералах. Фигурируют также повара, кухарки, кучера, форейторы, садовники и мажордомы. И все — именно тупоумные.

«Белокурые друзья и рыжие враги»? С белокурыми друзьями дело обстоит сложновато, ибо тут друзья все больше кавказцы, а они, как известно, белокурыми бывают не так часто. Что же касается рыжих врагов, то от них романист никуда не делся. Вот, скажем, муж Аннеты, вблизи которой главному герою дышится с ужасом. Естественно, муж — преграда на пути свободной любви, следовательно, это враг. И каким же он рисуется? «Уже немолодым рыжим человеком». А еще есть некто Аглая, дерзкая, непочтительная особа, ловко женившая на себе слугу князя. Конечно, и она рыжая.

«Доктор с озабоченным лицом»? Докторов в романе даже два. И оба озабочены одним и тем же. Об одном из них, Шванебахе, сказано: «В добром и высокомерном лице доктора (обращенном к молодой и красивой пациентке. — В.Б.) заключалось нечто большее, чем простая профессиональная озабоченность». Нечто большее! Что же именно? Вероятно, мысль, которую он выскажет чуть позже: «Половое влечение это еще не любовь». Озабоченность второго доктора по отношению к той же особе, которую он приютил в своем доме в качестве гувернантки дочери, выразилась в такой форме: «Вскоре в одну из ночей он появился у нее в комнате в халате и со свечой. Она испугалась, пыталась сопротивляться, просила, но он молча скинул халат и грузно привалился рядом». Ну, конечно, после этого доктор стал уже не таким озабоченным…

Уж вроде бы и хватит для полноты картины, но Чехов продолжает: «Музыкант-иностранец». Ну, уж этого-то, конечно, нет! — вероятно, хотите вы сказать, читатель. О, если бы!

Да вот же, полюбуйтесь: «Однажды Петербург посетил знаменитый европейский гений. Он играл в нескольких домах, покуда не дошла очередь до дворца. Гений был невысок» и: т. д.

Еще не все? Нет. Еще — «герой, спасающий героиню от взбешенной лошади». Господи милостивый, неужели есть и это? — должно быть горестно вздыхают сейчас почитатели Окуджавы. Да, есть и еще в каком варианте! Не одна взбешенная лошадь, а целая квадрига…

«Чей-то пронзительный крик раздался неизвестно где: то ли в кафе, то ли на проспекте. Все стихло. Прогрохотал гром… Тяжелая карета, разваливаясь на ходу, вынырнула из-за угла. Четверка лошадей колотила копытами по воде.

Какая сила толкнула Мятлева из кафе, непонятно… Карета, стремительно накатывала. Мятлев успел увидеть дикие глаза первой лошади, разинутую пасть форейтора, протянул руки и схватил тонкое тело молодой дамы и потащил ее прочь, хотя она сопротивлялась, билась, а ливень бушевал, молнии сверкали, удары грома слились в непрерывный грохот, пена клокотала вокруг них, и каждый их шаг казался, шагом в бездну».

Право, это почище, чем последний день Помпеи: и ливень, и гром, и молнии, и пасть форейтора, и четверка взбешенных лошадей, и дама, и герой-спаситель, и бездна…

Ну, а как обстоит дело, так сказать, с неодушевленным антуражем, с деталями быта? О! И тут полный порядок. Например, Чехов указывает: «Револьвер, не дающий осечки». У Окуджавы — шестизарядный благородный лефоше. Правда, находясь под периной возлюбленных, он, слава Богу, дает осечку.

Что еще из бытовых подробностей у Чехова? Китайский фарфор. Есть и фарфор, хотя и не китайский, а «посеревший от пыли саксонский фарфор». А чем он хуже? Но есть и «китайские веера умопомрачительной работы и фарфоровые табакерки» — уж табакерки-то наверняка китайские.

Ананасы. Есть нечто, пожалуй, равноценное. Барон Фредерике, рыжий обладатель очаровательной Анеты, говорит, что у него обед «всегда начинается с ботвиньи, а оканчивается апельсинами». Всегда! И где он зимой берет зелень для ботвиньи? И как она не надоест круглый год?

Дальше: «Шампанское, трюфели и устрицы». Это все было еще в предыдущем романе Окуджавы. Там во время одной попойки то ли купали, то ли топили одну милашку в лохани с шампанским.

«— Мирсинда, неужто вас в платье окунали в лохань?

— Горе мое, — засмеялась Мирсинда. — Да как же в платье, когда я голая была!»

Наконец: мигрень. Куда же без нее! Некий персонаж сетует: «От водки мигрени по утрам…» У других — от шампанского. И сам царь говорит: «Эти головные боли у женщин могут свести с ума». Не совсем ясно кого.

При всей его прозорливости Антон Павлович едва ли мог предвидеть, что и через сто лет после написания его пародии она останется так же актуальна для великой русской литературы».

* * *

24. XI

Ну и гуманист наша Катя! Когда-то она жалела в фильме «Маугли» шакала. Как же! Его все время бьют, гонят, презирают. А сегодня вдруг говорит Тане перед уходом в школу, что ей жалко Наполеона. Зачем его стали преследовать, когда он сам оставил Москву? Зачем разбили его армию?

Что делать с таким гуманизмом?

28. XI.79 г.

Уф! Вчера наконец отнес Алексееву вторую статью об Окуджаве — по письмам читателей. 130 страниц!

— Это целый роман, — говорит.

— Да, роман. Если ты его напечатаешь, тебе при жизни поставят памятник

— Или где-нибудь в Переделкино, в темном переулке, убьют. Да, это самое серьезное, важное и сильное из всего, что я написал за свою жизнь. Давать надо на открытие номера.

Сегодня позвонили из литотдела «Комсомолки» (кажется, Петр Тауров), выражают восхищение статьей и просят встретиться. Предварительно договорились на пятницу…

1. XII.79 г.

Завтра отправлю Палькину в «Волгу» стихи «Воспоминание об отце», «Рая Коган», «Когда с ватагой босоногой», «Я не звонил». «Самое важное дело», «Мадонна в электричке», «Умерла моя крестная мать», «Видение в Махачкале», «Он говорил мне о невесте», «Брак по любви», «Мы провожаем дочку», «Доченька во сне захохотала», «В зимнем поле», «Рдел закат», «Сын», «Разница в устройстве глаз», «Любовь?».

6. XII.79 г.

Вчера вечером, с 7 до 9, встретился с ребятами из литотдела «Комсомолки»: Алексей Владимирский, Петр Татауров и Саша Кротов (он был 4 года комсоргом Литинститута. Разговор о встрече велся уже дней десять. Они поджидали меня у моего дома возле парикмахерской, и мы пошли к Петру, он живет здесь близко, на Черняховского. Славные ребята, чистые и искренние. Расспрашивали, как я писал статью о Б. О. Выпили две бутылки «Саперави» и по 100 г коньяка. Просят о сотрудничестве. Вот бы дать им очерк о Л.К.!

А утром я звонил Н. Шундику, и он предложил должность главного редактора в «Современнике». Привлекательно тут лишь одно — что начальником будет Шундик Ну, конечно, большая зарплата, служебная машина — но так много сейчас замыслов и так важно осуществить их побыстрей, что, вероятней всего, откажусь. Десять лет сам себе хозяин, а тут вновь натягивать хомут! Трудно представить.

9. XII

12 декабря к годовщине разгрома немцев под Москвой в ЦДЛ будет вечер «Улица имени…». Кого? На пригласительном билете их фотографии — генералы и Герои Советского Союза Панфилов, Доватор, Талалихин, полковник Полосухин, Зоя… Имена знаменитые. А из писателей выступят Виталий Озеров, Алигер, Брагин, непременный Галлай, обязательный Павел Железнов, Цезарь Солодарь и Володя Туркин — он и есть один русский среди всех выступающих.

11. XII.79

У Катюшки наметились бугорки. Раньше она частенько говорила: «Ну когда же они у меня вырастут!» В прошлом году в Коктебеле у меня с ней была ссора: она напяливала купальник с бюстгальтером, а я не давал. Дело дошло до слез. А теперь молчит. Появилась стеснительность, чего раньше совершенно не было. Теперь ванну, когда моется, стала запирать. У Марины, Ани Каминской — тоже появились. И смешно, и как-то тревожно. До сих пор это было просто существо, дитя человеческое, а теперь определяется его неизбежное предназначение.

Хочу сегодня отнести в «Октябрь» Над. Вас. Кондаковой, очень ко мне расположенной после моей статьи, стихи «Вот этот камень», «О если б умереть зимой» и др.

15. XII.79

24 ноября, в субботу, были в гостях у Бондиков. Сергей Михайлович вполне хорош. Выкушал с нами рюмочку водки и много рассказывал. Например, о том, как его однажды Михаил Астангов и А Глоба напоили. В Вахтанговском театре готовились «Маленькие трагедии», и у них зашел разговор об этом. СМ. загорелся. Стал говорить, что надо бы сделать так и так.

— Правильно. Но вы пейте.

— Никто не знает, кроме меня, как надо поставить.

— Конечно. Но вы пейте.

И так в азарте рассказа он набрался до того, что его отправили в больницу, и он пролежал там три дня.

Много говорил о Мейерхольде, с которым был знаком. Говорил возбужденно, восхищенно, как о гении, который учитывал всякую мелочь на сцене, всякая деталька у него играла. А потом как-то вдруг сник и печально проговорил:

— Ну а на содержание пьесы он обращал мало внимания. Жена перебила:

— Перестань, Чуча. От твоего Мейерхольда и пошли все эти фокусы, что теперь в театре.

Не скажешь, что пустые слова.

Прошлый раз мы были у них ровно год назад. Только тогда угощение было весьма скромное, а в этот раз — куда там! Видно, дело в том, что Над. Вас. ушла на пенсию. Любопытно, что о покойном Фохте она говорила как бы с осуждением:

— Он был на 42 года старше своей жены. А ее собственный муж старше ее на 38!

30. XII, Малеевка

Приехали с Катей в Малеевку. К концу года образовалось редкостное сосредоточение бед. Сам я только что встал — болел гриппом, температура доходила до 38,7, хотя перенес и легко. Мария Мих. лежит плоха. Юра вот уже месяц почти в больнице с инфарктом. Позавчера увезли в больницу Васю. Галю скрутил радикулит. И в завершение всего — Таня беременна! Мало того, приехал в Малеевку, а тут еще и Окуджава. Сколько лет езжу по домам творчества, ни разу не встречал его, вдруг именно теперь — явился! Еще не хватало бы жить в соседних номерах.

Единственный просвет в тучах — позвонили из «Современника», предлагают подписать договор.

Алексеев с моей статьей осторожничает. Но я вчера отнес ее в «Современник».