Дневник последнего года (1 января – 31 августа 2005)[54]

1 января.

Вчера длинный разговор с Л. – заклинает не откладывать издание «Чехова в рус. критике». Считает, что Ицкович возьмет. Давно, давно пора! Обещал ей приступить, поехав на дачу, в середине января.

6 января. 2-го у Л. на дне рождения: Инна, Маня с Янисом и Женечкой, Н. М. Зимянина и, как всегда за последние 25 лет, Саша Осповат. <…>

Пишу статью о тотальном комментарии «ЕО» в сборник Иры Сурат.

Объявили: население земного шара перевалило за 6 млрд. Это получилось, когда в Китае оно стало 1 млрд. 300 мил. Гордятся: это могло бы наступить еще 4 года назад, если б не их программа «одна семья – один ребенок». 4 года. Не густо. Еще недавно их было меньше миллиарда. А я что говорил еще 35 лет назад?.. Хорошо помню, как учили в школе: население Земли – 2 миллиарда. О, великий Мальтус! Никто не понимает, что через 50 лет (дай Бог, чтоб не раньше!) в мире будет 3 проблемы: потепление климата, нехватка пресной воды и перенаселенность. И все религиозные, партийные, социальные противоречия померкнут перед этим вселенским кошмаром.

8 января. Фильм Ф. Дзефирелли «Молодой Тосканини». Как всегда у Дзефирелли, музыкально и роскошно. Правда, Тосканини выступает там против отсебятины дирижеров, как поборник точного следования партитуре авторов. Фильм сделан в 88-м году, до опубликования дирижерских партитур Тосканини, из которых видно, как свободно он относился к тексту великих. Но при всем том – певцы, оркестр… Гениальный марш из «Аиды» – до слёз (слаб стал…).

9 января. С тех пор как в моей душе (лет в 12) открылась дверца в литературу и науку – ее уже сможет закрыть только смерть.

10 янв[аря]. Звонил Саша Кушнер.

– Я давно прочитал ваш роман – не знаю, роман это или нет, но это замечательное произведение. Прекрасно описаны все эти подробности, вещи, умения, дела. И какое у вас умение видеть предметы и любить их!

– Не знаю, конечно, сколь хорошо они описаны, но у меня была самонадеянная мысль, когда я дарил вам книгу, что вам это должно быть близко, что у нас общая любовь к предметному миру.

– Конечно, конечно! Ваш учитель в этом видении – Чехов, недаром вы о нем так много и хорошо писали. Но у вас – иначе. А дед – необыкновенный!

– Спасибо, Саша. Мне очень хотелось написать об этих людях, которые уже почти все ушли.

– Это нужно, нужно. Я тут недавно написал одну статью – о Мандельштаме и Пастернаке. Они были втянуты в этот круговорот.

– На самом деле мелкий, политический, хотя он и выглядит большой историей. Для них мелкий, для их масштаба. Но они не могли иначе.

– Не могли. Но лучше бы Мандельштам не писал «Мы живем, под собою не чуя страны». И не читал бы это всем. Хотя да, тогда это был бы не он. Но сколько бы еще написал!..

Лене тоже очень понравился ваш роман. Не собираетесь ли в Питер? Заходите. Посидели бы втроем, поговорили.

11 января. Кажется, статья летит к концу – в пушкинский сборник Иры Сурат. Читая с утра до глубокой ночи Пушкина, еще раз напишу: слаб стал до слез на великую русскую литературу. Пушкиным надо было заниматься раньше, когда нервы были крепче.

Любищев записывал время по минутам – на чт? сколько ушло. Нечто попробовать – хоть с неделю?..

/Сегодня – полтора часа на ремонт молний у сумки (после того, как узнал, что в мастерской починить или вставить одну стоит 120 р.)/[55]. …Да, школа ВВ[56] – великая школа. Говорят, эрудиция. Конечно, он знал больше о русском языке, чем любой другой филолог. Но не это главное. Главное у него – ощущенье сл?ва, проникновение до самых его глубин и всех приращений и потерь в контексте – этим поистине дьявольским чутьем не обладал более никто. Хотелось бы надеяться, что хоть в какой-то степени я этому у него научился…

13 янв[аря].

…Уж был денёк!

Вчера с 10⁰⁰ показывали меня на ТВ по «Культуре». От наговоренного минут на 20 в студии оставили минуты две. Все ж не зря – принес им целую сумку книг ВВ, кои они и показали, а без меня не догадались. Был Кань Чул (сочинял ему вступительное слово). Потом поликлиника (жить буду!), в 17 час. на Пушк[инской] комиссии Валя Непомнящий читал свои мемуары (см. «Записи докл[адов]» № 4) – «Вокруг Пушкина». Первый – о Свиридове: «В 90-м году И. Роднянская, одна из выдающихся критиков нашего времени, предложила мне написать рец[ензию] на книгу Свиридова. Я не музыковед, не знаю нот и в жизни не прикасался ни к одному муз. инструменту. Но благодаря советскому радио я знал всю симфоническую классику, пел весь шаляпинский репертуар и проч. <Сказать Вале: мои музыкальные познанья – оттуда же!>. Свиридова тогда я знал не много. Но «Роняет лес багряный свой убор…» <пропел очень точно первую фразу> – это… Романсы Глинки, Рубинштейна – это: Пушкин и Рубинштейн, Пушкин и Глинка, а Свиридов – это Пушкин и Пушкин! Такое еще только у Бородина и Кюи. <Не «Сожженное ли письмо»?..>

Второй мемуар – речь на вручении Солженицынской премии Панарину за «Реванш истории». Ряд известных, но хороших цитат: «Все думали не об истине, а единственно о пользе» (Карамзин); «Культура – система табу» (Леви-Стросс). Еще не было времени, когда бы отменили все табу. Это – наше время. Панарин: Наша эпоха – предельной порчи человечества. Сейчас – не поражение России, а всего мира. И т. д., излагает Панарина со своими комментариями – о гибели культуры, всеобщем хамстве и прочее известное.

Сказать Вале: а не есть ли постоянная констатация нами всего этого равносильна нагнетанию средствами массовой информации сведений об убийствах, грабежах, катастрофах – т. е. создания катастрофического сознания, как говорят социологи – культуры человека пугающегося, живущего в сознании страха, боящегося этих ужастиков и одновременно желающего потреблять их еще и еще. То, что ты (мы) занимаешься при этом высокой культурой, – не оправдание. Она до масс не доходит. Не следовало бы подумать о средствах прямой борьбы с созданием в социуме этого катастрофического сознания, а не утешаться тем, что мы ушли в пещеры?..

Потом – мемуар про Крейна, к[ото]рый подсчитал, что Валя выступал у него в музее около 70 раз. «Крейн создал музей из ничего, из воздуха. Это – энергия народа, к[ото]рую Крейн собрал в кулак». «В его музее сквозь вещи проступал пушкинский текст»[57].

Последний мемуар не слышал – ушел на годовщину ВВ к Виктории. Были: Ю. Л. Воротников, В. Г. Костомаров, А. Б. Куделин, Надя – вдова Ю. В. Рождественского, Св. М. Толстая, вдова Никиты Ильича (я в разговоре: «…портрет Льва Ник[олаеви]ча, к[ото]рый тогда висел у него в кабинете…» С. М.: «Он и сейчас висит. Он же приехал из Югославии. И мы до сих пор не знаем, кто его написал, откуда он…»). Куделин рассказывал анекдоты, Костомаров в сотый раз вспомнил про статью «Это не русский язык» 48-го года (но не помнил, кто автор) и говорил что-то о том, что у ВВ много определений стилистики, но ни одно не повторяет другое и т. п. Надо мне в следующий раз, если он будет, сказать что следует о ВВ – о том знании и чувстве языка, помноженном на трудно представимую эрудицию, которых не было ни у одного ученого ХХ в. (даже у Шахматова и Щербы).

/[…] Заклеивал ручку у половой щетки./

Сказать Вале: Демидова очень хорошо читала замечательные стихи Пастернака, Бродского и др. о Рождестве. А в конце включили голос священника из рождественской литургии и колокола. И это было лишнее! Эти две равновеликие величины – сами в себе и не нуждаются в поддержке одна другой.

6 февраля. Просматривал том Л. Пумпянского – впервые после того, когда работал над ним так тяжело с Николаевым (но комментарий вышел превосходный). Вопросы все те же… Пумпянский предлагает строить историю литературы по вершинам – даже не писателей, а произведений – «Ревизор», «МД»[58] и др. Не есть ли это все же, как я всегда считал, методологический тупик?..

7 февр., 20 часов. 3 дня провели с Женечкой на даче, в тишине, мире и согласии, беседах о литературе и жизни. Поскольку было – 22⁰ С, сначала на 1-м этаже было +6, перед отъездом – +22⁰ С. Снег, псы, кот.

8 февраля. Умерла Таня Бек на 55-м году жизни, от инфаркта. Выпивая с ней в Липках 23 октября, мог ли подумать я!..

Говорили о ней с Л. Сказала о причинах любви ее ко мне в последнее время:

– Она тебя особенно полюбила после твоего романа. Это и есть настоящий литератор – ценить другого литератора за то, что он сделал.

10 февраля. Hamburg, Gastehaus an der Elbchaussee 195a. Из аэропорта ехали с Татьяной Толстой, к[ото]рая, как и я, приглашена als Mitglied des Puschkin-Preis-Kuratoriums der Alfred Topfer на заседание – видимо, последнее по врученью Пушкинских премий, дальше у них реорганизация, будет одна премия на все виды искусства (денег жалко). По дороге разговаривал по-немецки с таксистом восточной внешности и переводил Татьяне, присовокупляя свои замечания про таксиста, а когда расплачивался, тот сказал, что понимает по-русски, т. к. афганец и год провел в Ташкенте «в школе» – ясно, какой, – мог бы, мерзавец, сказать и раньше.

С Таней пили кофе и ужинали, выпили две бутылки вина, обсуждали кандидатов, рассказывала про свою клиническую смерть в 18 лет – что видела. А видела воронку, куда ее втягивало вперед ногами, свет, странный звук и еще что-то из набора, описанного в книге «Жизнь после жизни». «После этого я перестала бояться смерти, т. к. поняла, что на ней все не кончается». Поговорили об ее дедушке, А. Н. Толстом.

– Я никогда не верил, что он был пьяница. Написать столько к 62-м годам! Наоборот, он был трудоголик.

– Конечно! С утра садился и до обеда никто ему не должен был мешать. А насчет вина – он больше притворялся, он был актер. Он больше любил застолье, бражничество как действо.

Рассказала, как Алик Жолковский, ухаживая за Ольгой Матич, был вызван ее тогдашним любовником-негром на мордобой. В волненьи, негр сказал что-то на сомали. Автор книги «Синтаксис сомали» на этом же языке ему ответил. Пораженный негр вместо драки кинулся обниматься.

Я рассказал ей про родителей Ольги, про Ледовый поход и проч.

Рассказала: Таня Бек умерла не от инфаркта, как сказали по ТВ (офиц[иальная] версия), а проглотив 40 таблеток какого-то снотворного. Причина самоубийства – травля ее Е. Рейном, Синельниковым и Чуприниным после истории с Туркмен-баши.

Звонил Вольф Шмид. Ирине сделали операцию – 12-часовую. Пока все обошлось.

12 февраля. Вчера было последнее заседание жюри Пушкинской премии, которую фонд Тёпфера закрывает, о чем нам его представитель долго и нудно рассказывал.

Потом обсуждали кандидатуры. М. Эпштейн (выдвинул Вольф, считая его основателем эссеистики), А. Гольдштейн (Андреас), М. Соколов и Парамонов (Толстая), Л. Рубинштейн (Вольф), Гандлевский (я; вторым я назвал Парамонова). Таня очень ратовала за Соколова (образованность, стиль, создание своего жанра). Вольф считает Леву Рубинштейна замечательным стилистом, чутким к слову и т. п. Я подробно защищал Гандлевского, который одинаково хорош и как прозаик и как эссеист, и как поэт, а про Соколова сказал, что особенного литературного блеска в нем не вижу. Все защищали свои кандидатуры, и Парамонов оказался единственной фигурой, которая устроила всех. На том и порешили.

А в 18 часов у нас с Таней был творческий вечер в Гамбургском университете. Присутствовало в большом амфитеатре человек 100–150 – «весь русский Гамбург», как сказал Вольф Шмид. Я читал главу «Гимн Советского Союза» и даже пел кусочки гимна по-немецки, чем очень развеселил зал и сорвал большой аплодисмент.

Таня читала кусочек из «Кыси».

Потом до 20²⁰ отвечали на вопросы и еще минут сорок раздавали автографы и приватно беседовали.

У Тани спрашивали про ее «Школу злословия» на ТВ, она отвечала, что передача доживает последние разы.

– Не трудно ли вам было выходить из страшного мира «Кыси»?

Таня: – Трудно было входить. Портить свой разговорный язык и т. п.

Рассказала, что задумала роман еще в 86-м году после посещенья деревенского дома, к[ото]рый покупала ее сестра и где сортир представлял собой две параллельные жердочки [следует рисунок], за одну держишься, на второй сидишь, выставив задницу в хлев, где коровы (видимо, для создания общей навозной кучи). Но тут началась перестройка, было много интересного, и вернулась она к замыслу только в конце 90-х, закончив роман в 2000 г.

«– До этого я писала только рассказы, и роман училась писать в процессе его писания – а как иначе этому можно обучиться? А там уже текст диктует свои законы – к голове тигра не приставишь селедочный хвост».

Мне тоже задавали много вопросов, часто глупых или сложных: как вы относитесь к современной литературе? Высказал свою любимую мысль, что мир становится все абсурднее и хаотичнее, но писатель не должен рабски это отражать, а в душе своей держать идею сдерживающей гармонии, чтобы все не рассыпалось уж совсем на куски. Забыл привести аналогию с языком: он портится, и ничего с этим не поделаешь, но мы должны сопротивляться до последней возможности и растянуть этот процесс на возможно более долгий срок. (Герцен: «Куда ямщик и так уже мчит жандарма».)

Спрашивали, на каком материале написал я роман, жил ли в Казахстане. Кратко это рассказал. Какая-то женщина сказала, что ссыльных немцев не отпустили обратно в Поволжье, с чем я не согласился, ибо мы с Л. и Машей, путешествуя по Ахтубе на байдарке, видели их целую деревню.

Накатил бочку на современную интертекстуальность, использовав пример, уже задействованный мною в заметке в «Знамени» (№ 1), прибавив туда материал из зарубленной мною в «Чеховиану» статьи Щукина из Кракова о числах в «Трех сестрах»; к слову упомянул Потебню – проблема «своих газов»[59] и т. п.

И прочее, уже не вспомнить. С Толстой составили славный тандем, заявив «не могу молчать», я два-три раза вмешивался в ее ответы, а она подхватывала мои (отразил это в инскрипте «от участника тандема»). Когда я сказал, что никто из серьезных людей не читает уже «Лит[ературную] газету», она добавила: «А. П. выразился слишком интеллигентно» и вмазала газете по первое число на уровне семантического гнезда «дерьмо».

После этого действа со Шмидом, Ириной (недавно ей сделали операцию по ее онкологии – 12 часов под общим наркозом), Марком Лубоцким, Ольгой и Татьяной ужинали во французском ресторане, где я почти все время проговорил с Лубоцким – о музыке. Он явно соскучился по такому разговору с немузыкантами. Рассказывал:

Не так уж обдирала советская власть выезжавших за границу музыкантов, как мы привыкли думать. Москонцерт оплачивал дорогу, пребыванье в отелях, а это огромные деньги! («Знаю, знаю, вот я в Сиэтле…»), оплачивала переговоры с менеджерами – а это еще б?льшие.

Записи Волковым разговоров с Шостаковичем в оригинале. Перед каждой главой Ш[остакович] писал: «Прочитал, согласен» – еще до чтения. Так что могло что-то попасть, что не говорил – есть там темы, к[ото]рые с Волковым он вряд ли обсуждал. Но все же не возражал. В целом он Волкову верит и считает его очень знающим и тонким музыковедом. Я продолжил тему, рассказав об его интересных выступленьях на «Свободе».

Говорил о любви Д. Ш. к Блантеру – в его кабинете в Союзе композиторов висел портрет песенника. В кабинете Хренникова – статуэтка Бетховена, Бах, Чайковский и огромный бюст самого Хренникова.

Жванецкая плохо владеет композицией, ее трудно воспринимать.

Сейчас успех имеют раскрученные музыканты, преимущественно молодые, кто известен каким-нибудь скандалом, цветными волосами или смелым декольте. Просто серьезному музыканту трудно.

Сальери не убивал Моцарта – зачем ему было это делать, он был достаточно известен (был учителем Бетховена), писал очень хорошую музыку. Это Пушкин виноват!

<Да, ничего не поможет! Никакие аргументы. В русском сознании он навсегда останется убийцей музыкального гения человечества, как война 1812 г. – как ее дал Толстой, а Пугачевский бунт – Пушкин в «Кап[итанской] дочке».>

Таня рассказала про музей Берлинской стены – экспонаты рассказывают, как через нее перебирались: в выпотрошенном моторе фольксвагена (хватало на 100 м завода после пропускного пункта), в двух чемоданах на верхней полке купе [сделанный А. П. рисунок двух чемоданов, сдвинутых вместе выбитыми торцами, с ручками и уголками…] с выбитыми пограничными стенками и т. п.

В одном ответе на вопросы сказала о вечной печали по России до 1917 г. и смерти Пушкина. Я горячо поддержал; сказав, что к ней можно применить слова Розанова о Лермонтове – «вечно печальная дуэль». Дуня Смирнова плачет, когда о дуэли заходит речь. Не удивляюсь, я почти тоже. Рассказал им, как не мог досидеть эту сцену в показе мима Марселя Марсо: на твоих глазах убивают Пушкина!..

Вечер. Вольф и Ирина Шмиды пришли к нам на виллу семейства Тёпфер на Elbe-шоссе 195-а (ост. автобуса Liebermushkrasse) на ужин. Выпивали, вспоминали прошлое. Ирина рассказывала о детях – сын Вольфа женат на бразилианке, выучил португальский язык, ее сын тоже на какой-то иностранке и т. п. Говорили о филологии (Ирина защищала интертекстуалистов и проч.). Вольф сказал, что им все звонили и говорили, какой удачный был вечер вчера, «весь русский Гамбург шумит».

Потом с Татьяной еще с час беседовали на разные темы; говорила о том, какой мерзавец В[…], умеет устроить свои дела, гипнотизируя тех, от кого это зависит, и проч.

Перед этим ходил по магазинам и купил два превосходных галстука.

В 100 м от виллы – Эльба, по которой тянутся с огнями баржи бесконечной длины.

Ночь. Звонила Ира Гитович, хвалила наше с Антоном Рябовым выступление по ТВ в защиту многострадального Словаря русских писателей. «Насчет Вашего выражения свирепости на лице, к[ото]рое Вы обещали создать в адрес врагов, – получился ручной лев. А остальное было хорошо. Теперь надо не упускать инициативы!» Легко сказать. На этих мерзавцев не действует ничто. Но, как я сказал по ТВ: мы не позволим!..

Марк Лубоцкий:

– Щедрин – плохой композитор.

– Но зато во всем мире знают «Кармен-сюиту» – знакомые мелодии, великие балерины…

– Да-да, очень знакомые… (Смеется.)

23 февраля, Москва. Прилетели, Янис встретил, довезли Татьяну до Войковской. Зовет Мариэтту в свою передачу (договорились уже давно).

14 февраля. Первая лекция по «Е.О.» в Школе-студии МХТ. Разошелся, говорил о поэзии вообще, читал наизусть Олейникова (видно было, что слышат впервые), вспоминал Д. Н. Журавлева и говорил о других (плохих) чтецах, о важности понимания текста для актеров.

Мих. Андреич (преподает у них мастерство) сказал, что так и надо, что им это нужно, то ничего подобного они не слышали и не знают, «а отступления ваши пусть вас не смущают – это и есть самое интересное!»

– Да, я когда слушал Бонди, Виноградова, то с нетерпением ждал, когда в общем курсе они отклонятся и расскажут что-нибудь об Андрее Белом, Мейерхольде, Щербе…

Надо еще что-нибудь повспоминать и им порассказывать.

На лекции была Женечка. Может, и удастся приобщить ее к литературе… Сказала: «Знаешь, они очень удивлялись, что ты все читаешь наизусть, никуда не подглядывая, и Пушкина, и Олейникова, и других поэтов. Наша учительница всегда подглядывала в книжку, и их учителя, наверное, тоже. Я-то привыкла, что ты все знаешь, а они ведь нет!»

* * *

Идею равенства французские революционные массы поняли не как равенство перед законом, а как получение равной доли с тех, кто их умнее, талантливее, лучше работает и поэтому богаче. И это изменило ход истории: сначала это стало главной идеей русской революции, потом левого движения во всем мире, потом к этому подключились майнорити в Америке[60], в последние годы – мусульмане в их ненависти к богатым [в] Америке и Европе – кто еще захочет всеобщего равенства во всем и к чему это приведет?.. Не будет ли это вторым столкновением – как варвары с античной цивилизацией?

В России современной это уже раскололо общество на как никогда ненавидящие друг друга части. И неимущие, воспитанные советской властью, считают, что и они независимо от своего потенциала и способности работать имеют право, как и вторая часть, на путешествия на Канары и Майорку. Но это не получается, и они чувствуют себя обделенными и несчастными.

15 февраля. Обсуждается в газетах и ТВ повышение зарплат военным.

Короли средневековой Европы были умнее нас, имея профессиональную армию и создав институт наёмников. Это прежде всего позволяло делать войны локальными и не столь массово-кровавыми. Всеобщая воинская повинность столкнула уже не армии, а народы, и известно к чему это привело уже в XIX и начале ХХ в. Понадобились все ужасы ХХ века и его страшные изобретения, чтобы вернуться к идее средневековья с его немногочисленной профессиональной армией, дающей возможность остальным молодым людям в самые цветущие свои годы осваивать профессии и заниматься общеполезным трудом.

Вчера в передаче на ТВ (программа А. Архангельского «Тем временем») показывали меня с речью в защиту нашего бедного «Словаря русских писателей». Выступающий хотя и сказал то, что нужно, но самому себе не понравился, хотя Л. сказала, что все нормально и даже эмоционально. Какое там эмоционально – сдержанно и сухо. А злобную фразу в адрес чиновников, кою даже репетировал перед зеркалом, вырезали. «Злобы побольше», как говаривал Салтыков-Щедрин. И свободы – вальяжности побольше – скован. Почему? Внутренне свободен, не волнуюсь (еще не хватало). Не артист-с!

По ТВ «Два капитана» (1976, 1-я серия из 6). За столом поют романс «Вот вспыхнуло утро, румянятся воды…»

…И вспомнилась ему бабка, которая так замечательно пела этот романс. А нет ее на свете уже 35 лет. И вспомнил он еще автора замечательной книги, по которой сделали этот сериал. И его уже нет в этом мире – целых 16 лет.

16 февраля. Вместо – вместо всего! – читаю для «Чеховианы» статьи: Собенникова, не очень корректно обращающегося с текстами предшественников[61]; Н. Разумовой, освоившей несколько философских терминов, в коих ее статья совершенно не нуждается («Новая драма … взяла на себя миссию осмысления и оформления новой онтологии», «кризис затронул глубокие эпистемологические слои», «распадение системы, основанной на логоцентрической корреляции между человеком и миром» и т. д.).

17 февраля. Продолжаю смотреть по ТВ «Два капитана». По-прежнему поражаюсь каверинскому мастерству сюжета. Сказал Л., что это качество – от внутренней активности личности, и с этой точки зрения меня не удивляет мастерство интриги и в ее рассказах старых и ее новой прозе. (По ходу заметил, что у одного из величайших писателей нового времени – Чехова – не было этой черты в темпераменте, не зря же он писал: «во мне огонь горит ровно и вяло». Великий огонь, но ровно и без напора. И отсюда вся его бессюжетность в противоположность Достоевскому, который создает невероятные сюжеты и адским напором энергии своей личности завораживает читателя, заставляя верить в невероятности «Села Степанчикова», «Дядюшкина сна» и скандалов «Идиота».) Посему – жду ее новых находок в сюжетах Жени Осинкиной и Митеньки. И не надо бояться сложных кусков в детской прозе. Читая «Два капитана» в 8–9 лет, я понимал всё (разумеется, во многом только верхний слой, но таки понимал).

Л.: – Но ты был особенный ребенок, не забывай.

Пожалуй; но не один же такой был. Если серьезные куски текста повлияют хоть на 1 % читающих детей – это уже достаточно.

Татьяна Толстая сказала, что мои идеи по рекламе надо сначала запатентовать, а потом идти в компанию «Тефаль» и др.

* * *

Недавно понял, почему мне всегда нравился Дюк Эллингтон, – узнал, что в отличие от других представителей джаза и попсы он получил нормальное воспитание и образование (в том числе музыкальное), не баловался наркотиками, не был замешан в скандалах и проч. и проч. Ничего этого не было почти ни у кого из его коллег по массовому цеху, все это благотворно отразилось на его вкусе, манере, стиле – чудес не бывает.

19 февраля. В «Линии жизни» С. В. Михалков: «Литературоведы говорят, что баснописцев было много, но остались Крылов и Михалков. У Крылова прекрасные басни, но есть и слабые. Я написал 250 басен».

Интересно, какие это литературоведы такое говорят? Вот еще один случай стопроцентного, геббельсовского вранья – сразу вспомнилось, как на приеме у патриарха, где мы сидели с ним вместе за «писательским» столом, я спровоцировал Радзинского на вопрос: много ли народу бывало на знаменитых междусобойчиках у Сталина в 1940-х годах. И старый лгун, не моргнув своими выцветшими голубыми глазами, сказал: «У Сталина? Да я никогда там не бывал!» Меж тем точно известно, что после написания им гимна, он, как и Симонов, бывал почти на каждом таком «парти». Сказал, не задумываясь, твердо, глядя через стол в глаза Радзинскому. Выучка советского партаппаратчика! Опытного Радзинского трудно сбить и смутить, но и он – только рот раскрыл.

Л. написала замечательную статью «Три «советских» нобелевских лауреата». Впервые нечто внятное сказано о Шолохове – ничего похожего не было, несмотря на громадную литературу о нем. Да и о Пастернаке. Да и о потоках литературы советского времени.

Если и эта ее статья пройдет незамеченной, как некоторые другие тоже замечательные, – значит уже никого не интересует литература страшного советского времени – ее герои, борцы, ее сдавшиеся. Только бы успела она изложить давно готовую концепцию в систематическом виде!..

23 февраля. 22-го были с Бочаровым у Ю. Н. Чумакова и Лоры в г[остини]це РГГУ. По ритуалу Сережа вспоминал год и день, когда они познакомились у меня в Беляеве. Они обсуждали книгу Маши Виролайнен, которую я не читал («Тяжело, сложно, но грандиозно»). Вспоминали, что новую страницу в изучении ЕО открыли Семенко, Штильман и моя публикация Тынянова в «Новых открытиях» («О композиции «Евг<ения> Онегина»»). Сережа в очередной раз вспомнил мое высказыванье о том, что Ю. Н. и он, Сережа, открыли новый язык в писании об ЕО, начав писать о нем сложно. (Видимо, ему этого никто не говорил – у нас такое не принято!)

Я рассказал Сереже, что нашёл ход к патриарху (через В. В. Полонского), но письмо пусть пишет он. Я могу продиктовать ему только первую строку: «Ваше святейшество!» Все смеялись. Два года назад мы заручились поддержкой высшей светской власти, теперь – высшей духовной. Если и это не поможет, остается последняя инстанция: к Господу Богу. (Стал записывать свои остроты, как Алик Жолковский. Впрочем, он их не записывает, а помнит до единой и через 40 лет воспроизводит в своих «Виньетках».)

К завтрему надо сочинить доклад для конференции «Культура остроумия пушкинской эпохи» (в доме В. Л. Пушкина на Старой Басманной). Пока – ни строки. Тема – «Ироничен ли «Евгений Онегин»»?

24 февраля. С Олегом Чухонцевым – разговор он решительно начал с несогласия с нашим решением дать премию Парамонову: «Таких у нас десятки! Это ж устный жанр!» Я вяло возражал.

[…] Потом сразу перешел на мой роман, 2-е изд. к[ото]рого я подарил ему на юбилее «Нового мира».

– Толстые журналы хороши как указание – придешь в магазин, один «Вагриус» выставит 20 книг, запутаешься. Тебя я прочитал в «Знамени». Они молодцы. Но потом хочется остаться с книгой наедине и прочитать заново, уже книгу, без соседей. Второе чтение выдерживают немногие книги. Твою мне хотелось читать второй раз.

Я люблю такой жанр, как «Детские годы Багрова-внука». В этом смысле книга твоя замечательна. Ты филолог, и тебе не надо было втаскивать в роман свою умность, она и так известна. У тебя открытия другие – душевные.

Надоело читать про уродов. О нормальных людях, кроме Дмитриева, не пишет никто.

Тургенев – как проверка на вшивость. Когда я был в жюри Букера…

– А кому вы дали?

– Шишкину. …Из 39 романов примерно в семи, включая Женю Попова, лягали Тургенева. А [я] его люблю. «Дв. гнездо», конечно «Записки охотника», ну и – в другом плане – «Отцы и дети».

Я, как и ты, всю жизнь дружил со старшими. И тоже, конечно, запоминал.

Я: – Мне кто-то сказал: «А вы что, в детстве записывали, кто что вам говорил?» А я и говорю: «Конечно! Мне было 9 лет, и я открываю свою писательскую записную книжку, и записываю…»

Олег долго хохотал.

– Главное у тебя – атмосфера. И установка. Она даёт спокойную совесть и эпический тон. И то, что я ценю больше всего – воздух прошлого. Когда он ушел, на его месте осталась пустота.

25 февраля. Только что сделал доклад на конференции в доме В. Л. Пушкина «Культура остроумия пушкинской эпохи: Ироничен ли «Евгений Онегин»»? Прочитав самые для меня волнующие из всей русской литературы строки «Живу пишу не для похвал & потреплет лавры старика!» сказал: «Если уж это ирония, как считают авторы приведенных мною цитат, то тогда зачем мы собираемся здесь и тревожим великую тень?..»

Н. Л. Вершинина (Псков). ««…Вдруг каламбур рожу» (каламбур в литературных стилях пушкинской эпохи)». В черновиках усиление (термин Жолковского) дается при помощи каламбура, в окончательных вариантах он исчезает, каламбур превращается в намек на каламбур. Исправник ест гуся с капустой. М[ожет] б[ыть], это не так безобидно. М. де Сталь: «Она все говорила, но не могла разговориться». «– Ни на кого не смотрит – Да на меня все время смотрел». В «Гробовщике» про погребение. Ср. анекдотич[ескую] эпитафию: «Под камнем сим погребена моя жена, Моим стараньем здесь она погребена». Ее приводит Некрасов, но задумана она была всерьез.

* * *

Поговорили с В. С. Листовым.

– Мне кажется, – сказал В. С., – я могу ответить на вопрос: кто был monsenior l’Abb??

– Как кто? Французский эмигрант, выгнанный из Франции революцией.

– М[ожет] б[ыть], он и был эмигрантом, но до семьи Онегина он преподавал в кадетском лицее, l’аbb? – жаргон кадетов. Он не обязательно должен был быть аббатом, носить такой высокий чин.

– А у вас есть доказательства, что он преподавал в этом лицее?

– Есть, есть…

– В «Кап[итанской] дочке» на стене висит винтовка. Но нарезного оружия в пугачевские времена не было! (В пушкинские уже было.)

Относительно того, что вы говорите об оружии в «Р[услане] и Людм[иле]», в «Песни о в[ещем] Олеге» – я спрашивал на защите дисс[ертации] по истории русского оружия. П[ушки]н не имел каких-то особых сведений об этом оружии.

Людм. Александровна Перфильева. Я смущалась, у меня был комплекс: я мало чувствовала иронию в Е. О. Спасибо Ал[ексан]дру Павловичу Чудакову, он снял с меня эту тяжесть!..

Н. И. Михайлова – о доме В. Л. Пушкина.

До «Бауманской» проводили Л. А. Перфильева (автор статей «Замок» и «Крыльцо» в «Онегинской энциклопедии») и еще какая-то дама, преподавательница Ин[ститу]та культуры в Химках, куда меня в начале перестройки приглашали в завкафедрой (стесняясь, похвалила мой роман). С Л. А. поговорили об архитектуре пушкинского времени.

Обстановка на конференции была редкостно приятная, домашняя, включая пироги к чаю.

27 февр[аля]. Два дня провели на даче с Женечкой, вчера два часа занимались символизмом. Ребенок соображает[…].

Вместо писанья мемуара в сб[орник] МГУ с утра три часа (!) костенеющими на морозе руками чинил дверь в сортир, а до этого снимал дверцу со шкафчика на 1 этаже, а до этого ……………….. Снежный ком дел.

2 марта. Привыкаю болеть. Говорят, это ожидает всех. Но ведь я не просто не болел. После эпизода в 20 лет я по сути не болел никогда, даже гриппом раз в 7–8 лет. Это, видимо, и оказало мне медвежью услугу, когда при ангине у меня не болело горло, я, как обычно, не чувствовал температуры и таскал кирпичи на даче! И дотаскался.

И зубы! Дантист ошеломил ценой. Маша говорит: «Если бы у меня не то что в 67 лет, а хотя бы в 50 были твои зубы, я была бы счастлива. Какие-то четыре коронки!» – Ты права, первый зуб у меня заболел в 20 лет. Но все равно противно.

Читаю в Школе-студии МХТ «Евгения Онегина». Смущая, аплодируют и благодарят в конце каждой лекции, смущая.

Надо побольше говорить им по профилю: о художественном чтении стихов, например.

9 февраля по ТВ Евг. Миронов – хороший актер – очень плохо читал Пушкина. «Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем» – лицом и шеей играет «мятежное наслажденье». Диапазон – от патетики до многозначительного шепота. «Я вас любил, любовь еще быть может» – с паузами, зловещим шепотом, который становится почти неслышимым. «Мне не спится, нет огня» – снова шепот – видимо, это главная его краска. Скажу им: так не читают стихи. Его кто-то обманул.

3 марта. Почему я перестал в последнее время [хотеть] прожить лишние 5–10 лет сверх обычной нормы? (Меньше нормы по-прежнему не хочется.) Да потому, что исчез главный стимул, который был очень силен во мне всю молодость и долго после: любопытство к тому, что будет дальше, и надежда. А теперь ясно: лучше не будет. Ничего хорошего не ждет человечество ни в ближайшем, ни в дальнейшем будущем. Не завидую тем, кто это увидит. И завидую тем, кто застал мир до I мировой войны: золотой век, с его верою, что так будет всегда. Да что там: я больше люблю недавнее, хоть и советское прошлое: ведь я мог раз в неделю беседовать с ВВ, сходить к Бахтину и Шкловскому, съездить к Л. Я. [Гинзбург] в Питер.

4 марта. Для сборника МГУ «Выпускники филологического ф-та 1960 года» как бы пишу мемуар. Прочел 2 предыдущих сборника: выпуск 1955–1958-го. Впечатление тяжелое: им нравились Самарин, Шанский, Турбин (от последнего – все в экстазе). Из выдающихся наших профессоров упоминают только С. М. Бонди. Как будто и не читали в эти годы на факультете ВВ, П. С. Кузнецов, С. И. Ожегов, В. Ф. Асмус… Кого они слушали, в чьи семинары ходили? Глаголева-дурака? Зозули?.. Положение мое трудное – надо написать: тех, кого вы хвалите, я не слушал, а ходил в это время к другим, такой я был умный.

Стал шерстить свой дневник университетских лет: это документ. М[ожет] б[ыть], дать кусочки?

Зачитался с утра – и не пишу, а уже 4 часа! И Грэй мяучит – не пора ли перекусить?..

Ночь. Написал на 4-х страницах письмо А. С. Собенникову[62] – прислал нам в «Чеховиану» очень наскоро написанную и неважную статью, где ни на кого не ссылается и, имея самые смутные представления о структуре повествования, пишет именно о ней. Написал ему резкое письмо, не упомянув, правда, о других его плагиатах – не только из меня. Из меня же – сколько их было! И с чего я вдруг решил бороться с этим?..

5 марта. После своей работы на Мосфильме в качестве консультанта по фильму Каверина я не заблуждался относительно эрудиции актеров; стало ясно, что знают они очень мало. Но чтоб настолько!

По ТВ вечер встречи с А. Збруевым, хорошим, хотя и не выдающимся актером (он как раз и играл в фильме по Каверину). Рассказывая про то, как он играл вместе с Е. Леоновым в чеховском «Иванове», сообщил:

– Это серьезный образ, его Белинский (!) назвал «Русский Гамлет».

Я решил, что это шутка. Но у него все-таки где-то что-то смутно брезжило, и он стал серьезно поправляться: «А может, и не Белинский…»

В настоящем своем виде статья ниже Ваших возможностей, производит впечатленье спешки и, с моей точки зрения, может только повредить Вашему уже упрочившемуся научному имени.

Из всех авторов «Чеховианы» такое подробное письмо я посылаю только Вам.

Если Вы найдете возможность учесть мои замечанья, то у Вас еще есть время – до 15 мая.

Желаю Вам всего самого доброго

Ваш А. Чудаков

5 [возможно, описка, надо – 6] марта. Звонил Стаське Рассадину по поводу его 70-летнего юбилея и выступления по ТВ в связи с этим.

– Мне твое выступление в целом понравилось – про себя говорил мало, все про своих знаменитых друзей. В последнее время я на тебя сердился.

– За что?

– За твои статьи в «Новой газете». Пишешь там бог знает о чем. Вдруг – о Киркорове, о его скандале. Какой Киркоров? Зачем? В нашей системе отсчета он не существует! Какое тебе до него дело!

– Ну, народ этим интересуется, я обязан откликнуться.

– Понимаю, тебе надо регулярно писать.

– Да нет, я свободен. Но я там пишу о многом…

– Не знаю, я редко читаю эту газету. Как себя ощущаешь?

– Трудно представить себя в 70 лет. Я еще из детства не вышел, а тут – уже 70!

7 марта. …В этот день он вел светско-развратную жизнь: после лекции поехал домой к приятелю-поэту, который только что (в час дня) встал, и провел там время за коньяком до 5 часов.

Правда, последние полчаса заняло ТВ, к[ото]рое приехало снимать в программе «Дачники» Шаховой то, что скажет им Чухонцев про Голицыно, и, узнав, что тоже там бывал, стали снимать и меня. Рассказал им про бедную Анну Баркову и про Домбровского.

У Олега выходит «Избранное», но за него он не получит ни копейки. «Хорошо, что хоть издают».

Что за мерзкое время. Одному из лучших поэтов современности не платят за книгу, куда вошло все основное, что он написал.

Последнюю прозу Маканина не одобряет: «Говорят, старческий эгоизм. Я думаю, дело проще: деньги. Что берут, что требуется на Западе, что переведут».

Показывал альбом с автографами Гумилева, Вяч. Иванова, Ю. Верховского и т. д.

Я подробно высказал свое мнение о его последней книжке (высокое). В частности, сказал, что он ввел мандельштамовскую сложность стиховой ткани в стихи на есенинско-народную тематику. Клюев ему, как и мне, не нравится. Согласились в том, что Мандельштам – первый поэт ХХ века. Снова говорил о моем романе.

10 марта. Вчера читал доклад в секторе Непомнящего о тотальном комм[ентировании] ЕО. Пожилый идиот с обтянутым, как у скелета, черепом, задавал дурацкие вопросы и порождал не менее идиотские высказывания, что я не опираюсь на теорию литературы и труды самых известных пушкинистов.

– На какие же?

– На мои. Шутка.

Знаем эти шуточки. Оказался <…>.

Непомнящий говорил, что, чтобы осуществить эту тотальную программу, жизни не хватит. А вообще надо ком[ментирова]ть по слоям: язык, герои, сюжет. Он сам так собирается делать. Я сказал, что моя задача – именно в объединении всех слоев в пределах строфы, строки, чтобы понять, как всё, включая пунктуацию, рождает смыслы.

Чухонцев сказал, что Стаське в «Новой газете» платят $ 200 в месяц и издают книги. Значит, и тут дело в этом.

* * *

У Толстого Нехлюдов размышляет: «Какие на них белоснежные рубашки, как хорошо вычищены сапоги. И кто делает все это?» Я бы тоже через сто лет хотел задать этот вопрос – неуж они, как я, стирают по вечерам свои рубашки, а утром перед лекцией гладят их?..

Толстой боролся за то, чтобы по утрам самому выносить за собою свое судно. Я чищу дачный клозет за родственниками, гостями, рабочими, строящими сарай и чердак. Получилось, как он хотел, – и с большим превышением.

Вдова Бернеса Лилия Михайловна вспоминает [вклеена вырезка]: «…Кроме быта. Если надо было что-то прибить, подвинуть, он кричал: «Лиля, иди сюда, здесь нужно то-то сделать». Он не мог без меня достать из холодильника котлеты» (НГ, 2001 № 73). Т. е. у нас уж [если] кто эксплуатирует кого, то на полную баранку. Подумаешь, Шаляпин нашелся. Вспомнился сотрудник нашей чеховской группы И. Ю. Твердохлебов, хороший комментатор (но не более). Про него рассказывали, что он не знает, сколько стоит батон хлеба.

У Чехова в «Моей жизни» Полознев говорит, чтоб все без исключения должны заниматься физическим трудом. А доктор ему говорит, что если все, в том числе ученые, участвуя в борьбе за существование каждый сам за себя, «станут тратить время на битье щебня и окраску крыш, то это может угрожать прогрессу серьезной опасностью». Это я каждое лето бью щебень и крашу если не крыши, то стены дачи (что по площади не в пример больше), копаю землю, чищу болото – это я! Не знаю, имеет ли отношение моя деятельность к прогрессу, но что не делай я всего этого, на пару книг написал бы больше – это факт.

12 марта. Даты, даты… Надев (обув) ботинки, коим 35 лет, намазав лыжи, коим 5 лет, мазью, которой 30 лет, ушел с утра в лес.

Зима поздняя, снежная; лес прекрасен. Покатался не хуже, чем 30 лет назад. А что – даты? Время – его нет, не существует, пока носят ноги, так гениально задуман Творцом человек.

* * *

Выбираю завалы записей 90-х гг. Масса почти готовых публицистических статей, не напечатал из этого ничего – м[ожет] б[ыть], и правильно, толку было бы чуть.

Одна из самых ранних перестроечных записей (год 90-й?): «Отдать собственность надо кому угодно – тому, кто может ее взять, кто к ней ближе. Главное – как можно скорее. А что все равно кому – «эти руки не могут быть чистыми» (Маркс), т. е. так и так достанется жуликам или полужуликам». Похоже, что те, кто эту собственность раздавал, подслушали мои мысли – им тоже казалось – скорей, скорей! Я-то боялся, не вернулась бы советская власть, и вообще не экономист. Но они-то – экономисты! И с чего они так торопились?..

Записей много. Зря не вносил их в дневник. На клочках, неразборчиво, черново. Теперь – только выкинуть. А ведь они – свидетельство эпохи.

13 марта. К 12 дня ходил на лыжах по глубокому снегу к лесу от Борченкова – единственного обитателя кооператива, кто живет зимой тут постоянно. У Козлова по ТВ смотрел Л. в «Школе злословия». Впечатление очень сильное, убеждающая сила велика. Таня Толстая и Дуня Смирнова в конце сказали, что М. О. надо выпускать по 10 минут ежедневно, и хотя у нее нет времени, пусть найдет (с ее энергией все получится), и тогда в стране будет порядок!

Вечером, приехав с дачи, звонил Тане, от имени Л. благодарил: она передавала, что «вы с Дуней образовали такую атмосферу доброжелательства и доверительности, что поэтому так хорошо все и получилось». А что хорошо – ей звонят целый день. Первый звонок был от режиссера Андрея Смирнова, отца Дуни, к[ото]рый с женой плакал, смотря эту передачу. «Мне было легко быть естественной и искренней в такой атмосфере».

Что значит сила личности – как это на всех действует и как все соскучились по этому!

14 марта. В ИМЛИ все подходили и хвалили выступленье Л.: Аэлита, Ир[ина] Спартаковна и др. Олег Лекманов сказал: «Какая все-таки сильная личность М. О.! Толстая и Смирнова очень легко расправлялись со всеми в своей «Школе злословия». А тут ничего не могли сделать – только лапки кверху!» С Олей Шалыгиной в «Макдоналдсе» беседовали о ее докторской диссертации и вообще жизни, вспоминали эпизод в Ялте, когда она попала в больницу с внутренним кровоизлиянием.

Вечером по ТВ в передаче Архангельского – Лева Аннинский, Валя Непомнящий (был представлен как «религиозный философ»), И. Волгин, Ю. Афанасьев, Наташа Иванова, Ст. Куняев, А. Дмитриев. Тема: что дала перестройка и т. п. – к 20-летию взятия власти М. Горбачевым. Лева говорил, что когда пишет, ни о какой свободе не думает, – получается, что она ему как бы и не нужна; Валя – тоже: цензуру можно было обойти, да и найти боковые ходы, что улучшало твою статью и т. п.[63] А цензуру денег, мол, не обойдешь! – и значительно потряс головою. В общем, несли бог знает что. Нормальны были только Н. Иванова и А. Дмитриев; первая говорила о том, что перестройка началась с печатанья «Чевенгура» и «Котлована» Платонова и проч., Андрей говорил, что благодаря перестройке осуществилось его поколение. Для всех остальных свобода оказалась не главным. Как тут не хватало Л.! Уж она им бы вмазала.

17 марта. 16-го с Женечкой ходили в т[еат]р Ермоловой на спектакль-чтение Г. И. Энтина и Голышева «Ужель та самая Татьяна?..». Шел с опаской, т. к. все актеры читают стихи плохо или очень плохо. К счастью, ошибся: провалов вкуса не было, а местами просто хорошо. Боюсь, однако, что слишком субъективен: видимо, нервы поизносились – лучшие стихи ЕО не могу воспринимать без слез. Как буду читать весь роман в Школе-студии МХТ?..

Потом говорил с Энтиным 1,5 часа по телефону, по его просьбе особо остановился на недостатках: спорно дуэтное чтение, несоблюдение enjambement’a («И, задыхаясь, на скамью // Упала»), отсутствие паузы в «Минуты две они молчали…», «небрежен» не значит спустя рукава, – легок, поэтичен и не надо делать жесты неб[режност]и.

Благодарил: «Мне еще никто не сделал столько таких серьезных замечаний».

Л. (мне): – Еще бы!

Рассказал ему про мой курс тотального комментирования ЕО. Он рассказал про свою коллекцию картин Жегина, Мая Митурича и др.

Л. написала блестящую статью в МН в связи с Катынью, читала мне по телефону, исправили несколько мест. И никого из записных публицистов Катынь не колышет, не задевает, на выступления не подвигает!.. Одна на всю страну! Правда, женщина, которой, как кавалеру де Бюсси, не знакомо чувство страха.

18 марта. Приехал вчера. <…>

С утра дела обычные: снег, сделал полку для Грэя и т. п.

<…> В программе на «Свободе» выступал Гавриил Попов – «Тайны победы» (или «войны» – что-то в этом роде). Опираясь на какие-то свои «Материалы» (видимо, опубликованные, надо посмотреть), кое-что рассказал про эти тайны. Большинство я знал – и давно (читайте, господа, мой роман!), но кое-что – нет или слышал краем уха.

Г. Попов читал приказ по ведомству Берии: Микояну (авиаконструктору) на основе моторов фирмы «Юнкерс» и «Мессершмит» создать авиамоторы, удовлетворяющие таким-то и таким-то качествам и т. д. Радиолокация <то, на чем приобрел огромную славу академик Берг> тоже была создана на основе захваченных немецких разработок. У нас молчат, сколько у нас работало немецких ракетчиков из конструкторских бюро Вернера фон Брауна (одна такая группа жила на острове Градомля на оз. Селигер, Г. Попова с другими туристами не пустили на этот остров). Ракетный кулак мы создали с помощью Гитлера. Правда, мы были здесь не одиноки – американцы делали то же самое. Но они, в отличие от нас, этого не скрывают.

Сталин снижал цены за счет огромного потока репараций из Германии. Когда поток прекратился, снижать перестали. Весь мир получал компенсации из Германии для индивидуальных людей, и только мы – на государство, в коем они и растворялись, а узники немецких концлагерей и прочие не получили ни копейки.

Никогда не было такого числа предателей, как в эту войну. Но в создании русской армии Гитлер не был заинтересован <не давал воевать РОА>, говоря: мы поддержали Пилсудского, а он создал армию, направленную против нас.

Власов – герой обороны Москвы. Что, он не мог перейти на сторону немцев сразу? Но он понимал, что это надо делать позже, когда Красная армия показала свою силу. Он думал о небольшевистском будущем России. Штауффенберг и другие заговорщики, видимо, после Гитлера создали бы такое правительство.

Еще Кутузов (см. Толстого) считал, что русскую армию надо остановить на границах России. Но Александру I нужна была Европа! Как и Сталину. «Воины, бросавшие знамена у Мавзолея, бросали их не к ногам народа, а к ногам Сталина!» Ветеранам надо было давно объяснить, что они принесли не только Победу.

Русские военные, вернувшись из Европы в 1815 г., стали создавать тайные общества. Советская армия <обладавшая невиданной в истории человечества мощью> покорно вернулась под сталинское ярмо. И совет[скую] власть свергли мирные люди, выйдя против танков в 91-м году.

Ерофеев: – Как Вы относитесь к Жукову?

– Он – типичный представитель сталинской военной номенклатуры, хотя очень талантливый полководец. Людей не жалел <и солдаты это знали, как и попробовал [я] описать в своем романе>. А когда Сталин разрешал генералам вывозить награбленное, понавез себе немецкого добра. Когда на его даче был обыск <после известного скандала>, там нашли сотни шкурок норки, 4 тыс. м. шелка, шерсти, картины и т. д. И ни одной книги! Т. е. он вел себя как обычный представитель советской номенклатуры. Можно ли представить Суворова, Кутузова, везущих себе барахло из Европы?

Генерал Серов вывозил немецкие «трофеи» самолетами. <Есть у Солженицына; вспомнилась история, как Конев или Рокоссовский велели снять для себя несколько картин «с бабами» в каком-то из музеев Германии. Историю рассказал значительно позже директор этого музея.>

По «Свободе» опять говорили о «Московских новостях» – уже другой комментатор. И снова о расколе в редакции. И опять ни слова о статье Л.! А я-то, дурак, думал, что она произведет впечатленье разорвавшейся бомбы! Я оскорблен. Сказал это Л. Она (смеется): «– Для тебя это в новинку, а мы с Женей давно это знаем. Им это не нужно!» Неуж действительно никому не нужно то, о чем она написала? И в 60-летней юбилей великой победы входим с враньем 43-го года?..

19 марта. Повторяли вчерашнюю беседу с Гавриилом Поповым; прослушал пропущенное вчера начало. «Материалы» он печатал в «Московском комсомольце», но под давлением властей это было прекращено; будет продолжение в «Новой газете» – если не прикроют и там.

Поставки по ленд-лизу составляли $8 на одного солдата – большая сумма! Микоян сказал, без ленд-лиза войну проиграли бы. Корабли все были не наши – мы за войну не построили ни одного. Амер[иканские] танки даже участвовали в параде 7 нояб[ря] 1941 г. – потом из «Хроники» Сталин это вырезал. На Курской дуге немцы прорвали фронт; против 100 наших погибших танков немецких погибло 10; броня «Тигров» оказалась для наших пушек неуязвимой. Взятие Кенигсберга и Берлина было нужно только Сталину – немцы бы и так сдались. В первые недели войны сдавали целые города (Минск). Но когда народ понял, что немцы не будут распускать колхозы (наиб[олее] эффективный способ эксплуатации), стали биться за каждую березку. Началась народная война.

В ближайшее время грядет жилищно-коммунальная реформа; монетизация уже проведена и после падения рубля вместе с реформой ЖЭК’ов это приведет к окончательному обнищанию народа. Одновременно проводится реформа образования и академической фундаментальной науки.

Неужели это сознательная и планомерная быдловизация общества, подобная той, которая проводилась большевиками после революции? Не хочется в это верить. Получается, что взамен мы получили только одно – свободу слова. Не мало ли?

20 марта, дача. Снял показания счетчиков – с 26 февраля по 20 марта за все вместе с отоплением (850 квтч) = 1 р. 28 ? 850 =1028 руб. 25 % моей з/платы в ИМЛИ.

21 марта. Г. С. Кнабе по телефону говорил про мой роман – очень интересно (для меня). Записывал, но, боюсь, не все успел.

Начал с благодарностей; я от смущенья:

– Рад, что вам понравилось.

– Понравилось – не то слово! Это поразительная книга.

Есть два вида духовной деятельности: художественная и интеллектуально-логическая. Пушкин пишет об «Анналах» Тацита и почти в это же время – «Бориса Годунова» <…>. У вас – редкое сочетание, которого я больше нигде в современности не вижу. У вас все же художественное произведение. Но оно пронизано документальностью. Или иначе: фабула-сюжет пронизаны историко-философским ощущением нашего времени. Это ощущение подымает фабульный материал на больш?ю высоту.

У нас привыкли или к лаудативному <видимо, от laudamus> жанру или к отрицающему. «Голубая чашка» Гайдара замечательный рассказ, но он написан для того, чтобы кое-что утвердить и поднять. А у Ямпольского в «Московской улице» – обратная задача: показать, во что превратили Арбат. Но важна объективная картина, адекватный образ прожитого времени, и вы его даете. Философский образ времени прошит фабульными нитками, что сделано каким-то невиданным образом – я, во всяком случае, ничего подобного в современной литературе не встречал. Книга ваша не безразлична к материалу, оценка везде есть. Но автор не исходит из установки, а это разлито в материале. Пронизанность всего всем – и это очень важно.

Это – целый пласт русской жизни, данный в современном исполнении. Правда, я не знаю, надолго ли хватит тех поколений, в чей опыт входит этот материал.

Я рассказал, что говорят молодые о моем романе.

– Это очень хорошо, что им многое интересно. Один писатель – не буду называть его имени, мы оба с ним знакомы, – описал, как он конопатил лодку. И это действительно интересно!

Я кратко пересказал разговор с Фазилем и Тоней и с Аптом. Каким-то образом разговор перескочил на Германа Гессе.

– У него в романе «Игра стеклянных бус» <у нас перевели как «Игра в бисер»> философский пласт сочетается с фабульным. Об этом очень хорошо Томас Манн писал Гессе в октябре 51 г. Томас Манн говорил о себе: «Я слишком буржуа». Он жил в доме своего деда. Много у вас знакомых, которые бы жили в доме своих дедов?

– Да почитай почти что нет.

– А Манн жил. И если потом не в доме деда, то всегда в своем доме!

– А Набоков напротив: всегда в отелях.

– Вот именно! Уже разница эпох.

* * *

После лекции в Школе-студии МХАТ зашел к Смелянскому; у него К. Райкин.

Толя стал говорить, в каком восторге студенты от моих лекций, и приглашать Райкина вслушаться, т. к. в следующем году он будет начальником 1-го курса и надо, чтобы его студенты тоже слушали меня.

– Они мне рассказали, о чем вы им читаете. Это то, что нужно! И про театр пушкинского времени, и про то, как надо читать стихи и вслушиваться в текст.

Я не удержался, как обычно, и разразился небольшой лекцийкой из комментария к ЕО. Райкин тоже сказал, что это то, что нужно.

– Я им рассказываю и про некоторые режиссерские решения. См[елянски]й:

– Они, конечно, актеры…

– Кто знает! Конст[антин] Аркадьич тоже не сразу стал режиссером!

– Нет, я актер, актер…

Поговорили о необразованности актеров. Я сказал, что в свое время, поговорив с Гриценко, был потрясен.

Райкин: – Ну, Гриценко – это даже среди актеров случай почти патологический. Но в целом, конечно… Но зато они впитывают, схватывают из разговоров умных людей.

Смелянский: – Потому им и важны лекции таких людей как А. П.!

* * *

С дачи вчера в 9³⁰ вечера добирался до шоссе (такси по нашей дороге проехать не смогло) по колено в сугробах, за спиной тяжелый рюкзак, в руке – сумка с книгами, в другой с Грэем, к[ото]рый от волнения обкакался и я в темноте все это разгребал. Л.: – Архетип!

22/III. Перечитал статью Л. «О Победе, славе и чести» – уже в газете (МН, № 11, 8–24 марта). Еще больше обиделся на время наше мерзкое и вяло-болотное: не заметить такую статью!

23 марта. С Л., Маней, Женечкой вчера были во МХАТ’е на «Лес» в пост[ановке] Серебрякова[64]. Текст изменен (вместо Милонова и Бодаева – дамы, нет Карпа) и [о]современено: в современных костюмах, говорят по телефону, поют «Беловежскую пущу». Но что-то есть. Может быть, я не прав, что так стою за незыблемость текста (в шир[оком] смысле) классики? Публика, во всяком случае, была в восторге, особенно когда Алексей Буланов в финале, причесанный под Путина и с его интонацией. Л. сказала, что возвращается эзопов язык, а это – плохой знак! Есть кстати в духе Некрошюса: Счастливцев вынимает из урны окурок и прикуривает. Это уже не актеры, а зэки, да еще последнего разряда, по Солженицыну. (Гурмыжская – Тинякова, Несчастливцев – Назаров, очень похожий внешне на Меркурьева, Счастливцев – Авангард Леонтьев – вся троица хороша).

По ТВ смотрел в программе Ерофеева передачу «Первый роман», куда он меня так усиленно зазывал и отказываясь от которой я имел три длиннейших разговора с его редакторшей Леной. Разговоры дались очень тяжело. Я мотивировал тем, что не хочу быть в одной компании с Сорокиным, они уговаривали, Витя передавал через Лену, что я буду совершенно автономен и проч., а они все не хотели от меня отстать. Л. тоже не советовала участвовать.

На самом деле Витя сказал правду – все были автономны. Сорокин рассказывал, как писал свою «Очередь» – какие у его антенны и как он воспринимает действительность. О. Новикова и еще кто-то – тоже. Сам Витя сказал, что «Русская красавица», которая переведена на 34 языка, грех жаловаться, родилась из строчек «Девки спорили на даче…». Не решился (и это после своего романа «Век п…» – неуж так переменился?..) прочесть продолжение:

…У кого п… лохмаче,

Оказалася лохмаче

У хозяйки этой дачи.

«А потом ушла и дача, и девки…»

Видимо, отказался я правильно – с трудом представляю себе, как бы я рассказывал о «моем творчестве» и т. п.

Недавно Слаповский в какой-то передаче в связи с Фетом сказал про себя: «Поэту, когда он пишет «Шопот, робкое дыханье», все равно, какого он слушает соловья: парагвайского или аргентинского, в момент вдохновения это неважно – по себе знаю!» Милый Алексей Слаповский! Неужели Вы не понимаете, что разница меж Вами и Фетом больше, чем меж слоном и котом, что великий поэт – существо совсем другой породы!.. И я все бы Вам простил, извинись Вы хотя бы косвенно: я, мол, конечно, не сравниваю, но … и т. д. Но это Вам и в голову не приходит.

24 марта. В Школе-студии тоже сложности с оплатой – не хотят давать ту сумму, что обещал Смелянский.

Ради науки я всегда был на все готов и денег в ней не искал. Но, положа руку на сердце, не думал, что в 67 лет буду жить от з/ платы до з/платы, не иметь ни копейки сбережений и думать, на что купить лекарства!..

27 марта. Вчера было собрание дачного кооператива. Собираются зимой отключать свет от дач, т. к. много задолженности по электричеству. «Это что ж, – сказал я, – приехавшие зимой должны сидеть при керосиновой лампе?» Страшная советская мерзость. Все это довело меня почти что до сердечного приступа. Слаб стал, слаб! Раньше в этих случаях надевал кроссовки – и 12 км вдоль шоссе! Сейчас уж не могу, что плохо, в этом государстве хорошее здоровье надо иметь до конца. А я-то хорош! Полвека сознательной жизни в этом государстве меня, как выяснилось, не закалили. Слабак.

28 марта. С неожиданно фантастическим успехом прочел лекцию, где анализировал строфы ХХХ – XXXIV ЕО про ножки. Что значит будущие актеры – такого живого восприятия еще не встречал.

8 апреля. «Боже, как грустна наша Россия!» По «Свободе» (в связи со смертью Папы) – звонки слушателей. И чего только нет! Антисемитизм, антикатолицизм (что поляки стремятся проникнуть в Россию), ксенофобия всех видов, невежество, эгоизм («А что Папа сделал для нас» – как будто мало того, что он сделал для мира!..). И это на фоне смерти одного из величайших людей ХХ века.

11 апреля. Вчера был у Сережи Бочарова – подписывал очередное письмо (на этот раз в администрацию Швыдкого) про Словарь русских писателей наш многострадальный. Вряд ли поможет, но трепыхаться надо.

Как всегда, распив пару бутылок сухого, поговорили-повспоминали: А. А. Белкина, Натана и др. С. рассказал про одно из мероприятий по борьбе с космополитизмом: в 49 г. в 66-й аудитории (как помнится она по лекциям Бонди!) Самарин устроил заседание кафедры зарубежной л[итерату]ры, где сам был главным громильщиком космополитов (Гальпериной и др.).

Из поколения Сережи этим активно тогда занимался Лебедев, автор книги о Чаадаеве («к[ото]рую читала вся Москва» – Сережа; как же, как же…). И однажды на лавочке возле Герцена он попросил: не может ли Сережа дать ему какие-нибудь материалы (сейчас бы сказали: «компромат») на Лидию Моисеевну Поляк, к[ото]рую тоже собирались «чистить». Сережа же сказал, что может сказать о ней только хорошее, что его, Сережи, жена Ира – ученица Поляк – и тоже… и т. п. Лебедев был очень разочарован.

С. – И вот через несколько лет обсуждают его кандидатуру – на предмет приема в партию. И я выступаю и рассказываю эту историю. Получилось вроде доноса, меня это до сих пор мучит.

– По-моему, не стоит убиваться. Такие вещи надо обнародовать.

– Но он ведь потом каялся и т. д.

– Я слышал такие истории, как кто-то каялся за свои выступления на партбюро и проч. Но как-то… все равно…

* * *

Я рассказал ему историю, как пытался пробиться на прием к Горбачеву, когда он стал членом Политбюро, т. к. почему-то поверил, что он не таков, как все остальные, и что-то может сделать для страны, как не удалось (анкета и т. п.).

– И в общем ты оказался прав!

– Пожалуй. Он все же повернул колесо истории…

9-го ездил на дачу и уехал сразу обратно: не могу видеть рожу соседа, заниматься проблемой счетчика и проч. – уже не хватает здоровья. Дорого достается мне дача.

15 апреля. В Школе-студии МХТ был на докладе Роберта Джексона о «Вишн[евом] саде».

В последние дни ложился в 4 или 5 ночи, вставал в 8–9; зато написал статью «Вторая реплика» в сб[орник] в Badenweiler и мемуары в сб[орник] МГУ. Завтра – в Ялту; сегодня тоже предстоит весёлая ночь: к докладу еще не приступал.

У Л. выходят в газетах статьи и письма против возвращения Сталина; выступает и по радио. Но, кажется, никому, кроме подписавших, до этого нет дела! В разговоре с Колей Котрелевым упомянул про это, а он: «А я уже полгода не читаю никаких газет!..» Хорошо устроились! Одна женщина на всю страну, на всё про всё!..

17 апреля, Ялта. На конференцию ехали в двух купе: Катаевы с Катей и Скибина, Шалыгина, Горячева. В другом вагоне: Степанов. Собенников, Капустин, Настя. Всю ночь будили пограничники.

Опять у моря!

Катаев: – Ты чем-то, судя по лицу, озабочен.

– Возрождением сталинизма. И, по правде сказать, очень удивлен тем, что почти никто этим не озабочен!

Дал им почитать статью Л. в «Моск[овских] ведомостях». <…> несла какую-то чушь про Петра I, что он тоже уничтожил много народу.

Не удержался и сказал неск[олько] фраз со словами «людоед» и мерзавец и о том, что ни одно достижение страны не связано с его деятельностью (это надо внушать и внушать с фактами в руках).

Катаев: – Я сейчас занят только падением высшего образования.

19 апреля. Сделал доклад «Чехов и киноязык ХХ века», где в числе прочего раздолбал итальянский неореализм.

20 апреля. Ялтинские таксисты – спрашивал у всех – все за памятник Большой Тройке в Ялте. Один сказал: «Когда поставим, туристы будут ездить, смотреть. Деньги!»

Выступал по поводу доклада Чадаевой: доклад напоминает мне диагнозы из книг на темы «Чехов и медицина». Разговаривал с Теплинским.

– Из того, что мы здесь докладываем, обсуждаем, только 3 % учителей это читает. И из школьников – тоже процента 3.

Была в разговоре и ложка дегтя: оказывается, он предлагает включить в школьную программу поэму «Саша» (милая, компактная) вместо «Кому на Руси жить хорошо».

23 апреля. Фильм М. Тереховой «Чайка». Фильма более низкого уровня, кажется, я еще не видел. Играют дочь, сын – бездарны, пошлы.

Катаев снова зовет на полную ставку на свою кафедру, что предполагает, кроме нагрузки, участие в нуднейших заседаниях кафедры, двух ученых советов и проч. и проч. Решительно отказался.

24 апр[еля]. Обратно ехали целой толпою. Пили крымские вина, и Катаев, как обычно, по кругу предлагал тосты за всех присутствующих, что начинает уже и надоедать.

25 апр[еля]. Женечка огорчает: читала на моей лекции какую-то постороннюю литературу. <…>

26 апреля. Почему теология ближе к актуальной жизни человечества? Тем, что наука оперирует слишком большими цифрами – 25–30–50 млн. лет, и даже существование человека после находок Лики исчисляется уже миллионом. А в Библии – 6 тыс[яч] лет. А что было и будет через миллион – неведомо никому.

28 апреля. По ТВ – ветераны, ветераны. Один сказал: «А что такое одиночество? Это когда ты окружен людьми, но ты один, никому не нужен. И то, что дорого тебе, – уже не дорого никому». Простой солдат! Он вряд ли знает строки «Кому из нас под старость день Лицея торжествовать придется одному? Несчастный друг! Средь новых поколений… и чужой…».

По «Свободе» Оксана Генриховна Дмитриева, незав[исимый] депутат. Спросили: – Какая программа?

– Свободные выборы и свобода СМИ.

Через 15 лет – те же задачи! В целом же разумно: стабилиз[ационный] фонд не копить, а раздать: увеличить покуп[ательную] способность, что стимулирует развитие экономики; в инфляцию от этого не верит. Досрочно долги Межд[ународному] банку не возвращать, а вложить в экономику (д[ействитель]но: зачем торопиться? Кто подгоняет?), и другие такие же простые меры, к[ото]рые могут оздоровить экономику.

30 апреля с Женечкой и Янисом приехали на дачу. Плохое самочувствие и муть в голове привели к тому, что забыл ключ и с полдороги возвращались, попав на дачу только в 5 часов.

13 мая. Умерла В. М. Мальцева. На гражд[анской] панихиде в Боткинской б[ольни]це сказал, что она подвижница, отдавшая жизнь ВВ, изданию его трудов и т. д. Что не договорил, сказал на поминках в Калашном, в квартире, куда ходил сорок лет, а сегодня – не в последний ли раз?.. Пришли: В. Г. Костомаров, Ю. Л. Воротников, М. В. Ляпон, Люда Мисайлиди (Косячкова), акад[емик] О. Т. Богомолов (Наташа Михайлова была только в ритуальном зале.) Ал[ексан]др Павл[ович] – декан нового ф[акульте]та искусств в МГУ (его питомцев мы слушали в Мелихово в июле 2004 г.) – синтетическое изучение искусств.

Люда готовит переписку, точнее, письма ВВ к Н[адежде] М[атвеевне], которые я двадцать лет назад переписывал от руки в архиве АН СССР и хотел издать. Она и Богомолов напомнили мне, что Викт[ория] Мих[айловна] хотела, чтобы я писал предисловие. Заметив на лице моем колебанье, Люда: «А. П.! Вы должны! Ну кому ж еще!» Сколько раз я слышал это от Надежды Михайловны, академиков Алексеева и Лихачева. Да, должен. Кто ж, как не я.

В середине пришла Любочка Казарновская с Робертом. Рассказывала об уроках Н[адежды] М[атвеевны], об Ирине Архиповой, к[ото]рая на своем 80-летнем юбилее «спела три романса в начале и три в конце – исключительный случай!» Рассказывала о своем отце-генерале, к[ото]рый был офицером-порученцем у Рокоссовского, общался с Жуковым и Коневым.

14 мая. С 8 мая – на даче. Несмотря на плохое самочувствие, работа на участке с 10 до 10. Убран зимний мусор, выложена кирпичом набережная вдоль болота, участок вылизан. Трава, вода, березы, звезды.

Вдруг вспомнил, что Л. называла меня «котик-братик». А тут еще бродит Грэй. Сочинил стих, к[ото]рый при случае можно отправить Л. имэйлом:

Ах, как много на свете кошек!

Много также разных котов.

Но ты помни: твой котик-братик

За тебя умереть готов. <Не отправил>[65].

15 мая. Звонил Коржавину.

Эмма: – Мариэтта хорошо пишет. Про Сталина – это очень надо! Сталин убил Россию. Она должна возродиться, но это будет нескоро.

Про мой роман: – Это замечательно – значительно. И очень серьезно. Ты показал, что Россия всегда была жива, несмотря ни на что!

– Ты же сказал, что Сталин ее убил.

– И все же! Ведь до конца можно убить только отдельного человека, а народ – нет!

27 мая. Вчера в Домжуре вручали Пушкинскую премию Борису Парамонову. Вольф Шмид рассказал историю премии и охарактеризовал лауреата. Поэтесса Павлова сказала речь и прочла стихи.

Я тоже сказал речь, что Парамонов философ sui generis, но философ русского пошиба, т. е. не имеющий завершенной системы в немецком понимании, о том, как трудно философствовать по всякому поводу, о широте его диапазона: П[ушки]н, Чехов, Шкловский, Стивен Спилберг, Лени Рифеншталь, Чапек и проч.

Подарил ему свой роман. На фуршете общался с Левой Рубинштейном, немного с А. Латыниной, с Курчаткиным, с Вольфом и Ириной [Шмид], с какими-то поклонницами романа.

30 мая. С утра принимал зачет в Школе-студии МХАТ – 24 чел[овека] (по ЕО). Был поражен знанием моих лекций и общим энтузиазмом будущих актеров.

Потом переехал в ИМЛИ на юбилей Ю. Б. Борева. Несколько ораторов упомянули про «Сталиниаду». А. Д. [Михайлов?] спросил Борева как-то: «А вы не боялись тогда собирать эти анекдоты?» – «Боялся. Но собирал».

Потом с Л. – в МГУ на юбилей О. Г. Гецовой, где я говорил о ней как педагоге, а Л. о ее роли в нашей семейной жизни[66]. Выступал Ю. Апресян и многие диалектологи.

3 июня. Безвыездно на даче. Осуществил давнюю мечту: разложил по коробкам все свои болты, гайки, шурупы, шайбы, трубы и проч., снабдив эти коробки пристойными надписями. Удовлетворенье едва ли не большее, чем после окончанья приличной статьи.

Радио («Свобода») весь день о безобразии с Ходорковским. Стыдно перед миром. Но этим П. роет себе могилу.

Женечка сдает ЕГЭ – как-то странно: дают тексты, советуется с Машей (а она со мной) по пейджеру. Видимо, всем всё давно в образовании всё равно, только мы с Л. этого не знали.

22 июня. Л. блестяще выступала по радио «Россия» про начало Отеч[ественной] войны. Сказала всё, что нужно про Сталина, вспомнила историю своей семьи. Особенность ее таланта – в убедительной простоте, она не гнушается объяснять все самым простым людям, головы которых до сих пор (и, видимо, навсегда) замутнены советской пропагандой, – то, что почти не делает никто, презирая этот слой, который ничему не научился и ничего не понял. И я этот слой если не презираю, то не люблю. Она – нет.

Больше трех недель вожу песок, кладу кирпич, наступаю на болото – с 10 утра до 10 вечера. За исключеньем отзыва на дисс[ертацию] Степанова ничего больше не делал. Как рачительный помещик, вечером с удовольствием обхожу свое именье, отмечая, что сделано и что еще надо сделать.

Дважды по 2,5 дня жила Женечка, с которой занимались литературой в видах ее поступления в Литинститут.

26 июня. А странно: жизнь, изображенная в моем романе, тяжелая, грязная, находящаяся в постоянной борьбе с этой грязью, – она оказывается более тонкой, духовной и эстетичной по сравнению с примитивностью и антиэстетизмом «интеллигентной» столичной жизни 1940–50-х годов.

30 июня. Л. вчера поехала к Маше в 1 час ночи, чтобы уговорить Женечку приехать ко мне на дачу готовиться к поступлению в Литинститут. Каждый ее приезд буквально вымаливаем. Говорю ей о ее печальном будущем, если не поступит, что без образования она перей дет в другой социальный класс и т. п. – не слушает, не понимает, не верит, не хочет. Ощущение бессилия.

6 июля. Сидел в темноте на веранде, смотрел на березы. Как когда-то с мамой. Это было счастье. Не то чтоб я этого не понимал. Но почему-то думал – оно будет длиться долго.

7 июля. И чего это я недоволен необходимостью постирушек? Складывал высушенное белье, пахнущее солнцем и березами, какого никогда не бывает ни после какой стиральной машины и прачечной. Как в детстве.

5-го был в ин[ститу]те, ушел в отпуск, в план 2006 г. вставил свою многострадальную библиографию «Чехов в прижизн[енной] критике».

Пришла японка Сильвия Какубари. Сказал ей, что в МГУ уже не работаю, но потратил на нее час.

На днях звонил Толя Смелянский. Предложил в Школе-студии МХАТ читать не семестр, как в этом году, а два. ЕО – на I курсе, как во II семестре – историческую поэтику рус[ской] л[итерату]ры. Семинары, аспиранты – всё за такие гроши, что и сказать кому-нибудь стыдно.

10 июля. Возбуждают уголовное дело против бывш[его] премьера Касьянова: зад?шево приобрел дачу Суслова – 11 га, ту самую, за забором которой году в 59–60-м мы видели оленей, где свой пляж на Москва-реке и т. п. Касьянов, конечно, жулик (минус 2 %), как и все они. Но все равно противно, что до поры до времени никто ничего не возбуждал, а когда объявил, что, возможно, будет баллотироваться в президенты, – сразу н? тебе.

11 июля. Именно это говорят про историю с Касьяновым по «Свободе» и даже по «Радио России».

12 июля. Звонила Л. из Евпатории по поводу дня рожд[ения] Мани; я звонил по этому же поводу Женечке и самой имениннице, которая сейчас в Н.-Новгороде.

Закапывал полузадушенную Грэем мышь; она из последних сил, защищаясь, вцепилась своими крохотными зубками в мой шлепанец и затихла. Жесток мир – и ихний, природный, тоже. Расстроился; нервы уже не те.

13 июля. По «Deutsche Welle» интервью с Володей Порудоминским – хорошее. Я – мерзавец, что не звоню ему. Сказал, что Бунин про «Темные аллеи» кому-то сказал: «Это не то, что со мной было, а то, о чем я мечтал». К стыду своему, не помню, откуда Володя это взял. Но я всегда знал, что это сочинено, особенно про то, как легко отдаются рассказчику все женщины. В начале ХХ века это было не так просто. Об этом хорошо написал Чехов в письме к Суворину, к[ото]рое не входило в его советские собр[ания] соч[инений] («на столах, под столами, чуть ли не на лезвии ножа»). Это, разумеется, не имеет никакого отношения к литературному качеству великих рассказов этого сборника. Но говорит только о том, что свежесть эротического чувства Бунин сохранил до преклонных лет.

16 июля. 15 июля 1954 г., когда я приехал, вся Москва была уклеена газетами с портретами Чехова. Это был знак. Скоро я прошел собеседование и был принят на филфак МГУ.

17 июля. Англичане после теракта спохватились: слишком большую свободу дали мусульманским организациям, которые могли в мечетях и вообще проповедовать все, что угодно.

Когда я в 88 году три месяца с лишним провел в Гамбурге и увидел, сколько там турок и проч., то говорил: Европе не надо повторять ошибок Америки, ввозившей негров, что она расхлебывает до сих пор. Немцы со мной не соглашались. Но Европа к этому ограничению придет – жаль только, что такой ценою.

В ИМЛИ 7 июля встретил Алика Мацевича. В числе прочего сообщил ему, кто умер из однокурсников. Никого не помнит. Как и Жанка Борисова, к[ото]рая ни разу не была на вечерах встречи филологического факультета.

Из «Дневника дачной жизни»

17 июля.

Миг вожделенный настал: окончен мой труд многолетний. Что ж непонятная грусть тайно тревожит меня? Или, свой подвиг свершив, я стою, как поденщик ненужный, Плату приявший свою, чуждый работе другой?..

Пушкин

Болотная Набережная закончена – т. е. доведена до первой каменной стенки; прогулялся в шлепанцах (не в сапогах!) от угла бани до этой самой стенки. Держит, не пружинит. Твердь. Сколько ушло в болото десятков кубометров биомассы (сорняки, скошенная трава, ил, листья), мусора, битого шифера и кирпича, камней, сечки, бутылок, банок, затвердевшего цемента, глины, гравия и песку – подсчитать невозможно. Конечно, недурно бы еще все поднять на 30 см – тогда не было бы разлива=потопа на газон и Плац весной и в сезон дождей. Но это – две машины песка. Мечты, мечты…

В последние дни: 1) подвязывал виноград; 2) надставил шланг – тяжелое дело: зачистка гофрированного пластика (изнутри, рулончиком шкурки), шкурение вставляемой части, клей, проволока, клейкая лента сверху; 3)отмочил керосином и спец. жидкостью, отскрёб и найденную в придорожных земляных отвалах гигантскую мощную отвертку для шурупов с прямым шлицем (давно прицеливался в магазине, да дорог?: 120 р.); посадил черенки вьющегося винограда у второй каменной стенки; 5) продолжал выкладывать камешки на Кирпичной Набережной; 6) привез три тачки больших камней с обочины перед Алёхновым – и др. и разные мелочи. Но до многого руки не дошли. Главное – опять запустил газоны! Никак не выкраивалось время (надо больше 3-х часов).

«Саше случалось знавать и печали»: сломалась вилка у руля велосипеда. И то: 17 лет приличной эксплуатации, содержанье в неотапливаемых помещениях. Первый эксперт (в магазине), конечно, сказал: «Надо покупать новый!» Попробую попросить Мишу заварить[67].

Грэй теперь не «дармоед»[68]: поймал огромного красавца крота, за что был глажен, чесом и угощен дефицитным кроликом из пакета. Надеюсь, что этот крот был атаманом шайки и она теперь уйдет: второй такой эпопеи, как два года назад, я уже не перенесу.

Урчала топь. Темнела глыбь.

Утробно выла где-то выпь.

Где было топко и урчанно –

Теперь прямой проспект песчаный.

18 июля. Разговор с нанимаемым работником.

– Говорили: газон. А у вас их тут – до… И за березами, и вдоль трубы. Тут дело такое…

– Хорошо, хорошо, я добавлю.

– Да и трава перестоялась. Ее косой косить уже надо!

– Ладно, ладно.

Работа начата.

– Хозяин, нож у нее тупой, выворачивает с корнем.

– Наточи! Точило есть.

Точит; заодно – топоры, ножи. Газонокосилка вся развинчена, собирается долго и с трудом. Дело особое.

– А куда траву девать?

– Под деревья… Мульчирование. Вдоль болота.

– Сразу бы и говорили.

– Хорошо, хорошо…

Обычная ситуация: начни одно – дела растут, как снежный ком. Кто хозяин? Понятно, я. А работник? Ить работник – это тоже я!..[69] <…>.

* * *

Быть может, и придет ко мне удача.

Боюсь, что поздно. Или никогда.

* * *

…И полосатый толстый шмель…

Твардовский

Докашиваю газон. Клевер вырос до цветов – сплошной белый ковер. Шмели слетелись со всего окружающего пространства: такую плотность элитного клевера где они еще найдут! <…>

С огромными сложностями купленная толстая леска для триммера рвется так же, как и тонкая. Никто ничего не знает. Разве что звонить на фабрику.

Приехали Л. с Женечкой. По дороге по пути купили: 1) нагреватель; 2) велосипед. Велосипед – мне, взамен сломавшегося. И сказал-то об этом один раз, мельком.

Л.: «Что, мой муж не достоин нового велосипеда?»

Уже опробовал. Есть элемент игрушечности: маленькие колеса, прямой руль. Но ход превосходный, едет сам. В сущности, у меня первый современный велосипед. Только суршит по шоссе: шур-сур-мур… Ухудшения качества жизни на даче, о чем я тихо сокрушался, т. о., не произошло: будет горячий душ, будет водохранилище.

Л. привез ее знакомый грузин Алико, владелец секции в универсаме, очень милый человек[70].

19 июля. К вопросу о. Только утром сел за стол – явились армяне. На велосипеде – в хозмаг (экономия времени – наличие транспорта!). Купили пластиковые шланги, переходники и т. д. и т. п. на 437 р. А потом началось! Поиски вентиля, раскопка газона и проч. – без меня тоже было не обойтись никак. И так до 4 часов. Но зато в 4³⁰ я, потный и грязный, уже принимал горячий душ и стал чистый и веселый. Правда, надо еще менять треснувший тройник; Мадо обещал завтра съездить купить; выдал ему 200 р. Странно, что для получения горячей воды не надо, как древние славяне, топить баню.

Женечка вчера вечером очень успешно занималась с Л. За завтраком прочел ей свои стихи из этого ДДЖ.

– А откуда они у тебя берутся? – спросила будущая студентка Литинститута. На этот вопрос ответить я не смог. Оказывается, она читала экземпляр моих стихов № 2, подаренный некогда Мане, но молчала.

Появилась первая кротовая нора. Одна надежда на Грэя, которого я с охотничьим заданьем выпустил в 3 часа ночи – кротовое время. Утром увидел результат (по просьбе трудящихся исключаю подробности)[71].

20 июля. <…>

21 июля. Первый полный день занятий.

22 июля. Алико привез Л. с Женечкой; жарили шашлык и ели его, сервировав стол на газоне. С Женечкой Л. упорно занималась часов 5, а я разговаривал насчет этюда в Литинститут.

Алико свозил меня на водохранилище. В кой раз подумал, почему бываю там так редко.

26 июля. С утра – выдалбливание стамеской пространства возле замка – не помещались пальцы. <…>

Вскрыл компостную яму возле рябины – для засыпки лысин при подсеве газонов. Перегной высокого класса – хоть ешь (это куда сбрасывается пищевой мусор). Такой не продают – тот, что в 6-тыс[ячной] машине[72], – много хуже.

Пересаженные по второй каменной стенке черенки винограда растут, растут! Уже понадобились им веревки для усиков (сделать в ближ[айшие] дни).

Ездил с Алико на в[о]д[о]хр[анилище], по дороге купил удобрение и удобрил весь Малый газон, заодно засеяв в нем пролысины. <…>

[Далее запись рукою Жени Астафьевой.]

Сегодня годовщина смерти Бабы-Жени. Поздним вечером, сидя напротив берёз, на которые так любила смотреть наша горячо любимая Баба-Женя, мы помянули ее, выпив по рюмке вина. Я принесла свой складень и зажгла перед ним свечку[73]. Потом мы почитали ее остроумные и, как всегда, интересные записи про Грея, про все дела на участке и про приезжих, написанные ее замечательным каллиграфическим почерком, которым в наше время никто не пишет. Де-Са вспомнил, как Баба-Женя говорила, глядя на берёзы: «Как замечательно и точно сказал Есенин: «И берёзы стоят, как большие свечки»"<…>[74].

Последняя запись мамы в этом дневнике – 2 августа 2002 г. (с. 167) – очень прощальная. Летом 2003 г. ей было уже не до дачи.

Дневник последнего года (продолжение)

22 июля. Вчера смотрел на луну, которая так близко к Земле и хорошо видна будет только еще раз через 20 лет. Говорят: трудно представить, что по ней ходил человек. Вовсе нет; пока я жив, представимо все. Гораздо труднее представить, что в следующее противостоянье меня, скорей всего, уже не будет. Она будет светить так же над моими березами, но – без меня.

31 июля. М. б., действительно издать у Кошелева большой том: NB ПЧ, МЧ (Н. Ф. Иванова сказала, что ПЧ в Новгороде Великом нет вообще, а МЧ – только у Вяч[еслава] Анат[ольевича], к[ото]рому я в свое время подарил, студенты страдают), + «ПМ литературы» + всю пушкинистику мою (статьи)[75] <расширить статью в сб<орник> Митурича, из чеховед[ени]я – новые статьи + атрибуции, всю книжку «Слово – вещь – мир», м. б., даже статью об учебнике, ответы в Тын[яновском] сб[орни]ке и т. п. А то когда еще соберусь сделать 2-е изд[ани]е МЧ!..[76]

5 августа. Женечка поступила в Литинститут, пока не на переводческое отделение, а публицистики и очерка. Говорит, что это тоже интересно. Вчера писала «Из дневника дачной жизни» (на основе нашего Д[невника] Д[ачной] Ж[изни], используя свои записи) с 10³⁰ до 9 вечера, а потом еще занималась совр[еменной] л[итерату]рой с приехавшей Л. Я ее недооценивал. Вполне толковая, с творческими задатками <…>.

15 августа. Бурмистрово, близ Новосибирска, где будет что-то вроде Летней школы. Летели с Романом Лейбовым и Осповатом. В числе прочего говорили о терроризме. Американцы боятся: начни зажимать и ограничивать любую группу (мусульман, например) – покатится, как снежный ком.

Живем в пионерлагере, построенном в чудном березовом лесу 30 лет назад. Прекрасные дома из до сих пор еще свежего бруса. Бродят детки. Вернулся в детство. Тем более что питание – как 60 лет назад: пшенная каша, котлеты, и тот же запах в столовой. Что это так неистребимо пахнет?..

Ю. Н. Чумаков. Осн[овные] идеи А. П. Чудакова о тотальном комментарии] мне знакомы.

Я тоже хотел сказать о своем представлении о ком[мента]рии.

У Новалиса есть текст, что человек должен общаться со свящ[енни]ком; прямо с Богом – нельзя. В л[итерату]ре тоже нужен посредник. Но и с Богом тоже можно общаться без посредников. Посредник – очень важная позиция ком[ментато]ра. М. Л. Гаспаров считает, что ком[ментато]р – вроде переводчика на более понятный язык.

Мы творим множество обманов для удовольствия людей – все хотят быть обманутыми.

Комментатор – проводник по тексту. Он сопровождает текст.

Комментарии с эпохами должны меняться.

Ком[ментари]й Лотмана отодвинул комментарий Бродского, бывший до того каноническим.

Не все ком[ментар]ии входят в нашу жизнь. Ком[ментари]й Чижевского широкому читателю неизвестен.

Лотман спросил у меня: «Вы читали комм[ентарий] Набокова?» – «Нет, я не знаю английского». – «Я тоже не знаю, но мне было нужно, и я прочитал».

О[негинская] Э[нциклопедия] не может вып[олни]ть функцию ком[ментари]я. А. П. сказал, что к[омментари]й надо писать коллективом спец[иалис]тов. Но для энц[иклопедии] – пожалуйста, а для тот[ального] ком[ментари]я – нет. <…>

Ваши работы прекрасно укладываются в этот комментарий. На две строфы понадобилось вам 32 стр[аницы]. А всех строф более 300!

С. И. Бернштейн о «Тени сизые смесились» написал 25 стр[аниц].

С моей т[очки] з[рения], тот[альный] комм[ентари]й по вашей мерке занял бы те же 2 тома, что и Онег[инская] энц[иклопе]дия!

Нужен отбор! Это единств[енная] возможность все это издать. Что же касается идеи сосред[оточени]я на поэтологическом ком[мента]рии – вы стараетесь рассматривать помещение слова в строке, семантику и т. п.

Всё, что вы об этом говорили, приемлемо. Можно оспорить отд[ельные] утверждения.

Идиллия Гнедича. Ваши сообр[ажения] о поэтике Гнедича интереснее, чем Лотмана про благодарность Гнедичу. Я ощущаю, как П[ушки]н сжал в 4 строки Гнедича. Я не знаю, зачем он менял текст. I вар[иан]т лучше! Если б я комментировал, я бы Г[недич]а поднял.

С б[ольшой] симпатией я отнесся к утвержд[ению] о лимб[ургском] сыре, что у нас нет оснований присоединиться к Похлебкину. «Бобр[овый] в[оротни]к», «донской жеребец» – вы можете попробовать подложить под это все термин сукцессивность. Сук[цессивно]сть придает слову [далее текст забелен автором, но новый сверху не написан]…

«Бобр[овый] воротник» – м[ожет] б[ыть] его требовал только, исключительно стих. Есть и др[угие] места: «На красных лапках гусь тяжелый»…

Если ваш ком[ментари]й, воз[ника]ет поэтич[еское], стиховое прочтение. Мы с вами разошлись: вы – как предш[ественни]к реализма. Курганов считает, что у П[ушкина] не было романтизма. Вам интересно писать про поэтику. Вы заметили одному ком[ментато]ру про сани. Этим ком[ментаторо]м был я. Онегин замерз.

Мелкая поэтич[еская] деталь: Вы пишете: гулял, сел в санки – поехал обедать. М[ожет] б[ыть], все же заехал домой! Мое поэтич[еское] ощ[ущени]е говорит, что не мог он прямо с прогулки ехать в ресторан. (Кто-то: м[ожет] б[ыть], вообще это обобщ[енная] рисовка? Как же он в боливаре ходит зимой?) Пробел, за время которого он мог успеть съездить переодеться.

«Приятель, а не друг» – у вас. Но «друзья» тоже могут иметь отрицательные] коннотации. Не очень обяз[атель]но эту разницу выяснять!

Мне трудно представить ком[ментари]й, где все было бы прописано; более того, я не знаю, зачем он нужен. Но понять возм[ожнос]тъ этого – необходимо.

То, что А. П. делал и делает, это тот фонд пушк[инской] поэтики, к[оторы]й нужен. Не могу же я, читая 30 лет «Онегина»…

Осповат: Я не согласен с вами, А. П., когда вы легко отделались от соц[иального] момента! Но это надо делать!

Я: У меня внутр[еннее] отталкиванье от Бродского и даже от Лотмана – поэтому мало социологич[еского].

О[споват]. I главу обсосали все. А дальше – нет!

Я: Жизни не хватает!

О[споват]. Конец романа более непонятен! Отдельный ком[ментари]й к гл[аве] 8-й был бы не бессм[ыслене]н!

Я: Начать с 8 главы?

О[споват]: Если угодно.

А. А. Долинин. Сегодня всеми были спутаны 3 вида отношения к тексту: 1) ком[ментари]й, 2) интерпретация, 3) описание.

1) ком[ментари]й делает зазор между текстом и знач[ени]ем; других задач нет.

«Бобр[овый] вор[отни]к» – это интерпретация!

NN. М[ожет] б[ыть,] разные сезоны? Сл[ишком] велика разница между Боливаром и бобр[овым] вор[отни]ком.

16 августа. Осповат, Лейбов: «14-е декабря 1825 г.» Тютчев зафиксировал нек[ото]рое общее мненье-отношение – в целом отрицательное: [Николай] I не мог, де, до конца своего царствования избавиться от кошмара 14 декабря и думал: что бы было, если б он не свернул всех в бараний рог.

<…> Перекличка с пушкинской одой «Вольность». Пушк[инская] формула: «молчит закон, народ молчит». У Тютчева есть перепис[анный] рукою Тютчева кусок «Вольности». Тютчев крайне редко переписывал чужие стихи – он и свои-то не любил записывать!

В «Вольности» дихотомия: законная власть и попирающие закон («Но вечный выше вас закон»). Отклик на «К Чадаеву»: «Напишут наши имена» – «Поносит ваши имена».

Замена архитектурной метафоры («обломки» – Бастилии) природной <я: и это природное может развратить> институцией. Постоянная оглядка на П[ушки]на, которая приобретает здесь важное значение.

Мой вопрос о значении «развратило» в I стихе: «Вас развратило Самовластье».

Ю. Н. Чумаков. Значимость пробела между восьмистишиями: перевод с одного регистра в другой. «Самовластье» относится к исполнителям мятежа: оно с ними что-то сделало, а потом их же и поразило. Противоречие.

«Самовластье» – это деспотизм (фр.).

Чумаков: мог бы состояться этот ком[мента]рий 25 лет назад? Ведь давила на всех героическая апология декабристов.

Осповат. Не так уж требовалась тогда апология д[екабрис]тов. Но сейчас это звучит актуальнее. Отзыв Бонч-Бр[уевича] о Тютчеве – только в 6-м издании!

«Нет, карлик мой…» (1850?)

Перекличка с эпизодом из «Р[услана] и Людм[илы]», где карла пытается соблазнить Людмилу – у Тютчева эту роль выполняет Святая Русь. Цитир[овани]е Т[ютче]вым П[ушкин]а: 1) «св[ободная] стихия, сказал бы наш поэт родной» – полемически 2) слабые сигналы – вставляются, и с ними начинается работа.

«Цицерон» («Оратор римский говорил…») (1829 или 30?[77]).

По Тютчеву в истории важны тектонические сдвиги, все остальное скучно и не важно. Ни одно событие до Т[ютчев] не наделял столь высоким статусом.

Тема – конец вел[икой] языч[еской] эпохи – обычна. Осложнение – кровавой звездой.

У Т[ютчева] речь о закате не респ[ублики], как у Цицерона, а о закате Римской цивилизации, культуры.

Только тогда начинается настоящий пир, когда минуты роковые.

Живущий не пьет из чаши бессмертия; он жив, но общается.

<Мой вопрос>: Зачем I часть? И без нее со слов «Счастлив» (или «Блажен») всё ясно.

Осповат. А. П. точно сформулировал – мне тоже приходило в голову: у другого поэта это было бы развитием темы. Но у Тютчева часты самостоятельные] куски. Но этот – особенно самостоятелен!

Долинин: I часть нужна, ибо ближайшее – совет богов на Олимпе по поводу Троянской войны.

Лейбов, Осп[ова]т: Нужно давать набор мотивов, повторяющихся слов.

Белоусов. На полях, как в Библии.

Лейбов. На семинаре Лотмана Зинаида С. сказала, что глаза «влажной ночи» относятся к первой жене Тютчева. «Но она была блондинка!» – «В минуту страсти зрачки у женщин расширяются».

Мое выступление (след. стр.): «Я спросил за обедом у Юрия Николаевича, не кажется ли ему, что мы на своем симпозиуме сильно расширили права и обязанности комментатора? Ю. Н. ответил, отхлебнув компота: «Кажется»».

Зачем я сообщаю эту деталь? Приведу еще пример. ВВ, рассказывая мне об одном периоде в жизни Жирмунского, обмолвился: «Тогда он много писал. В это время он жил с машинисткой N». Мне инф[орма]ция про маш[инист]ку показалась лишней. Но я ошибся. Н. И. Толстой, к[ото]рый, в отличие от меня, с ВВ не только беседовал, но и выпивал, объяснил, что ВВ говорил что-то про бесплатную перепечатку, которую теперь имел В. М.

Приведу еще один пример: библиографический (рассказал про К. Д. Муратову). Слухи о Чехове. Мы не знаем, что понадобится буд[уще]му иссл[едовател]ю. Биб[лиогра]ф д[олжен] работать на вечность. Упаковщик Масанов… «Скифы» Брюсова. Интерпретация б[иблиогра]фа и к[омментато]ра предполагает отбор! От ком[ментато]ра же требуется сугубый объективизм. Э. Ил[ларионов]на Худошина права. Д[олжен] б[ыть] библиографический] свод. Но – и только. Не надо отбивать хлеб у авторов статей.

Необходимо поставить вопрос, сообщить все, что знаем и чего не знаем. «А решают, – как сказал классик, – пусть присяжные заседатели». Как и библиограф, к[омментато]р должен спрятать в карман свои амбиции. Предоставить интерпретатору поле – если угодно, поле боя – и бежать, «бросив щит, творя обеты и молитвы». Параллель с прозектором хороша. Вопросы объема ком[ментари]я оставляем в стороне. <Я… про это не сказал> Предлагаю отсчет теории ком[ментари]я начать с сегодняшнего дня.

Ю. Н. Чумаков. Ком[ментари]й д[олжен] быть бесстрастным.

Ком[ментато]р и текстолог глубоко погружается в текст и не должен скрывать проблем, к[ото]рые открываются перед ним.

Вечером беседы с Сашей Белоусовым о Сталине, Жукове, войне. «Рокоссовский – лучший полководец отеч[ественной] войны». С Чумаковым о его посадке, о засед[ании] в Саратове в янв[аре] 1944 г., где о Тынянове говорили Эйх[енбау]м, Гуковский, Бялый. Как Гук[овски]й пригласил, и Ю. Н. [Чумаков] и еще неск[оль]ко приходили к нему в г[остини]цу, и он говорил с ними о л[итерату]ре.

17 августа А. А. Долинин. Авторы американской статьи о чужом слове. Как ни странно, именно наличие чужого слова обнаруживает авторскую интенцию. А вообще знание ее только мешает. Авторы звонили Ти Эс Элиоту: цитировал ли он Джона Донна? Три возм[ожнос]ти: да, нет, я об этом не думал. Набоков – Профферу: ваша идея о цитате из Брюсова – полный идиотизм. О другом – это возможно, но мне это не приходило в голову.

Идея интертекстуальности презумпцию автора напрочь отрицает: автор мертв (Барт). Неважно, знал ли автор этот текст, это позиция. Автор – скульптор. Но на практике Умберто Эко, например, забывая теорию, все время говорит: «Я хотел сказать», «я думаю». Ни один критик или ис[следовате]ль не игнорирует письмо автора об авторской интенции.

Сущ[еству]ют разные виды текста. В нек[ото]рых авт[орская] интенция проявляется больше. Кафка не требует никаких ком[ментар]иев: нет аппарата, простой язык <…>.

Читатель должен выбрать стратегию. Набоков – писатель, провоцирующий на комментирование, а Кафка – на интерпретацию.

Что надо ком[ментирова]ть в «Даре»? Заглавие – надо? Можно вспомнить «М[оцарта] и Сальери»… «Дар напрасный…» Почему Пушкин?.. Ответы Филарета: «Не напрасно, не случ[айно]…» Это проясняет провидческий смысл романа. Присутствие автора в самом тексте – его мы замечаем везде у Набокова – разного типа, под разн[ыми] масками. Использование на[родного?] слова. «Даром и чирей не вскочит». Гл. П. «Сбоку не под …». Упражнение из учебника для гимназий.

Я в комм[ентарий] включаю только то, что могу документировать; я ввожу большие ограничения. Читатель может сам посмотреть Библию и проч. – и получить удовольствие – от сотворчества? Научного?

Мой вопрос. Вы сказали об удовольствии от ко[ммент]и[ровани]я. Вопрос о 1) метаязыке, 2) эзотеричности, 3) сотворчестве, 4) простоте – сложности ср. – см.

Долинин: зависит от объекта.

Почему «Кап[итанская] дочка»? Потому что она строится на даре. КД – и прямо (2 гл.) и косвенно прис[утствует] в «Даре».

Печерская: А вообще меня инт[ересу]ет тип ком[ментари]я. Что гов[ори]л А. Дол[инин] – это лукавство. Но это его ком[ментари]й сочетается с интерпретацией. Каждый текст требует своего ком[ментари]я. IV гл[ава] «Дара» – вся на источниках. Это известно. А. П. <я> говорил про «ср.», «см.». Д[ействитель]но, какой норм[альный] человек будет смотреть туда.

Я: – В Стеклова?

[Печерская] – Хорошо бы! В Чернышевского!

Важен вопрос о выборе: что указ[ывать], а что – нет.

Комментарий д[олжен] б[ыть] функциональным. Д[олжна] быть публикация фрагментов, на основе к[ото]рых текст. Но зачем? <…> Выход в поэтику – легкое изм[енени]е док[умен]та – и он уже иной! Искажение фактологии: Бел[инский], Добр[олюбо]в, Черн[ышевски]й – у него одна компания. Пересказ эпизода про Николаевский вокзал – а было это на разных вокзалах. Та же история с могилами. Эти сдвиги не просм[атрива]ются через простое указ[ание] на источники. <Т. е. вводим идею трансф[орма]ции, причем это главное!> Как смещаются детали. «Три слезы». У Набокова цитата не точна, у него «3–4 слезы», т. е. почти всплакнул. Легкое смещенье, другой смысл.

Считать комментарием или нет: Черн[ышевский]-Прометей, Христос.

Стеклов закрепляет это. «Однажды на его дворе появился орел – клевать его печень, но не признал его Прометеем». Черн[ышевский] об орле, поселившемся на его дворе. Стеклов впадает в риторику: «Самодерж[авны]й коршун исклевал печень сков[анного] Прометея». Ильф и Петров («орлуша… стерва…»).

Набоков: «Никогда не научился ни плавать…». Цитируется письмо Черн[ышевско]го жене: «В детстве я не мог выучиться ни одному из искусств: ни вырезыванию фигурок…».

Долинин: «Доп[олнение] к теме «Черн[ышевски]й – Христос». Стих[отворение] Наб[окова] «Мать».

Выяснилась примитивн[ая] вещь: сотни источников – только те, к[ото]рые упом[ина]ет Стеклов! Не перетрудился Набоков.

Осповат.

Создаем миф.

[Печерская?]. Для биогр[афии] Ч[ернышевско]го достаточно было бы Стеклова. Но хочу защ[ити]ть Набокова. Он кроме Стеклова прочел огромную л[итерату]-ру, не гов[оря] о соч[инениях] самого Черн[ышевско]го.

Исп[ользовани]е фотографии Ольги Сократовны из Л[итературного] Н[аследства] у Набокова.

Еще более связано с поэтикой: распростр[аненный] прием Н[абокова] – пересказ близко к тексту. Вообще это, по Бахтину, способ интерпретации. Как он строится у Н[абоко]ва? «Заметили, что смотрит он в пустую тетрадь» (а будто читает). Пов[ествовательную] свою интонацию <в IV главе> [Набоков] не изобретает, а берет у Короленко из его известного очерка.

Пользуясь письмами Ч[ернышевско]го, [Набоков] делает его своим соавтором.

Дневник Ч[ернышевского] периода жениховства. Из Л[итературного] Н[аследства] 1936 г. ясно, что «Что делать» написано раньше.

У Долинина ком[ментарий] этой главы – аскетичен, большая часть «см.», «ср.». Но с др[угой] стор[оны] – фрагменты док[умен]тов. Т. е. разнородность. Типа ком[ментари]я к текстам такого склада нет; и я сделала – но объем. Совмещение ком[ментария] с интерпретацией.

Долинин. Можно сделать сводку источников и параллельных мест – это составит большую] книгу. Путеш[естви]е – монтаж фрагментов из 15–16 книг: Пржев[альский], Грум-Гр[жимайло], Козлов[ский]. Циммер – 94 % – чужое слово. Читателю надо знать принцип. Он таков: он заполняет дырки в док[умен]тах, а не как Тынянов: «Где док[умен]т к[ончает]ся, я начинаю…»

В V главе Кончеев рецензирует IV главу. [Набоков]: «4 главы написаны от невидимого автора… Д[олжны] быть переданы <при переводе> стилистич[еские] расхождения. О. Ронен: источник ернич[еского] типа – книга Блока (Г.?) 1927 г. Жизнь Ч[ернышевско]го – перчатка, брошенная Тынянову.

У меня есть статья об истории IV главы в сб[орник]е в честь Ляпунова.

Вместо второго заседания ходил в сопровождении некоей Елены, учительницы, на Обское море, славно поплавал.

18 августа.

Шатин Ю. В. «Онегин» и Набоков: от комментария к роману.

Изложение Набоковым монолога Онегина из I строфы. Оно могло стать таким после «Смерти Ивана Ильича».

Вторжение «я» в комм[ентарий] Набокова: «Летний сад. Там через 100 лет гулял и я. Благодаря пародии Набоков в своем комментарии может… Переходит на личности – 20 раз упоминает Бродского, как Батюшков и др. Эпитеты по отн[ошению] к Бродскому – «идиотски-глупый» комм[ентарий] и т. п. Скрытая наррация в комм[ентарии], превр[ащающая] его в роман-комментарии [так!]. Комм[ентарий] Н[абоко]ва аллюзивно-агрессивный: амер[иканская] и советская действительность 40-х–50-х гг. Опис[ани]е Набоковым поедания икры опережается книгой «О здоровой и вкусной пище». Демонстративное непониманье советского кода (о «брюках»). Нарушение всех конвенций разрушает жанр комм[ентари]я. Многие считали комм[ентарий] Н[абоко]ва насмешкой над ком[ментато]рами.

Комм[ентари]й к блинам – кусок худ[ожественной] прозы.

Ответ на мой вопрос: доля авт[орских] вмеш[ательст]в – ок[оло] 20 %.

Долинин. Эта доля не так велика! Нужно учитывать прагматику. Я был против перевода: [Набоков] писал комм[ентарий] к ЕО для амер[иканских] студентов. (А Чижевский сводит счеты с Якобсоном в своем комментарии). Убийств[енная] рец[ензи]я экономиста Андрея Гершензона на комм[ентарий] Н[абоко]ва – много справедливейших замечаний. Н[абоко]в, написав «Ответ моим критикам», [Гершензон]у не ответил, но во 2-м изд[ании] учел все его замеч[ани]я. Русскими 2-мя переводами пользоваться нельзя хотя бы потому, что оба перевода сделаны не со 2-го изд[ани]я, а с 1-го! А во 2-е Набоковым внесены изменения. Они не удосужились это посмотреть. У Н[абоко]ва – свободный ком[ментари]й переводчика.

Шатин: Я согл[асен] с Лейбовым, что пушк[инская] наррация повлияла на комментарий] Н[абоко]ва

Ham. А. Ермакова. П[ушки]н – Вяземский. В ЕО, даже в названии романа. М[ожет] б[ыть], можно говорить о сюжете Вяз[емско]го внутри ЕО. (II гл[ава] ЕО). «Коляска» инт[ерес]на с т[очки] з[рения] стиховой орг[аниза]ции, подобна ЕО. Но ему мешает форма стиха, нестроф[ический] текст. Идет постоянный взаимообмен. <А интересны ли нам пассажи Вяз[емско]го по пов[оду] ЕО?>

Чумаков. Я хотел за эти 4 дня исполнить намер[ени]е: придвинуть новосиб[ирскую] филологию к пер[еднему] краю науки.

Осповат. Пробл[ема] тот[ального] ком[ментари]я, о к[ото]ром говорил А. П., не отменяется, ни одно изд[ани]е его не отменяет. Мы должны себя постоянно спрашивать, где ком[ментари]й, а где интерпретация.

Жанр д[олжен] быть пересм[отре]н! Мы в плену старого ком[ментари]я. Жанр к[омментари]я – свободный, в т[ом] числе и комп[озицион]но <т. е. вынесение статей из нарратива?>. Норм[альный] процесс: я написал ком[ментари]й, ты – ком[ментарий] на мой ком[ментари]й, а на этот – еще один… и т. д.

Лейбов. Я хочу попол[емизирова]ть со св[оими] соседями по палате. Ком[ментари]й пишется непонятно для кого, точнее [ясно] для кого. Для себя! Такой, какой бы хотели видеть в идеале.

Читаю – сочиненные к заключению Школы свои юмористич[еские] «Два голоса».

Чумаков. Как приятно, когда маститый филолог соед[иня]ет этот дар с даром пис[ате]ля и даже юмориста.

19 августа. Новосибирск – М[оск]ва, самолет. Приехали на автобусе из Балуш вчера. В 15 час[ов] обед у Чумакова: Саша Долинин, Саша Белоусов, Т. Печерская, Наташа – зав. кафедрой пед. ун[иверсите]та. О литературе, о науке. Чумакову очень понравилась моя хар[актеристи]ка творчества В. Н. Топорова последних лет: «Не смог преодолеть искушения дескриптивизма» – я имел в виду его «Энея» и др[угие] книги, к[оторы]е объемом и сырым м[атериа]лом «превышают возможности любого читателя».

Долинин спросил, не у Набокова ли из «Дара» я взял прием перехода 1-го л[ица] в 3-е.

– Я не помнил, что это есть в «Даре». Просто почувствовал, что некоторые пассажи должны исходить от «я».

– Я так и предполагал. Это очень интересно.

20 августа, дача. Вчера в электричке из Домодедова с Осповатом – об его и моих планах. Он – о своих сомнениях, как заканчивать книгу о «Кап[итанской] дочке» (как аллюзия на ист[орическое] событие). Я – тоже о 2-м изд[ании] МЧ. Он расспрашивал о библиографии. Рассказал о своем визите к акад. Н. Н. Покровскому, к[ото]рый чувствует до сих пор, что его не оставили в покое органы.

Ходит раз в неделю на Каширку в онкологический центр к М. Л. Гаспарову. Миша читает, интересуется, хотя дела, конечно, неважные.

21 августа. По «Свободе» в своей программе Шендерович дважды упомянул Л.: «Как написала Чудакова: «Команды [ «Ложись!»] еще не было, а все легли»»[78], «…те, кто подписывает противоположные письма, – та же Чудакова». Что же он не приглашает ее в свою передачу? Впрочем, может быть, она не согласилась бы[79].

Передача была – беседа с Ю. Ф. Карякиным. В числе прочего Карякин сказал: «Какой я литературовед? Я писал о Достоевском, ничего в нем не понимая. Не были еще сняты атеистические очки». Не каждый про себя это скажет.

Рассказал, как Яковлев показал ему «Краткую биографию» Сталина с его пометами и вставками. Одна из них – вставка под типографским значком: «Как принято говорить в народе, Сталин – это Ленин сегодня».

Из Америки звонил Л. [мне. – М. Ч.] Коржавин. Люба прочитала ему «Дела и ужасы Жени Осинкиной» – целиком. Эмка сказал: «Очень значительная вещь. Имеет и будет иметь в дальнейшем колоссальное педагогическое и политическое значение».

Л. рассказала ему про отриц[ательные] рецензии. [NN] сказала про этих двух девок-авторш: «Я их хорошо знаю. Их позиция: коммунистическое или антикоммунистическое сод[ержани]е – это неважно. Не нужно ни того, ни другого, а нужны только хармсовские штучки».

Я: «Это близко к тому, что я думал, прочтя два-три для детей сочинения: это так постмодернизм отразился в детской лит[ерату]ре».

Л. – Замечательно, как всегда. Можешь не уточнять. <…>

Эмка заключил договор с Захаровым, где не указал ни объем, ни срок. Это Лёша ему подсудобил. Ясно, что договор надо расторгать.

Но как? Я в этом ни черта не понимаю и сам с «Олмой» влопался, не получив ни копейки еще, хотя 2-е изд[ани]е вышло еще в декабре.

А из детской литературы хороши только сказки Улицкой, к[ото]рые я читал в «Известиях» от 19 авг[уста], – про кита, воробья и столетник – что-то андерсеновское.

Саша Белоусов сказал, что Миша Билинкис очень болен.

22 августа. Фет, которого перечитывал три недели назад, после Тютчева (читал последн[ие] 3 дня) выглядит мелким, хотя чисто художественно, лексически, образно часто его и превосходит. Хотя… «Не то, что мните вы, природа…», «Вот бреду я вдоль большой дороги…» Последнее по лирической пронзительности – среди трех лучших в русской поэзии.

Л. сказала, что у Ю. Карякина том? дневников. Много ль нас, таких?..

Жарко; август – как июль. Поехал на велосипеде на водохранилище. Всего 20 мин[ут], а сколько раз за лето я там был? Живу неправильно. Березы, конечно, на которые, как мама, гляжу долго-долго, частично компенсируют… Не хватает, чтоб они преломлялись в пруду. Но тогда я бы не писал ничего уж совсем.

Говорил с Наташей про Юру[80]. Дела неважные, опухоль растет, через неделю начнут лучетерапию.

* * *

Дилер килеру (брокеру) глаза не выклюет.

* * *

Мой вывод (для моего комм[ентария] к ЕО) после летней школы: не бояться статейного м[атериа]ла; если вопрос велик – только обозначить его, но обозначить; поставить вопрос, проблему (сказать прямо: если не решена); не бояться полемики и похвал Гроту и др. под.

26 авг[уста]. По «Свободе» сказали, что Томас Манн был горд, недоступен, считал себя Гёте ХХ века. 50 лет со дня смерти (12 авг[уста] 1955 г.). По радио «России» не отмечали. Интересно – а по ТВ? Умаялись отмечать юбилеи Бог знает кого!

«Кто не против зла резко и до конца, тот в какой-то степени за него» (Т. Манн).

28 августа. Как влиятельно все же массовое искусство. По «Радио России» какая-то передача про Джо Дассена. С удивлением обнаруживаю, что прекрасно помню, как и весь мир, кто жил в 70-е годы, «О, Шан Зелизе» и «Бабье лето».

Шендерович на «Свободе» снова сослался на Л.: «Чудакова сказала, что мы в 90-м году не освободились от прошлого, как Германия в 46-м».

Л. сегодня выступает по «Эху Москвы», но я – увы – этого не услышу по своему плохонькому дохлому приемничку. Кому сказать, что не могу купить новый за 800–900 р., – не поверят.

Звонил А. Д. Кошелев – хочет включить мой мемуар о ВВ в сборник, готовящийся Борей Успенским: «Вы так замечательно пишете». Пообещал ему к 20 сент[ября] сдать. Надо бы дополнить – но когда?..

Фет отдал поэзии всю жизнь. Что было бы, если бы это же сделал Тютчев, а не писал от случая к случаю?..

В статью «Как нам писать историю литературы?» вставить рассужденье о профессионалах (Фет) и дилетантах (Тютчев).

31 августа. Полная робинзонада: вчера, в грозу отключился свет, затем телефон, потом села батарея на мобильнике. Вчера писал при керосиновой лампе. Чтобы позавтракать, топил сейчас печь в бане и боком заталкивал в ее узкое зевло сковородку. В комнате 15⁰ С. Посмотрим, как при такой изоляции пойдет наука.

Вечер. Дали свет, заряжаю мобильный, включился стационарный. Наука при полной изоляции шла хорошо.

Л. с Маней были на презентации книги стихов Комы Иванова в литовском посольстве. Мне сообщили post factum. Повидать всех вдруг захотелось – видимо, робинзонство хорошо до определенного предела, чего ранее я не думал.