Метод Пастера? Метод Пояркова!

Тревожась за отца, Владимир уехал в Москву с письмом профессора Бродского академику Баху. Был принят Бахом, был у Мавры Ефимовны. Мавра Ефимовна разволновалась, побежала к соседям, к Ворошиловым, с которыми Фрунзе и после смерти Михаила Васильевича были очень дружны. Был у Петра Ананьевича Красикова. Друг Воровского, большевик старой, ленинской закалки, этот седой, грузный человек с внимательным взглядом и немногословной речью сразу же располагал к себе, хотя принял очень по-деловому. Обещал разобраться. И, наверное, разобрался, ибо, выйдя из больницы и окрепнув, Эраст Федорович смог вернуться к своим лекциям на кафедры, к исследованиям в САНИИШ. Как прежде, он очень нужен, он — нарасхват, тут и поручение Главшелка составить капитальное руководство по анатомии и физиологии тутового шелкопряда. Большую работу по написанию вузовского учебника по шелководству предложил ему Сельхозгиз. Вновь и вновь ставится вопрос о переиздании «Бомбикс мори», а ученый совет биофака МГУ постановил присвоить ему без защиты диссертации степень доктора биологических наук. Однако для Пояркова главным в то время было другое. Профессор вплотную подошел к открытию, которое на равных встало с открытием Пастера. Он говорил иногда, что если его «биометод» будет признан — значит, он жил не напрасно, что-то сделал на своем веку. Пастер выявил пебрину. Поярков нашел способ борьбы с ней.

Пебрина — слово французское. Франция, чье шелковое производство было одним из главных источников национального дохода, особенно запомнила это слово, когда странная, загадочная болезнь шелковичного червя нанесла стране урон, сравнимый разве что с иным стихийным бедствием, или войной. Францию спас Пастер. Великий химик занялся шелкопрядом в 1865 году по просьбе своего друга и учителя Жана-Батиста Дюма, в самый разгар этой шелковичной «чумы». В своих «Энтомологических воспоминаниях» Фабр не без юмора вспоминает о визите к нему Пастера, пожелавшего увидеть шелковичный кокон.

— Я их никогда не видел, где бы их достать, — простодушно признался Пастер. Он с любопытством разглядывает принесенный Фабром кокон, трясет, прикладывает к уху.

— Это издает звук, — удивляется Пастер. — Там внутри есть что-нибудь?

— Да, конечно.

— Что же?

— Куколка.

— Как, куколка?

Фабр поражен комизмом и серьезностью положения, отвагой этого человека, вызвавшегося на поединок совершенно безоружным. «Не зная, что такое гусеница, кокон, куколка, метаморфоз, Пастер явился, чтобы возродить шелковичного червя». И возрождает его!

Через пять лет напряженной работы, серьезно подорвав здоровье, Пастер предложил свой «целлюлярный гренаж», которым шелководы пользуются и по сей день.

Пебрина страшна наследственным заражением. Ее возбудителем является одноклеточное животное из микроспоровиков, чьи споры — ноземы — и образуют темные, в виде перечных пятен скопления в коже шелковичного червя. Заражение определялось простым микроскопированием, на этом и был основан метод Пастера. Метод был чрезвычайно прост. После спаривания самки рассаживались по одной в отдельные коробочки — целлюлы — для получения грены. После откладки яиц каждая бабочка подвергалась микроскопическому анализу, и если в ее крови обнаруживались овальные тельца спор паразита — грена уничтожалась. В лабораторных условиях эта операция не составляла особого труда. Но каково работникам гренажных заводов, которым приходится проверять ежедневно сотни, десятки сотен бабочек, а стоило в общей здоровой массе не заметить одну больную — и весь труд шел насмарку. Словом, целлюлярный гренаж Пастера не решал проблемы, он не давал и не мог дать полной гарантии искоренения пебрины, требовал чрезвычайно больших затрат времени и труда.

Осенью 1939 года в одном из своих опытов Эраст Федорович заметил появляющуюся у тутового шелкопряда способность к актинозематозной реакции. Собственно, опыты лишь подтвердили догадку: ученый давно обратил внимание ка тот факт, что у себя на родине, в Южном Китае, шелкопряд не болеет пебриной. А в чем отличие Южного Китая от других районов шелководства? Да прежде всего в жарком климате. В 1940 году в докладе на большом собрании ВАСХНИИЛ профессор Поярков указал на реальную возможность «выработки на этой основе нового, термического метода гренажа, представляющего большие преимущества по сравнению с универсально применяемым целлюлярным методом Пастера». В том же, 1940 году, в своей книге «Шелководство» Поярков пишет: «Радикальный путь борьбы с пебриной, однако, может быть найден. Зараженные самки, нагретые на стадии куколки до 32–34°, откладывают грену почти без заражения». Оказывается, при нагреве более стойкие лейкоциты пожирают споры паразита. Это — идея, принцип. Теперь оставалось определить температурный, воздушный режим этой биологической войны в крови шелкопряда, определить необходимую экспозицию, определить, как влияет такая температурная обработка на качества грены, кокона, шелковой нити. Открытие уже получило название, его назвали «биометодом Пояркова», однако до внедрения его в производство надо было еще работать и работать, а этой возможности Эраст Федорович вскоре был практически лишен.

Вновь всплыла вздорная история с червецом комстока. Конечно, не без помощи недоброжелателей, с удивительным постоянством сопровождающих всякую талантливую работу. В другое время, как это уже случилось в 1935 году, было бы несложно в ней разобраться, но сейчас было не до личных обид, шла война, фашисты стояли под Москвой, и надо было работать, несмотря ни на что. Подчас люди сетуют на то, что им «не создаются условия». Может быть, и справедливо сетуют. Поярков работал, вообще не имея никаких условий, работал, даже лишившись своего ученого имени, даже права заниматься ученой работой. И его мужество не осталось без отклика. В 1945 году при содействии САНИИШ для исследований Пояркова была учреждена шелководная лаборатория по месту нахождения Эраста Федоровича. Год спустя проверкой его предложения занималась авторитетная комиссия, возглавляемая профессором, ныне академиком Б. А. Астауровым, признавшая открытие Пояркова «выдающимся», «новаторским». В 1947 году Поярков докладывал о своем открытии в Министерстве сельского хозяйства СССР. В 1948 году по решению Правительства были созданы три специальные биолаборатории по методу Пояркова; трехлетние производственные испытания биометод успешно выдержал на Андижанском и Ошском грензаводах. В 1952 году ученый возвращается в САНИИШ. В институт, который он создавал, в отдел, организованный специально для разработки его же открытий, он приходит на должность младшего научного сотрудника, поскольку ВАК не подтвердил его докторского звания (в годы войны были утрачены какие-то документы). Но и это не останавливает ученого. «Высокая полезность сделанных мной открытий, — писал Эраст Федорович незадолго до смерти, — объективным образом свидетельствует о моем постоянном и неизменном стремлении быть всемерно полезным моей Советской родине». Он умирает в 1955 году. Вскоре, в 1957 году, было восстановлено его доброе имя. И это было важно не только для родных, ибо люди, подобные Пояркову, выражают себя прежде всего в деле, которое намного переживает своих творцов.

Прошли годы. И немалые. Однако Наджиб Галяутдинович Богаутдинов, заведующий отделом экологии и биологии тутового шелкопряда САНИИШ, вспоминает Пояркова так, как будто тот только что вышел из кабинета:

— Поярков? Считаю его одним из крупнейших ученых мира по шелководству, его теоретические разработки стали обоснованием многих наших теперешних исследований. Что бы мы ни делали, ни говорили — ссылаемся на него. Он первый применил против простейших температурный режим, до него с паразитарными заболеваниями почти никто не боролся. Теперь его ученики на основе биометода разработали технологию! Это единственное в своем роде предприятие — Ошский гренажный завод!

…У моста через Ак-Буру, рядом с корпусами известного на всю страну Ошского шелкокомбината им. ВЛКСМ — неприметная деревянная арка гренажного завода. Запыленные ворота. Несколько одноэтажных построек под сенью громадных туркестанских тополей, какие-то навесы в глубине пустынного, покатого к недалекой речке двора. В одном из этих домов работал Эраст Федорович. Обычно для него освобождали директорский кабинет, в нем Поярков на время опытов и обосновывался. Александр Иванович Хаханов, заведующий лабораторией физиологии САНИИШ, знал Пояркова с 1939 года, слушал его лекции. А в 1948 году, в должности младшего научного сотрудника получил задание провести на Ошском грензаводе ряд исследований по биометоду, в частности, выявить, за счет чего происходило обеззараживание грены. С тех пор, а времени прошло немало, поездки в Ош и командировками называть как-то неловко — второй дом, хоть переезжай совсем. Да и сделано немало. Тогда, в 1948 году, на заводе пебриной была заражена каждая вторая партия грены, а ведь завод снабжал греной всю республику. Вот уже восемнадцать лет, как у них не было ни единого случая заболевания, а по качеству коконов они прочно обосновались на первом-втором месте по Союзу — не шутка. Конечно, они далеко ушли от «прописей» Пояркова, в которых было много нерешенного и условного. Он, например, предлагал многократный нагрев коконов, по 16 часов при 34 градусах, а они остановились на однократном, зато при более высокой температуре, при сорока градусах, поскольку фагоцитоз, то есть пожирание ноземы лейкоцитами, происходил при таких условиях более энергично. Подобный режим ставил перед пебриной и другой биологический барьер — лизиз, то есть разрушение спор. Они решили вопросы освещения, вентиляции и влажности воздуха, не менее важно было установить и то, в какой из 12 дней своей жизни куколка более всего «расположена» пройти сквозь чистилище термокамеры. Да, все это надо было сделать. Фагоцитоз против одноклеточного — такого наука еще не знала. Теперь они получают множество писем, приглашений на всяческие совещания и симпозиумы, и все же началом была «пропись» Пояркова, какой бы теперь условной она ни казалась.

Пояркову мало кто поверил, когда он обратил внимание на выздоровление шелкопряда при повышенном температурном режиме. Но вот ведь в чем дело, им тоже не верят, хотя завод по новой технологии работает уже более пятнадцати лет при самых отличных и ровных результатах. Парадокс! Они одни, все другие заводы ведут гренаж по методу, предложенному еще Пастером, то есть в XIX веке! Косность? Рутина? Как-то им удалось испытать новый режим на Ферганском заводе. Получили грену, грена прошла государственные испытания, и все же ферганцы отказались от биометода, сами об этом чрезвычайно сожалея. Причина? Самая простая, грену никто не брал, ее с трудом реализовали, а все дело было в предубеждении, в том слухе, дескать, термичный гренаж вызывает физиологическое угнетение, и кокон поэтому будет неполноценным. Когда-то такое опасение имело под собой почву, при первой «обкатке» биометода вместо трех коробок грены получали всего лишь полкоробки, но ведь это когда было! Уже к 1953 году режим был усовершенствован настолько, что с физиологическим угнетением было покончено, и после опубликования разработок на всесоюзном совещании было принято решение о широком внедрении биометода в производство… В 1960 году в Азербайджане от пебрины погибло 25 тысяч коробок грены. В 1968 году пебрина появилась на Ленинабадском грензаводе, всю грену пришлось сжечь, убыток составил 600 тысяч рублей, но и это ничему не научило приверженцев целлюлярного гренажа. Да и только ли в этих убытках суть? Когда приходит страда, в жаре и в духоте цехов сотни людей вынуждены заниматься кропотливой, однообразной и никчемной работой, от которой открытие ученого освободило их еще треть века назад. Заводы бедствуют, не так-то просто найти такое множество свободных рук на столь кратковременную работу, и это повторяется из года в год, хотя рядом, у всех перед глазами всем доступный и известный пример ошан. Может, оттого ошане и горят еще большим стремлением сделать свой завод поистине образцовым, во всем созвучным последней трети двадцатого столетия. Они любят свой завод, но и недовольны им, он лишь приспособлен к новой технологии самыми кустарными, домашними способами, смекалкой и изворотливостью заводских умельцев. А им нужен новый завод. Они его уже видят. Биометод позволяет механизировать, автоматизировать весь процесс, за исключением, может быть, всего лишь трех операций!

— Поярков, — задумчиво говорит Александр Иванович Хаханов. — Это был, знаете ли, замечательный фантаст. Множество идей, дерзкая мечта превзойти такие страны развитого шелководства, как Япония, постоянный поиск чего-то нового для осуществления самых практических мероприятий! Сейчас во многих странах занимаются проблемой искусственных кормов. А вопрос поставлен им, Поярковым. Именно он выдвинул идею автолиза листа, активизации ферментов в разложении белка на аминокислоты! Мысль возникла из страстного желания привлечь на службу человеку новые резервы, тот же осенний лист, научившись консервировать его про запас, хотя бы на тот случай, если весенняя зелень погибнет от заморозков…

Он был не совсем уживчив, был то излишне мнителен, то до упоения доверчив. Но сколько их было, прекрасных в общении, во всем сбалансированных, покладистых «симпатяг», от которых не осталось даже памяти, даже следов того, чем они занимались. А ведь важно не только что-то сделать самому, подчас не менее важно найти, обозначить задел для тех, кто идет на смену.