4
Август 1993 года. Москва, Кузнецкий мост. Я сижу в маленькой комнате приемной ФСБ. За большим столом неизвестные мне люди знакомятся с делами репрессированных, делают выписки. В переднем углу, у двери, железный сейф, куда дежурный офицер убирает документы. Меняются времена! Еще совсем недавно такая научно-исследовательская архивная идиллия была утопией. Но теперь разрешено. И это факт колоссального нравственного воздействия, он означает, что государство признало за собой тяжесть былых преступлений.
Александр Яковлевич Николаев кладет передо мной объемистый том аккуратно подшитых документов. В нужном месте закладки — для меня. Остальное смотреть не рекомендуется. Как-никак, — святая святых, строгий бухгалтерский учет жертвам террора. Смотрю на девятнадцатый том из частично рассекреченного Седьмого фонда с трепетом. Грандиозный мартиролог, в котором собраны последние сведения о казненных. Виталий Шенталинский считает, что общее количество таких томов равно двумстам. Но кроме архивистов ФСК никто в точности не знает подлинной цифры. Двести? Триста? Пятьсот? Когда-нибудь узнаем…
Открываю 92-й лист. На казенном бланке Военной Коллегии Верховного суда Союза ССР за № 0022157 от 26 января 1940 года четкий машинописный текст синего цвета.
«СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО
ОТП. 2 ЭКЗ.
КОМЕНДАНТУ НКВД СССР
Немедленно приведите в исполнение приговоры Военной Коллегии Верховного суда Союза ССР от 26 января 1940 года в отношении нижеследующих осужденных к высшей мере уголовного наказания — расстрелу:
1. Абакумова Николая Александровича, 1898 г. р.
2. Бабеля Исаака Эммануиловича, 1894 г. р.
3. Введенского Андрея Васильевича, 1907 г. р.
4. Евдокимовой Марины Карловны, 1895 г. р.
5. Евдокимова Юрия Ефимовича, 1920 г. р.
6. Захарченко Федора Демьяновича, 1904 г. р.»
Смертельная духота и тяжесть сдавили грудь. Времени в обрез. До закрытия «архивной» комнаты остается пятнадцать минут. Лихорадочно переписываю весь столбец с фамилиями казненных:
«7. Кабаева Ивана Леонтьевича, 1898 г. р.
8. Никанорова Александра Филипповича, 1894 г. р.
9. Осинина-Винницкого Григория Марковича, 1899 г. р.
10. Рыжевой Серафимы Александровны, 1898 г. р.
11. Стрелкова Александра Яковлевича, 1913 г. р.
12. Стрелкова Якова Ивановича, 1879 г. р.
13. Стрельцова Ивана Тимофеевича, 1894 г. р.
14. Холодцова Ивана Яковлевича, 1896 г. р.
15. Шаймарданова Шагея Шагеевича, 1890 г. р.
16. Шалавина Федора Ивановича, 1902 г. р.
17. Шашкина Ивана Ивановича, 1903 г. р.
Всего семнадцать осужденных
Ульрих».
На обороте листа лаконичный текст о приведении приговора в исполнение.
«АКТ
Приговор Военной Коллегии Верхсуда над осужденными к расстрелу 17-ю (семнадцать) поименованными на обороте настоящего документа приведен в исполнение 27 января 1940 года в 01 ч 30 м».
Всматриваюсь в подписи под актом, но тут Николаев, сидящий рядом, протягивает руку и закрывает ладонью нижнюю часть листа. На мою недоуменную реплику отвечает, что имена исполнителей оглашать все-таки не положено; могут узнать их дети, родственники, а они-то ни при чем. Наш диалог короткий:
— А убивать невиновных — это как?
— Что же вы хотите… Они были люди военные. Приказ есть приказ. Если бы отказались выполнять, тогда бы расстреляли их самих.
Но я уже успел запомнить фамилии. Бабеля убивали:
Главный Военный прокурор РККА А. Фетисов
Пом. нач. 1 спецчасти НКВД А. Калинин
Комендант НКВД В. Блохин.
О месте расстрела пока тоже ничего неизвестно, хотя, в сущности, это не так уж важно, — какой-нибудь из ведомственных московских подвалов… А уводили на расстрел из Лефортовской тюрьмы.
В томе 19, рядом с актом о расстреле, подшиты еще какие-то бумажки с фамилиями расстрелянных. На каждого отдельная бумажка. Порядок идеальный. Когда вели на расстрел, Фетисов сверял личность с данными на листке.
Последний акт № 392 на 110-м листе тома.
«АКТ
27 января 1940 года преданы кремации 17 трупов согласно актам о приведении в исполнение приговора Военной Коллегии Верхсуда СССР от 27 января 1940 г. (опечатка в документе; следует читать: 26 января. — С. П.)
Комендант НКВД
капитан ГБ В. Блохин
Пом. нач. 1 Спецотдела НКВД СССР
ст. лейт. ГБ Калинин».
Блохин, Блохин… Где-то я уже встречал эту типично русскую фамилию. Ну, конечно, в новых газетных публикациях. Василий Блохин возглавлял расстрельную команду НКВД, имевшую непосредственный контакт с отделом «А», где осуществлялся контроль за исполнением смертных приговоров[207]. Профессиональный убийца, палач. В апреле 1940 года этот Блохин и еще двое сотрудников НКВД прибыли в г. Калинин (Тверь), чтобы выполнить секретное постановление Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 марта о казни пленных польских офицеров[208]. Бывший начальник местного управления НКВД рассказал о Блохине следующее.
«В Калинин были посланы специально для этого дела три офицера — Блохин, Синегрубов и Кривенко. На запасном железнодорожном пути для них стоял мягкий вагон, где они ели и спали. С собой они привезли полный чемодан немецких револьверов вальтер второй модели. Наши советские „ТТ“ не считались достаточно надежными…
Расстрелы начались первого апреля.
Я присутствовал в первую ночь. Блохин был главным убийцей, а тридцать других набрали преимущественно из числа шоферов НКВД и охраны. К примеру, мой шофер Сухарев был одним из них. Помню, Блохин сказал: „Ну что, пора“. Затем он надел специальную униформу: коричневый кожаный передник, кожаную фуражку, кожаные длинные перчатки по локоть… Я понял, что нахожусь лицом к лицу с настоящим палачом.
Они выводили поляков в коридор по одному, запускали в красный уголок — комнату отдыха обслуживающего персонала тюрьмы… У каждого спрашивали имя, фамилию, дату рождения. Этого было достаточно для идентификации. Затем человека через дверь запускали в следующую, звукоизолированную комнату и стреляли сзади в голову. Никаких решений суда или специальной комиссии им не зачитывали. Только надевали наручники. В первую ночь расстреляли триста человек»[209].
Так или примерно так студеной январской ночью расстреливали Бабеля.
Спустя неделю, 2 февраля, в группе из 23 человек расстреляли Кольцова и Мейерхольда. Справки о расстреле хранятся в делах убитых; они подписаны начальником 12 отделения 1 Спецотдела НКВД СССР лейтенантом ГБ В. Кривицким.
Я сделал приблизительные подсчеты. Бабель значится на 92-м листе тома 19, а Кольцов и Мейерхольд на 151-м. Даже если в среднем за одну ночь расстреливали по 20 человек, то в течение недели, с 27 января по 2 февраля, общее количество расстрелянных равняется 1180. В месяц получается около трех с половиной тысяч человек.
У Исаака Бабеля, как и у многих наших соотечественников, нет могилы. Дочери и сыну писателя сотрудники Центрального архива ФСБ сказали, что прах отца захоронен в первой могиле Донского монастыря. Тут же (или где-то рядом) пепел Кольцова, Мейерхольда, сотен других жертв большого террора. Из мрака забвения выплыло еще одно место, куда можно прийти и положить цветы.