21. Начнем сегодня

В январе 2013 года я получил электронное письмо от своего друга Зи-Трипа, диджея, который дружил с Адамом. В письме говорилось: «Привет, Трэв, мы с Эл-Элом Кул Джеем выступаем на церемонии «Грэмми», и он спрашивает, не сыграешь ли ты с нами. Там еще будет Том Морелло из Rage Against The Machine и Чак Ди из Public Enemy». Был только январь, а мне уже чертовски нравился 2013 год.

За неделю до «Грэмми» мы собрались у меня в студии порепетировать песню Эл-Эла «Whaddup». Мы с Зи пришли раньше всех и стали вспоминать старые добрые времена, когда Адам был жив. Потом пришел Эл-Эл, и это было здорово, и не только потому, что это Эл-Эл, а я вырос на его творчестве, но и потому, что был рад выйти на сцену с людьми, которые тоже знали меня и Адама: иногда мы с ними выступали на церемонии вручения наград MTV за лучший клип.

Мы стали разбирать песню. Эл-Эл сказал мне: «Черт, Трэв, раз ты будешь со мной играть, я хочу, чтобы ты исполнил на ударных какое-нибудь безумие. Я хочу, чтобы в конце получился просто дикий отжиг – и вступление тоже должно быть сумасшедшим. Первые двадцать секунд будешь играть соло на ударных. А потом пусть идет и идет по нарастающей». Сижу я там и думаю, что же значит «дикий отжиг». В итоге оказалось, что мне и Тому Морелло в конце досталось вдвое больше времени, то есть песня увеличилась, как, например, у Rage. Мы сыграли ее два раза – и это была даже не окончательная аранжировка, но уже стало ясно, что получается круто. И это с нами еще не было Чака Ди – Эл-Эл предупредил: «Чак к нам присоединится, просто он сейчас в «Хоум Депо».

Эл-Эл позвонил Кену Эрлиху, исполнительному продюсеру церемонии «Грэмми», и рассказал без ложной скромности, какое у него будет крутое выступление. Так что, когда мы играли песню вместе в четвертый раз, главный чувак из «Грэмми» стоял и слушал нас в моей студии. На следующий день я прихожу на репетицию и вижу Эл-Эла в футболке «Famous» с надписью «семья». Я подумал: черт, это же просто потрясающе. Репетиция прошла отлично, и Эл-Эл пригласил меня на официальный ужин «Грэмми», но в тот вечер я должен был проводить время с детьми. Мы повторили песню еще пять или шесть раз. Чак Ди репетировал с нами, и каждый раз, когда он говорил: «Пусть барабанщик разозлится!» – у меня было ощущение, что прямо сквозь стену в студию ворвалось мое детство и ударило меня по лицу. Когда мы не репетировали, я часами слушал эту композицию на повторе и всё думал, как хочу сыграть соло на ударных. Лэндон и Бама выучили песню, бесились и изображали, что они Эл-Эл и Чак Ди. Я рад, что знакомлю их с отличной музыкой, а в этом случае с легендами хип-хопа.

В день церемонии «Грэмми» мы договорились встретиться за кулисами перед выступлением и убедиться, что все на одной волне. Эл-Эл занимался организацией шоу, а все остальные собрались. Мы с Томом сыграли свою часть раз двадцать, чтобы как следует синхронизироваться. Следующее, что я помню, – это как кто-то сказал по рации: «Мы готовы вас выпускать». На сцене нет места ни размышлениям, ни ошибкам. Ты просто выходишь и надираешь всем зад.

Ничего не имею против остальных артистов, которые тогда выступали, но считаю, что наше выступление было самым безбашенным. Эл-Эл и Чак Ди толклись у моей ударной установки, и Чак Ди постоянно меня подзадоривал, а потом показал на меня, и я сыграл соло. Зи-Трип отжигал, а Том Морелло извлекал из гитары совершенно безумные звуки. На сцене не было ни космических кораблей, ни людей, парящих на тросах. Там были только мы и белый свет, и мы выложились полностью. Когда мы ушли за кулисы, я сказал себе: «Если даже я больше никогда не буду выступать, я всё равно буду счастлив». Пожалуй, такое чувство у меня было каждый раз после выступления на «Грэмми».

Blink-182 отправились в турне на целый год по всему миру и даже выступали хедлайнерами на фестивалях в Европе с аудиторией больше сотни тысяч человек. Том не собирался из кожи вон лезть, чтобы показать, как ему там нравится. Он появился как раз перед началом турне и вел себя как интроверт. А потом, когда мы начали выступать и зарабатывать деньги, он снова полюбил Blink-182.

Примерно тогда же он внезапно ушел из группы: написал мне и Марку имейлы, где говорилось, что с нами и с группой покончено. На следующий день он снова нам написал и попросил забыть всё, что было в прошлом письме, а еще он захотел, чтобы Тони Роббинс провел нам групповую терапию. Он даже заставил менеджера переслать Тони Роббинсу все отправленные и полученные имейлы. Очевидно, они с Тони об этом говорили, но нас встреча с ним не очень интересовала.

Несколько месяцев спустя Transplants наконец-то закончили третий альбом под названием «In a Warzone». Мы с Робом выкуривали больше косяков, чем когда-либо до этого: по десять-двенадцать штук в день на протяжении двух месяцев, и все фирмы «Бэквудс». Мне нравилось в них всё, вплоть до бумаги, в которую они были завернуты. Травка никогда не казалась мне опасным наркотиком, особенно с тех пор, как я перестал принимать всё остальное: я ведь просто поджигаю растение[63]. Вот только примерно через неделю после того, как мы закончили работать над альбомом, у меня появилось странное ощущение, как будто в горле застрял комок непрожеванной еды, от которого я никак не мог избавиться. Я даже засунул пальцы в рот так, что меня вырвало, но ощущение не прошло, и я не мог понять, в чем дело. Я постоянно волновался из-за этого ощущения: мне стало от него не по себе. Я не чувствовал себя плохо: просто у меня будто стоял ком в горле или кто-то пытался меня задушить.

Потом у меня начались приступы тревоги. Однажды в студии я ощутил такую слабость, что едва смог встать. Среди ночи я просыпался из-за сильных приступов паники. Всё это вынудило меня записаться на прием к ЛОРу. Всего я к нему ходил три раза. Он делал процедуру за процедурой, засовывая какую-то дрянь мне в горло, и в конце концов так и не разобрался, что там такое: может, инфекция, а может, что-то с пазухами – словом, как будто играл в угадайку. Он даже предположил, что причиной могут быть татуировки у меня на голове: как только он это сказал, я поржал и нашел другого врача.

Я сходил еще к нескольким специалистам того же профиля, а потом к гастроэнтерологу, и он сразу сказал: «Нам нужно поставить вам капельницу – выглядите вы ужасно». На три часа меня положили в небольшую больницу, где поставили капельницу и взяли анализ крови. Потом он говорит: «Думаю, нужно сделать вам эндоскопию – мне не хочется думать, что это гастроэнтерологическая проблема, но раз ЛОРы ничего не находят, то нужно всё проверить». Поэтому я согласился на процедуру. На следующее утро я попал в операционную: мне дали наркоз и вставили в горло трубку, чтобы осмотреть желудок и пищевод.

День спустя врач позвонил мне и сказал: «У вас восемь язв и синдром Барретта. Весь пищевод покрывают предраковые клетки». Он сразу же прописал мне лекарство от язв, велел немедленно бросить курить и повторно делать эндоскопию каждые три месяца.

Я позвонил своему другу доктору Брайану Уиксу: «Он говорит, у меня синдром Барретта, что это значит?»

«Трэв, это громкий предупредительный выстрел. Предлагаю тебе прислушаться. Синдром Барретта необратим, поэтому нет возможности вылечиться: пищевод не может самовосстанавливаться. Зато есть вероятность, что всё только усугубится. И как только у тебя разовьется рак пищевода, твои дни сочтены».

Так вот: пора было завязать с травкой. После авиакатастрофы я не принимал никаких других наркотиков, но почему-то решил, что принимаю я травку или нет – не так уж важно. Я всегда представлял себя Вилли Нельсоном и как курю лет до восьмидесяти. По-видимому, проблемы вызвало сочетание чрезмерного курения и сумасшедшего стресса. Я сразу бросил и с тех пор не курил: предупреждение я услышал громко и четко и отнесся к нему с уважением.

Жизнь похожа на кредитную карту. Что бы ты ни получил по этой карте, за всё придется заплатить. Никто не обещает никакого будущего, зато всё, что ты делаешь со своим телом, всё, на что тратишь свое время, – если это не полезно, то однажды придется дорого за это заплатить.

Мне пришлось заново учиться заниматься всеми своими делами на трезвую голову. До этого я не бывал в ясном сознании почти двадцать лет. Мне пришлось заново учиться водить машину, спать, решать свои проблемы. Искать свой новый ритм в студии оказалось наиболее болезненно. Мне пришлось трезвым поехать в турне, трезвым выступать на телевидении: теперь ничего не помогало мне скрыть нервную дрожь. Всё это ушло.

Если мне что-то нравится, я становлюсь от этого зависимым. Один мой приятель сказал, что ему нравится время от времени выкуривать сигарету, например, раз в две недели. Но со мной дело в том, что, если я закурю одну сигарету, то еще до того, как она догорит, я понесусь в магазин и куплю еще пачку. Всего, что у меня было в жизни, я жаждал в избытке: таблеток, секса, травки. Поэтому когда я наконец стал вести трезвый образ жизни, то заменил свои зависимости тренировками и игрой на барабанах и стал заниматься этим еще больше, чем раньше. Они стали моей новой зависимостью.

Я и так бегал каждый день, а теперь начал заниматься боксом, джиу-джитсу и выполнял по полтора часа кардио в день. От тренировок я ловил настоящий кайф. Я вообще ничего не знал о джиу-джитсу, но обожаю учиться. Я люблю выкладываться на тренировках и люблю смотреть, как люди не жалеют себя ради дела, которое им по душе. Я не смотрю реалити-шоу, где герои ходят по магазинам или затевают ссоры: мне нравится смотреть передачи про подготовку спортсменов к турнирам по смешанным боевым искусствам, где боксеры и бойцы ММА тренируются перед боем семь-восемь недель, а потом выходят на ринг и побеждают. Почти всю жизнь я сам всем распоряжаюсь, будь то сольный альбом или бренд одежды. Мне нравится ходить на занятия по боевым искусствам, где меня толкают, пинают и устраивают взбучку. Я не хочу контролировать ситуацию всегда.

Несмотря на то что бросить курить и пить мне пришлось по состоянию здоровья, сейчас я горжусь тем, что веду трезвый образ жизни. Недавно я был на вечеринке в Вегасе, и там был настоящий хаос. Девушки за моим столиком просили с ними выпить, и было как-то странно отказываться. На мгновение мне показалось, что всё будет хорошо: я не пил уже полтора года и мог бы пропустить стаканчик. Никто мне ничего не запрещал, но я не позволил себе снова ступить на эту дорожку. Я наливал себе в стопку простую воду и ею чокался с девчонками. Они и понятия не имели, что я пью.

После подобных вечеринок мне снится, что снова начал курить травку: это кошмарные сны, потому что в них я не знаю, когда завяжу, и меня гложет чувство вины за то, что я ужасный отец. Во сне я снова наркозависимый и осознаю, что дети всё равно об этом узнают, и испытываю разочарование в себе. Страшно подумать, что я могу состариться и умереть, так и не став тем, кем хотел бы быть, – пусть эти мысли приходят только во сне.

Недавно я общался на эту тему со своим приятелем Куртом Саттером[64]. Знакомство с ним подарило мне много вдохновения: у меня мало друзей, ведущих трезвый образ жизни, кроме Тима Армстронга и Тоби Морса, а Курт ничего не употребляет уже целых двадцать пять лет. В тот день, когда Адаму должно было бы исполниться сорок два, я рассказал Курту о том, как подобные даты важны для меня, как и, например, годовщина авиакатастрофы, и о том, что в такие дни мне хочется выкурить косяк или принять побольше таблеток и заснуть. Теперь я пришел к пониманию, почему попал в порочный круг одурманивающих средств: они помогали мне закрыть глаза на проблемы, но не решали их. У меня всегда находились оправдания, почему они мне нужны. Курт сказал мне: «Злоупотребление наркотиками лишает нас любви и отдаляет от правды. Ты гребаный исследователь по натуре, Трэвис, и тебе еще многое предстоит узнать».

Мне нравится быть сосредоточенным и мыслить ясно. Когда я постоянно был под кайфом, я не мог заниматься спортом или бегать в любое время дня, потому что был не в себе, у меня немело тело, а еще я не мог толком отвечать на вопросы, которые мне задают, или о чем-то серьезно думать. Так приятно жить без наркотиков и контролировать всё, что с тобой происходит, а еще помнить, что было вчера. Адам всё время мне говорил: «Откажись от всех веществ и позволь себе ощутить жизнь во всей ее полноте», – и я стал гораздо счастливее, когда наконец последовал его совету. Мне нужно вести трезвый образ жизни и быть здоровым. Лэндону уже одиннадцать, а Алабаме девять. Когда умерла моя мама, мне было всего тринадцать, и я хочу сделать так, чтобы у моих детей как можно дольше был отец. Лучшее, что есть на свете, – быть рядом с семьей и детьми. Мы слушаем одну и ту же музыку – от панк-рока до хип-хопа. Мы танцуем, поем, катаемся на скейтах, на горных велосипедах, играем на барабанах, смеемся вместе. Ничто не доставляет мне большего удовольствия, чем проводить время со своими детьми.

Дети часто видят, как я делаю татуировки: иногда ко мне приходят сразу два-три мастера и работают одновременно. Дети понимают, что татуировки – неотъемлемая часть меня. Я против сведения татуировок. Все они хранят в себе какие-нибудь воспоминания. Некоторые говорят: «Черт, чувак, было бы так круто свести всё и набить татуировки по новой». Но ведь все они связаны с событиями из моей жизни. Я делал их не просто так. Избавиться от них означало бы вырвать из книги несколько страниц. Этого не будет, я их все оставлю.

Я не буду запрещать детям делать татуировки, когда они достигнут совершеннолетия, – просто хочу, чтобы они первым делом обратились ко мне, ведь я знаю лучших в мире мастеров. Лэндон и Алабама уже сами сделали мне татуировку: как-то раз, когда надо мной работали Чуи Кинтанар и Франко Вефови, дети попросили у них инструменты и выполнили часть татуировки у меня на левом бедре.

Когда Алабаме было всего три года, она сочинила песню и всё время ее пела: «Папочка мне мешает, / Мамочка мне мешает, / Эти мне мешает, / Лэндон мне мешает, / Гав-гав мне мешает, / Даймонд мне мешает, / кошка мне мешает, / яблоко мне мешает…» – с малых лет она уже знала, что хозяйка в доме! Как-то раз, когда Лэндону было шесть, он из-за чего-то расстроился и тоже написал свою песню: «Вода в моих глазах, / И ничто ее не скроет, / Это могу только я, / Только я, только я». С самого детства они пишут очень глубокие и выразительные песни.

Мы с Шэнной уже никогда не станем парой, но связаны до конца своих дней: она мать моих детей. Я очень рад, что у нее появился новый парень. Несмотря на то что наши с ней отношения не сложились, у нас получились замечательные дети. Я бы ни на что их не променял. Ради них я готов на всё: готов снова пережить худшие моменты своей жизни, если потребуется. Ради своих детей я бы снова пережил авиакатастрофу. Ради детей я желаю Шэнне самого лучшего.

ШЭННА МОУКЛЕР (бывшая жена)

Мне бы хотелось, чтобы Трэвис позволил себе по-настоящему наслаждаться всем тем, ради чего он так упорно трудился. На моих глазах он сильно вырос и стал потрясающим сильным мужчиной. Я считаю, он великолепный отец. Он может быть очень романтичным и очень заботливым, когда хочет. Как-то раз он повесил у нас в прихожей тысячу фиолетовых воздушных шариков, а потом мы поехали на концерт Принса на фиолетовом лимузине. Теперь вся эта любовь и внимание достаются Алабаме.

Мы с Шэнной расстались уже давно, но ее дочь Атиана по-прежнему член моей семьи. Часто, когда я забираю детей на выходные, беру с собой и ее. Она ездила со мной на гастроли, она ездит с нами в «Диснейленд», она ходит со мной на церемонию «Грэмми». Сейчас ей уже шестнадцать, и я всегда изо всех сил старался не отталкивать ее, даже после развода. Она моя дочь, и я ее люблю.

После авиакатастрофы я ни разу не ездил в турне без детей: это нравится и им, и мне. Я не летал с момента аварии и, чтобы путешествовать, оборудовал автобус «Стормтрупер», где мы живем в дороге[65]. На автобусе можно ездить только по Соединенным Штатам, так что, когда мы выступаем в Европе, я добираюсь морем на лайнере «Queen Mary 2» туда и обратно – по семь дней в каждую сторону. Можно иметь время или деньги, но не то и другое сразу: и это вдвойне верно, когда речь идет о семье.

ГАС БРАНДТ (бывший гастрольный менеджер Blink-182)

Когда группа снова собралась после авиакатастрофы, Трэвис поплыл на «Queen Mary 2» из Бруклина в Саутгемптон. Это было забавно, потому что на круизных лайнерах, особенно на этом, полно людей, которые подкопили денег на это путешествие, и там всё так красиво и богато. У Трэвиса был свой собственный анклав на носу корабля, со своим личным помощником, который отвечал за веганскую еду. Когда мы регистрировались, строчкой выше нас располагался Джон Клиз, но я сказал об этом Трэвису лишь намного позже, потому что тогда он был где-то в своем мире с детьми. Ехали он, двое детей, няня, охранник и Джек, его помощник, – и все были одеты в «Famous». У Трэвиса была куча багажа в чемоданах «Луи Вюиттон», а еще огромные пакеты с игрушками и едой. Он очень смешно контрастировал со всеми этими чопорными и правильными людьми в круизе – такими «деревенщинами из Беверли-Хиллз». Они смотрели на него как на подонка, хотя на самом деле он мог бы купить и продать их всех сто раз подряд.

Людей, у которых складывается предвзятое представление о Трэвисе, он всё время застает врасплох, потому что по характеру очень тихий. Он может вспылить, но я такого почти не видел.

Однако во время моего первого трансатлантического путешествия «Queen Mary 2» оказалась недоступна на обратном пути, поэтому мы вернулись в Штаты на круизном лайнере поменьше. Погода в эту поездку была ужасная: высота волн достигала десяти метров, а порывы ветра – 270 км/ч. И так было день за днем. Когда самолет попадает в зону турбулентности, то это длится минут десять, максимум час. А нас штормило шесть дней подряд. Тогда-то я и начал думать, что, может быть, мне стоило полететь на самолете[66].

А потом я представляю себе худший сценарий: если бы самолет упал в океан, то я бы оказался как раз там, где сейчас, только в воде. А этот ублюдский корабль хотя бы плывет. Путешествовать мне вообще сложно: я всё время ожидаю худшего и готовлюсь к катастрофе. На корабле я положил все наши спасательные жилеты рядом с кроватью – на всякий случай. Если что-то случится, я хочу, чтобы мы первыми оказались в спасательных шлюпках. Когда плывешь на «Queen Mary 2» из Европы обратно в Америку, они устраивают вечеринку на борту, когда корабль подходит к тому месту, где затонул «Титаник», и там играет саундтрек из фильма, отчего мне становится жутко и некомфортно.

Даже в плавании я постоянно упражняюсь в игре на барабанах, чтобы оставаться в своей лучшей форме, правда, не знаю зачем. Дети раньше часто спрашивали меня: «Папа, зачем ты делаешь упражнения?» –

«Просто для тренировки». –

«Но ведь у тебя нет концерта на этой неделе». –

«Верно. Мне не нужен для этого концерт. Я хочу быть профи в своем деле и продолжать развиваться». Они понимают, что нельзя просто проснуться в один прекрасный день и ни с того ни с сего стать великим и знаменитым музыкантом. Недавно, когда я сошел с парохода в Нью-Йорке, я получил электронное письмо от Дэниела, моего техника, который спрашивал, хочу ли я сыграть на шоу «Америка ищет таланты». Мне прислали музыку менее чем за сутки до выступления, а играть нужно было в прямом эфире на телевидении с сумасшедшей акробатической группой под названием «Акро Арми». Такие выступления, подготовленные в последний момент, – обычно самые классные во всей моей карьере: так я играл со Стивом Аоки на шоу Джимми Киммела, или с Уай-Джеем в «Хаус оф Блюз», или на большом концерте по случаю возвращения на сцену Криса Брауна на фестивале «Би-И-Ти», когда он вышел из тюрьмы, – перед ним я репетировал раз сто, а потом всё равно импровизировал. Такие концерты становятся моими любимыми.

Всего неделю спустя Деми Ловато прислала мне сообщение, приглашая нас с детьми на свое шоу. Накануне вечером она спросила, не хочу ли я с ней поиграть. Я получил музыку, а когда пришел, оказалось, что мы с ней вместе будем играть соло на ударных. В итоге получилось потрясающе, и это не было бы так весело, если бы мы неделю репетировали.

В детстве я всё время смотрел рестлинг с отцом, и у меня сбылась еще одна мечта: я сыграл в перерыве на шоу «Рестлмания 31». Кид Инк пригласил меня с ним сыграть, а через неделю меня позвала Скайлар Грей. Мы решили объединить два выступления, чтобы получилось более зрелищное шоу. Я поехал в Сан-Хосе: только на одном стадионе было 80 тысяч человек, а еще 70 миллионов смотрели концерт по телевизору. И там были не только фанаты: в первом ряду я видел Джимми Йовина и Рика Рубина. У этого концерта было больше спецэффектов, чем на всех моих выступлениях: в конце песни по всему стадиону взрывалась пиротехника.

Перед последним турне Blink-182 Том прислал мне сообщение, что завтра приедет в Лос-Анджелес. Я предложил встретиться: мы пошли в мой ресторан «Кроссроудс» и здорово провели время. Мы отдохнули и поговорили о своих семьях. В середине ужина Том сказал: «Ты в курсе, что мы с тобой еще ни разу не ужинали?» Все эти годы, что мы друг друга знаем, мы и правда ни разу так не сидели. Было здорово наконец пообщаться не на гастролях и восстановить теплые человеческие взаимоотношения.

Правда, продлилось это недолго. В начале 2015 года Blink-182 должны были засесть в студию и записывать новый альбом – мы не выпускали альбомов с 2011 года, когда вышел «Neighborhoods» (правда, у нас еще была праздничная запись под названием «Dogs Eating Dogs»), и мы всё кормили фанатов обещаниями, что скоро будет новая музыка. Мне казалось странным продолжать гастроли без нового материала, как будто мы каждый день только ностальгируем по прошлому.

Том не хотел записываться в студии, пока блинки не продлят контракт, так что мы его составили. Мы договорились, что начнем записываться 5 января: забронировали место и стали готовиться. Идея была в том, чтобы занять весь дом, как когда мы записывали альбом «Blink-182». В восемь вечера в канун Нового года я получил письмо от менеджера Тома, в котором говорилось, что он уходит. Мы долго переписывались, но итог был ясен: Том не хотел записываться – ни сейчас, ни в следующем году. Менеджер заявил, что не знает, собирается ли Том вообще играть с Blink-182 в будущем.

В каком-то смысле это даже стало облегчением: после стольких лет метаний мы с Томом наконец поняли, чего хотим. Нельзя заставить кого-то делать то, чего он не хочет, а я искренне желал Тому заниматься тем, что делает его счастливым. Поскольку он уже в третий раз резко ушел из группы, стало очевидно, чего он хочет. Правда, у нас уже был запланирован один концерт: мы должны были выступать на фестивале «Мусинк», который я курировал, – с татуировками, машинами и музыкой. Мы встретились с Мэттом Скибой из Alkaline Trio за обедом в «Кроссроудс» и спросили, выступит ли он с нами. Он ответил: «Да, черт побери!» Мы опубликовали заявление, в котором говорилось, что Том покинул группу на неопределенный срок и с нами будет играть Мэтт; потом Том стал отрицать, что ушел из группы.

Даже репетиции к этому концерту проходили потрясающе – мне за много лет еще не было так приятно играть наши песни, как тогда. Мэтт был взволнован, и это имело огромное значение. Мы сыграли на сцене несколько раз для разминки, и поклонники каждый вечер скандировали: «Скиба! Скиба!» У нас была отличная химия, и на фестивале мы просто отжигали[67].

Мы хотим как можно скорее начать записываться с Мэттом. Есть юридические вопросы, которые нужно решить с Томом, но я очень рад сочинять новую музыку. В прошлом году я боялся работать в студии, а сейчас жду этого с нетерпением. Моя музыкальная деятельность не ограничивается Blink-182, но я по-прежнему люблю и уважаю эту группу, а когда играю с блинками, то стараюсь изо всех сил, чтобы не казалось, что это всего лишь один из моих временных проектов.

Я многим обязан Тому, начиная с того дня, когда он решил, что я стану отличным барабанщиком на замену. Он навсегда останется важным человеком в моей жизни и, надеюсь, найдет счастье, которого ищет.

Каждое утро в Лос-Анджелесе, возвращаясь домой после того, как отвожу детей в школу, я общаюсь с папой. Подростком я иногда вел себя как полный осел: я был настоящей занозой в заднице, и, думаю, он волновался, что я ничего не добьюсь, поэтому ему постоянно приходилось кричать на меня и наказывать. Я очень горжусь тем, что не только соответствую его жизненным стандартам, но, как надеюсь, даже превосхожу их. Я люблю своего отца, и сейчас мы с ним ближе, чем когда-либо.

Мне бы хотелось, чтобы папа больше отдыхал, но он отказывается уходить на пенсию. Он работает в компании «Famous» и помогает мне заботиться о своей коллекции автомобилей, потому что к машинам у нас с ним общая страсть. Совсем недавно у меня в «Импале» 63-го года сломалась рулевая колонка, и он взял на себя смелость отправить ее какому-то парню на восток, который специализируется на восстановлении рулевых колонок у «Импалы». Прямо сейчас я помогаю папе с его «Кадиллаком Купе-де-Вилль» 1957 года. Мы поместим в него двигатель LS3, любезно предоставленный моим другом Делмо, и покрасим его в цвет черной вишни. Мы наслаждаемся своей зависимостью от классических автомобилей – вместе.

Не так давно папу подвело здоровье: он рухнул на пол у меня дома. Я отвез его в отделение неотложной помощи, и он пробыл там около двух недель, пока врачи делали анализы и пытались понять, что происходит. Он лежал в той же больнице в Фонтане, где умерла моя мама: я пытался перевезти его в Сидарс-Синай, но он не захотел. Всякий раз, въезжая на парковку, я испытывал жуткое дежавю. Этот случай лишь напомнил, насколько ценно время, которое мы проводим вместе, – потому что всё может закончиться в любой момент.

У меня есть ритуал перед выходом на сцену: я молюсь, называю по имени всех людей, которых знал и любил и больше никогда не увижу, и думаю о них. Раньше этот список был очень коротким: в нем была только моя мама. Но со временем я потерял многих, в том числе Криса, Че и Адама. Теперь мне приходится задуматься на несколько минут и пробежаться по всему списку, и благодаря этому я понимаю, как мне повезло, что я жив, и как много значили для меня все эти люди.

Мне всегда хотелось оставаться скромным и практичным. Я никогда не забывал, откуда я родом. Независимо от всего того, что приносит с собой успех, моими приоритетами всегда были и остаются моя семья, поклонники и любимые. В детстве я мечтал в один прекрасный день стать профессиональным барабанщиком, пусть хотя бы на несколько часов. Я надеялся хоть раз оказаться на сцене перед тысячей зрителей. То, во что превратилась моя жизнь, выходит далеко за рамки моих детских надежд – я осуществил свои мечты, много трудился над тем, чтобы они жили и дальше и становились еще грандиознее, превосходя мои собственные ожидания. Одно из самых больших преимуществ моего успеха в том, что теперь я могу вернуть долг своей семье: я помогаю сестрам и забочусь о том, чтобы у папы был хороший дом.

Я хочу проводить как можно больше времени со своими детьми. Не знаю, как долго я здесь пробуду; завтрашний день никому не обещан. Но пока я жив, я хочу быть с ними и направлять их. Я знакомлю детей со всем, что мне нравится: учу их играть на барабанах, вожу на автомобильные выставки, рисую им временные татуировки.

У меня есть сундуки, где лежит всё, что они нарисовали или слепили. Я обожаю сидеть дома с детьми. Я брею Лэндону голову, делаю ему ирокез, а Алабаме заплетаю косички. Сестры научили меня заплетать косички еще в детстве, так что сейчас я ощущаю себя и мамой, и папой одновременно. Я бы ни на что на свете это не променял – иногда я даже вожу Баму на маникюр.

Каждый день начинается с того, что я просыпаюсь, готовлю детям завтрак и везу их в школу. Затем иду в студию или тренажерный зал – в зависимости от того, какой сегодня день. После школы мы снова проводим время вместе. По понедельникам я забираю их из школы, и мы вместе играем в теннис. По вторникам я их забираю, и мы идем на бокс. Они идут в детскую группу, а я во взрослую. По средам у нас джиу-джитсу. По четвергам у Алабамы чирлидинг, а у Лэндона баскетбол. По пятницам у Алабамы гимнастика, а у Лэндона бокс. Утром в субботу у Алабамы тренировка по чирлидингу: взрослым не разрешают смотреть, поэтому я сижу в машине и занимаюсь на тренировочном пэде. По воскресеньям у детей уроки пения и игры на барабанах.

На ударных я учу их играть сам: они оба хотят уметь делать то же, что и папа. Они видят, как усердно я работаю.

Сама тренировка славы не приносит, но без нее никакой славы быть не может.

На вечеринке по случаю десятого дня рождения Лэндона он играл на барабанах с юным диджеем И-Фрешем, который до смешного хорош. Они сыграли три песни: «Berserk» Эминема, «Jump Around» группы House of Pain и «(You Gotta) Fight for Your Right (to Party!)» Beastie Boys. Я установил им сцену, и они отнеслись к выступлению серьезно. После этого многим друзьям Лэндона и И-Фреша захотелось стать их техниками или помощниками на гастролях. Я думал, что буду что-то подсказывать Лэндону во время игры, но он и так отжигал – мне вообще не пришлось ему ничего говорить.

Во время выступления Лэндона я посмотрел на отца: он плакал. Потом он подошел ко мне и сказал: «Приятель, ко мне вернулись воспоминания. Я думаю о тех временах, когда ты был маленьким». Жизнь идет по кругу: папа смотрел, как я стучу в барабаны, когда я был ребенком, а теперь мы вместе смотрим на Лэндона. Я называю Лэндона «приятелем», а Алабаму «Куки» – это прозвища моих родителей. Всё возвращается. Папа сделал из меня мужчину. Я люблю его за это и не могу в полной мере отблагодарить за то, как он меня воспитал. Надеюсь, я смогу сделать то же самое для своих детей.

На соревнованиях Алабамы по чирлидингу я даже выкрикнуть ее имя не могу – настолько я горд, – но мне нельзя становиться чересчур эмоциональным, ведь я ее отец и должен ее поддерживать. Я невероятно горжусь ею: куда бы ни отправилась ее команда, они везде занимают первое или второе место. Мы с Лэндоном всегда рядом: мы болеем друг за друга, как семья. Я даже не могу поверить, что мои дети делают то, что они делают, и выступают перед зрителями, – ведь я знаю, что это такое.

Меня просто убивает то, как быстро они растут. Мне хочется, чтобы они как можно дольше оставались маленькими. Лэндон уже ходит на свидания и ночует у друзей. Он любит ту же музыку, что и я: я больше не включаю ему радио «Дисней», потому что теперь это его не радует, – он считает, что это для малышей. Бама ходит по дому на каблуках, и я слышу, как она говорит о мальчиках, которые ей нравятся в школе. Зато они оба до сих пор верят в Санта-Клауса. Иногда они спорят об этом, но в такие моменты я говорю им, что они сошли с ума. Они спорят со мной про Зубную фею, а я говорю: «Нет, эта сучка настоящая. Поздно ночью она приходит к детской кроватке».

Алабама придумала нам семейный поцелуй. Сначала нужно сделать поцелуй бабочки (ресницами), потом эскимосский (носами), а потом обычный (губами). Так мы целуемся с детьми: теперь им не нравится это делать при друзьях, но если кто-то из них выйдет из дома без такого тройного поцелуя со мной, у них, по их словам, будет странное чувство, и они вернутся обратно.

Я всегда очень горд брать своих детей на гастроли: иногда мы бываем на огромных стадионах с блинками или Лил Уэйном, а иногда в грязных панк-рок-клубах с Transplants, но при любом раскладе нам очень весело. В выходной день мы отрываемся и проводим целый день в аквапарке или катаемся на велосипедах. Каждый день я просыпаюсь и понимаю, что мои мечты стали явью. Вчера вечером я играл на барабанах с группами Misfits и Run the Jewels, и всё это за один час. Мне нравится то, чем я занимаюсь. Каждый день моя цель – быть лучшим отцом, музыкантом, другом и человеком, каким я только могу быть.

Когда я был маленьким, я думал, что не доживу до двадцати одного. Когда мне исполнился двадцать один год, думал, что умру еще до того, как мне исполнится двадцать три, и так далее. Я никогда не беспокоился о последствиях чего бы то ни было – просто делал то, что хотел. Однажды я сказал, что хочу умереть до того, как состарюсь. Сейчас мне тридцать девять[68], и я счастливее, чем когда-либо.

Мне еще многое нужно сделать – уверен, я только на середине пути. Эта книга – не конец моей истории.