Глава 10. Теперь получи свое

Стадион Bird’s Nest уже затих, когда я покинул его тем вечером. Наступила полночь. Прожекторы погасили, трибуны опустели. Слышно было только, как волонтеры собирают мусор и подметают сиденья. Жужжала электрическая тележка, увозящая груду оборудования. Тишина казалась какой-то жуткой после взрыва звуков и красок еще несколько часов назад. Господи, я был опустошен. Я прошел через допинг-контроль и всех этих журналистов – и сейчас хотел поесть куриных наггетсов, повидать семью, тренера и лечь спать. Я должен был отдохнуть.

Я позвонил ЭнДжею, который работал этим летом в Америке. Пекин был так далек от наших былых стратегических совещаний в библиотеке Вильяма Нибба, но сегодняшний результат гонки снова натягивал струну между нами.

– Эй, ЭнДжей, – закричал я, и голос эхом отразился от пустых трибун. – Наконец-то мы сделали великое время!

Когда я добрался до своего дома в Олимпийской деревне, то впервые получил подтверждение тому, что теперь все изменилось, действительно все. Как только моя машина остановилась около ямайского корпуса в Олимпийской деревне, большая толпа людей окружила меня. Могло показаться, что они собрались здесь из-за пожарной тревоги или еще из-за какого-нибудь происшествия. Все стояли на улице и ждали. Я обернулся на Рики.

– Эй, что происходит?

– Я думаю, что они здесь из-за тебя, Усэйн! – сказал он.

Он был прав. Когда я вышел из машины, толпа ринулась к нам. Люди безумствовали, просили автографы, хотели сфотографироваться со мной. Волонтеры, атлеты, друзья атлетов, куча других незнакомых ребят – все они махали ручками, бумагой и кричали:

– Фото! Фото!

Я не понимал, какого черта происходит. Кто-то закричал:

– Сделай жест Молниеносного Болта!

Моя жизнь насегда преобразилась.

Я словно глотнул свободы, которую не мог получить нигде в другом месте. Это было одновременно удовольствие, восторг, чистая энергия. Это было прекрасно.

Я думал, что если выиграл олимпийское золото на стометровке, меня просто будет узнавать большее количество людей, но то, что произошло, выглядело как-то намного серьезнее, чем просто кучка дополнительных фанатов. Это было более масштабно и в то же время более нелепо, чем что-либо в моей жизни. Это была настоящая истерия.

Я нуждался в тишине своего ямайского корпуса, чтобы просто переварить все происходящее. Но когда я зашел внутрь, там меня уже ждали тренер, массажист Эдди и все наши атлеты. Все были на взводе, и атмосфера была накалена от праздничных вибраций. Морис Смит привез с собой в Китай видеокамеру и сразу испытал ее на мне.

– Эй, вот Самый Быстрый Человек на земле! – кричал он.

Я смеялся и смотрел в объектив.

– Теперь я великий чемпион, – сказал я, смакуя этот момент.

Я был рад оказаться дома, если то место можно было так назвать. Здесь я хотя бы ненадолго прятался от сумасшествия и напора Олимпиады. В команде Ямайки царила классная атмосфера, все атлеты знали и любили друг друга, и настроение там всегда было радостным. Во многом эта команда была похожа на юниорскую группу, с которой я выступал в Венгрии и Кингстоне. Тогда мы больше походили на футбольную команду, чем на группу атлетов, выступающих индивидуально, и всех ребят объединяло что-то вроде крепкого товарищества. Мы подбадривали и мотивировали друг друга перед соревнованиями, обсуждали каждого, кто побеждал на состязаниях.

Такой же дух царил и на пекинской Олимпиаде, несмотря на то что в группе было несколько талантливых и целеустремленных атлетов – например Шелли Энн Фрейзер, золотая медалистка на дистанции 100 метров; Мелани Вокер, которая победила в беге с препятствиями на 400 метров; и Вероника Кемпбелл-Браун, золотая медалистка на дистанции 200 метров. Моя медаль была лишь первой в целом ряде других ямайских олимпийских трофеев.

Тренер шутил, не переставая, – ну, или мне казалось, что он шутит.

– У меня для тебя есть несколько новых задач перед твоей следующей стометровкой.

Я пытался запомнить каждый фрагмент гонки, чтобы рассказать о ней остальным и передать то, что я чувствовал, выиграв Олимпийское золото. Эдди хотел узнать, какого рода наслаждение я испытывал, когда мчался по беговой дорожке.

– Просто радость, приятель, – сказал я. – Я испытывал удовольствие, как обычно бывает со мной на соревнованиях, но на этот раз чувство было сильнее. Я словно глотнул свободы, которую не мог получить нигде в другом месте. Это было одновременно удовольствие, восторг, чистая энергия. Это было прекрасно.

Кто-то вспомнил, что на протяжении всей гонки у меня были развязаны шнурки. Я засмеялся. Да неужели? Я даже этого не заметил, настолько был вовлечен в момент Здесь и Сейчас.

Я тяжело дышал, я был измотан. Когда я вошел в свою комнату, чтобы передохнуть, там был Морис. Мне нравилось общаться с ним. На протяжении всей поездки мы были как двое детей, впервые вырвавшихся из дома. Мы любили болтать и рассказывать истории, но больше всего шутили. Это жутко раздражало тренера, потому что его комната была как раз напротив нашей, и он просил нас прекратить шум, но при этом наши посиделки с Морисом создавали идеальную атмосферу для выигрыша. Мы дурачились вместе вдали от толпы и напряжения Олимпиады. Когда мы отрывались таким образом, мои мысли редко возвращались к стадиону Bird’s Nest, Тайсону, Асафе или гонкам. Вместо всего этого мы говорили о девушках, футболе и крикете. И никакого беспокойства.

Но той ночью все было по-другому. Морис хотел обсудить дело.

– Эй, а что ты собираешься делать с этим мировым рекордом на 200 метрах?

В мою голову полетела подушка, заглушив все мысли. Я знал, что это было практически нереально, и все это знали. Время Майкла Джонсона было 19,32 секунды, что было за пределами моих возможностей. Никто не мог побить этот рекорд на протяжении 12 лет с 1996 года на Играх в Атланте – на гонке, которая впервые зародила во мне желание стать чемпионом беговой дорожки. Даже он сам уверял, что этот рекорд больше недостижим. Недавно он даже заявил в СМИ, что у меня не хватит выносливости выдержать его скорость на этой дистанции, по крайней мере на всей дистанции.

– Я не знаю, – сказал я. – Я не уверен, что смогу это сделать. Ведь речь идет о времени 19,30 или 19,31, а я никогда даже не приближался к такому результату.

Однако Морис думал, что теперь это возможно. Он был на взводе.

– Но, Усэйн, ты только что пробежал стометровку за 9,69 секунды, подумай об этом, приятель.

– Я знаю, но 200 метров – тяжелее, – сказал я. – Я не знаю. Я просто хочу сказать…

Это была правда. Я действительно не знал. Это была моя честная реакция, и я не разыгрывал Мориса. Конечно, я был уверен в победе на 200 метрах даже больше, чем на 100 метрах, но при этом знал, что время Джонсона – серьезная задача для меня, а я чувствовал себя вялым, особенно от затраченных усилий и возбуждения от получения золотой медали.

Все же я понимал, что мне нужно взбодриться, потому что было нечто важное в 200 метрах, нечто, что другие даже не осознавали, потому что были так поглощены моим успехом на короткой дистанции. Правда была в том, что 200 метров были моей любимой дистанцией. Забудьте о 100 метрах. Да, многие думают о стометровке как о звездной дистанции и хотят, чтоб я бегал ее все быстрее и быстрее, но моей мечтой было стать чемпионом именно на 200 метрах. Это было пределом моих стремлений, и получение золота на этой дистанции было мечтой всей жизни.

Для меня 200 метров были Большим Делом, а стометровку я считал гонкой в свое удовольствие. Однако я знал, что тренер рассуждает по-другому. Он хотел, чтобы я выиграл на 100 метрах, потому что он был человеком скорости: им постоянно владело желание узнать, насколько быстро может бежать атлет. Это было классно, я это понимал, но моей целью были именно 200 метров, я хотел сконцентрироваться на этой победе.

Пока мы с Морисом болтали и громко смеялись, я вдруг услышал голоса в коридоре. В дверь постучали. Это был тренер.

– Ну хорошо, – сказал он. – Ты получил медаль на 100 метрах, теперь можешь получить то, чего действительно хочешь.

И мы оба знали, о чем идет речь.

* * *

Сначала я говорил Морису и другим ребятам, что скоро все успокоятся и ликование закончится. Я действительно полагал, что ажиотаж исчезнет, когда я вернусь на Ямайку и спрячусь от всех на несколько недель. Я не знал, что шумиха вокруг моей победы на 100 метрах продолжится. Это оказалось чем-то значимым, и, куда бы я ни пошел, люди хотели получить кусочек меня. Я не мог выйти на улицу и даже покинуть свою комнату. В Китае живут несколько миллиардов человек, и складывалось впечатление, что все они окружили Олимпийскую деревню, чтобы только взглянуть на меня.

То, как я добирался до своего корпуса в ночь после забега, было только началом, настоящий хаос начался на следующее утро, когда я сел в автобус, чтобы доехать до кафе. Как только я вышел из дверей ямайского корпуса, я был окружен и не смог добраться до автобуса. Когда я все-таки сел в него, то не смог выйти, потому что множество работников и волонтеров хотели поздравить меня. Но больше всего они хотели автографы – целые страницы автографов.

Я надеялся, что мне удастся избавиться от всех этих помех, когда я войду в кафе, но когда я попал в зал, все разом обернулись и уставились на меня. Я как будто был ходячей рекламой. Парень ростом шесть футов пять дюймов стоял в проходе, спрятаться было некуда, и я не знал, как мне быть. Есть куриные наггетсы, когда все толпятся вокруг тебя и просят автографы, – совсем не здорово, поэтому я попросил Эдди прихватить мне несколько коробок с курицей на вынос и вернулся в нашу комнату, подписывая клочки бумаги по дороге.

Так вот что значит быть суперзвездой.

Вот так неожиданно в моей жизни появились затруднения. Я не мог больше прогуливаться по Деревне, как это было до Игр, и знал, что не смогу больше свободно гулять по Пекину, не нарушая общественный порядок. Зато теперь ни один охранник ночного клуба не сможет не впустить меня, потому что я пришел в кроссовках.

Мне сказали, что на родине все тоже сходят с ума. Я видел фото и видео в интернете. Тысячи людей смотрели Олимпиаду на больших экранах на улицах Кингстона, а придорожные бары были переполнены фанатами, собирающимися около телевизоров. Отец позвонил мне и сказал, что на улицах Трелони образовались пробки из-за машин, сигналящих в честь моей победы на Олимпиаде, а когда я позвонил ЭнДжею со стадиона, он сказал, что в Америке та же сумасшедшая реакция.

И все-таки спрятаться от внешнего мира в Олимпийской деревне было возможно. Обстановка здесь походила на университетский кампус. Для каждой национальной команды было выделено отдельное здание – «дом». В каждом «доме» были спальни, где атлеты селились вместе. Здесь были общие кухни и гостиные, поэтому каждый мог потусоваться, поиграть в компьютерные игры и посмотреть DVD. Внешний мир находился в отдалении.

После Афин в 2004 году я привык к подобной обстановке, и мне она нравилась. Общение с ребятами походило на шумную вечеринку. Тогда моя неопытность делала меня новичком в ямайской группе, что означало постоянную беготню по поручениям старших ребят. Я мог играть в видеоигру, когда кто-нибудь кричал: «Эй, Усэйн, принеси мне бутылку воды!» Все эти походы к холодильнику были частью процесса инициации самого молодого члена команды, и это не мешало нам играть вместе в домино и весело болтать.

Какого черта, – сказал я. – Я собираюсь пойти туда и сделать все, что могу. не знаю точно, что там случится, но я это сделаю. Я выложусь на 100 % на треке. Таков мой план…

Покрутиться рядом с крупными звездами спорта тоже входило в программу получения необходимого опыта. Я видел звезду баскетбола Яо Мина в атлетической деревне и был очень впечатлен. Поначалу я был просто счастлив работать среди таких людей, как Асафа Пауэлл, и смотрел на них снизу вверх. Мы были близки по возрасту, но этот парень бегал уже так быстро на стометровках, что стал практически богом на Ямайке. Я наблюдал за ним на тренировках и думал: «Этот человек просто удивителен!» Я считал за честь находиться с ним рядом и пожимать ему руку. Я осознавал, насколько он велик, и для меня было просто чем-то сногсшибательным наблюдать за его работой вблизи.

Много времени прошло с тех пор, но атмосфера в Пекине осталась прежней. Мы веселились и дурачились, но все-таки сохранялось легкое ощущение изоляции от внешнего мира, и то, что происходило на самой Ямайке, казалось было в миллионах миль отсюда. Единственный раз, когда я окунулся в шум Олимпийских игр, было тогда, когда я вышел на трек, и когда это произошло, я все-таки остался цел и невредим.

Спустя сутки после моей победы на Олимпиаде Морис снова пристал ко мне с прежним вопросом.

– Эй, так что ты собираешься делать с этим мировым рекордом на 200 метрах? – спросил он.

На пресс-конференции в тот день я сказал, что совершенно не волнуюсь в связи с предстоящим забегом. Я прошел все отборочные туры так же, как это делал на стометровках. Тайсон был вне игры из-за травмы, и единственной угрозой для меня мог быть только Уоллес Спирмон, но я знал, что все равно одержу над ним победу. Проблему создавала моя усталость, но когда Морис снова задал мне свой вопрос, я почувствовал прилив сил. И я поменял свое решение.

– Какого черта, – сказал я. – Я собираюсь пойти туда и сделать все, что я могу. Я не знаю точно, что там случится, но я это сделаю. Я выложусь на 100 % на треке. Таков мой план…

Хорошие новости заключались в том, что я оставил себе шанс. В полуфиналах я обошел Уоллеса и Шона Крофорда со временем 20,09 секунды по пятой дорожке, что устраивало меня, так как там я находился далеко от кривой поворота. Я снова почувствовал себя сильным. Все утомление словно испарилось.

Тренер тоже чувствовал себя расслабленным, и было ясно, что он не собирается повторять подробные наставления, как это было перед стометровкой. На разбегах перед гонкой он постоянно находился со мной. Он помогал мне расслабиться и давал советы по поводу разминки.

– Не делай слишком много рывков, – кричал он. – Сделай два больших шага. Хорошо стартуй. Сейчас с тебя довольно, ничего больше не делай. И забудь об Асафе…

Перед финалом на 200 метров он был очень спокоен. Обычно на тренировках на 200 метрах он редко отрабатывал со мной прохождение поворота, что было самой сложной частью в нашем расписании. Постоянные ускорения на повороте были болезненной работой, особенно для моей спины, потому что мне нужно было наклоняться на дорожке. Но на протяжении нескольких лет я сделал это так много раз, что тренер был уверен, что я в форме. И попросил меня сделать это лишь дважды за последний сезон.

– Не волнуйся о 200 метрах, – сказал он. – Ты в порядке.

Я быстро бросил взгляд назад – никого. За 50 метров до финишной черты я был уже в недосягаемости для всех, и я знал – гонка выиграна.

– В порядке? – рассмеялся я. – Мне кажется, вы не так уж уверены во мне на этой дистанции.

Я шутил, но что-то внутри подсказывало, что часть этой шутки была правдой. Его расслабленное состояние перед Олимпийскими играми подтвердило мою догадку. После массажа у Эдди он пошел прогуляться к трибунам. Когда я вошел на стадион и встретился с ним глазами, он помахал мне с открытой трибуны и поднял большой палец вверх. Он мог выглядеть более веселым, только если бы при этом ел мороженое. Итак, жребий брошен.

Может быть, спокойствие тренера объяснялось его абсолютной уверенностью во мне на 200 метрах. В таком случае он был прав, потому что когда выстрелил стартовый пистолет, я продемонстрировал прекрасный забег.

Бах!

Я пронесся мимо бегуна Браина Дзингая из Зимбабве так быстро, что это было даже странно. Никто не мог меня догнать. Я добежал до поворота и прошел его так гладко, как Дон Кворри на старых записях. Та мощь и сила, которую я развил в своих бедрах, икрах и брюшном прессе, несли меня вперед, словно реактивную ракету, и я чувствовал, как энергия струится по ногам. Мускулы напрягались и расслаблялись как поршни. Какая там Осака. Я делал неслыханное.

Три коротких слова впечатались в мое сознание: Я. Добился. Этого.

Я быстро бросил взгляд назад – никого. За 50 метров до финишной черты я был уже в недосягаемости для всех, и я знал, что гонка выиграна.

Первое – выиграть, второе – с каким временем.

Я поднял взгляд.

«Давай, Усэйн, – подумал я. – Теперь ты бежишь ради времени».

Я увидел отметку в 16 секунд.

Затем 17…

18…

19…

…

Еще немного…

…

Толкайся!

Затем последовал взрыв звука и вспышка яркого света, толпа загудела, тысячи мерцающих фотоаппаратов, камер и развевающихся флагов бросились в глаза. Время было феноменальным: 19,30 секунды – новый мировой рекорд, – и если свою победу на стометровке я начал с сумасшедшего празднования, то сейчас я просто не знал, что делать. Я вскинул руки к небу, я хотел разорвать на себе майку и бросить ее вверх. В голове не было ни одной мысли. Просмотр видео, где Майкл Джонсон побил мировой рекорд в 1996 году, впервые посеял во мне, ребенке, семена надежды – именно тогда зародилось желание стать чемпионом. Десять лет спустя я завоевал олимпийское золото на 200 метрах, а вместе с тем побил мировой рекорд. Три коротких слова впечатались в мое сознание: Я. Добился. Этого.

Это нечто больше.

«Я добился этого».

Это нечто огромное.

«Я добился этого».

Это самое великое, что я когда-либо совершал.

«Я добился этого».

* * *

На следующий день после церемонии награждения я сидел на краю кровати в Олимпийской деревне и рассматривал золотую медаль. Улыбка не сходила с моего лица. Этот кусок металла был для меня всем. Кто-то заговорил у меня за спиной, кажется, Морис, но я не был уверен. В мыслях я был далеко отсюда.

– Приятель, ты победил на 200 и 100 метрах, – сказал он. – Это весьма неплохо.

Я перебил его:

– Эй, да забудь ты о 100 метрах. Не о чем говорить. Посмотри на это.

Я показал медаль.

«Олимпийское золото на 200 метрах после стольких лет работы над поворотом и выслушивания бреда, что победа мне никогда не светит. Ну, и к черту все это, теперь титул у меня в руках. И это прекрасно».

Это был один из самых счастливых моментов моей жизни.

Я открыл ноутбук и просмотрел гонку в интернете. В каждом кадре на протяжении этих 19,30 секунды я видел свое лицо, искаженное усилием. Я старался действительно очень сильно. Я не шутил, когда говорил Морису, что собираюсь выложиться на треке на все 100 процентов. А затем я услышал еще один голос из-за своего плеча. На этот раз это был тренер.

– Знаешь, Усэйн, если бы ты так сильно не боролся с самим собой, ты бы пробежал эти 200 метров быстрее…

Я рассмеялся:

– Вы серьезно, тренер? Серьезно? Оцените же меня по заслугам, я же только что побил мировой рекорд.

Но тут не сдержался сам тренер. Ему пришлось вылить мне на голову немного холодной воды, чтобы хоть немного охладить пламя самолюбования. Таким образом он пытался спустить меня с небес на землю. Возможно, он действительно полагал, что у меня были шансы бежать еще быстрее.

* * *

Мне кажется, что я был недооценен во время Олимпиады, потому что бегу, словно играючи. Всем кажется, что я не сильно напрягаюсь. Атлеты видели, как я танцевал на треке, корчил рожи и дурачился перед толпой, и, возможно, думали: «Хмм, Болт полагает, что он может просто заявиться на беговую дорожку и победить? Не сегодня». Но это была ошибка с их стороны.

Правда была в том, что я чувствовал себя расслабленным, потому что ощущал всю энергию крупных соревнований, и Олимпиады – особенно. Международный юниорский чемпионат поселил во мне уверенность, что я могу просто играть, войдя на переполненный стадион, но на Пекинских играх это ощущение перешло на другой уровень. Я заряжал всех своими шутками и хорошим настроением прямо перед камерами и фотоаппаратами. Я принимал разные позы, прыгал вверх-вниз и махал людям. Иногда это было запланировано, как, например, с ямайским танцевальным движением или с жестом рукой. Но чаще всего это был экспромт. Когда я получал золотую медаль за победу на 200 метрах и 90-тысячная толпа фанатов на стадионе Bird’s Nest пела мне «Happy Birthday» в честь 22-го дня рождения, я притворился, что расплакался.

Но это было ничто по сравнению с позой To Di World. Выполнение ее после финала на стометровке вызвало целую волну интереса ко мне, и он все рос. После установления мирового рекорда на 200 метрах фотографы и фанаты стали требовать, чтобы я повторил эту позу. Каждый раз, когда я заводил руки назад и указывал на небеса, толпа просто взрывалась, и все буквально сходили с ума. Ощущение того, что я мог вызвать столько шума на стадионе одним движением кончиков пальцев, было забавным и приятным.

Эта поза мелькала на обложках журналов и газет. Судя по фотографиям, люди через какое-то время стали копировать мою позу: покорители вершин так же указывали на небо в горах, трекеры в Амазонских джунглях делали это движение на фото для своих друзей на родине, родители снимали свои детей в колыбелях в позе Молниеносного Болта. Поверьте, это было очень приятно видеть.

Странно, но именно эти поступки, рассчитанные на произведение эффекта, помогали мне расслабиться. В эти моменты я мог отложить разговоры непосредственно о гонке, а дурачества на стартовой линии удерживали от размышлений над тем, что произойдет или не произойдет на гонке, после того как я сорвусь с блоков. А другие атлеты именно этим и занимались. Мой расслабленный стиль означал, что я могу показать превосходную гонку.

Каждый раз, когда я заводил руки назад и указывал на небеса, толпа просто взрывалась, все буквально сходили с ума. Ощущение того, что я мог вызвать столько шума на стадионе одним движением кончиков пальцев, было невероятным.

Фанаты тоже помогали мне. Каждый раз, когда я выходил на стадион Bird’s Nest, махал руками и дурачился, я впитывал шум толпы и использовал его для себя в качестве толчка. Люди вдохновляли меня. Взрыв шума радовал меня каждый раз, потому что это означало, что приближался Момент Действия. И чем громче ревела толпа, тем лучше было для меня.

В такой момент я ликовал.

В такой момент я не мог сдержать своей улыбки.

В такой момент полной уверенности я знал, что на 100 процентов в форме, и любому другому атлету не было даже смысла пытаться приблизиться к моему результату, потому что они не могли победить. Для них гонка была уже закончена.

Такое отношение заводило всех остальных. Моя уверенность отражалась и на других участниках ямайской команды, и к моменту, когда пришло время финала эстафеты 4х100, я и другие ребята – Асафа, Неста Картер и Майкл Фрейтер – даже не думали о золотой медали. Мы думали только о том, чтобы побить мировой рекорд. Ни одна эстафетная команда не была так воодушевлена, как мы перед финалом Олимпийских игр.

Мы никогда не готовились перед эстафетными гонками. Никто на Ямайке не тренировался передавать эстафетную палочку, и так как мы вчетвером были очень быстрыми (я, Асафа и Майкл участвовали в финале на стометровке), то считали эстафету чем-то само собой разумеющимся. Наше отношение было достаточно беспечным: «Ну, мы всегда хорошо справлялись, и сейчас, что бы ни случилось, все равно переживать не стоит».

Признаться откровенно, мы бегали эстафету трижды в тот год, и один раз случился как раз в Олимпийской деревне.

Возможно, нам следовало отнестись к этой гонке более ответственно, потому что всякое могло случиться при передаче эстафетной палочки. Атлеты могли споткнуться, передача могла быть нарушена, люди могли запаниковать, а, поверьте, худшее, что может случиться на эстафетной гонке, – это паника. Ямайские девушки были в такой же ситуации, и когда мы разминались перед гонкой, решили посмотреть женский эстафетный финал. Четверка, состоящая из Шелли-Энн Фрейзер, Шерон Симпсон, Керрон Стюарт и Вероники Кэмпбел-Браун, выполняла эстафету на треке, но во время передачи от Шерон к Керрон палочка упала.

Мы не могли поверить своим глазам. Все были в шоке. Девушки считались быстрейшими женщинами на планете, которые могли, особо не напрягаясь, выиграть золотые медали. Видеть, как они упустили палочку, было очень больно для всех нас.

– Так, командное собрание! – закричал Майкл, хлопая в ладоши и призывая нас. – Стоит потренироваться в передаче эстафеты, не так ли?

Все закивали в знак согласия. Праздный разговор победителей прервался. Провал наших девушек заставил нас хорошенько собраться. Выстрел, Неста вылетел из блоков. Майкл был следующим, а мне нужно было пробежать поворот, но когда я увидел, что он приближается ко мне, то испугался. Я был не уверен, смогу ли правильно перехватить палочку, и точно не знал, когда следует начинать бежать. Это была моя первая эстафетная гонка, когда нужно было проходить поворот, а Майкл уже приближался ко мне по своему участку дистанции как пуля. Меня охватили сомнения.

«Так, Болт, просто расслабься, – подумал я. – Доверься себе. Не опускай руки. Даже если он будет очень торопиться, просто верь, что он сможет ровно передать тебе эту палочку…»

Бах! Передача мне прошла гладко, и я изо всех сил устремился к Асафе. Я закричал: «Дошел!», но застал его все еще в фазе разгона. Рука Асафы крепко ухватилась за палочку, он дернул ее и покачнулся. Мне пришлось быстро ослабить свою руку, чтобы Асафа скорее устремился вперед.

– Беги, Асафа, – закричал я. – Беги!

Я сопровождал его всю дорогу до нижнего поля, проверяя часы каждую секунду. Мировой рекорд был 37,40 секунды. Его поставила американская команда, состоящая из Майкла Марша, Лерроя Баррела, Дениса Митчела и Карла Льюиса, в 1992 году. Но Асафа обошел их на этот раз – он пересек финишную черту со временем 37,10 секунды.

Три гонки, три золотые медали, три мировых рекорда. Все, как я предсказывал в сообщении себе во время полета сюда. Я возвращался домой национальным героем с серьезно потяжелевшим багажом.