Глава 3 Дитя матриархата

Глава 3

Дитя матриархата

Когда Мими Смит стала матерью-воспитательницей Джона Леннона, она с большим рвением взялась за выполнение этой задачи. «Ни разу за все десять лет я не вышла ночью за порог этого дома», – говорила она, как бы противопоставляя себя Джулии, которая готова была вылезти в окно, если дверь оказывалась заперта. Джон Леннон, со своей стороны, всегда отдавал должное тете за то, что та дала ему дом, образование, родительское внимание – все, чего он был лишен по легкомыслию собственных родителей.

В то же время Джон испытывал глубокую неприязнь к Мими, упрекая ее, что она сводила его с ума своим воспитанием. Несмотря на свои благие намерения и самопожертвование, Мими Смит была далеко не самой подходящей кандидатурой на роль матери для такого неуравновешенного мальчика, каким был Джон. Будучи скорее тираном, нежели матерью, Мими оказалась типичной теткой, которая, говоря о любви к детям, не умела с ними обращаться, поскольку сама она в душе давно перестала быть ребенком. Лучшим объяснением ее неполноценности как матери является ее собственное далеко несчастливое детство. Будучи старшей из пяти дочерей Стенли, Мими была второй матерью для сестер. По этой причине она не торопилась обзавестись собственными детьми. А так как ей нравилось заботиться о других, она стала медицинской сестрой. Когда ей исполнилось девятнадцать, она ушла из дома и устроилась на учебу в вултонскую больницу, где работала и жила в течение многих лет. Но одной свободы Мими было недостаточно. Она стремилась бежать не только от собственной семьи, но и от той социальной среды, в которой выросла. Она хотела жить как настоящая леди и сумела добиться своего, устроившись работать личным секретарем к богатому промышленнику. Уйдя из больницы, Мими переехала жить к новым хозяевам по фамилии Викерс, которые относились к ней как к члену семьи. О замужестве она и не помышляла. «Мне нравилось находиться в обществе мужчин. Только я не испытывала ни малейшего желания оказаться привязанной к кухне или к раковине с грязной посудой». Так что когда молодой человек, с которым она прежде встречалась, уехал жить в Кению, она не стала проливать слез. Позже, работая в больнице, она прохладно отвечала на ухаживания Джорджа Смита, который привозил туда каждое утро молоко. Одетый, как и все фермеры, в сапоги и брюки-галифе, с платком, завязанным вокруг шеи, он выглядел очень неплохо, когда натягивал поводья своей конной упряжки. Но Мими в своем длинном синем платье, в белом фартуке и косынке медсестры и слышать о нем не хотела: это был обыкновенный деревенский парень. Джордж Смит не отчаивался. Мало-помалу между ними установилась нежная дружба, секретом которой, похоже, владели все сестры Стенли. «Я иногда звонила ему, – вспоминает Мими, – особенно когда бывала голодна или застревала в городе».

Такие странные отношения растянулись больше чем на десять лет. И вот однажды вечером, когда, как обычно, они гуляли вдвоем, он вдруг остановился прямо посреди улицы: «Послушай, с меня довольно. Или ты выходишь за меня, или все кончено!» – «Чего ты раскричался? – спросила Мими. – Я согласна». Вне себя от радости Джордж подхватил ее и закружил. «Давай пожмем друг другу руки, – предложил он, опуская ее на землю. – У нас в деревне всегда пожимают руки, когда заключают сделку». Мими протянула ему руку. «Договорились», – произнесла она твердым голосом. Они обвенчались 15 сентября 1939 года, за двенадцать дней до того, как Англия объявила войну Германии. Именно угроза военного конфликта заставила Джорджа проявить решимость. Его могли призвать в армию, и он подумал, что, если его убьют, Мими сможет получать за него пенсию.

Джордж отправился служить, а Мими, которой уже исполнилось тридцать три года, жила все это время у родителей. Через три года Джордж уволился в запас, и они переехали жить в Мендипс, предместье Аллертона, где купили полдома с семью комнатами.

И вот вместо того чтобы родить собственного ребенка, Мими неофициально усыновила одного из племянников. Женщина, которая взялась за воспитание Джона, являла собой полную противоположность его матери. Наверное, именно этим можно объяснить двойственность натуры, которая была присуща Леннону на протяжении всей жизни. Джулия была веселой и ребячливой, она любила смеяться, петь и подолгу играла с Джоном.

Мими всегда сохраняла дистанцию и была холодна, она заботилась о благе племянника, но была нетерпима к любым «глупостям». Джулия была исключительно ветреной особой, и дело доходило до того, что она приводила в дом любовников, вызывая тем самым ревность сына – последствия такого поведения матери мучили Джона на протяжении всей жизни. Мими и Джордж были спокойной пожилой семейной парой, никогда не выражавшей открыто взаимных симпатий, и у Джона даже создалось впечатление, что тетка больше привязана к своим персидским котам, чем к мужу.

Трудно себе представить более несовместимую атмосферу, царившую в обоих домах. Если у Джулии в доме все вечно было вверх дном и царил полный беспорядок, то Мими поддерживала в Мендипсе такую чистоту и такой порядок, какие бывают только в больнице. Кроме того, она была убеждена, что покой и дисциплина пойдут на благо племяннику. Благодаря тете Мими, детство Джона проходило, как долгое выздоровление в больнице для сирот, в которой он оставался единственным пациентом. Воспитание Джона основывалось на двух принципах: он должен был находиться под постоянным присмотром и набираться культуры, которая позволила бы ему подняться вверх по социальной лестнице. Таким образом, ему разрешалось встречаться только с теми детьми, которых тщательно выбирала сама Мими; впрочем, она предпочитала видеть его играющим в одиночестве у себя в комнате или в хижине, оборудованной для него между ветвей дерева в саду за домом. Он мог читать, писать или рисовать, но должен был избегать буйных игр. Стараясь свести на нет пристрастия, характерные для тех, кто происходил с рабочих окраин. Мими запрещала ему ходить в кино (помимо классических фильмов Уолта Диснея, на которые его отпускали два раза в год – на Пасху и на Рождество, – он все же смог посмотреть вместе с дядей Джорджем несколько вестернов). Она наложила запрет на телевизор и комиксы, записала его в библиотеку и стала учить разговаривать так, как это делали «шикарные люди». Она хотела, чтобы он пошел учиться и стал первым мальчиком в семье, получившим профессиональное образование. Во всех своих педагогических начинаниях Мими пользовалась поддержкой мужа. Несмотря на то, что отец Джорджа Смита содержал молочную ферму, в этой семье было несколько учителей, включая и эксцентричного братца Джорджа, который числился в штате Ливерпульского института. Сам Джордж Смит когда-то мечтал стать архитектором. Но добившись замечательных результатов в рисовании и иностранных языках, был отчислен из школы за непослушание: мальчик ударил по мячу после того, как ему это запретили. Поэтому он стал работать с отцом, Фрэнки Смитом, а затем отправился служить в армию. Молочная ферма была продана еще во время войны, после смерти Фрэнки, который утонул в болоте, и по возвращении из армии Джордж устроился работать на авиационный завод. Когда в страну вернулся мир, Джордж остался без работы.

Будучи большим любителем скачек, он открыл «подпольную» букмекерскую контору, но потерял на этом много денег, после чего контору закрыл и вышел на вынужденную пенсию. Теперь он получал доход от нескольких домов, доставшихся ему в наследство, в которых Мими сдавала комнаты студентам медицинского факультета. Жить становилось все труднее, причем до такой степени, что Джон впоследствии признавался: у тетки он никогда не мог наесться досыта. Джордж, у которого после неудач в бизнесе образовалось много свободного времени, учил племянника читать по газетам, рисовать карандашом и акварельными красками. Ни он, ни Мими ничего не понимали в музыке, но радиоприемник в гостиной не умолкал целый день, а благодаря дополнительному динамику Джон получил возможность слушать радио и у себя в комнате. Он мог часами валяться на кровати, задрав ноги на стену, погрузившись в чтение или предаваясь мечтам. Несмотря на амбиции Мими, Смитов не принимали в буржуазных семьях, которые жили по соседству. Как они ни старались, им суждено было навсегда остаться простолюдинами.

Джорджу ставили в упрек то, что он был букмекером, а Мими недолюбливали за чрезмерную чопорность и недружелюбие. Джон, который воспитывался как респектабельный буржуа, после ряда неприятных инцидентов обнаружил, что в действительности к этому миру не принадлежит. И тогда он восстал – не против класса, отторгшего его, и даже не против буржуазии, а вообще против любых форм общественной жизни, даже самых маргинальных. Всю свою жизнь Джон Леннон считал себя изгоем. Смиты поддерживали отношения лишь с сестрами Мими и их детьми. Старина Поп Стенли большую часть жизни провел в море, переложив ответственность за содержание большого семейства на плечи своей супруги Полли, красивой и уравновешенной женщины, которая с радостью позволила собственной матери узурпировать переданные ей бразды правления. Бабушка Мэри Элизабет, очень сильная женщина, говорила только по-валлийски и держала весь дом в ежовых рукавицах. Мэри Элизабет заключала в себе невидимые зачатки будущего характера Джона Леннона (несмотря на то, что умерла за восемь лет до его рождения), поскольку оказала сильнейшее влияние на пятерых внучек, причем больше всего именно на ту из них, которая и воспитывала Джона. Власть бабушки Мэри Элизабет была прежде всего связана с ее глубокой набожностью. Вера дала ей ясное понимание того, что есть добро, а что – зло. Будучи прихожанкой валлийской методической церкви, она установила в доме дочери необычайно строгие правила. Чтобы не нарушать воскресный покой, дети, например, не имели права даже раскрыть газету, не говоря уж о том, чтобы просто поиграть. «Священный ужас!» – вспоминала много позже Анна, рассказывая о бабушке. Полвека спустя, когда Марии Хеа говорила о строгости Джона по отношению к Шону и его приятелям, она употребила почти те же выражения: «Джон был способен кому угодно внушить священный ужас перед Господом!» И это не было преувеличением: страх Божий стал частью наследства маленького Джона. Семья Стенли была до такой степени отмечена матриархатом, что, вспоминая о ней, Леннон говорил: «Моя семья? Пять женщин... пять сильных, умных и красивых женщин, одна из которых была моей матерью». А его двоюродная сестра Лейла Харви так начинала свою историю: «Жили-были пять сестер, которые составляли одну семью». Все они по очереди брали на себя роль матери. Летом вторая по старшинству сестра, Элизабет, принимала всех племянников дома в Эдинбурге или на ферме в Хайлендзе. На Рождество и Пасху все собирались у Мими в Аллертоне или у Хэрриет, недалеко от Вултона. «Значение имели только женщины и дети, – объясняет Лейла. – Мужчины считались частью обстановки». Сам Леннон говорил еще резче: «Мужчины просто не существовали. Я постоянно находился среди женщин и постоянно слышал, как женщины рассуждают о мужчинах и о жизни. Они всегда были в курсе того, что происходит. Мужчины ничего и никогда не знали!» Если мужчины «ничего не знали», то только потому, что их не пускали в свой круг. «Никто из них не мог и слова сказать, – вспоминает Лейла. – Им приходилось мириться с теми решениями, которые принимали женщины». Нужно ли добавлять, что все эти господа были птицами невысокого полета, покорными неудачниками, которые довольствовались отведенной им ролью? Сводная сестра Джона Джулия резюмировала семейную сагу с немалой долей юмора: «Я бы сказала, что все они были настоящими амазонками! Каждая из них пожертвовала своей левой (sic.) грудью!»