РАЗГРОМ САВИНКОВЩИНЫ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

РАЗГРОМ САВИНКОВЩИНЫ

В информации из Парижа сообщалось, что даже после ликвидации в 1922 году почти всех ячеек НСЗРС на советской территории Савинков не отказался от намерения создать под своим командованием единый центр антибольшевистской борьбы.

В ГПУ возникла идея «помочь» Савинкову, чтобы вывести его самого в Россию или Белоруссию и здесь окончательно обезвредить.

Председатель ГПУ поставил задачу: Савинкова необходимо арестовать на советской земле и предать открытому суду.

– Суду? – переспросил Артузов.

– Именно. Савинков – персонифицированное воплощение всей обозленности, ненависти, преступлений нынешней контрреволюции. В лице Савинкова мы и будем ее судить. Пролетарское правосудие не руководствуется чувством мести, но кровавый облик савинковщины обязательно должен быть обнажен перед рабочими и крестьянами, да и перед общественным мнением на Западе – убедительно и абсолютно.

– Это на суде, – с некоторым оттенком скептицизма в голосе протянул Менжинский.

– Ох уж эти законники! – засмеялся Дзержинский, явно намекая на высшее юридическое образование своего заместителя.

– Я не об этом, – невозмутимо отозвался Вячеслав Рудольфович, – я о задержании.

– А тут уж вам и карты в руки. Насколько я помню, вы лично знакомы с Борисом Савинковым, стало быть, его психологию, характер, амбиции знаете.

– Знаю, Феликс Эдмундович, потому многие трудности и предвижу. Савинков не просто умен и опасен, в вопросах конспирации он и талантлив, и опытен. – Менжинский встал, сделал несколько шагов по паркету, на секунду задумался. – С Савинковым и его братом я познакомился, будучи еще студентом юридического факультета Санкт–Петербургского университета. Потом и в ссылке встречались, и в эмиграции. Дискутировать приходилось.

– Вы сказали – с братом, – поинтересовался Арту–зов. – Это Виктор, что ли, из юристов, казачий есаул?

– Нет, что вы. Юристом был старший брат, Савинков Александр, он погиб потом на царской каторге. Одаренный был человек, хотя путаник страшный.

Дзержинский деликатно постучал тихонько пальцами по столу, словно возвращая Менжинского в день нынешний.

– Я предлагаю, – сказал он, употребив это слово как синоним другого – «приказываю», – такой план, в общих чертах, разумеется. Единственная наживка, на которую мы можем поймать Савинкова, – предложить ему занять пост вождя солидной контрреволюционной организации, здесь якобы существующей. И которая ждет не дождется, когда он, вождь, лично прибудет в Россию, чтобы поднять всенародное восстание против советской власти. Честолюбие, маниакальная убежденность в своей исключительности и незаменимости – вот те струны характера Савинкова, на которых мы будем играть.

Так было положено начало операции, вошедшей в историю ВЧК—ОГПУ под названием «Синдикат–2». Операции, в которой так ярко проявились все сильные стороны личности Артузова как контрразведчика и человека.

Что же касается слов Дзержинского, что пролетарское правосудие не руководствуется мотивами мести, то сегодняя некоторые сторонники радикального переписывания (а отнюдь не естественного переосмысления) отечественной истории, особенно ее советского периода, воспринимают их как лицемерие. Но это не так. Напомним, что именно по рекомендации Феликса Эдмундовича в годы Гражданской войны смертная казнь отменялась (кроме прифронтовой полосы) и была возвращена только из–за резкого обостренияя вооруженной борьбы и роста бандитизма. Самым суровым наказанием для контрреволюционеров после смертной казни было заключение в концлагерь до окончания Гражданской войны (или высылка из страны). По сей день некоторые историки относят высылку за границу нескольких десятков известных русских мыслителей, ученых, писателей к самым страшным преступлениям Ленина и ГПУ. Однако никто не думает о том, что высылка на самом деле многим из них спасла жизнь. Несомненно, большинство высланных во времена сталинского большого террора были бы расстреляны.

* * *

Как внешность человека, манеры поведения, наконец, привычки соотносятся с его личностью? Тут, как известно, единого мнения нет, потому возможны и крайние точки зрения. Существуют, к примеру, теории, прямо связывающие внешний облик с конкретными наклонностями. Самая радикальная из них – теория итальянского психиатра Чеза–ре Ломброзо, утверждавшего, что ему достаточно взглянуть на человека, причем незнакомого, чтобы определить наличие у него (или отсутствие) тех или иных преступных наклонностей.

И наоборот, существует народное выражение, подкрепленное жизненным опытом каждого из нас, что внешность бывает обманчива. Как бы то ни было, развернутый портрет человека, отражающий и его внешний облик, и характер, и поведение как форму общения с людьми, всегда представляет интерес, особенно если это человек выдающийся, а портрет сделан умным, внимательным и объективным наблюдателем. Более того, подобное «изображение» не только интересно для современников, но и ценно для истории.

На день написания этой книги был жив только один человек, близко знавший Артузова. Вот почему так дорого описание, которое дал своему начальнику и старшему товарищу Борис Игнатьевич Гудзь, работавший с ним неоднократно во внеслужебной обстановке{31}.

Итак, каким запомнился ему Артузов?

«Артур Христианович был невысокого роста. Коренастый крепыш. Шея крепкая, короткая, бицепсы рук и икры ног были почти одинакового размера с шеей. Особенно это было заметно, когда он носил сапоги. Кисти рук небольшие, но очень сильные. Его необычайная физическая сила сочеталась с крепкими нервами.

К тому же он умел быть тактичным. Помнится, однажды вскоре после Гражданской войны они по молодости затеяли с известным чекистом Ефимом Евдокимовым спор: у кого руки крепче. А надо сказать, что Евдокимов тоже силенкой не был обижен. Тут же засучили рукав, сцепили пальцы рук друг друга, уперлись локтями о стол. Теперь такое единоборство называется по–английски армрестлингом, по нему даже чемпионаты мира проводятся. Ну а у нас на Руси оно бытовало испокон веков и никак не называлось. Правило одно: локоть от стола не отрывать. Побеждает тот, кто припечатает кисть соперника к поверхности стола. Зрелище, когда состязаются люди, примерно одинаково сильные, впечатляющее.

В тот раз победителем вышел Евдокимов, чем осталсяя весьма доволен. Радовался как мальчишка. Однако по хитрой улыбке Артузова я понял, что он умело поддался сопернику. Дело в том, что поединок проходил на «территории» Евдокимова, за ходом борьбы наблюдали его подчиненные. И дипломат Артузов не хотел сконфузить обидчивого Евдокимова перед его сослуживцами.

Голова у Артузова была крупная, лоб широкий. Темные пышные волосы, но уже в 23—24 года с заметной проседью. Скулы широкие. Носил коротко стриженные усы и бородку клинышком. Когда задумывался, теребил кончик бородки. Брови широкие, с надломом. Глаза большие, темно–серые, очень умные и выразительные. В романе Льва Никулина «Мертвая зыбь» Якушеву приписано выражение, что Артузов в смокинге выглядел бы чуть ли не аристократом. Это не так, при невысоком росте Артузова, его широкоплечей фигуре штатское платье ему вообще не шло. А костюм военного образца, с брюками, заправленными в сапоги, шел. Когда яя увидел впервые в 1918 году Кедрова и Артузова, одинаково одетых в черные косоворотки, подпоясанных солдатским ремнем, в брюках, заправленных в сапоги, оба с окладистой бородой{32}, они произвели на меня впечатление народовольцев. Было в Артузове что–то от Желябова и Халтурина. Фигура плотная. Походка легкая и быстрая. Часто носил (особенно в последние годы) военную форму с ромбами в петлицах.

За годы долгой с ним совместной работы я никогда не видел его в служебной обстановке с расстегнутым воротом гимнастерки. Но в домашней обстановке, особенно на грядках огорода (у него был небольшой дачный участок в Одинцове), его костюм был предельно прост, часто он ходил даже без рубашки. Дача, весьма скромная, к слову, представляла для него интерес лишь как место, где он мог возиться на земле: он очень любил землю, сказывались, должно быть, гены швейцарского крестьянина.

Из привычек еще помню, что он часто закладывал большой палец правой руки за борт кителя или обе руки засовывал под мышки, буквой «Ф»: как раньше по старой азбуке говорили, «фертом». Работая, он часто расхаживал по кабинету. В эти минуты у него появлялась какая–то особая пружинящая походка, он словно скользил по паркету. Отдыхая, любил откинуться в кресле.

В разговоре у Артузова часто проскальзывали нотки юмора, иногда легкой и деликатной иронии, а то и сарказма. Он умел располагать к откровенной беседе. В сугубо официальной обстановке, даже отдавая приказы и распоряжения, не терпел казенщины и формализма.

У него было гладкое, без морщин лицо. Однако, видимо, потому, что носил бородку и усы, а волосы были с сильной проседью, выглядел старше своего возраста, лет на пять– восемь.

Артур Христианович никогда не курил и не пил. Много раз я бывал в его доме, в том числе и по праздникам, но не видел на столе не то чтобы водки, но даже сухого вина. И вот что странно: Артузов не выносил ничего сладкого. Чай и кофе пил без сахара, не ел конфет, пирожных и сладких ягод, тем более арбузов и дынь. Вероятно, такова была особенность его организма.

Характер у Артузова был ровный и легкий. Конечно, иногда он бывал в плохом настроении, но никогда не переносил его на людей, соприкасавшихся с ним в эти минуты по работе. Всегда был вежлив и корректен. Терпеливо и доброжелательно выслушивал человека. Всегда смотрел собеседнику в глаза прямо, с интересом и любопытством. Рассказчиком он был исключительно интересным, обладал совершенно грамотной русской речью.

Его лекции на курсах ГПУ пользовались большой популярностью – такое мнение мне не раз высказывали чекисты, в свое время учившиеся в Москве. Конечно, большое значение имело само содержание его лекций. Они всегда отражали проведенные им дела. Говорил Артузов не только об успехах, но о неудачах и даже провалах.

Артузов с большой щепетильностью, доходящей до педантизма, относился к написанию и редактированию различных служебных документов, приказов, которые составлял сам, или к проектам, которые ему приносили подчиненные на подпись. Грамматику он знал безукоризненно, почерк у него был мелкий, не каллиграфический, но разборчивый. Знал несколько языков: французский, немецкий и английский, лучше – немецкий.

Артур Христианович любил спорт, вернее, физкультуру, физический труд. Ходил на лыжах, катался на фигурных коньках, даже выполнял элементы «школы», очень неплохо ездил верхом (в свое время он занимался в школе верховой езды), хорошо стрелял из пулемета, управлял автомобилем.

Отличительной чертой Артура Христиановича была исключительная скромность, даже иногда (в неслужебной обстановке) какая–то стеснительность. Любил петь. У него был сильный драматический тенор, с этаким металлическим оттенком. Он часто пел дома, в кругу близких друзей. Иногда пел и дуэтом. Артузов любил театр, живопись, литературу, особенно поэзию. В юности он и сам писал стихи, большей частью сатирические.

Артузов был очень внимателен к людям. С большим уважением относился к родителям, ближе был к матери – Августе Августовне. Был хорошим товарищем. В отношениях с коллегами у него было много общего с Менжинским. Дзержинский был для него большим авторитетом, но по характеру он был схож именно с Менжинским.

У Артура Христиановича было трое детей – сын Камилл и две дочери. Относился он к ним как старший товарищ, просто и уважительно, так же вел себя и с детьми своих товарищей. Свою дачу он шутливо называл Лиденоры – в честь дочерей Лиды и Норы.

А еще Артузов был очень самокритичен. Подчиненным прощал их ошибки, себе – никогда и открыто их признавал. К тому же был доверчив, порой даже наивен, что весьма необычно для профессионала разведки и контрразведки столь высокого класса. В совокупности подобные черты характера при определенных обстоятельствах могут привести к трагедии. Такое и произошло с Артузовым. В 1937 году… »

Люди, знавшие Артузова, рассказывали автору о некоторых других его пристрастиях. Так, в очень редкие минуты отдыха, чтобы как–то отвлечься от серьезных дел, он предавался мелкобуржуазному занятию провинциальных салопниц: раскладывал… пасьянсы! Особенно уважал «Могилу императора», который сходился весьма редко.

Еще он любил на даче возиться с мотоциклом. Даже не ездить, а именно возиться: отлаживать мотор, регулировать тормоза, систему зажигания и т. п. Видимо, сказывалась его всегдашняя тоска по деятельности инженера.

* * *

Все последующие дни Артузов занимался разработкой новой операции. С Менжинским встречался каждый вечер – высказывал свои соображения, отстаивал их при критическом штурме Вячеслава Рудольфовича. Так отшлифовывалась и принималась каждая деталь. От некоторых внешне эффектных и заманчивых комбинаций и ходов пришлось отказаться.

– Знаете, Артур Христианович, – сказал как–то Менжинский, – у англичан есть поговорка «This is too good, to be true» – «Слишком хорошо, чтобы быть правдой». Знаете, когда все идет гладко, это уже вызывает подозрение. Не бывает так в жизни, согласитесь. Савинков – конспиратор с огромным опытом. К тому же дело Азефа и для него не прошло бесследно. Когда он планирует операцию, то обязательно закладывает в нее избыточный запас прочности на случай, если какие–то частности не сработают. Он по опыту знает, что в долгой войне без поражений и провалов не обойтись. А вы хотите обеспечить ему сладкую жизнь, одни успехи для повышения веса нашего «Синдиката». Савинков этому никогда не поверит.

Артузов в подобных случаях не обижался. Он глубоко уважал Менжинского за огромные знания, ум, опыт. А потому свое мнение отстаивал в разговорах с ним горячо и упорно, но без упрямства. Если аргументы собеседника оказывались сильнее, умел согласиться с ними. Кстати, точно так же он вел себя и с подчиненными. Вот и сейчас, признав правоту Менжинского, отказался от «гладкописи», ввел в разработку определенные канавки и кочки, для большего правдоподобия и жизненной убедительности.

Все это, однако, касалось лишь общей схемы – тут помогал и первый опыт с «Трестом». В эту схему предстояло внести множество поправок, дополнений, обусловленных развитием реальных событий и личными качествами конкретных людей, которым предстояло принять участие в операции, причем с обеих сторон.

Артур Христианович изучил десятки савинковских агентов – либо задержанных в последнее время, либо находящихся под наблюдением контрразведчиков. Помогла информация, полученная при допросах Опперпута. Наконец у него появились основания прийти к Менжинскому с предварительным докладом.

– Кажется, нам удалось тут подобрать ключик, который, по моим предположениям, может открыть савинковские двери.

– Кто это? – оживился Менжинский.

– Шешеня…

Об аресте этого человека Менжинский, конечно, уже знал.

Бывший адъютант Савинкова – казачий сотник{33} Леонид Шешеня был послан на связь с ранее заброшенными на советскую территорию агентами. Он был родственником, а точнее, свояком Ивана Фомичева – влиятельного представителя Савинкова в Вильно{34} и частично в Варшаве. Арестовали Шешеню при попытке перейти границу. Савинков о его задержании еще ничего не знал. Менжинский сразу задал главный вопрос:

– Показания этот Шешеня дает?

– Дает. Назвал всех агентов, к кому шел. Мы их изъяли. Один представляет интерес.

– Чем?

– Он поселился в Москве около года назад, устроился охранником на железной дороге. Не исключено, конечно, что законсервирован, но, по–моему, просто ничего не хочет делать. Живет тихонько, и все. Семейный.

– Фамилия?

– Зекунов Михаил Дмитриевич.

– С Шешеней знаком?

– Нет. Они вообще люди разные. Шешеня просто солдат, служака. Савинкову такой нужен только как преданный исполнитель несложных заданий. Привезти, отвезти, проверить. Ну и стрелять, естественно, умеет. Зекунов интеллигентнее, похоже, и совестливее.

– Что ж, – сказал Менжинский после некоторого размышления. – Арест обоих зашифруйте, обеспечьте секретность содержания и приступайте к разработке.

– Хорошо.

– Кого из сотрудников назначаете на главную роль?

– Андрея Павловича Федорова.

– Чем обосновываете?

– Деловыми качествами. Прекрасное образование – Мариупольская гимназия. По образованию – юрист, знает языки. До революции боевой офицер. С начала Гражданской – в Красной армии. Забрасывался в тыл к белым в качестве военного разведчика, действовал под видом белогвардейского офицера. Тверд, решителен, находчив, умеет отстаивать собственное мнение. Это очень важно, если придется столкнуться лично с Савинковым, вы же знаете, как он умеет подавлять людей. Еще одно соображение. Савинков писал как–то военному министру Франции, что советская власть в России может быть свергнута только русскими крестьянами. А Федоров внешне – типичный крепкий и сметливый русский крестьянин. Он уже внешне будет импонировать Савинкову как человек из гущи народа, а не говорун из интеллигенции, каких при нем и своих достаточно.

– Что ж, выбор, похоже, удачен. Я знаю Федорова, правда, не так много о его достоинствах.

– Значит, начинаю работать.

– Работайте. Через несколько дней будьте готовы доложить обо всем председателю.

XII Всероссийская конференция РКП(б), собравшаяся в августе 1922 года, как раз когда началась операция «Синдикат–2», отметила, что первый год новой экономической политики, совпавший с голодом и нажимом международной реакции, вызвал усиление антисоветской деятельности остатков разгромленных буржуазных и мелкобуржуазных партий.

Не было ничего удивительного, что в нэповской лихорадке родились новые антисоветские центры и организации. Так, в Москве появилась и группа «Либеральные демократы». Программа организации была настолько аморфна и расплывчата, что позволяла присоединиться к ней любому антисоветчику, кроме разве что откровенных охотнорядцев. Идеальная среда для пышного расцвета эсеровского савинковского вождизма. Был, правда, у ЛД и один недостаток – группа эта в действительности никогда не существовала. Требовалось убедить Савинкова не только в ее реальном наличии, но и в том, что она способна поднять восстание в масштабах всей страны. Единственное, чего якобы для этого не хватало, так это присутствия самого Савинкова как общепризнанного всенародного руководителя.

Председатель ГПУ, ознакомившись с планом «Синдикат–2», операцию утвердил. Еще раз попросил Менжинского и Артузова непрерывно держать его в курсе всех дел, связанных с Савинковым. Утвердил он и кандидатуру Федорова на роль полномочного представителя и одного из руководителей ЛД. Псевдоним Федорову был выбран Мухин, имя и отчество оставили настоящие – Андрей Павлович.

Для Зекунова Артузов придумал роль серьезную и интересную. Надо сказать, что этого савинковского эмиссара Артузов вычислил безошибочно. Зекунов в душе давно отошел от антисоветской деятельности, он и в самом деле ничего не делал в качестве резидента НСЗРС в Москве, очень тяготился своим прошлым и, в сущности, занял вполне лояльную

позицию по отношению к советской власти. Зекунов согласился помогать ГПУ, и забегая вперед скажем, что с порученным ему делом он справился успешно. Ему был присвоен псевдоним «Михайловский».

Шешеня был изрядно туповат. Как говорится, «чело его не омрачала печать мудрости». Каждую комбинацию с ним приходилось отрабатывать до мелочей, поскольку самостоятельно действовать он просто не был способен. И это притом что ему присвоили зажигательный псевдоним «Искра».

В условленный срок Шешеня послал Савинкову первое донесение, в котором информировал своего бывшего хозяина о политическом положении в советской России, сообщал, что появились новые силы, способные выступить против большевиков.

Новое письмо – Шешеня докладывает Савинкову о плодотворной работе в Москве эмиссара НСЗРС Зекунова. Следует перечень диверсий, актов террора и саботажа, якобы предпринятых в последнее время Зекуновым и завербованными им людьми.

Наконец настала пора для реализации замысла. Савинкову сообщают, что в Москве Зекунов встретил надежного человека, сослуживца по белой армии, бывшего офицера, Андрея Павловича Мухина. После осторожных взаимных прощупываний Мухин сознался Зекунову, что является одним из руководителей подпольной организации «Либеральные демократы». Более того, Мухин даже предложил Зеку–нову вступить в эту организацию.

Шешеня сообщал, что, по словам Зекунова, в рядах ЛД нет должного единства. Существуют две примерно одинаковые по численности группы – «активисты» и «накописты». Первые требуют развязывания террора и диверсий, вторые ждут подходящего случая и подходящей обстановки. В итоге организацию раздирают противоречия: «У нас нет такого человека, который мог бы сплотить наше движение».

Это письмо породило в авантюрной душе Савинкова бу–доражущую мысль: в России нужен вождь. И этим вождем конечно же может стать только он, Борис Викторович Савинков.

В следующем письме Шешеня уже прямо намекал, что все больше и больше влиятельных членов ЛД склоняются к тому, что в качестве объединяющей силы должен выступить Савинков. Как сообщил Зекунов, на последнем заседании руководства ЛД Мухин назвал Савинкова самой сильной личностью среди всех сторонников активной борьбы с советской властью, находящихся за границей, да и «дома» тоже.

Так Артузов начал постепенно внушать Савинкову мысль о необходимости его приезда в Россию для консолидации антисоветских сил и руководства ими в решающий момент.

Интерес Савинкова к ЛД день ото дня возрастал, но он не слишком полагался на своего бывшего адъютанта и хотел узнать о положении в ЛД от более авторитетного и сведущего человека – самого Зекунова.

Тут уж Артузов рисковал явно по–крупному. Он вполне доверял искренности и порядочности Михаила Дмитриевича. Вопрос заключался в другом: выдержит ли тот состязание в непростом поединке с доверенными лицами Савинкова, тем более – с ним самим? Один неверный шаг или неточное слово и – конец. И самому Зекунову, и операции «Син–дикат–2».

Артузов рискнул, пошел ва–банк и послал Зекунова на границу. В Вильно его встретил полномочный представитель Савинкова Иван Фомичев, затем уже вдвоем они выехали в Варшаву, где Зекунову пришлось сделать настоящий доклад и ответить на тысячу вопросов о деятельности «Либеральных демократов».

Всё прошло благополучно. Зекунову, конечно, расставили немало ловушек, но он их миновал, сделав вид, что ничего даже не заметил. Более того, ему удалось установить имена и фамилии нескольких савинковских агентов, направленных в Россию.

Зекунов получил от своего савинковского руководства указание поддерживать тесные контакты с ЛД и пригласить их руководителя Мухина на переговоры о совместных действиях в Варшаву и Париж, где теперь постоянно обитал Савинков, а также супруги Деренталь. Приглашение было принято.

В жизни Федорова наступила нелегкая пора. Савинков мог проверить его не только через Зекунова. В любой момент в столице мог появиться еще один эмиссар НСЗРС, о котором Шешеня ничего бы не знал, с одним–единствен–ным заданием: выяснить, кто такой господин Мухин и существует ли такой на свете вообще. После чего вернутьсяя обратно, опять же не поставив в известность ни Шешеню, ни Зекунова не только о результатах своей проверки, но и о визите вообще.

Поэтому Артузов принял решение перевести Андреяя Павловича на… нелегальное положение. Отныне Федоров в родной Москве жил с документами на фамилию Мухина. К ОГПУ он и на версту не подходил. Артузов, Пузицкий, Пи–ляр, Демиденко, Сыроежкин, другие товарищи встречались теперь с ним только на конспиративной квартире. Невысокий, но плотный, одетый в хороший костюм, специально отрастивший небольшую бородку, Федоров–Мухин походил на благополучного совслужащего, выбившегося в таковые из зажиточных крестьян.

Теперь ему предстояло впервые в жизни выехать вместе с Зекуновым за рубеж.

– Ваша задача – произвести впечатление. Не мы искали Савинкова, это его представитель Зекунов вышел на вас. Мы серьезная организация. Нам не хватает только популярной личности для того, чтобы возглавить движение, восстание. Имя! В сущности, ЛД в любом случае, с Савинковым или без него, сохраняет независимость. Набивайте себе цену, не стесняйтесь. О разгроме резидентур савинковского НСЗРС в советской России знает каждый мальчишка, об этом сообщалось в печати. На сегодня Савинков – генерал без армии. Он может только блефовать, настоящих козырей на руках у него нет. Только имя. В этом отношении соблюдайте пиетет.

Федоров слушал сосредоточенно, иногда переспрашивал, прикидывал, возражал, словом, проигрывал возможные ситуации, которые могли возникнуть в реальных условиях. Конечно, все предусмотреть было нельзя, но Артузов знал, что Федоров умеет мгновенно оценить обстановку и принять оптимальное решение. Это была одна из сильных сторон его оперативного дарования.

Поездка должна была осуществляться «нелегально» – на западной границе большими трудами чекистов (для этого требовалось создать самостоятельную и убедительную легенду) «оборудовали окно». Ведал им командир–пограничник Ян Петрович Крикман, старый латышский революционер, когда–то бежавший с царской каторги через Сибирь в Америку, по легенде – один из активнейших военных работников ЛД.

На польской стороне безопасность «гостей» с востока в помощь Савинкову (и собственному начальству, разумеется) обеспечивал капитан Секунда, возглавлявший на этом участке пограничную экспозитуру{35}.

В Польше Зекунова и Мухина встретили на высшем уровне. Было созвано специальное заседание Варшавского комитета НСЗРС (после вынужденного отъезда в Париж Савинкова в Польше формально осталось не руководство союза, а лишь его территориальный комитет). Мухин сделал подробный доклад о деятельности ЛД, особенно подчеркнул ее возможности. Сообщил, что в организации нет единого мнения о необходимости слияния с союзом. Имеются, дескать, сторонники альянса, но есть и противники. Варшавяне дружно насели на Мухина, стремясь склонить его на свою сторону. Он держался солидно, только намеком давая понять, что ближе к сторонникам, нежели к противникам. Эта позиция позволила Мухину выудить из вошедших в раж савинковцев множество ценной информации. Итогом совещания стало решение комитета установить постоянную связь с ЛД, для чего в Москву командировался Иван Терентьевич Фомичев.

Связалась с Мухиным и польская разведка. В итоге она получила кое–какую изготовленную в ОГПУ информацию, а Мухин – возможность свободного передвижения по Польше в любое время. Денежный гонорар – само собой разумеется. Держался он при этом настолько уверенно, даже надменно, что польские офицеры, обычно не очень–то церемонившиеся с белогвардейскими шпионами, заискивали перед ним.

– У Андрея Павловича стальные нервы, если они у него вообще есть, – говорил впоследствии Артузову Зекунов.

Через то же «окно» на границе Федоров, Зекунов и Фомичев переправились в СССР{36}.

Теперь уже наступал черед чекистов проявить «гостеприимство». Сотрудники ОГПУ в Минске, Москве и других городах, в частности Ян Крикман, сделали все, чтобы у Фомичева сложилось представление о ЛД как мощной, хорошо законспирированной контрреволюционной организации. Устроили ему и встречу с руководителями ЛД. На ней присутствовал и сам Артузов, под псевдонимом, конечно, Никита Никитович. На оробевшего Фомичева он произвел сильное впечатление своей твердостью и масштабностью личности.

На этой чрезвычайно важной для дальнейшего развития операции и достижения конечной цели – вывода Савинкова Фомичев из кожи лез, убеждая руководство ЛД в желательности объединения. Это и требовалось Артузову: чтобы идею первыми высказали савинковцы, а не «Либеральные демократы».

Он дал понять эмиссару «великого террориста», что в объединении с союзом его организация не нуждается. Она вообще пошла на контакт лишь из–за огромного личного уважения к Борису Викторовичу. О том, что было дальше, один из сотрудников Артузова, присутствовавший на совещании, писал: «Встреча несколько охладила оптимистические настроения Фомичева. Он увидел, что „организация“ идет на контакт неохотно. Представитель „организации“ (Арту–зов. – Т. Г.) откровенно заявил Фомичеву, что он не видит в савинковской организации реальной силы, слияние двух неравных сил едва ли целесообразно. Тогда Фомичев логическим ходом событий вынужден был заявить: «Давайте встретимся с Борисом Викторовичем Савинковым, а там видно будет». Эта установка создала для нас чрезвычайно выгодное положение, ибо приглашение о поездке в Париж выдвигали не мы, а противная сторона».

Фомичев вернулся в Варшаву, затем выехал в Париж и обстоятельно доложил о результатах поездки самому Савинкову. В итоге ЛД получила почти официальное приглашение, подтвержденное самим Борисом Викторовичем, выслать своего полномочного представителя в столицу Франции.

Теперь уже не только Менжинский и Артузов, но и лично председатель ОГПУ инструктировали Федорова. Такую встречу – с одним из руководителей всей контрреволюции в его собственном логове – чекисты готовили впервые. Оперативная идея оставалась прежней, поправки вносились с учетом лишь одного, чрезвычайно важного обстоятельства: Федорову предстоял разговор с исключительно умным, обладающим волчьей интуицией, беспощадным врагом.

– Вы знаете, что такое лонжа? – спросил в последний момент Артузов Федорова.

– Слово знакомое, вот только не помню, из какого лексикона, – ответил Андрей Павлович.

– Из циркового. Так называется канатик, который прикрепляется к поясу атлета, выполняющего особо опасный номер на высоте, под куполом. Так вот, вам в Париже придется работать без лонжи. Иначе говоря, без страховки.

Обговорив с Федоровым, в каком костюме тот отправится в командировку, Артузов определил разведчику методы ведения переговоров, да и просто бесед: избегать коротких и категоричных «нет» и «да», но и не сочинять «кроссвордов», собеседникам не подыгрывать, выспрашивать осторожно.

Дождливой июньской ночью Мухин перешел границу. Немного отдохнув на виленской квартире Фомичева, он сразу же выехал вместе с ним в Варшаву, к тамошнему представителю Савинкова, идеологу движения профессору Дмитрию Владимировичу Философову.

Еще после майской поездки в Варшаву вместе с тем же Фомичевым Зекунов информировал Артузова: «Философо–вым получено от Бориса Савинкова письмо, в котором тот писал, что в ближайшее время в связи с обострением международного положения можно надеяться на улучшение материального и финансового положения савинковской группы. На заседании областного комитета в Варшаве было признано необходимым командировать Фомичева и представителя московской организации в Париж для доклада и дальнейших переговоров с самим Савинковым о продолжении работы, для чего представитель организации ожидается в Вильно 3—5 июня 1923 года. С технической стороны поездка в Париж препятствий не встретит, так как шеф (Савинков. – Т. Г.) обещал устроить заграничные паспорта, а Философов немедленно получит визы, так что свидание с Савинковым может состояться числа 12 июня, о чем он будет предупрежден Философовым заранее».

Таким образом, обстановка была просчитана Артузовым абсолютно точно. Встреча Мухина с Савинковым в Париже состоялась, правда, позднее, чем планировалось первоначально.

К сожалению, обострение международного положения для СССР действительно имело место. 8 мая министр иностранных дел Великобритании маркиз Джордж Натаниэл Керзон{37} предъявил советскому правительству меморандум, ставший известным в истории международных отношений как «ультиматум Керзона». В категоричной и надменной форме британский министр в кабинете консерваторов потребовал от нашей страны целого ряда уступок империалистическим державам, угрожая в противном случае новой интервенцией. Советское правительство отвергло наглый ультиматум. По всей стране прокатилась волна митингов протеста. Рабочие и крестьяне начали собирать деньги на строительство эскадрильи боевых самолетов. Артузов долго смеялся, купив как–то на углу Лубянки коробок спичек, на этикетке которого был изображен аэроплан с огромным кукишем вместо пропеллера и надписью «Наш ответ Керзону!». Так назвали и эскадрилью.

10 мая, словно эхо лондонского меморандума, прогремели выстрелы в Лозанне: белогвардейский террорист Морис Конради убил полномочного представителя нашей страны в Италии Вацлава Воровского.

Вот какие события омрачили политический горизонт Европы в начале лета 1923 года.

Первая встреча Федорова с Савинковым состоялась на квартире последнего по адресу: рю де Любек, 32. Вторая – через день в дорогом ресторане. Были и другие встречи. На одной из них Мухин познакомился с «министром иностранных дел» при Савинкове Александром Аркадьевичем Дикгофом–Деренталем и его женой Любовью Ефимовной, которая исполняла обязанности секретаря Бориса Викторовича и его любовницы по совместительству.

Как–то на очередную встречу заявился молодой, лет тридцати пяти, блондин мощного телосложения с красивым, но чрезвычайно жестоким лицом. Немалых усилий стоило Андрею Павловичу выдержать его немигающий взгляд. Это был полковник Сергей Эдуардович Павловский, в прошлом офицер 2–го лейб–гусарского Павлоградского полка. Банды Павловского в 1921—1922 годах терроризировали приграничные районы Белоруссии. Павловский отличался безудержной храбростью, собачьей преданностью Савинкову и чудовищной жестокостью.

Савинков подверг Федорова мягкому, вежливому, можно сказать, великосветскому, но тем не менее самому настоящему допросу, с множеством «сюрпризов» – хорошо замаскированных ловушек, которые чередовались с последними французскими анекдотами и ядовитыми характеристиками деятелей белоэмигрантских кругов.

Федоров не попался ни на одну из уловок Савинкова, не дал ему повода в чем–то усомниться. Любопытна в этой связи пометка в дневнике Любови Деренталь: «А. П. говорил умно, его рассказы совершенно не похожи на то, что пережевывается в эмигрантских газетах. Он утверждает, что Россия возрождается… приводит цифры, факты. Он показалсяя нам человеком нового поколения».

А вот отзыв о Федорове самого Савинкова: «Я, старая революционная крыса, прощупал Андрея Павловича со всех сторон. Это просто новый тип, народившийся при большевиках и нам еще неизвестный».

И еще знакомство, неожиданное, важное и тоже опасное. В ресторане. Франтовато одетый, лощеный мужчина неопределенного возраста с восточной наружностью. И его спутница – миниатюрная, красивая женщина, не спускавшая с того восторженных глаз. Федоров узнал его мгновенно по словесному портрету, который помнил назубок каждый сотрудник ОГПУ и милиции: Сидней Джордж Рейли, заочно приговоренный Революционным трибуналом еще в декабре 1918 года как враг трудящихся к расстрелу «при первом обнаружении в пределах территории России». Спутницей оказалась его новая жена, кажется, четвертая по счету, актриса Пепита Бобадилья с сомнительным прошлым «дамы полусвета».

О главном требовании ЛД, вернее, условии, на котором организация согласилась бы на объединение с НСЗРС, Савинков хорошо знал. Об этом ему писал из России Шеше–ня. Эти письма льстили самолюбию Савинкова, но он не был настолько наивен, чтобы опрометчиво броситься в объятия первой же организации, которая пригласит его княжить на ее престоле. Как–никак, но за плечами его был и опыт «великого провокатора» Евно Азефа. Все надо было хорошо прощупать, разведать. Потому и приглашал на встречи то Дикгофа–Деренталя, то Павловского, то, наконец, Рейли, единственного человека, с чьим мнением он считался как со своим собственным.

На заключительной встрече Федоров официально по поручению своей организации предложил Савинкову возглавить объединенный центр Народного союза защиты родины и свободы и «Либеральных демократов», подразумевая при этом, что руководство будет не дистанционным – из Парижа, а непосредственным – из Москвы.

Федоров вернулся в Москву и доложил руководству о результатах поездки. Подчеркнул, что у него сложилось впечатление, что Савинков настроен приехать, но предварительно проверив еще раз реальность ЛД. Так оно и случилось.

Савинков, никого не предупредив, послал в СССР своего эмиссара. И не кого–нибудь из гражданских сотрудников своего штаба, а полковника Павловского. О прибытии Павловского Шешеня сообщил помощнику начальника КРО ОГПУ Сергею Васильевичу Пузицкому, игравшему роль второго лидера ЛД и руководителя военного отдела, профессора артиллерийской академии комбрига Новицкого.

Прежде чем явиться в Москву, Павловский устроил бандитский налет на советскую территорию, с боем прорвалсяя через границу, вошел в Демянск, ограбил почту, остановил поезд и обобрал пассажиров. Как всегда, грабежи сопровождались зверскими убийствами коммунистов, советских работников, просто мирных жителей – для устрашения. С новым кровавым «хвостом» 16 сентября 1923 года, в сопровождении верного «оруженосца» Аркадия Иванова он словно снег на голову свалился на Леонида Шешеню.

Павловский не Фомичев, действия которого можно было контролировать, а им самим незаметно, но твердо управлять. Павловский был опасный, бешеный зверь, способный натворить много бед. В разговорах с Шешеней (а затем и с сотрудниками Артузова) он не скрывал, что подозревает ЛД в контактах с ОГПУ.

По согласованию с руководством Артузов приказал Павловского арестовать. Учитывая физическую силу полковника, его постоянную настороженность, владение приемами самозащиты и всеми видами личного оружия, требовалось по возможности точно рассчитывать все действия при аресте.

Павловского пригласили встретиться с военным руководителем ЛД комбригом Новицким. При входе в квартиру Пузицкого физически сильные сотрудники КРО Николай Демиденко и Василий Пудин не без труда скрутили полковника.

Телохранителя Павловского, выполнявшего в банде и функции палача, Аркадия Иванова на улице взял любимец КРО, добродушный богатырь Гриша Сыроежкин. В молодости Григорий серьезно занимался самым популярным в России до революции видом спорта – французской борьбой. Он наверняка достиг бы чемпионских высот, если бы в одной из схваток не сломал руку, кость срослась неправильно, и с карьерой профессионального борца пришлось расстаться. Но ни один «нормальный» мужчина сладить с Гришей не мог.

Аркадию не повезло – когда его в пролетке везли на Лубянку, он попытался бежать, ударил Сыроежкина, тот стукнул бандита по голове рукояткой нагана. Иванов скончался на месте.

Первые дни Павловский молчал. Тогда ему предъявили длинный список совершенных им на советской земле кровавых преступлений. Даже малой части их было бы достаточно, чтобы трибунал без малейших сомнений вынес ему смертный приговор. А Павловский, при всей его несомненной храбрости, оказывается, хотел жить. Потому и заговорил. Более того, он согласился оказать содействие контрразведчикам, хотя Дзержинский лично предупредил его, что ОГПУ никаких гарантий на жизнь дать ему не может. Судить его все равно будут. Видно, очень уж не хотелось Павловскому расставаться с жизнью, а каждый день в тюрьме был ее продлением. Как позднее выяснилось, полковник не исключал и возможность побега.

Появление в Москве Павловского и его арест вынудили Артузова внести в операцию существенные коррективы. Игра с Савинковым вступила в новую фазу. Теперь в Париже стали получать письма от Сержа, написанные им под диктовку Артузова. Конечно, были предприняты все меры, чтобы Павловский каким–нибудь заранее условленным знаком не дал Савинкову понять, что пишет не по доброй воле, а по принуждению.

Писем было несколько на протяжении всей зимы 1923/24 года и наступившей весны. Павловский информировал Савинкова о своей успешной работе в организации ЛД и якобы совершенных терактах и диверсиях. В качестве доказательств использовались специально опубликованные в газетах сообщения о пожарах, катастрофах на железных дорогах и тому подобных происшествиях, которых в те годы по ряду причин (изношенность заводского оборудования, локомотивов, железнодорожных путей, низкая квалификация рабочих, вчерашних крестьян, острая нехватка квалифицированных инженеров и мастеров) было действительно слишком много. Их подавали как результат диверсий членов ЛД.

Федоров вновь приехал в Париж во второй половине апреля 1924 года, но Савинкова не застал: тот был в Лондоне, где пытался добиться денежной помощи от английской разведки. В отсутствие Савинкова Андрей Павлович коротал время в компании… Сиднея Рейли, который весьма интересовался деятельностью ЛД и намеком дал понять, что и сам не прочь поехать в Россию. Федоров обещал сообщить об этом руководству Центра, что, разумеется, и сделал. Таким образом матерый английский разведчик фактически сам начал готовить операцию по своей поездке в страну, где он, как известно, в соответствии с приговором Революционного трибунала был приговорен к расстрелу.

Наконец Савинков вернулся из Лондона, и на протяжении трех дней Федоров вел с ним переговоры, в ходе которых информировал о «возникших разногласиях» в ЛД и заочном избрании его, Савинкова, лидером организации. В те же дни в роли курьера ЛД в Вильно был направлен Григорий Сыроежкин с письмом Павловского, в котором тот просил Савинкова приехать в Москву для устранения разногласий и укрепления организации.

Савинков все более укреплялся во мнении: надо ехать в Россию. Он даже стал настаивать на этой поездке, но при одном условии – за ним должен приехать Павловский. Тут опытный конспиратор проявлял осторожность, похоже, он был обеспокоен длительным отсутствием самого, как он полагал, надежного помощника и доверенного лица.

Федоров вернулся в Москву и доложил обо всем Артузо–ву. Артур Христианович был встревожен настроением Савинкова. Весь план оказался под угрозой срыва, поскольку о поездке Павловского в Париж не могло быть и речи.

Оставался только один способ успокоить Савинкова: устроить встречу Фомичева с Павловским в Москве. По приглашению ЛД Фомичев охотно приехал и принял участие в двух инсценированных Артузовым совещаниях руководства организации, на которых присутствовал и Павловский. Готовя полковника к встрече с гостем, Артузов и не пытался пробудить в душе собеседника какие–либо человеческие чувства. Артур Христианович просто предупреждал Павловского, что квартира надежно охраняется и что малейшая попытка при встрече с Фомичевым нарушить установленные для полковника правила игры кончится для него плохо. Этот язык Павловский понимал прекрасно.

Полковник успешно сыграл отведенную ему роль. Он нахваливал Фомичеву «Либеральных демократов» за то, что они наконец переходят к энергичным действиям, просил Ивана Терентьевича передать Савинкову его просьбу – разрешить остаться в России, чтобы помочь своим опытом и личным участием в намеченных серьезных диверсиях и террористических актах.

Однако Артузов понимал, что все по–прежнему висит на волоске. В конце концов Савинков может заупрямиться всерьез и категорически приказать Павловскому вернуться в Париж. Это надо было предупредить. И Артузов придумал новую комбинацию, одобренную руководством.

10 июня Фомичеву показали тревожную телеграмму: в Ростове при попытке ограбить почтовый вагон (а он знал, что ЛД нуждалась в деньгах) ранен Павловский. В сопровождении сотрудника КРО Фомичев срочно выехал в Россию. Павловского, однако, он в городе не застал: местные «активисты» сообщили ему, что Сергея Эдуардовича уже отправили на излечение в Москву, поскольку здесь, на месте нападения, ему оставаться было крайне опасно.

Коль скоро Фомичев уже оказался в этих краях, местные деятели ЛД предложили ему поближе познакомиться с их организацией в предгорье Кавказа. В Минеральных Водах Фо–мичев увидел человека с обусловленным предметным паролем – тот держал в руках чертежную линейку–рейсшину. Связной провел Ивана Терентьевича к руководителю местной организации ЛД. Это был высокий, еще молодой красивый мужчина. Представился он Борисюком. На самом деле это был уже знакомый читателю Игнатий Сосновский.

Чтобы успокоить озабоченного случившимся Фомичева, Сосновский предложил ему встретиться с главарем местных националистических банд, «князем» Султан–Гиреем. Султан–Гирей якобы был тесно связан с ЛД. Такая банда, действительно, еще совсем недавно существовала на Северном Кавказе, наводила ужас на местных жителей, но к описываемому моменту была уже разгромлена.

Встреча с «кавказскими партизанами» (добираться до них пришлось несколько долгих часов верхом, что для Фомичева обернулось настоящим мучением) была обставлена так эффектно, что совершенно ошеломила Фомичева: он увидел на сей раз не московских «квартирных» заговорщиков, а настоящий отряд на все готовых и до зубов вооруженных джигитов! Особенно яркое впечатление произвел на него сам Султан–Гирей, роль которого с блеском сыграл контрразведчик Ибрагим Абиссалов, в мировую войну боевой офицер знаменитой Дикой дивизии, обладавший устрашающей горской внешностью.

Адъютант «князя» подробно рассказал Фомичеву, что произошло: оказывается, несколько боевиков отряда, который Павловский знал по восемнадцатому году, приняли участие в нападении на поезд по приказу своего старого командира. Поезд они остановили, но при попытке ограбить почтовый вагон, в котором – они точно знали – находились и мешки с деньгами, нарвались на неожиданно яростное вооруженное сопротивление поездной бригады и охраны почты. Павловский был ранен. Ему еще повезло, что нападавшие сумели вынести его с места схватки, при этом один партизан был убит…

В Москве на конспиративной квартире Фомичева ожидал «раненый и прикованный к постели» Павловский. Слабым голосом он рассказал, как хорошо поначалу проходила операция, они уже ворвались в вагон, но тут один из охранников, которого приняли за убитого, успел с близкого расстояния выстрелить в него из нагана.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.