Сражение за Хаттен и Риттерсхоффен

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Сражение за Хаттен и Риттерсхоффен

В начале января 1945 г. в Вогезах лежал глубокий снег. В низинах между Виссембургом и Хагенау и в долине Рейна глубина покрова превышала четверть метра. Гражданское население было напугано тем, что война вновь прокатится по их жилищам. Во многих домах селян не было воды – трубы замерзли.

Виссембург – небольшой городок на севере Эльзаса у границы с Пфальцем. На склонах холмов вокруг Ландау, Арвайлера и Бергцаберна произрастает виноград, из которого делается знаменитый Пфельцер – Пфальцское вино. Недалеко к востоку протекает Рейн, на противоположной стороне которого расположены Баден-Баден и Шварцвальд.

Между восточными склонами Вогезов и Рейном лежит широкая низменность, простирающаяся на юг до самого Страсбурга.

Наш район сосредоточения находился к северу от Виссембурга. К месту назначения мы вышли после тяжелого марша по обледеневшим дорогам ночью с 5 на 6 января.

Планировалось, что в следующую ночь у нас в тылу дислоцируется 25-я танково-гренадерская дивизия, которая до того не смогла прорвать «линию Мажино» к западу от Вогезов. Задача состояла в совершении броска через «линию Мажино» в южном направлении возле восточных предгорий Вогезов силами двух боевых групп. Нам предстояло перекрыть все пути через них и перерезать линии неприятельских коммуникаций со Страсбургом.

Я затребовал карты с точным указанием расположения блиндажей и прочих фортификаций неприятельского укрепрайона. Карт не оказалось. Как выяснилось, таких карт не было даже в высшем эшелоне. Зато – видимо, желая подбодрить нас – нам сказали, что на «линии Мажино» почти нет противника, так что она не представляет собой серьезного препятствия.

Итак, 6 января мы выступили на юг «вслепую». Не успев выйти к блиндажам, мы столкнулись с ожесточенным противодействием и угодили под огонь американской артиллерии. После полудня обе боевые группы все же сумели потеснить противника, однако прорваться через заслоны «линии Мажино» нам не удалось.

Мы продолжали наступление и в ночь с 6 на 7 января. Над долиной Рейна лежал густой туман, видимость была не больше нескольких сотен метров. Вдруг мы напоролись на первый дот, из которого нас встретили яростным огнем. Головные цепи и сопровождающая SPW наткнулись на минное поле, артиллерийский обстрел усилился. Не приходилось сомневаться в том, что противник намерен удержать позиции по «линии Мажино» при любом раскладе и сохранить в неприкосновенности маршруты сообщения как со Страсбургом, так и с берегом Рейна. Сил нашей дивизии, численно не превышавшей в тот момент гренадерского полка, для того чтобы пробиться, не хватало.

От пленных, взятых нами на подступах к «линии Мажино», мы знали, с кем имеем дело: опытная 79-я пехотная дивизия, части 14-й бронетанковой и 42-й пехотной дивизий армии США, а также сильная артиллерия. С ними нам и пришлось сражаться на протяжении следующих 14 суток.

В группе армий, похоже, начали осознавать, что американцы намного сильнее, чем предполагалось.

8 января танкисты капитана Херра с гренадерами и саперами вновь двинулись на юг. Штурмовому отряду с 12 «пантерами» удалось вынудить к сдаче защитников одного из дотов, подбить три «шермана» и взять множество пленных. Одна «пантера» подорвалась на мине. Затем неприятель обрушил на захваченный нами дот такой мощный артиллерийский огонь, что Херр, потеряв 20 гренадеров и саперов, сидевших на броне его танков, был вынужден отойти.

Из группы армий поступили новые приказы: «Двое суток назад нам удалось создать береговой плацдарм (иначе предмостное укрепление) на левом берегу Рейна, южнее Хагенауского леса и к северу от Страсбурга. С этого плацдарма предстоит нанести удар в западном направлении с целью перерезать коммуникации противника к северу от Хагенауского леса. 25-я танково-гренадерская дивизия выступает на запад 9 января по северной опушке леса, прорывает «линию Мажино» и наступает к восточным склонам Вогезов. 21-я танковая дивизия действует у нее на правом фланге и, пробив бреши в обороне противника, также немедленно выдвигается на запад».

8 января из Германии поступило 20 штурмовых орудий; у капитана Херра все еще имелось 11 танков. В тот же день 25-я танково-гренадерская дивизия сосредоточилась на исходных двумя боевыми группами, наша дивизия – сразу к северу от нее так, чтобы мой полк взаимодействовал с 25-й танково-гренадерской.

Было очень холодно, шел снег. Время от времени из-за облаков выныривала луна. Затем мы увидели торчавшие из снега черные чудовища. Мы знали, что должны проложить себе коридоры через проволочные заграждения и минные поля. Для этих целей в нашем распоряжении имелось лишь несколько саперов и молодняк из пополнения – мальчишки 16 и 17 лет.

В ночь с 8 на 9 января головной штурмовой отряд из состава 25-й танково-гренадерской дивизии стал пробираться к первому доту. Молодые бесшумно поползли вперед и принялись пробираться через колючую проволоку. Как только выходила луна, все словно замерзали – ни одного движения. Ближе к четырем утра коридор был расчищен, до дота оставалось несколько сот метров. Шли перебежками. Американцы, судя по всему, спали. Орудийный ствол грозно торчал из амбразуры. Наши солдаты ползком обогнули дот. Бронированная дверь была закрыта, но, когда унтер-офицер ударил в нее прикладом, она медленно открылась.

Американцы оказались застигнутыми врасплох, и скоро с их сопротивлением было покончено. Шум услышали в других дотах и на промежуточных позициях. Закипел бой. Американская артиллерия накрыла дот огнем.

Тут в брешь при поддержке штурмовых орудий устремилась боевая группа 25-й танково-гренадерской дивизии.

Из-за мощного артиллерийского огня продвижение по прямой стало невозможным, и группа, повернув влево, пробилась с севера в небольшую деревушку под названием Хаттен.

Одновременно двинулась в бой и бронетанковая группа из состава моей дивизии, рассчитывая пройти мимо Хаттена. Несколько танков наскочили на мины. Атака увязла. Один из моих батальонов тоже вступил в Хаттен с севера и сменил там части 25-й танково-гренадерской. Американские пехотинцы яростно обороняли южную часть селения, они развернули контратаку, которую нам, однако, удалось отразить.

К вечеру 9 января оказалось возможным пробить лишь незначительную брешь во вражеской обороне. В группе армий и в корпусе настаивали на продолжении наступления. Они требовали развить прорыв через «линию Мажино» и создать условия для дальнейшего продвижения на запад.

В ночь с 9 на 10 января моя боевая группа силами 125-го полка атаковала дот, справа был сестринский 192-й полк.

Дивизия получила еще артиллерийский полк, так что теперь мы пользовались лучшей поддержкой.

Бронетанковая группа 25-й танково-гренадерской дивизии тщетно пыталась проложить себе путь в соседнюю деревню Риттерсхоффен. 10 января взять Риттерсхоффен приготовилась наша дивизия.

192-м полком вместо заболевшего полковника Рауха командовал офицер резерва майор Вилли Шпрей. Его атака на «линию Мажино» к северу от Хаттена тоже увязла 9 января перед дотами; численность активных штыков в ротах значительно сократилась. В качестве последнего резерва у него имелся еще саперный взвод, состоявший из одного фельдфебеля, унтер-офицера и 20 по большей части не имевших опыта солдат. Тем вечером майор Шпрей расположил свои противотанковые пушки и тяжелое вооружение прямо перед дотом.

Вот что рассказывал потом майор Шпрей: «С первым светом утра я поднял саперный взвод, пока тяжелое вооружение беспрестанным огнем поливало амбразуры дота. Мы пробрались через сугробы и через несколько минут приблизились к доту. Саперы принялись бросать в амбразуры гранаты, а остальные тем временем перерезали проволоку и обезвреживали мины. Когда мы бросились к тыловому выходу, дверь открылась, появился человек с белым флагом. Всего в плен сдались пять офицеров и 117 военнослужащих других званий. У четырех офицеров были серьезные травмы глаз, полученные от огня в смотровые щели. Ранеными занялся полковой врач, остальных отправили в тыл. Бункер оказался мощным опорным пунктом в сложной системе укреплений, так что я немедленно превратил его в свой командный пункт».

На следующий день во время атаки на высоты к северу от Риттерсхоффена майор Шпрей получил тяжелое ранение и был эвакуирован в госпиталь. 24 февраля «за проявленную личную храбрость» он получил Рыцарский крест.

10 января я двинул свой полк в атаку на Риттерсхоффен. Ночью нам удалось пробиться в деревню, но и здесь тоже, как и в Хаттене, противник удержался в домах и тотчас же перешел в контратаку силами танков и пехоты. Основной вес неприятельского натиска пришелся на мой 2-й батальон, позиции которого находились в центре населенного пункта у церкви.

Вот в этих двух селениях – в Хаттене и Риттерсхоффене – и разыгрались, наверное, наиболее ожесточенные бои из всех, которые велись на Западном фронте.

Американцы напрягали все силы для возвращения контроля над «линией Мажино» и всячески пытались не позволить нам отрезать район Страсбурга. В Риттерсхоффене нас разделяло только 20 метров. Иной раз мы оказывались на первом этаже здания, а американцы – на цокольном или в подвале, бывало, конечно, и наоборот.

Ожесточенные рукопашные бои за каждый дом полыхали около двух недель. С обеих сторон беспрестанно палила артиллерия, активно шли в ход огнеметы. Американцы жгли дома зажигательными снарядами. К нам в плен попало несколько военнослужащих из 827-го танкового батальона армии США, состоявшего почти полностью из чернокожих. Они сказали нам, что имели приказы вести огонь и уничтожать все здания, в которых только окажутся немцы – «наци», как они выражались. Мне самому пришлось в спешке выбираться из подвала, чтобы не задохнуться, когда рядом с моим наблюдательным пунктом разорвался зажигательный снаряд. Я переместился в другой подвал неподалеку от командного пункта майора Курца, которому с его 2-м батальоном особенно доставалось.

Пленные из 14-й бронетанковой дивизии США досадовали:

– Черт побери! Мы сроду не бывали в такой мясорубке. Такого не было даже под Анцио в Италии.

Но даже и в таких условиях в обоих населенных пунктах оставалось гражданское население. Женщины, дети и старики, теснясь как сельди в банке, прятались в подвалах домов. Света не было, продовольственного снабжения не хватало, а поскольку замерзли трубы, отсутствовала и подача воды. Мы пытались помочь чем могли. Передвигаться днем было очень рискованно, снабжение приходилось доставлять только ночью и на бронемашинах. Тут нам помогала ложбинка, скрывавшая наши передвижения от неприятеля, от осветительных ракет которого даже ночью бывало светло, как днем.

Уже на вторые сутки полковой врач пришел ко мне и с раздражением сообщил:

– У меня в подвале до 50 раненых, нуждающихся в срочном медицинском уходе. У меня кончился морфий и почти нет перевязочных материалов. В другом подвале 40 трупов, которые нельзя похоронить. И еще мне приходится помогать гражданским.

По ночам мне удавалось по меньшей мере хотя бы отсылать раненых гражданских и солдат в тыл, за Хаттен, и получать оттуда боеприпасы. Моему дежурному офицеру, доктору Мюллеру-Темме, приходилось таскать патронные ящики на передний край к гренадерам, поскольку все остальные сотрудники штаба были заняты в боевых действиях – людей в обоих батальонах не хватало.

Между тем ни мы, ни американцы, у которых в боях за Риттерсхоффен участвовали части бронетанковой и двух пехотных дивизий, не уступали друг другу. Как мы узнали позднее, бои за этих два селения постоянно контролировались на уровне армий. Через несколько суток мы обнаружили в Риттерсхоффене части нашей 25-й танково-гренадерской, которые «застряли» у нас, хотя ядро дивизии сражалось в Хаттене. И в том и в другом населенном пункте нам на какое-то время удалось окружить солдат 79-й пехотной дивизии США, однако они прорвались, пусть и с большими потерями. Через восемь суток нам сообщили, что в Риттерсхоффен на усиление нам направляется батальон воздушных десантников.

Селение превратился в деревню-призрак. Почти все здания, включая и церковь, где держали оборону ребята майора Курца, лежали в руинах. Многие дома горели, подсвечивая ночь. Мертвые, в том числе и много гражданских лиц, валялись на улицах. Убрать тела не удавалось, потому что противник находился часто в 15–20 метрах. В загонах для скота мычали брошенные хозяйками коровы, тела животных и людей разлагались, распространяя смрад.

После восьми суток мы все еще не знали, чего ради мы деремся тут – был ли то вопрос престижа или наличествовала какая-то тактическая необходимость в том, чтобы непременно удержать данную позицию.

Мне все чаще казалось, что и мы и наш храбрый противник думаем только об одном – как бы уцелеть. Связь с дивизией прекратилась уже через несколько дней. От бросавших вызов смерти экипажей SPW из состава 1-го батальона, которые по ночам вывозили раненых и доставляли снабжение, мы знали, что в Хаттене картина примерно такая же, как и у нас. Там тоже удалось окружить батальон 79-й пехотной дивизии, который вырвался из кольца лишь после нескольких суток упорных боев. Там тоже в наших руках находились северная и западная части. Остальное с отчаянным упорством защищали американцы.

Мы слышали, что 10 января сильный штурмовой отряд из состава 25-й гренадерской дивизии сумел разгромить укрепленный пункт около Хаттена и взять в плен 300 человек. Это означало, что ширина бреши в «линии Мажино» достигла около 10 километров. Между тем мы безнадежно увязли в Хаттене, в Риттерсхоффене и к северу от них. Каждый день разгорались такие крупномасштабные артиллерийские дуэли, которых мы не видели даже в Нормандии.

Более всего удручала участь ни в чем не повинных гражданских. Потом насчитали свыше 100 человек погибшими – в основном дети и старики.

14 января американцы попытались отбить Риттерсхоффен, а в Хаттене вызволить два батальона 79-й пехотной дивизии США. Благодаря отважным действиям моей боевой группы и частей 25-й танково-гренадерской дивизии атаку удалось отбить с большим уроном для неприятеля. От пленных мы узнали, что с 14 января руководство боевыми действиями в «битве за Хаттен – Риттерсхоффен» перешло к командованию 14-й бронетанковой дивизии США. В Риттерсхоффене в состав ее были приданы один батальон 79-й пехотной дивизии, который на некоторое время был окружен нами, и части 42-й «Радужной» дивизии армии США[124].

Как писалось потом в хронике 14-й бронетанковой дивизии: «То было кровавое, жестокое и долгое дело – худшее из тех, что когда-либо выпадало на нашу долю».

На следующий день американцы повторили попытку и снова с теми же печальными результатами. Всего стороны за сутки расходовали свыше 10 000 артиллерийских выстрелов.

17 января вновь начались обильные снегопады. Видимость сократилась до ста метров. На рассвете американцы перешли в наступление на Риттерсхоффен и Хаттен 45 танками и пехотой. Артиллерия оказывала им интенсивную поддержку. В полутьме сильный штурмовой отряд неожиданно ворвался в Риттерсхоффен и взял в плен сотрудников полкового и батальонного штабов танково-гренадерской дивизии, а также солдат некоторых находившихся на отдыхе частей.

Вскоре после этого ко мне в подвал ворвался посыльный:

– Господин подполковник, «ами» захватили почти всех наших офицеров штаба и множество солдат. Мне удалось вырваться. Можете помочь?

Слава богу, у меня в распоряжении имелись бойцы парашютного батальона и нашего разведывательного батальона, которых я немедленно бросил в контратаку. Им удалось освободить большинство наших и еще взять больше 80 пленных.

18 января начиная с 14.00 противник вновь приступил к интенсивной артиллерийской подготовке по обоим населенным пунктам и в 17.00, когда стемнело, двинулся в атаку на Риттерсхоффен с севера и юга и таким образом схлестнулся с парашютистами и с моим 2-м батальоном. С большими потерями противник был отброшен; наша артиллерия оказала нам самую действенную поддержку.

Ночью прибыл связной из дивизии:

– Господин подполковник, дивизионный командир поручил мне проинструктировать вас относительно намерений командования группы армий «G».

19 января с расширенного берегового плацдарма через Рейн к югу от Хагенауского леса будет развернуто наступление силами танкового корпуса и парашютной дивизии[125]. Нашей дивизии предписано принять в нем участие. Имеется понимание того, что выход из боевого соприкосновения в настоящий момент невозможен. Двум измотанным дивизиям, ведущим бои в Хаттене и в Риттерсхоффене, предписывается создать впечатление о намерении перейти к наступательным действиям путем более активного применения штурмовых отрядов и широкого использования артиллерии, с целью сковать вражеские силы. Задача состоит в том, чтобы продвинуться за Хагенау на запад и затем окружить силы неприятеля севернее реки Модер.

Вам будет небезынтересно узнать, – с улыбочкой продолжал молодой офицер, – что командование на южном участке Рейна поручено Гиммлеру. Более того, Гитлер лично распорядился о новом наступлении к югу от Хагенауского леса. Теперь все пойдет так, как надо, господин подполковник. Победа обеспечена.

Иной раз мы исполнялись такого бесстрашия и такого юмора висельников, что делались позволительными подобные замечания, за которые можно было запросто лишиться погон, а то и головы.

– Отлично, – заключил я, прежде чем дать молодому лейтенанту разрешение удалиться, – положимся на Гиммлера и на его «боевой опыт».

Несмотря на мощный артиллерийский огонь, бои за два наших населенных пункта, уже на 90 процентов разрушенных, продолжались еще двое суток. В Хаттене парашютисты, при поддержке нескольких танков, вновь атаковали отважных солдат 79-й пехотной дивизии США. Американцы пускали в дело все, от пушек до базук и пистолетов, даже ножи шли в ход в отчаянных схватках за каждый дом. Противник отбил атаку.

Вечером 19 января прибыли передовые части 47-й фольксгренадерской дивизии; их доставили железнодорожным эшелоном из Германии с тем, чтобы высвободить нас. Ночью сильно поредевшие части 25-й танково-гренадерской дивизии передали свои позиции смене и отошли в тыл на доукомплектование. Остальные подразделения этой храброй дивизии были выведены ночью с 20 на 21 января.

Утром холодного зимнего дня, 21-го числа, над Риттерсхоффеном воцарилась подозрительная тишина. Я попросил майора Курца выслать штурмовой отряд, чтобы разузнать, что затевает противник.

Сам же я смотрел из окна подвала на другую сторону улицы, где в разрушенных зданиях обычно то и дело появлялся кто-нибудь из американцев.

Теперь же не было никакого движения. Тихо. Даже вражеская артиллерия молчала. Майор Курц бегом преодолел сотни метров, отделявшие его от моего командного пункта.

– Господин подполковник, «ами» ушли. Вывели свои войска ночью под прикрытием артиллерии.

Курц смотрел на меня красными от недостатка сна глазами. Я пожал ему руку.

– Так вот оно значит как, Курц… Спасибо за все, что сделали вы и ваши люди.

Небритые, обросшие бородами «подводников», мы стояли друг перед другом и никак не могли поверить, что смертоносная бойня кончилась.

– Нет ни победителей, ни побежденных. Так для чего же все это было?

Потихоньку измученные люди вылезали из подвалов. Появлялись и гражданские. У них в глазах стояли слезы.

– Все позади? Все кончилось? Можно теперь похоронить мертвецов?

– Нам очень жаль, что такая судьба постигла вас и вашу деревню. Чертова война! Для вас она теперь кончилась.

Неспешно, в задумчивости мы с Курцем подошли к церкви, от которой уцелела лишь часть. Вошли внутрь через огромный пролом в стене. Я повернулся к превращенному в руины алтарю и посмотрел на орган. Похоже, он не пострадал. Появилось несколько солдат.

– Пошли, – махнул я одному ефрейтору, – пошли к органу.

Когда мы поднялись, я попросил солдата раздуть мехи. Сам сел за орган. Как ни невероятно, он работал.

Я начал играть хорал Баха «Nun danket alle Gott»[126]. Звук разносился над руинами и улетал дальше в поля. Все больше солдат входило в полуразрушенную церковь, за ними следовали старухи и дети, они преклоняли колени и тихо молились. И мои солдаты не стыдились слез.

Что же случилось? Что побудило американцев бросить оба селения и, несмотря ни на что, отказаться от шанса отбить «линию Мажино»?

Мы узнали об этом спустя несколько суток. Пленные офицеры сказали нам, что командование 7-й армии США, отвечавшее за данный участок, рапортовало в группу армий о том, что дивизии, занятые в боях в Хаттене и Риттерсхоффене, поредели настолько, что не в состоянии удерживать позиции. В результате из группы армий пришел приказ оставить Хаттен и Риттерсхоффен, а также и весь участок «линии Мажино» в районе к северу от Хагенауского леса и отойти на подготовленные позиции по реке Модер, протекающей на восток из Вогезов через Хагенау.

39-й танковый корпус и 14-й корпус СС[127] вслед за парашютной дивизией двинулись на запад с берегового плацдарма на Рейне и вышли к Хагенау, что создавало для американцев угрозу быть окруженными севернее Хагенауского леса. 21 января сильные боевые формирования устремились на запад из Риттерсхоффена. Утром 22-го числа нас сменила фольксгренадерская дивизия, и мы вышли к Модеру к западу от Хагенау. Храбрая 25-я танково-гренадерская дивизия, пробивавшаяся вперед южнее по обледеневшим дорогам и заснеженным тропам Хагенауского леса, тоже достигла реки Модер. Наши гренадерские роты насчитывали не более 20 или 30 активных штыков. Все равно успех был в досягаемости – мы могли отрезать американцев от Страсбурга.

Вдруг 25 января пришел неожиданный приказ сосредоточиться в районе Канделя, к западу от Рейна на высотах неподалеку от Карлсруэ для получения пополнений. 25-я танково-гренадерская дивизия уже 24 января была выведена в район севернее Канделя.

Конечно, мы радовались отдыху после стольких суток тяжелых боев в Риттерсхоффене, но никак не могли понять, зачем нам приказали отступать, когда мы находились в такой близости от цели.

Нам предстояло узнать причины раньше, чем хотелось бы. В Канделе нас ждала новенькая техника, а также и свежий батальон. Как ни радостно было получить все это, мы часто не знали, кого посадить в новые танки, SPW и в штурмовые орудия, как не знали, кого приставить к пушкам. Мы потеряли слишком много водителей, наводчиков и командиров. А потому приходилось день и ночь тренировать солдат из батальона пополнений.

30 января всех командиров собрали на дивизионном командном пункте. Мне пригнали мой старый добрый «Мерседес», который в последние месяцы использовался для курьерских надобностей.

По прибытии нас в последний раз приветствовал генерал Фойхтингер:

– Господа, как вы знаете, меня переводят в командный резерв. До прибытия нового командира дивизию примет полковник Цолленкопф из командного резерва, которого я вам и представляю. Кроме этого, я имею удовольствие сообщить о производстве подполковника фон Люка в полковники, а стало быть, также и вручить ему вторую звезду. Тридцатитрехлетний фон Люк – один их самых молодых полковников.

Новость была, конечно, приятной, но я не очень-то радовался. На последнем этапе войны быстрые повышения и частые награждения стали чем-то почти обычным. Не это теперь заботило, а то, как бы сохранить побольше людей и самому пережить войну.

– Тревожные новости приходят с Восточного фронта, – продолжал Фойхтингер. – 14 января русские, силами трех групп армий, перешли в решительное наступление и в течение нескольких суток вышли к Одеру в Силезии. На центральном направлении они стремительно продвигаются через Польшу к границам рейха и через несколько дней создадут угрозу городу Франкфурт-ан-дер-Одер и старинной крепости Кюстрин[128]. В результате в опасном положении окажется сам Берлин. Наши поредевшие в боях дивизии неспособны долее удерживать оборону перед натиском располагающего подавляющим численным превосходством неприятеля – его заново укомплектованных армий. По этой причине Гитлер лично распорядился о немедленной переброске 25-й танково-гренадерской и нашей 21-й танковой дивизии в район к западу от Кюстрина, чтобы остановить продвижение противника к Берлину. Эшелоны получат абсолютный приоритет; за быструю доставку личного состава и техники и их разгрузку будет отвечать специальный офицер транспортной службы.

– Сожалею, – заключил Фойхтингер, – что нашим храбрым солдатам придется испить всю чашу горечи. Желаю вам и вашим подчиненным пережить эту последнюю битву, надеюсь, вы понимаете, что продвижение русских в сердце Фатерланда необходимо остановить.

Слова его резали ухо чрезмерной патетикой, но что еще он мог сказать? Теперь мы знали, что только мы – солдаты-фронтовики от командира на его КП до стрелка в башне танка – ответственны за принятие решений, на нас ложится весь груз ответственности. После семи с половиной месяцев беспрерывных боев для нас наступило наконец время прийти на защиту родины.

Погруженный в разнообразные мысли, возвращался я к своей машине, и вдруг мне пришло в голову, что я ни под каким видом не желаю, чтобы «Мерседес» достался русским и даже британцам или американцам. У меня возникла идея отдать машину Дагмар, которая находилась в Науэне, к западу от Берлина. Я тотчас же связался с офицером по транспорту.

После того как я вкратце изложил ему историю моего «Мерседеса»-кабриолета, он пообещал помочь.

– Я могу ненадолго остановить эшелон у эстакады к юго-западу от Берлина, – предложил он. – Там вы легко снимете машину с поезда. На дорогу через южные подступы к Берлину нам, наверное, понадобится целая ночь – движение там интенсифицировалось, а тут еще воздушные налеты. Вы сможете снова сесть на поезд на армейском пункте в Цоссене к юго-востоку от Берлина.

Поскольку нам с офицером по транспорту предстояло передвигаться в моем купе, я не предвидел каких-то осложнений.

Я отправился к ближайшему телефону и позвонил Дагмар.

– Замечательно слышать тебя. Как ты? – спросил я. – Надеюсь, в Науэне ты более-менее в безопасности?

– Где ты? Ты в порядке? – спросила она вместо ответа. – Здесь не бомбят, так что все спокойно. Только каждую ночь видны длинные лучи прожекторов, слышан гул бомбардировщиков и грохот взрывов. Знаешь, мы тут все уже привыкли жить «на домашнем фронте». Только постоянно тревожат слухи, что русские вот-вот пойдут на Берлин. Ты не знаешь ничего точно?

– Слухи верные. Так или иначе, нас с нашими танковыми дивизиями переводят на Восточный фронт. Куда – я не должен говорить тебе и не скажу. А теперь слушай внимательно, – продолжал я. – 4 или 5 февраля я появлюсь у тебя на «Мерседесе». Тебе придется потом отвезти меня на нем на станцию, а затем забрать машину себе. Позже все объясню. Пожалуйста, будь дома в эти два дня, чтобы все сработало. Поняла?

– Конечно-конечно. Будет здорово увидеться, пусть и ненадолго. Буду ждать тебя тут.

Итак, этот вопрос уладился. Перед началом совещания я усадил за стол Либескинда, и мы с ним вдвоем сочинили «подорожную» Дагмар.

«Из Боевой группы 21-й танковой дивизии всем военным, гражданским и партийным представителям власти:

Фроляйн Дагмар С… уполномочена самым кратчайшим путем отогнать автомобиль “Мерседес”, номерной знак WH…[129], в город Фленсбург для передачи его там командиру военного гарнизона, у которого машине предстоит оставаться до прибытия Особой боевой группы 21-й танковой дивизии.

Просьба ко всем представителям властных структур не чинить препятствий продвижению автомобиля и оказывать фроляйн Дагмар С… всяческое содействие.

За Боевую группу

Подписано – полковник фон Люк, командир боевой группы». (разнообразные печати и подписи)

Как поведала мне Дагмар позже, уже после моего возвращения из России, «подорожная» сработала. «Особая боевая группа», множество печатей и подпись полковника-фронтовика произвели впечатление – ни на одном складе снабженцы не задались вопросом: как попала за руль машины 23-летняя женщина?

– Я тихо смеялась про себя, – призналась Дагмар, – тому, как они вились вокруг меня. Тот факт, что в конце апреля во Фленсбург перенес свою ставку назначенный Гитлером главой правительства адмирал Дениц, особенно подчеркивал важность моего «задания», выполняемого по поручению боевой группы.

Благодаря своим связям в ставке в Берлине Дагмар удалось покинуть Науэн своевременно – до начала «битвы за Берлин» – и через несколько дней благополучно добраться до моей матери во Фленсбург. К сожалению, верный «Мерседес» разделил судьбу 1000 бутылок вина из Франции и хрусталя из Баккара: британские оккупационные власти обнаружили машину и конфисковали как военный трофей.

Очень надеюсь, что этот добрый автомобиль дожил до старости и стоит в каком-нибудь гараже в Англии или в Шотландии.

Мы с моими батальонными и ротными командирами устроились в маленьком кафе в Канделе. Я рассказал им о встрече с Фойхтингером и с полковником Хельмутом Цолленкопфом, временно исполнявшим обязанности дивизионного командира.

– Нас переводят на Восточный фронт.

Все разом глубоко вздохнули.

– Вот такого мы не ждали, – сказали все едва ли не хором, – из огня да в полымя. – Были потом и вопросы: – Как долго еще продлится война? На призывные пункты фольксштурма сгоняют стариков и мальчишек 14 и 15 лет. Последние резервы?

И я должен был объяснять им, что наш долг преградить дорогу русским и избавить гражданское население от невыносимых страданий?

– Остается надеяться, что западные союзники смогут продвигаться на восток с максимальной скоростью. Грузимся в эшелоны между 3 и 5 февраля. Потратьте имеющееся время на отдых и подготовку молодых.

Мы сидели еще долго и над чашечкой «фокко-мокко», как называли мы заменитель кофе, вспоминали бои в Нормандии, кошмар Фалезского «котла» и, конечно, ожесточенные уличные бои в Риттерсхоффене.

В дивизии мне сказали, что наши потери убитыми, ранеными и пропавшими без вести, начиная с 6 июня 1944 г., достигают примерно 15 000. Ужасающая цифра, особенно если вспомнить, что 6 июня численность личного состава дивизии составляла около 16 000 человек.

Мы спрашивали друг друга, откуда русские, несмотря на колоссальные потери, умудряются в таком количестве черпать людские и материальные ресурсы? Как решают гигантские транспортные проблемы? Уже в плену я слышал, что президент Рузвельт обязался поставить по ленд-лизу Сталину среди всего прочего 100 000 грузовиков «Студебеккер», без которых русская армия никогда не смогла бы наступать.

Настроение среди моих людей, преимущественно ветеранов, было таким, каким и должно было быть в таких условиях, – отвратительным. Но они радовались, что драться в новой битве им предстоит плечом к плечу в «старой команде» – так они чувствовали себя в определенной мере в безопасности. Многие позвонили домой, поговорили с семьями, поспали в настоящих кроватях. Они были готовы вновь встретить врага с Востока. Рассказы о зверствах русских никого не оставляли безучастными.

Поступил один из основополагающих приказов Гитлера – между собой его никто уже не называл иначе как «Грефац» (G?rsster Feldherr aller Zeiten, то есть «величайший полководец всех времен»), – в соответствии с которым в части Вермахта от полка и выше надлежало назначить NFO (Nationalsozialistische F?hrungs-Offizier), «национал-социалистского офицера-координатора», задача которого состояла бы в том, чтобы следить за частью и командованием с позиций партии. В общем, он решил, что нам, как в Красной армии, не хватает политруков и комиссаров. Это лишний раз показывало, с каким подозрением относился к Вермахту Гитлер после 20 июля. Я назначил на должность NFO капеллана. Издевка, понятное дело. Особенно если вспомнить, какого мнения о Гитлере держалась церковь. Так высокое руководство собиралось пресечь пораженческие настроения и подхлестнуть «волю к достижению окончательной победы».

Я понимал, что на последнем этапе я не смогу видеть свою часть как единое целое, не смогу поговорить с людьми. Поэтому отдал приказ собрать мой танково-гренадерский полк в полном составе на большой поляне в лесу под Канделем.

И вот они собрались там – люди с усталыми серыми лицами. Они прошли через все бои с 6 июня 1944 г. и выжили. Рядом с ними стояли молодые призывники с детскими лицами. Мальчишки, они не знали, что их ждет.

Мне было трудно найти правильные слова, но я чувствовал себя обязанным обратиться к ним, сказать им, что я не брошу их, вселить в них уверенность и напомнить им о том, что товарищество и чувство солидарности значат больше, чем все остальное.

– Впервые после многих месяцев сегодня я хочу обратиться к вам, может быть, в последний раз. Я буду немногословен. Все те, кто прошел со мной путь в боях с 6 июня 1944 г., и молодые, которым впервые предстоит попробовать на вкус, что такое война и битва за выживание, должны знать, что я останусь вашим командиром до конца и разделю с вами все тяготы, которые выпадут на нашу долю.

Всем тем, кто дрался со мной плечом к плечу эти месяцы, спасибо за всё. Вы были неподражаемы!

В ближайшие сутки нас перебросят на Восточный фронт. Там, на Одере, в старой крепости Кюстрин, мы встанем на пути врага к Берлину, который уже и так лежит в развалинах под бомбами, и не допустим, чтобы он попал в руки к русским. Это будет наша последняя битва. Забудьте все лозунги, все разговоры о «Тысячелетнем рейхе» и «окончательной победе, которая все равно будет за нами».

Отныне мы будем сражаться только, чтобы выжить, будем биться за нашу отчизну – за жен, матерей и детей, которых должны спасти от участи, тяжесть которой мы не можем даже и представить. За это стоит биться в предстоящие недели и месяцы. Пусть Бог поможет вам и защитит вас!

Между 3 и 5 февраля 1945 г. дивизия погрузилась в воинские эшелоны и покатила в восточном направлении через последний еще уцелевший мост через Рейн. Хотя нам приходилось часто останавливаться из-за угрозы воздушных налетов или из-за того, что где-то наскоро чинили поврежденные пути, мы восхищались великолепной организацией работы транспортных служб. Чем ближе мы подъезжали к Берлину, тем чаще становились остановки. Местные жители, с которыми мы время от времени вступали в контакты, выражали полнейший пессимизм и отсутствие надежд. Иногда кто-нибудь говорил: «Почему не покончить с этим? Какой смысл продолжать?» или «Каждый лишний день этой войны только умножает страдания».

Партийные функционеры, выходившие поприветствовать нас на некоторых вокзалах, выражали «непоколебимую волю к окончательной победе», однако в действительности ими руководили страх и «непоколебимое стремление найти окончательно безопасное местечко» на случай прихода неприятеля.

По договоренности со мной состав остановили к юго-западу от Берлина. Я сел в «Мерседес» и поехал в Науэн в приют, где находилась Дагмар. Она встречала меня на улице.

– Бог ты мой! Я глазам не верю, что вижу тебя снова. Что ты задумал? – воскликнула она.

– У нас нет времени, Дагмар. Чашка приличного кофе из моих запасов, а потом вновь в машину и в путь, чтобы догнать эшелон.

На пути у южных предместий Берлина я объяснил ей свой план:

– Вот подорожная, возьми ее и уезжай из Науэна, как только положение станет критическим. У тебя есть связи в ставке. Нужные люди скажут тебе, когда будет целесообразно покинуть Берлин. В багажнике запас горючего, которого хватит, чтобы добраться до Фленсбурга. Поезжай к моей матери и жди, когда все кончится. Постарайся где-нибудь спрятать машину. Если я сумею вернуться, по меньшей мере у нас на первое время будут колеса… Есть какие-то новости от отца из Заксенхаузена?

– Конечно, нет. Я и не жду. Звонить бессмысленно. Меня все равно ни с кем не соединят или скажут «сведений не имеется». Я не очень-то верю, что когда-нибудь увижу отца живым. Мне придется свыкнуться с этим в следующие недели и месяцы.

Мы приехали в Цоссен. Поезд еще не дошел туда, так что у нас было немного свободного времени. Через час я уже сидел в своем купе. Последний взмах руки на прощанье – и Дагмар исчезла.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.