Глава 11 Северная Африка, 1942 г. Роммель – лис пустыни
Глава 11
Северная Африка, 1942 г. Роммель – лис пустыни
Из Бриндизи мы вылетели на Крит, остров, на котором в прошлом году высадились наши парашютисты и среди них Макс Шмеллинг, легенда немецкого бокса. Крит встретил нас приятным весенним бризом.
Затем утром 8 апреля 1942 г. мы поднялись на борт «Юнкерса»-52, повсеместно прозываемого «Танте Ю»[52], и отбыли на нем в Северную Африку. Меня допустили в пилотскую кабину.
– Придется идти над морем на бреющем, – сообщил мне летчик. – Несмотря на наше превосходство в воздухе, над Средиземным морем то и дело рыскают «Спитфайры» или «Харрикейны». Они прилетают с Мальты, которую, по совершенно непонятным мне причинам, наше начальство до с их пор оставляет как бы в стороне.
В тот момент я даже не думал о том, что нахожусь на войне, о том, что? может случиться со мной в любой момент. Меня совершенно захватила мысль о том, что я вот-вот увижу другой континент.
Внезапно машина стала набирать высоту.
– Повезло нам, – со смехом заключил летчик. – Скоро сядем в Дерне.
Перед нами вдалеке появился берег Африки: узкая полоса земли у моря, которую облагородили итальянцы, насадив там финиковые пальмы, оливковые рощи и построив белые домики, проложив длинную асфальтовую ленту – шоссе Виа-Бальбиа. За всем этим дышала жаром пустыня.
– Только камни, и все, – пояснил мне пилот, – ничего больше километров на 200 или 300, а уж потом начинается настоящая Сахара с ее белыми песчаными дюнами. Эти равнины, на которых то там, то тут торчат скалы и каменистые холмы, наверное, повидали на своем веку немало армий.
Мне приходилось читать в книгах о бедуинах, о кочевниках, которые уже более 2500 лет скитаются по пустыням Аравии и Ливии, живут по своим собственным законам и не имеют какой-либо государственности. Мне думалось о том, что вот сейчас я увижу нечто такое, что поражает путешественника, когда нога его впервые ступает на подобную землю. Хорошо бы нашлось время узнать и почувствовать новый мир и населяющих его людей.
Поднимая за собой огромные клубы пыли, «Танте Ю» побежала по посадочной полосе. Полуденная жара, точно стояла уже середина лета, сразу же тяжелым грузом придавила нам плечи. Просто два разных полюса, если сравнить с колючими вьюгами России.
– Ефрейтор Мантей, – отрапортовал мне солдат в выцветшей форме. – Позвольте предположить? Майор фон Люк? – его сугубый берлинский акцент звучал для меня сладкой музыкой, возвращая на миг к временам жизни в Потсдаме. – Меня прислали за вами. Вас ждут.
Мы с Беком в своей новенькой тропической форме сразу же казались теми, кем и были, – новичками. Мы взяли вещи.
– Спасибо за то, что приехали за нами, Мантей. Как вы думаете, мы долго протянем тут в этих толстых бушлатах?
– Вы еще вспомните их добрым словом. Ночью в Африке чертовски холодно. А вообще я раздобуду вам что-нибудь у итальянцев. Они разбираются в таких делах.
Ветровое стекло вездехода было сложено и зачехлено, чтобы от него не отражалось солнце.
– Сначала я отвезу вас к Роммелю, а потом поедем в дивизию и в наш батальон.
Все говорили просто «Роммель» и никогда «генерал», настолько он был популярен у солдат, они считали его одним из них.
По дороге Мантей рассказал нам о боях прошедшего года, таких, какими они виделись ему. Он говорил об «отце» разведывательного батальона, подполковнике бароне фон Вехмаре, о его известности, об успехах и о том, как гордился фон Вехмар тем, что был одним из первых, кто вступил на африканскую землю в 1941 г.[53]
– Наш батальон – само яблоко в глазу Роммеля, – гордо сообщил ефрейтор, и я почувствовал, как мне будет непросто.
Мы выехали из Дерны в восточном направлении. Штаб-квартира Роммеля находилась, должно быть, где-то среди оливковых рощ.
– Кому-то надо смотреть в небо. Самолеты обычно налетают сзади.
Эту задачу взял на себя Бек.
Внезапно мы съехали с дороги. Ни тропы, ни дорожки. Следы колес после проезда техники обычно тут же засыпали – маскировка. Вдруг мы остановились. Штаб-квартира Роммеля. Вся техника была рассредоточена и закамуфлирована. В центре стоял огромный грузовик.
– Это «Мамонт». Мы отбили его у британцев и переделали в командирскую машину Роммеля.
Под брезентом я заметил несколько четырехосных бронеавтомобилей разведки. Подобная новая техника еще не встречалась в России, когда я находился там.
Меня все сильнее охватывало волнение. Все-таки я не видел Роммеля со времен Французской кампании 1940 г. Дежурный офицер проводил меня к нему. Его лицо с резкими чертами покрывал густой загар, что придавало генералу вид здорового, полного жизни человека. Он достиг вершин, стал знаменитостью мирового уровня. Роммель находился в отличном расположении духа и явно обрадовался мне.
– Разрешите доложить о моем переводе в Африканский корпус, господин генерал-полковник, – отрапортовал я.
– Рад видеть вас здесь, – отозвался он. – Мне пришлось долго ждать. К сожалению, пришлось отослать Вехмара в Германию. Заболел. Получаете мой любимый батальон, так сказать, в подарок.
Затем по своему обыкновению он перешел прямо к делу:
– Вы прибыли как раз вовремя. Я планирую новое наступление и хочу предвосхитить действия британцев. Вашему батальону придется играть важную роль в операции. Мой начальник штаба, Гаузе, введет вас в курс дела. Затем доложите о своем прибытии командиру дивизии. Как моя старая 7-я танковая? Тяжело досталось в России?
Я коротко рассказал ему и получил разрешение удалиться. Начиналась новая фаза в жизни.
Генерал Гаузе, начальник штаба Роммеля, у которого мне предстояло получить всю информацию, в общих чертах познакомил меня с обстановкой. Затем добавил:
– Роммель очень разочарован индифферентностью высшего руководства. Гитлер и Главное командование рассматривают Северную Африку как «второстепенный» ТВД. В то же время для британцев он имеет решающее значение. Кроме того, командующего злит нерадивость итальянцев, которые без воодушевления воюют с противником на море. В результате недостает снабжения. В марте, например, вместо запрошенных 60 000 тонн военных грузов поступило только 18 000.
По мнению Роммеля, шанс на победу в Африке мы уже упустили. Несмотря на большие потери у противника в подводной войне и на то, что материалы к нему поступают по маршруту длиной 20 000 километров, британцы получают все необходимое для фронта.
Все это звучало не особенно ободряюще. Тем не менее Роммель, по всей видимости, все же еще надеялся повернуть ситуацию в свою пользу. Он рассчитывал захватить Тобрук неожиданным броском и развязать себе руки для марша в Египет, если, конечно, удастся переиграть британцев.
На сем начштаба позволил мне быть свободным.
– Мантей, нам надо в дивизию, – это была 21-я танковая, – а потом сразу же в батальон.
– Так точно, господин майор. Вы, должно быть, на короткой ноге с Роммелем, раз он вас лично принял, – заметил Мантей.
Я рассказал ему, откуда знаю Роммеля и вообще как я попал сюда.
– Да уж, – проговорил он, – смотрите, так вот взял и вызвал вас из России. Нечасто такое бывает. Наш командир, фон Вехмар, был отличным парнем. Его сын, Рюдигер, тоже у нас уже пару недель, служит лейтенантом. Традиция. Все у вас пойдет как надо, господин майор.
Хорошо замаскированная дивизионная штаб-квартира располагалась среди пальм и оливковых рощ. Генерал фон Бисмарк[54] приветствовал меня почти по-приятельски. Он был моим командиром в Восточной Пруссии в 1930 г., когда только начиналась моя карьера военного. Как и многие, кому доводилось служить в пустыне, он выглядел словно бы подсушенным. Безжалостная жара днем, ледяной холод ночью, песчаные бури, миллионы вездесущих назойливых мух и тяжелые бои – все это оставило на нем свою печать.
– Я искренне рад вам, Люк, мы не виделись двенадцать лет[55]. Вам достается отличное наследие. Вехмар и его батальон изрядно отличились, так что последний заслуженно стал любимой частью Роммеля. Поскольку вы из России, вам придется немного притереться. Постарайтесь освоиться как можно быстрее. Мы вполне можем в самом ближайшем будущем перейти в решительное наступление. Всего самого наилучшего!
Офицер штаба ввел меня в курс дела. Задача 3-го разведывательного батальона состояла в ведении наблюдения далеко на юге, с целью предотвращать любые попытки противника обойти нас с фланга или же информировать о подобных замыслах, а кроме того, послужить острием наступления, когда оно начнется.
– Британцы успели как следует укрепить свои позиции в районе Газалы, – продолжал он. – Вот тут находится огромное минное поле, около 500 000 мин, оно тянется от берега к прорытому еще итальянцами колодцу, Бир-Хакейму, что к югу от Тобрука. Бир-Хакейм удерживают французские войска генерала Кенига[56]. За этим барьером британцы стягивают силы и готовятся перейти в наступление, как только соберут все необходимое. Вот этого-то как раз и хочет избежать Роммель, опередив их.
Нам надо смотреть в оба, чтобы британцы, чего доброго, не атаковали к югу от Бир-Хакейма и не вышли во фланг нам. Ваша задача, Люк, среди всего прочего, следить за тем, чтобы враг не ударил нам в тыл.
Мы покинули зеленую Киренаику и отправились на юг. Мантей знал дорогу. Обычно в пустыне ориентировались только по компасу, наиважнейшему прибору, который имелся при себе у каждого. Позади за нами тянулся огромный шлейф пыли, которая тотчас же обволакивала нас, если мы вдруг резко останавливались.
Пустыня жила. Издалека часто было трудно понять, что именно «шевелилось» там – просто ли ветер теребил куст верблюжьей колючки или это катила машина или даже танк.
Внезапно перед нами словно из-под земли выросла вади – русло некогда пересохшей реки, которых полно в пустыне повсюду. В ней и располагался мой батальон, рассредоточившись, как и положено.
Меня приветствовали капитан Эверт, выполнявший обязанности командира батальона, и несколько других офицеров. Все как положено, но, как показалось мне, встречали меня с настороженностью. Заменить «старика» Вехмара было непростой задачей.
Мы проследовали к командирской машине, переоборудованному грузовику «Опель-Блиц». Как объяснил мне Эверт, вся техника оснащалась специальными масляными фильтрами против пыли. У многих машин была «лысая» резина, так что они не оставляли характерного следа. Кроме новых четырехосных бронемашин разведки, я заметил особые мотоциклы «BMW» с двигателями 750 см3, оснащенные узкими гусеницами вместо задних покрышек. Данная техника создавалась специально для условий пустыни.
Я попросил офицеров собраться, чтобы я мог обратиться ко всем сразу. Мне особенно досаждало мое новое тропическое обмундирование, в котором я разительно отличался от прочих, одетых в блеклую форму – предмет их гордости – или же и вовсе в свободные итальянские брюки и рубашки. (Добрый старина Мантей добыл и для меня нечто подобное буквально в считаные дни.)
– Я знаю ваш батальон еще по предвоенным временам, когда служил в Потсдаме, – начал я. – Между нашими двумя батальонами всегда существовало здоровое соперничество, каждый претендовал на звание лучшего. Но мы также не раз и не два действовали вместе, рука об руку. Для меня большая честь принять часть вашего любимого командира и прославленного ветерана фон Вехмара. У меня за плечами есть небольшой опыт – Французская кампания и Россия. Мне предстоит многому научиться, и тут я был бы рад вашей помощи. Хотелось бы по возможности поскорее отправиться в дозор с одним из разведывательных патрулей, чтобы освоиться.
Я пожал руку каждому – лед, совершенно очевидно, удалось растопить.
Мне сказали, что наш обычный противник на стороне британцев – Королевский драгунский, 11-й гусарский полки[57] и причинявшая особенно много неприятностей Группа дальнего действия в пустыне легендарного подполковника Дэвида Стерлинга. Британцы имели на вооружении лучше бронированные, но менее быстроходные бронемашины разведки «Хамбер», мы же располагали проворными четырехосными бронеавтомобилями[58]. Между тем мы «понимали» друг друга. Уважение к противнику и тенденция играть по правилам превалировали.
Мне стала привычной Фата-Моргана – мираж, нечто походившее издалека на озеро, но исчезавшее при приближении. Перестали пугать меня и кошмарные песчаные бури, которые итальянцы называли «Гибли». Обычно они бушевали день, но случалось, и целых три. Они словно предупреждали о своем приходе. Небо становилось черным, песок забивался во все поры и делал любые передвижения, не говоря уже о военных операциях, просто невозможными.
Я научился ориентироваться по компасу, а ночью находить свой батальон путем обмена условными световыми сигналами. Обстановка в разведывательных дозорах, действовавших в глубине пустыни, буквально зачаровывала меня.
В первые недели после моего приезда в Африку там царило относительное затишье. Время от времени британцы отправляли разведчиков в южном направлении. Однако мы перехватывали противника путем развертывания широкой сети патрулей. Тут нас особенно выручали наши быстрые четырехосные машины.
К началу мая 1942 г. я почувствовал, что окончательно «сжился с коллективом». Я побывал во всех ротах, хорошо узнал людей и поучаствовал в нескольких дозорах. Свыкся с ритмом повседневной жизни. Утром мы обычно выпивали пол-литра жидкости, днем не пили ничего, а вечером приканчивали «вторую половину» рациона. Снабжение поступало раз в несколько дней, обычно колоннами с охраной, чтобы не дать британцам перехватить их.
Научились мы переживать и холод ночей. Только утром, когда жара наступающего дня постепенно брала свое, мы снимали наши тропические бушлаты и толстые неуставные шарфы. Действовал принцип термоса, который был выведен нами в результате наблюдения за бедуинами. Однако миллионы мух становились самой настоящей пыткой. Количество их, к счастью, уменьшается по мере того, как углубляешься в пустыню.
Днем жара делалась невыносимой. Тень была самым желанным на свете. Некоторые даже жарили яичницу на раскаленной броне танков. Это не сказки, мне самому случалось делать подобные вещи.
Период обильного выпадения осадков уже прошел, но если вдруг шел дождь, маленькие вади в считаные минуты наполнялись метровой глубины потоками воды, которые мчались по руслам, сметая все на своем пути. Как-то я сам видел, как грузовик с нашей полевой кухней, который не успели быстро убрать из вади, течением протащило на расстояние в несколько сотен метров.
В процессе разведывательных рейдов мы как-то встретились с семьей бедуина. Только бедуины знали, где копать, чтобы добраться до подземных озер с пресной водой. Они останавливались в какой-нибудь вади и рыли скважину, наскоро проводили каналы, высевали просо и жили около поля до тех пор, пока не приходило время собирать урожай. Потом они грузили зерно на спины верблюдов, засыпали скважину и уходили, оставляя за собой все таким, как было до их появления тут. Итальянцам удалось отыскать несколько таких скважин, построить колодцы и использовать такие точки как важные пункты в сети снабжения. Бир-Хакейм как раз и представлял собой одну из таких бывших скважин.
Как-то я вступил в контакт с семьей бедуина. Они, похоже, приготовились сняться с места. При нашем приближении женщины тотчас же бросились в палатки – чужакам не полагалось смотреть на них. К нам вышел старейший член семьи. Мы объяснили, что мы немцы.
– Мы не хотели тревожить вас и еще меньше вынуждать уходить из земель ваших предков. Сожалеем, что доставили вам неудобства. Вас, наверное, страшит война, мины и все прочее?
Я произнес все это на чудовищной смеси немецкого и итальянского, с вкраплениями арабского, стараясь, чтобы они поняли меня.
– Мы всегда знаем, где вы, и уходим, если становится опасно, – отозвался старейшина. – У нас довольно мест, где можно найти воду и вырастить просо. Мы рады приветствовать вас, немцев. Мы не любим итальянцев, которые захватили нашу страну, а еще больше – британцев, угнетающих наших братьев в Египте и других арабских странах. Придет день, и все вы уйдете отсюда, исчезнете, и пустыня вновь станет безраздельно принадлежать нам. Да пребудет с вами Аллах, вы нам нравитесь!
Было странно услышать, что бедуины не только почитают императора Вильгельма II и канцлера Бисмарка (которых считали все еще живущими), но и одобряют гонения Гитлера против евреев; это уже из собственной нелюбви к ним. Мы постарались избежать бесед на еврейскую тему.
Неожиданно 24 мая 1942 г. – я к тому времени находился в Африке уже семь недель – нас вызвали в дивизию. Генерал фон Бисмарк проинструктировал командиров:
– Роммель решил перейти в наступление. Британцы каждый день получают снабжение. Можно с уверенностью сказать, что скоро они развернут атаку. Наши снабженцы опаздывают, грузы поступают слишком медленно и идут через порты Триполи и Бенгази, а не через Дерну. Все это означает, что материалы приходится доставлять по одному прибрежному шоссе за 2000 километров.
Возможно, британцы в курсе наших планов, знают, когда мы будем наступать. По всей видимости, наши донесения перехватываются, разговоры прослушиваются. Однако им не известно, где будет нанесен главный удар.
Затем фон Бисмарк отдал нам боевые приказы и подчеркнул, что выполнение их потребует напряженного ночного перехода. Роммель намеревался двинуть весь Африканский корпус в обход противника с юга, у Бир-Хакейма, чтобы потом развернуть его на север, отрезать Тобрук и устремиться в восточном направлении к границе Египта. Атака на севере – удар по позициям британцев в районе Газалы – задумывался как отвлекающий маневр.
Моему механизированному разведывательному батальону, действовавшему отдельно на правом крыле, предстояло наступать в обход Бир-Хакейма широким охватным маневром, чтобы блокировать прибрежную дорогу восточнее Тобрука, а также обеспечивать правый фланг Африканского корпуса путем дозорного патрулирования.
Мы сосредоточились на исходных позициях в ночь с 26 на 27 мая 1942 г. в кромешной темноте. В черном южном небе ярко светили звезды. Каждой машине был задан точный азимут, которого водители были обязаны строго придерживаться, чтобы каждая единица техники из тысяч, стартовавших в ночь, шла своим курсом.
Незабываемая сцена, нечто мистическое. Машины справа, слева и впереди. Мы ограничивали скорость, чтобы не поднимать слишком много пыли и не терять визуального контакта с соседями. Мы медленно пробирались сквозь ночь. Через какое-то время проследовали Бир-Хакейм, оказались к югу от него. Мы знали это, хотя и не видели его.
Далеко на севере мелькали светлячки – вспышки артиллерийских орудий итальянцев. Как нам сказали позднее, на участке фронта под Газалой Роммель бросил на противника трофейные британские танки и грузовики с установленными на них старыми авиационными двигателями, чтобы создать побольше шума и вызвать ощущение масштабной танковой атаки. Наступление на противника у Газалы разворачивали итальянские дивизии под командованием немецкого генерала.
Судя по всему, мы остались не замеченными британцами. Ранним утром 27 мая мой батальон на правом крыле 15-й танковой дивизии развернулся на север в направлении Найтсбриджа и Триг-Капуццо, где пролегала дорога, параллельная Виа-Бальбиа, к которой мы скоро вышли. Настроение у нас было отличное – нам, очевидно, удалось достигнуть внезапности. От нашей цели, Виа-Бальбиа, нас теперь отделяло всего несколько километров. По всему получалось, что Роммелю удастся окружить британцев в районе Газалы и под Тобруком.
Незадолго до полудня 27 мая я внезапно заметил приближавшуюся с востока британскую танковую колонну. Новые танки, которых мы прежде еще не встречали. (Уже позднее мы узнали, что это были американские «Гранты», машины, превосходившие даже наши PzKpfw IV.)
Вдруг несколько «Грантов» повернули на юг и открыли огонь по передовым частям моего батальона с дистанции, на которой они оставались неуязвимыми перед нашими 5-см противотанковыми пушками.
Я распорядился приостановить продвижение и создать оборонительный заслон на севере. Чтобы координировать действия на рубеже, я выбрался из своего командирского танка и побежал к противотанковым пушкам. Снаряды рвались повсюду. Вдруг я почувствовал, как меня что-то ударило по правой ноге, и упал. Осколок снаряда, попавшего в бронемашину, угодил мне в верхнюю часть правого бедра. Кровь хлынула, расплываясь пятном на брюках. На несколько секунд я потерял сознание. Подкатила машина разведки, меня подняли и отвезли на несколько сотен метров назад, где мной занялся врач. Рана была нехорошая. Меня охватили злость и отчаяние. Что же получается, моя служба в Северной Африке кончена?
– Вы счастливо отделались, майор, – заключил врач после осмотра. – В дырку можно кулак просунуть. Придись осколок всего в нескольких сантиметрах в сторону, и вы бы лишились своего мужского достоинства, а так ни вены, ни кости, ни нервные окончания – ничего не пострадало. В противном случае я не смог бы остановить кровь. Это так же верно, как и то, что вам придется отправиться в полевой госпиталь.
Сказать было проще, чем сделать. Африканский корпус, очевидно, сумел окружить британцев на позициях вокруг Газалы, однако взять Тобрук не удалось. Напротив, нас самих в свой черед окружили. Выбраться из кольца и прорваться на запад едва ли представлялось возможным. С помощью уколов морфия мне удалось как-то справиться с болью и вновь принять на себя командование из своего вездехода.
– Капитан Эверт, – распорядился я, – если я не смогу продолжать руководить боем, вы примете управление на себя. Я постараюсь установить связь с Роммелем, чтобы прояснить обстановку и получить приказы.
Слава богу, связь с Роммелем наладили. Создалось чрезвычайно опасное положение. В районе Найтсбриджа, к юго-западу от Тобрука, наступление Африканского корпуса захлебнулось под огнем британской артиллерии и интенсивными налетами Королевских ВВС. Скоро застопорилась и лобовая атака итальянцев на севере.
Мне удалось создать фронт обороны на востоке. К счастью для нас, наступление британцев с востока в большей степени нацеливалось на две танковые дивизии Африканского корпуса. Британцы предположили, что Роммель попытается прорваться в восточном направлении. На этом строилась их диспозиция в несколько последующих дней. И тут Роммель принял одно из своих внезапных решений: он приказал Африканскому корпусу вырываться из окружения не на восток, а на запад, через минные поля под Газалой. Моя задача состояла в том, чтобы прикрывать отступление от возможного прорыва британцев с восточного направления и предотвратить фланговый маневр противника на окружение с юга.
Пять дней я – накачанный морфием – сидел в своем вездеходе, пока утром 1 июня Роммелю не удалось наконец с помощью саперов проложить коридоры в минных заграждениях и вытащить Африканский корпус из окружения, хотя из-за нехватки горючего ему и пришлось бросить немало техники. Мы стали последними, кто вышел из боевого соприкосновения с противником и отправился в район сосредоточения в тылу у итальянцев.
Рана моя внушала опасения.
– Я больше не могу ни за что поручиться, – предупредил меня врач. – Вам немедленно надо в Дерну, на эвакуационный пункт.
Я тоже понимал, что дальше так продолжаться не может, однако все еще надеялся, что в Дерне меня поставят на ноги. С тяжелым сердцем я передал командование Эверту и, чуть не плача от злости и отчаяния, позволил старому доброму Мантею и верному Беку отвезти меня в Дерну. К моему огромному огорчению, врачи там установили, что из-за моего пятидневного сидения в вездеходе да еще из-за песка и пыли, поднятых гибли, рана загноилась.
– Вам нужно сейчас же ехать в Германию – в порту как раз стоит итальянский госпитальный корабль. Завтра вы будете в Европе, – вот такой окончательный приговор вынес мне врач. Страшно расстроенный, я на следующий день перекочевал на судно. Адьё, Африка, – прощай, но ненадолго.
Я оказался на крупном лайнере, приспособленном для транспортировки раненых и снабженном огромным красным крестом. Потом я слышал, что корабль тот потопили на обратном пути в Африку, будто бы по причине того, что на нем находились военные грузы. Меня устроили в маленькой каюте, где я лежал, досадуя на судьбу. На следующее утро мы причалили на Сицилии.
По причине тяжести моего ранения я оказался на операционном столе в числе первых. Заправлял всем в госпитале итальянский хирург, который, как шепнула мне медсестра, раньше работал в одной из лучших итальянских клиник. Повязки сняли, боль усилилась, стало особенно тяжело, принимая во внимание, что морфия мне не давали уже с позавчерашнего дня.
– Нельзя допустить возникновения у вас зависимости, – пояснил врач. – Рана, слава богу, не страшная. Сначала почистим ее, а потом пойдем дальше.
Затем меня подготовили к операции, сказав, что обезболивающие берегут для самых тяжелых случаев.
– Сожмите зубы покрепче, – приказали мне коротко и жестко. Две сестры навалились на меня и прижали к столу, а доктор, казавшийся мне мясником, принялся ковыряться в ране. Я кричал, точно животное, и думал, что вот-вот потеряю сознание от боли. И тут раздался голос:
– Постойте, пожалуйста, – рядом с собой я увидел генерала фон Ферста, командира 15-й танковой дивизии[59]. – Что с вами, Люк? Что вы так орете?
Я обрисовал ему положение и попросил распорядиться сделать мне обезболивание. Тут врачу пришлось сдаться, а посему остальная часть операции прошла вполне сносно.
Генерал фон Ферст сказал мне, что тоже был ранен, причем недалеко от того места, где зацепило меня. Генерал Гаузе и полковник Вестфаль из штаба Роммеля тоже получили ранения. Последнее, что знал о делах у Роммеля фон Ферст, это то, что после успешного прорыва на запад Африканский корпус перегруппировывается для продолжения наступления.
После того как мне оказали помощь, я в обществе фон Ферста отправился на континент. Мы обсуждали шансы Роммеля на прорыв в Египет в условиях нехватки снабжения. В Неаполе меня вновь осмотрели и сочли способным следовать дальше.
На следующее утро итальянский санитарный эшелон увез меня на север. Хотя я не мог стоять, меня радовало путешествие по северной итальянской равнине и дорога через Альпы. Сияло солнце, и местность казалась прекрасной. Ничего вокруг не говорило о том, что Италия тоже ведет войну. Врачи и сестры обращались с нами в пути просто великолепно. После лишений и жарких боев в пустыне меня буквально пленило приятное чувство покоя.
На австрийской границе нас перевели в немецкий санитарный вагон, который прицепили к обычному составу, и мы в итоге оказались в Эсслингене, в маленьком промышленном городке неподалеку от Штуттгарта. Нас было там всего трое, в том числе молодой офицер запаса из моего батальона. Муниципальную больницу, расположенную в живописном месте среди гор на окраине города, превратили в военный госпиталь. До нашего прибытия там находились только раненые с Восточного фронта.
Пока что Эсслингену повезло, война почти не затронула его, если не считать очередей и талонов, ставших повседневностью для местных жителей. Ничего было не достать. Хорошо, что я разжился кофе и сигаретами перед отъездом из Северной Африки, потому что тут это ценилось дороже золота.
Я стремился поскорее встать на ноги. Через несколько недель я уже мог передвигаться на костылях, а потом и – осторожно – с палочкой. Мать и сестра приехали повидаться со мной из Фленсбурга, проделав нелегкий пусть через всю Германию. По причине воздушных налетов поезда передвигались медленно, с большими задержками. Приехал мой дядя из Штуттгарта, и мы наслаждались настоящим кофе и эрзац-печеньем на залитой солнцем террасе.
Северная Африка сделалась бесконечно далекой. Но я не забывал о ней, каждый день усаживаясь у радиоприемника и жадно внимая новостям с этого ТВД. Через две недели после моего поступления в госпиталь стало известно, что 21 июня 1942 г. Роммель вошел в Тобрук и южноафриканский генерал Клоппер сдал ему город. Это стоило противнику 30 000 попавшими в плен, не говоря уже о доставшихся немцам запасах военных материалов, в том числе и топлива, острый недостаток которого мы ощущали все время. Сразу же за тем мы узнали, что Роммель немедленно устремился на восток и 23 июня пересек границу Египта. Всего в пятьдесят лет Роммель стал фельдмаршалом. Между тем своей жене он признался потом, что предпочел бы, чтобы Гитлер не повышал его, а дал бы хоть одну дополнительную дивизию.
Понятно, что мы, трое «африканцев», приковывали всеобщее внимание. Тогда как на русском фронте дела шли скверно, начинали уже потихоньку вырисовываться контуры Сталинградского «котла», достижения Роммеля в Северной Африке служили чем-то вроде лучика надежды для людей. Вместе с тем они чувствовали уже, что война продлится еще долго и выльется в куда большие жертвы, чем уже принесены. А посему Гитлер и его министр пропаганды Геббельс не пожалели славословий для восхвалений успехов Роммеля, невзирая на то, что считали наш ТВД в пустыне второстепенным.
Через три недели я почувствовал себя достаточно поправившимся, чтобы ходить с палочкой. Бад-Киссинген, мое последнее место службы перед войной, находился совсем недалеко. Мне удалось убедить медицинское начальство перевести меня туда до полного выздоровления. Мне хотелось провести это время вынужденного безделья в кругу моих старых друзей, в атмосфере курортного местечка. И вот утром в воскресенье карета «Скорой помощи» отвезла меня в частную клинику, реквизированную и отданную для размещения идущих на поправку фронтовиков.
Так как было воскресенье, на дежурстве находилась всего одна медсестра. Она поместила меня в отличную палату с видом на парк.
– Сейчас принесу вам поесть. Надеюсь, вам понравится у нас. Завтра вас осмотрит главный врач.
С этими словами она покинула меня.
Телефона в палате не было. Как же связаться с друзьями? Сидеть в клинике мне не хотелось. Я нашел швабру и, задействовав ее в роли костыля, потихонечку поковылял в «Бар Хубера», находившийся всего в нескольких сотнях метрах.
Когда я ввалился в бар в своей тропической форме – еще только вечерело и в заведении находилось всего несколько завсегдатаев, – Хубер остолбенел.
– Быть того не может! Старина Люк здесь. Боже мой, вы что, с неба свалились? Вы ведь ранены. Приготовьте комнату для нашего майора! Идемте за почетный стол.
Зепп Хубер и его жена не могли сдержать радости.
– Вот последняя бутылка виски, которую я уже несколько лет держу для особо важного случая. Сейчас я ее открою.
Бар постепенно заполнялся людьми, и спустя немного времени я оказался в центре большого круга желавших видеть и слышать меня. Все казалось мне каким-то нереальным. Тут я, бывало, сиживал в последний год перед войной и теперь сидел так, словно бы ничего не произошло. Ближе к полуночи Хубер закрыл бар. Осталось всего несколько завсегдатаев. И тут меня точно током ударило – вдруг до меня дошло, что у меня нет ключа от двери клиники. Что же теперь делать? «Самовольная отлучка, действия, ставящие под угрозу выздоровление», – загремело у меня в мозгу.
– Вы можете остаться у нас, майор, – предложил Хубер. – Все в Киссингене будут рады африканскому ветерану.
Тут кто-то заколотил в дверь.
– Впустите же меня, – зазвучал снаружи требовательный голос. Это оказался один из врачей курорта, которого я хорошо знал и с которым нередко сидел вечерами тут, у Хубера. – Мне сказали, что вы в Киссингене. Здесь новости распространяются быстро. Я тут же прибежал и рад видеть, что вы более или менее в порядке. Вы давно тут? В каком госпитале вас поместили?
– И я вам тоже очень рад. Давайте выпьем по такому случаю, – я сказал ему, где разместился, и, показав на швабру, объяснил, каким образом добрался в «Бар Хубера». – Однако у меня нет ключа, вот что меня волнует.
Мой приятель доктор хлопнул меня по бедру и рассмеялся:
– Друг вы мой, так я же и командую в клинике. – Я, должно быть, побледнел, потому что он продолжал: – Все в порядке. Сегодня вам открою я, а завтра посмотрим, может быть, сумею раздобыть для вас отдельный ключ.
Лучше просто и быть не могло.
Остался позади июль. Я полным ходом шел на поправку. Предполагалось, что к концу августа или к началу сентября меня можно будет признать полностью годным к службе.
Все это время, экипированный тростью, заменившей швабру, я навещал друзей. К моему крайнему удивлению, курортный оркестр и сейчас ежедневно играл в парке. Мир – никакой войны! Вот если бы только не сводки с Восточного фронта да не сообщения о воздушных налетах на наши города. Я старался извлечь максимальную пользу из вынужденного досуга и гнал прочь все неприятное так, как делают всюду и всегда фронтовики.
Тем временем по радио сообщили, что Роммель углубился на территорию Египта и остановился около Эль-Аламейна, примерно в 100 километрах к западу от Александрии. Из телефонных разговоров с людьми из лагеря переформирования под Берлином и из того, о чем рассказывали возвращавшиеся из Африки офицеры, я сделал вывод, что главной причиной остановки стало фиаско снабженцев. Я представлял себе, как бесится Роммель, не встречая должного понимания в ставке фюрера и не находя должной помощи у итальянцев.
В тот период жизни в Киссингене я часто бывал в казармах, где встречался со многими ранеными, служившими в бывшем моем 37-м разведывательном батальоне, который сражался на Восточном фронте. Большинство из его солдат и офицеров погибло, а семьи их и друзья остались в Киссингене. Боевые действия зимы 1941/42 г. и арьергардные бои измотали людей. Никто уже больше не верил в быстрый финал. Мне откровенно завидовали из-за того, что я попал в Северную Африку. Многие простые солдаты просили меня передавать привет Роммелю.
Даже бургомистр и многие функционеры, все до одного состоявшие в партии Гитлера, смотрели теперь на вещи под иным углом. Наступило отрезвление, и они задавались вопросом, не было ли вторжение в Россию ошибкой. Слушать пропагандистские тирады, которыми каждый вечер разражался Геббельс, становилось совершенно невыносимо. Все речи вились вокруг «недочеловеков», «лебенсраум», столь необходимого для Германии, и «веры в нашего любимого фюрера». Никто не решался открыто выражать недовольство – слишком уж разветвленной была сеть осведомителей и слишком опасно было откровенничать на людях.
В начале сентября 1942 г. меня признали «ограниченно годным к строевой службе в военное время». На неделю я отправился погостить у матери, а потом поехал в лагерь переформирования под Берлином. Там я повстречался со многими офицерами и унтер-офицерами, которые получили очень серьезные ранения и теперь задействовались как инструкторы. В гараже я обнаружил свой верный «Мерседес», отремонтированный и чистенький, точно новый. Несколько раз я съездил на нем в Берлин повидаться с приятелями.
Берлин особенно страдал от воздушных налетов и от нехватки продовольствия. Лица берлинцев, обычно таких веселых и отзывчивых, потемнели. Они всегда были реалистами и потому не питали иллюзий.
Ничто больше не удерживало меня в Германии. Я хотел вернуться в свою часть. И вот в середине сентября управление кадров наконец выдало мне все необходимые для отъезда документы. Первым делом мне надлежало появиться в Немецком бюро связи в Риме, а затем через Сицилию лететь в Тобрук.
Соответственно, я отправился в Рим через Альпы, а оттуда прямиком на Сицилию. На сей раз путешествовать пришлось на громадной летающей лодке «Блом-унд-Фосс», которые задействовались для доставки материальной части. И вновь мы шли низко над водой – военно-воздушная база британцев, остров Мальта, находилась неподалеку. Было просто замечательно взлетать с воды и садиться на воду, поднимая за собой тучи брызг. С воздуха я заметил Тобрук и его порт, за обладание которыми так горячо соревновались воюющие стороны; многие объекты пострадали. Затем мы снизились и приводнились около потопленного британского сухогруза.
Очень скоро я стоял на пирсе и дышал привычным мне горячим воздухом пустыни. В сентябре днем было даже жарче, чем в то время, когда меня ранило. Машина доставила меня с моим алюминиевым чемоданом в штаб-квартиру Роммеля, расположенную в пустыне неподалеку от Мерса-Матруха.
– Мы славно повоевали тут в последнее время, господин майор, хотя порой и тяжело приходилось, – сообщил мне водитель. – Теперь на фронте под Эль-Аламейном затишье. Интересно, кто первым ударит на сей раз?
Я и понятия не имел, где мой батальон. Одно ясно – где-то далеко в пустыне.
И вот я предстал перед Роммелем, доложил ему о том, что готов вернуться в строй, поздравил с присвоением ему звания фельдмаршала и с несколькими успешными операциями.
– Рад вновь видеть вас тут, – сказал мне Роммель. – Капитан Эверт отлично потрудился как ваш заместитель, батальон прекрасно действовал под его началом. За что я представил его к Рыцарскому кресту. К сожалению, и он подцепил одну из этих коварных тропических болезней. Ждет вашего прибытия, чтобы уехать домой. Мне тоже придется подлечиться. Вы как раз вовремя, успели перед моим отъездом. Вернусь как только смогу. Всего самого наилучшего, Гаузе введет вас в курс дела.
С этим я отправился получать инструкции к генералу Гаузе (начальнику штаба).
– Хорошо, что вы вернулись, Люк. Мы уже начинали беспокоиться, что не увидим вас.
Гаузе тоже казался замученным и высохшим. Ему доставалось особенно тяжело, приходилось принимать решения, пока Роммель «командовал с фронта» и порой сутками находился вне досягаемости. Гаузе быстро обрисовал картину, особенно коснулся того, что касалось продвижения в глубь Египта, которое застопорилось у Эль-Аламейна – в 100 километрах от Александрии – из-за нехватки топлива и другого снабжения. Он рассказал мне о том, как досаждают Роммелю стиль руководства войной Главного командования Вермахта – читай Гитлера – и вялые усилия итальянцев в обеспечении доставки военных материалов.
– Фельдмаршал поразил меня своим видом, он явно разочарован и подавлен, – признался я. – В чем тут дело? Виновато ухудшение здоровья? Или же сыграла роль неудача в наступлении на Каир в конце августа? Мне в Германии не довелось узнать подробностей этой операции.
– И то и другое, – отозвался Гаузе. – Состояние его здоровья действительно внушает опасения. Роммелю необходимы отдых и покой. Но вы же знаете, какой он. Он не бросит наш ТВД, особенно в столь решительный момент, который уже приближается. Ну и плюс к этому он страшно разочарован полным провалом наступления в конце августа.
Солдаты наши, с присущим им юмором висельников, называли эту атаку «шестидневной гонкой», как и известную велогонку на стадионе в Берлине.
– Мне известно, что Монти (генерал Бернард Монтгомери) готовится к решающему наступлению, – продолжал Гаузе, – но не начнет его, пока не получит всей материальной части, необходимой ему для достижения полного успеха. Роммель надеялся опередить его и первым броситься в атаку, чтобы вновь поменяться местами за карточным столом с противником. Последний шанс для этого был в конце августа, в полнолуние. Перед этим маршал Кавальеро обещал ему прибытие нескольких танкеров, а Кессельринг – доставку 500 тонн горючего в день воздушным мостом.
– 31 августа горючего все еще не было в помине. Но Роммель должен был начать. Сильные песчаные бури не давали КВВС использовать свое превосходство (ну а наши истребители «Мессершмитт» стояли на летных полях без бензина). 2 сентября поступило только лишь 900 тонн горючего из «анонсированных» 5000 тонн: 2600 тонн пошло ко дну, а 1500 оставались в Италии.
– На следующее утро бури улеглись и КВВС стали поднимать в небо эскадрилью за эскадрильей, буквально волнами атакуя Африканский корпус, который пытался прорваться на север в тыл позициям противника под Эль-Аламейном. Британская дивизия, дислокацию которой до того момента никто не установил, заняла высоты, встав фронтом к югу. Два этих обстоятельства привели к тому, что наступление застопорилось.
– Из-за нехватки снабжения и почти полного господства в воздухе противника атака наша кончилась ничем. Группа разведки, в которую входил и ваш батальон, отправилась на восток в самом начале, чтобы маршем двигаться на Каир, что примерно в 100 километрах дальше на восток, как только Африканский корпус выйдет к побережью в тылу у британцев. Группа подверглась особенно жестоким налетам авиации и понесла тяжелые потери.
В ночь с 2 на 3 сентября Роммель скрепя сердце решился дать приказ о прекращении наступления и выводе войск из тыловых районов британцев. Во время отступления в плен был захвачен и доставлен к Роммелю бригадный генерал Клифтон из Новозеландской дивизии[60]. Я должен рассказать вам о нем. Об этом стоит послушать.
– Всегда, когда возможно, – продолжал Гаузе, – Роммель старается поговорить с достойным противником. Так было и с Клифтоном, которому он первым делом выразил восхищение тем, как сражалась его дивизия. Однако и пожаловался на те жестокости, которые совершаются по отношению к пленным немцам. «Это маори, – пояснил Клифтон, – туземцы Новой Зеландии[61], которые дерутся столь же яростно, сколь и сикхи из Индии. Я сожалею о том, что бывает с пленными». Клифтон воевал против нас в 1940 г. во Франции и сказал, что уверен в конечной победе. Внутренне Роммель тоже уже не сомневался в этом. Вскоре после этого Клифтон сбежал из уборной и был позднее пойман в пустыне с единственной фляжкой воды. Роммель не смог уважить его просьбу быть немецким, а не итальянским военнопленным. Роммель выразил сожаление, что все военнослужащие противника, попавшие в плен в Северной Африке, по желанию Муссолини, должны передаваться итальянцам.
Позднее я узнал, что Клифтон, совершив восемь неудачных побегов, на девятый раз все же добрался в Швейцарию, несмотря на то что получил ранение.
В ходе разговора с Клифтоном Роммель заметил, что союзникам придется свыкнуться с мыслью о том, что в будущем угроза будет исходить с востока, от России.
Ну вот, Люк, теперь вы знаете, почему Роммель выглядит таким расстроенным.
(Многие недели спустя после провалившегося наступления Роммеля все еще не переставали циркулировать слухи о том, что некий итальянский генерал раскрыл британцам план Роммеля. Официальных подтверждений данные разговоры так никогда и не нашли, однако в 1985 г., во время ужина с командиром британской 6-й воздушно-десантной дивизии, генералом сэром Найджелом Поуиттом, в Клубе армии и Военно-морского флота в Лондоне, Стив Эмброуз представил меня миссис Джин Хауард. Та бурно приветствовала меня:
– Ханс фон Люк, какое удовольствие познакомиться с вами! Я полностью в курсе ваших действий в Северной Африке. Мне довелось работать в Блечли-Парк[62], где специалисты нашли способ взломать немецкие шифровальные коды – знаете, была такая операция «Ультра». Мы перехватывали все сообщения по рации немецкой стороны, так что командование в Лондоне и в Африке располагало всей полнотой информации о планах немцев. О вас мне известно с 1942 г., с того самого момента, как вы только прибыли в Северную Африку. Мне приятно теперь увидеть вас, тогда майора, и поговорить с вами.
И только тут я понял, почему британцы всегда оказывались в курсе наших действий, знали, когда пойдут конвои со снабжением, как будут действовать Люфтваффе, и имели возможность так точно и своевременно реагировать. «Ультра» была даром Божьим для британцев и катастрофой для нас.)
– Роммель намерен встретиться в Германии с Гитлером, – продолжал рассказ Гаузе, – и поставить вопрос ребром, сказать ему откровенно, что без соответствующего снабжения войны в Северной Африке не выиграть.
Нам известно из достоверных источников, что в начале августа в Каире побывал Черчилль и что двенадцатого числа командование 8-й армией принял Монтгомери. У нашего противника, судя по всему, задули новые ветры. Он, вне сомнения, будет готовить наступление и на сей раз доведет его до победного конца.
Пока же британцы закрепились на позициях под Эль-Аламейном, прикрыли подступы к ним 800 000 мин, разместили свежие дивизии пехоты и танков.
Теперь что касается вас. Вашему батальону, как всегда, достается «большой куш». «Кусок пирога» ваш лежит в оазисе Сива, примерно в 300 километрах к югу от Мерса-Матруха во впадине Каттара. Я побывал там вчера с Роммелем и с генералом Фрицем Байерляйном. Настоящий рай, не сравнить с теми местами, что служат нам полем битвы в пустыне. Нам надо кого-то послать туда. Опасность обхода нас неприятелем с фланга к югу от Эль-Аламейна очень высока.
После тяжелых потерь и трудных боев я, как видите, приберег для вас приятное местечко службы.
Придется доставить вас туда на Ju-87 (на пикирующих бомбардировщиках). Взлетная полоса для других машин слишком коротка, тогда как для «Физелер-Шторхов»[63] расстояние слишком большое. (Экипажи «Штука» рвали друг у друга это задание.)
Вы выводитесь из состава 21-й танковой дивизии и поступаете в подчинение непосредственно ко мне. Капитан Эверт подробно разъяснит вам обстановку перед отправкой домой; к сожалению, его здоровье пошатнулось. Теперь желаю всего наилучшего. Наслаждайтесь жизнью там, пока колесо вновь не завертелось.
На сем он отпустил меня, и я отправился прямо на поле, где стояли Ju-87. Вот-вот должна была начаться самая интересная глава моей службы в Африке.
Меня проводили к капитану Гаместеру, командиру эскадрильи.
– Мне выпала честь доставить вас в Сиву. Мы используем эти полеты, так сказать, для расширения горизонтов, углубляемся дальше в пустыню, сбрасываем бомбы, нагоняем страху на британцев, если встречаем их. Мы летаем звеньями по три машины. Уверен, вы знаете о наших крутых пике и душераздирающих сиренах. Вам, сухопутному, будет интересно полетать на пикировщике.
– Наслышан от приятелей, от тех, которые вчера сопровождали Роммеля в Сиву, какой замечательный там оазис, – отозвался я, – о том, как генерал непременно хотел искупаться в «бане» Клеопатры.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.