СНОВА ЛИОН
СНОВА ЛИОН
Почта от Мюирона продолжала регулярно приходить и после переезда Фурье в Париж. В начале 1824 года он получил сообщение, что его последователь окончил работу над книжечкой «Краткое обозрение индустриальных методов». Это был своеобразный конспект теории учителя, в котором излагалась критика строя Цивилизации и была дана характеристика переходного периода гарантизма и — более подробно — строя Гармонии.
Последние письма от Мюирона тревожили, в них нет-нет да и встречались критические оценки отдельных положений Фурье. Беспокоило то, что Мюирон был уже не одинок в своем критицизме. Еще раньше его Габе в письмах учителю настойчиво советовал: «Трактат об ассоциации» должен быть изложен в более доступной и популярной форме, нужно убрать из него смесь «физики, морали, цифр, музыки, цветов, животных и т. д.», так как из-за этого произведения учителя не читают.
Избранная Шарлем Фурье форма изложения скорее отпугивала, чем привлекала, читателей. С этим нужно было, пожалуй, согласиться.
Шарль Жид, биограф и последователь великого утописта, писал впоследствии: «Вид этих огромных томов, без оглавления, без пометок страниц, это намеренное отсутствие всякого плана, которое он гордо именует «рассеянным порядком» и которое было бы правильно назвать «порядком несвязности», эти названия глав или отделов, стоящие под рубрикой «Прямого стержня», «Обратного стержня», «Интермедии», это «Введение», помещаемое в самом конце книги, эти страницы с доказательствами, которые обрываются или изменяются ни с того ни с сего и которые имеют такой вид, будто наборщик в беспорядке вывалил на них имевшийся у него под руками шрифт, эти «иксы» и «игреки», которые пляшут какой-то дикий танец и которые стоят то прямо, то косо, то кверху ногами, — все это производит впечатление какой-то тарабарщины, черной и белой магии из весьма отдаленных сказочных времен».
В безансонском кружке особенно настаивали, чтобы Фурье отказался от космогонии, от своего учения о будущих творениях, поскольку эти его крайности отталкивали читателей от более существенной части «открытия».
В том же 1824 году Фурье получил письмо от Греа с настойчивым предложением изложить всю теорию ассоциации в сокращенном виде, в одном томе, и с обещанием помощи при издании. Греа, пользуясь тем, что книга будет издаваться на его деньги, ставил условие: предварительно до сдачи в печать он сам перечитает рукопись. Это уж попахивало цензурой, давлением учеников на учителя.
Понимая безвыходность своего положения, Фурье ответил: «Ваши письма заключают в себе советы, которые я уже взвесил заранее и которые мне нетрудно выполнить посредством сочиненьица, своею формою соответствующего вкусам публики и выполняющего все условия, предложенные Вами, господин Греа, и многими другими».
Да, Фурье понимал, эти «многие другие», от которых он ждал поддержки, «дружески советовали» писать сочиненьица на публику, подражать стилю тех или иных известных писателей и публицистов…
Мюирону написал, что согласен на новое изложение своей теории, где не будет никаких посторонних экскурсов, хотя и очень сожалеет, что ему придется отказаться от критики «состояния наук».
Не без иронии отметил для себя, что нужно взять за правило в работе: «избегать всяких побочных отступлений, всяких сопоставлений с заблуждениями науки, всяких экскурсов в сторону от главной задачи. Следовать общепринятому методу и не употреблять ни одного слова, не одобренного академией, ни одного малоупотребительного оборота. Щадить философию (философов) и предоставить ей (им) известную часть пирога. И наконец, сделать мое сочинение и главную суть учения доступным для понимания женщин 20 лет и школьников 12…»
Возвращение в Лион было вызвано выгодным предложением занять место кассира в торговом доме. Фурье поселился невдалеке от центральной площади Терро. Новая работа обещала возможность не прибегать к частным урокам, да и жизнь в Лионе была значительно дешевле, чем в Париже.
Мюирону в день приезда в Лион написал:
«Лион, 1 апреля 1825 г. (святая пятница).
Сегодня прибыл в этот город. Накануне отъезда из Парижа я встретил Смита, который получил сообщение о предприятии Оуэна, авторитет которого у жителей велик, но каждая из его попыток докажет, что нельзя ничего добиться, не привлекая серии. К тому же если мой сокращенный «Проект» появится вовремя, то, весьма возможно, новое общество в Лондоне примет этот метод. Я знаю, что некто Томпсон перевел на английский язык советы об устройстве ассоциации. Этим заинтересовалась группа людей. Они хотели создать такое общество и привлечь меня для руководства.
Все свободное время, по утрам до 9 часов, пишу о притяжении. После пасхи начну мои коммерческие дела».
Следующее письмо Мюирону отправил спустя две с половиной недели.
«19 апреля 1825 г.
После пасхи занялся коммерческими делами. Место кассира на 1200 франков оказалось временным, поэтому спустя неделю устроился маклером. Снова поездки в Марсель, Тарат… Задержка в Париже и устройство не давали возможности заняться главной моей работой».
Вскоре Фурье получил письмо от Греа: тот приглашал приехать в деревню, в его небольшое поместье Роталье, обещая создать метру все условия для работы над книгой. Фурье ответил не сразу, так как не решался принять приглашение. Не хотелось стеснять Греа: у того была еще и молодая жена. Да и боялся оставить новое место работы. Переписка продолжалась полгода. Греа настойчиво советовал взять отпуск, объяснить хозяину, что необходимо окончить литературный труд…
В очередном письме Фурье оправдывается:
«Вы, кроме того, не знаете, что в торговом деле себя дискредитируешь, ставишь в смешное положение, если производишь впечатление человека, пишущего книгу…»
Но все же осенью 1825 года Фурье проводит шесть недель в Роталье, где природа, внимание и заботы семьи Греа дают ему возможность отлично отдохнуть и поработать. Однако вопреки желаниям ученика он не выполнил его условия — не представил «на цензуру» рукопись новой книги, а показал лишь наброски плана, оставив Греа недовольным.
Он хочет назвать свою очередную книгу «Новый промышленный и общественный мир».
10 февраля 1826 года срочно выехал из Лиона в Париж. Собирался недолго — утром был в знакомой конторе дилижансов.
Сколько раз приходилось ему отсюда уезжать! В дорожном кафе можно до отхода экипажа осушить бокал бургундского. Кондуктор проверил, все ли на месте, и дилижанс по звонку отправляется в путь.
Дорога из Лиона в Париж ему знакома, кажется, не хуже, чем морщинки на собственных ладонях. Нужно запастись терпением: в Париж прибудут лишь на девятые сутки — в пути предусмотрены длительные остановки для отдыха. В дилижансе старался занять укромное место, чтобы не быть втянутым в пустые разговоры. Восемь суток наблюдений и раздумий, по зимним дорогам Франции, которые в это время превращались в настоящее море грязи.
«Как убедишь французов, — размышлял Фурье, — что при строе Гармонии даже дороги будут в исключительном порядке? Они будут тенисты, обсажены цветами и деревьями и рассчитаны для различного рода передвижения: панели для грузовых повозок, панели для легковых экипажей, панели для лошадей и зебр…»
Дела торгового дома задержали его в столице до конца месяца. К счастью, он захватил с собой рукопись и смог здесь поработать, хотя, как ни старался, свободного от торговых дел времени оставалось совсем мало.
Однажды узнал о вакансии служащего в одной из американских фирм. Предложение было заманчивым, хотя первое время будут платить 1000 франков в год, но потом обещали 1500. Мысль навсегда переехать в Париж снова захватила его: денежные дела в Лионе поправились, но там ему катастрофически не хватало информации. Притом он был по-прежнему уверен, что «кандидата» можно найти только в Париже. Да и новую книгу издать здесь будет легче. Но до конца февраля, связанный обязательствами с лионским торговым домом, Фурье никаких решений не принимал.
В письме Мюирону из Парижа от 18 февраля 1826 года сетовал:
«Надеюсь работу окончить не в марте, а в апреле, так как писать приходится только по утрам и то до 9 часов».
В эти месяцы он занимается составлением проекта строительства артиллерийской школы в Безансоне. Предложение местных властей увлекло его. В одном из писем Мюирону он разъясняет, что не следует повторять прежних ошибок безансонцев относительно застройки города, нужно точно рассчитать, где что лучше всего построить. Он предлагает возвести казармы этой школы на месте ботанического сада, так как там больше земли. Определяет, где построить манеж и лазарет и каких размеров, где амбары для фуража и удобрений.
В очередном письме Мюирону сообщил, что «планы им уже подготовлены, но он их задержал, так как не располагал оказией, чтобы отправить без расходов…». От времени выполнения проекта сохранилась объемистая переписка. В одном из писем Фурье просит Мюирона: «…я позабыл дать точные расчеты улицы Нёв и улицы Траверз. Мои 6 шагов не могут заполнить 30 футов. То же самое на улице Перрон. Я проверил своды Пале-Рояля, которые составляют 9 футов и 10 дюймов…»
В нескольких посланиях он просит Мюирона измерить точно в шагах расстояние от улицы Нёв до Кордегардии, от правого дерева большой аллеи Шамер до стены Госпиталя. Ему требуется точность даже в числе линий посаженных там деревьев на восток от большой аллеи.
«5 апреля 1826 г.
Вы удивляетесь, что я ничего не говорю о нашем большом деле? Это не оттого, что мой труд не подвигался вперед: теперь я на тридцатой главе из всех 36, но мне придется работать в том доме, куда я поступлю 1 мая, с 10 часов утра до 5 дня, за что я, может быть, и получать буду в самый первый год 1200 франков…»
С переходом в новую торговую контору мало что изменилось в его жизненном укладе. Успевал сделать кое-что для новой книги только за счет того, что вставал рано. Писал много, размеренно, с точностью машины.
В дневнике сохранилась запись: «Сегодня я написал 20 страниц моей книги». Вскоре сообщил Мюирону:
«Мне осталось 5 глав, чтобы дать анализ строя Цивилизации…»
А 12 июня 1826 года писал ему же:
«Я много работал в эти дни, но не для себя. Наконец, начиная с сегодняшнего дня, я могу привести в порядок таблицу развития Цивилизации. Я хочу в последних главах дать анализ более развернутый, чем в «Трактате об ассоциации».
Он мог не спать несколько ночей подряд, обдумывая какой-либо вопрос, касающийся его возлюбленных гармонийцев. Большую статью мог написать за один вечер. Неважно, что статья скорее всего не будет напечатана.
Он постоянно погружен в свои мысли и потому страшно рассеян. Пишет Мюирону, что в один из дней двадцать раз возвращался домой за забытыми платком или бумагой. Утром и вечером у него обязательные прогулки. Можно пойти направо от площади Согласия, чтобы оказаться в зелени Елисейских полей, понаблюдать, как любители новостей обсуждают политические проблемы. Они устраивают или переустраивают государства, обсуждают финансовые возможности государей, перебрасывают армии о севера на юг. Каждый уверен в правильности только его истины. От Люксембургского дворца идут две прекрасные улицы — Пале-Рояль и Тюильри, а возле Тюильрийского дворца Фурье ежедневно наблюдает смену караула. О галерее с колоннадой Луврского дворца Фурье в «Новом мире» напишет, что при строительстве фаланстера она должна послужить образцом улицы-галереи. Пол ее будет обогреваться, чтобы в зимние времена можно было, не одеваясь, переходить из здания в здание.
Вечером, когда Париж сияет огнями, когда отработавший люд высыпает на улицы, возвращался из своей конторы и Фурье. Кажется, что в городе нет дома, где первый этаж не был бы предназначен для ресторанов или магазинов. Это центр столицы, город банков и бирж, ресторанов, театров и винных погребков.
Однако его прогулки в рабочие кварталы Сен-Дени и Сен-Мартен открывали совершенно другие картины. Множество чрезвычайно узких и грязных улиц, дворы-колодцы, куда никогда не проникают солнечные лучи. Обиталища полуголодного трудового люда и не по возрасту сморщенные лица детей, обреченных зачастую на преждевременную смерть.
После одной из прогулок он запишет, что в таких больших городах, как Париж, и даже в меньших, как Лион или Руан, дети являются жертвами антисанитарных условий; их умирает там в 8 раз больше, чем в здоровых деревенских условиях. Циркуляция воздуха преграждается узкими дворами, и смерть уносит семь детей из восьми, а между тем в деревнях Нормандии умирает из восьми один ребенок…
Первые два месяца 1827 года были для Фурье предельно напряженными. В магазине — наплыв товаров, никак не выкроить свободной минутки. Работа над «Новым миром» продвигалась медленно еще и потому, что пришлось изменить план пяти глав. Приступив к редактированию, он находит много ошибок и фактов, которые требовали уточнения. Несколько раз почти заново переделывал предисловие.
В «Новом промышленном мире» в отличие от предыдущих книг Фурье особенно ярко отразит состояние Франции середины 20-х годов. В процессе писания он осмысляет самые свежие события политического и экономического характера. А они следуют одно за другим как никогда густо.
Одним из тяжелых последствий экономического строя Цивилизации он считает промышленное производство, существующее без определенного плана, без согласования с общественным потреблением. Было очевидно, что в стране производится количество продуктов без всякой гарантии для производителя. Труженики получают долю за свой труд, и в результате в тех странах, где больше производится товаров, больше нищих и нуждающихся, чем в странах, где производство находится на первоначальной ступени. Составленная Фурье таблица показала, что по мере увеличения национальных богатств доля бедных отнюдь не увеличивается пропорционально накоплению и что это накопление идет только в пользу богатых классов.
Незримая логика фактов помогала делать выводы. Банкротства и скопление товаров на рынках оказались следствием чрезмерного наплыва товаров. К этому присоединилось то, что скупщики и спекулянты, которых почему-то экономисты называют чуть ли не гениями, на самом деле болтуны, авантюристы и преступники. Они сговариваются со своими агентами, придерживают у себя запасы товаров, тем самым приводят к их дороговизне.
Например, недавно скупщики хлопчатой бумаги Нью-Йорка, Филадельфии, Балтиморы договорились о ценах со своими агентами в Ливерпуле, Лондоне, Париже, Гавре, но когда в Египте урожай оказался чрезмерно обильным и цены упали, то американские и европейские хищники стали задыхаться от изобилия продуктов. Настал кризис от изобилия. Последовал ряд банкротств. В то же время газеты проходили мимо истинных причин такого положения вещей.
В 1825–1826 годах первый крупный циклический экономический кризис привел к полному расстройству торговли и промышленности страны.
Фурье отметил, что «политическая экономия была сбита с толку кризисом от избытка 1826 года». Важность такого определения кризиса впоследствии оценит Маркс: «Характер этих кризисов выражен до такой степени ярко, что Фурье уловил суть всех этих кризисов, назвав первый из них… кризисом от изобилия»[22].
Дублинские журналы за 1826 год писали: «В народе свирепствуют эпидемии; больные, которых привозят в больницы, выздоравливают после того, как им дают поесть». По этому поводу Фурье заметит: «Голод — вот их болезнь, раз больному стоит поесть, чтобы выздороветь. Не думайте, что болезнью этой заражаются богатые: лорд-мэр и архиепископ Дублина заболеют не от голода, а скорее от несварения желудка».
Сделал выписку из выступления 28 февраля 1826 года в английской палате общин министра торговли М. Хёскиссона:
«Наши шелковые фабрики занимают тысячи детей, которых держат там с 3 часов утра до 10 часов вечера. Сколько они получают в неделю? 1,5 шиллинга, 37 французских су, то есть приблизительно 1,5 су в день за работу 19 часов под наблюдением инспекторов, подгоняющих плетью каждого ребенка, вздумавшего на мгновение перестать работать».
В мартовской газете 1827 года нашел горестное, как стон обреченных, письмо Бирмингемского союза ремесленников-мастеров: «При всей скромности в образе жизни эти рабочие не могут спастись от нищеты, не могут избавиться от лохмотьев и буквально умирают от голода в стране, где имеется избыток продуктов питания». И это Англия — страна, которую почти все нации взяли как образец для подражания, страна, которая гордится богатством своего населения.
Воистину, воскликнет Фурье, «сколько богатства в книгах и сколько бедных в хижинах!».
В Лондоне, по его сведениям, 222 тысячи бедных, Франция идет к тому же: в Париже известно о 86 тысячах бедных, а сколько неизвестных?.. «В Пикардии, между Амьеном, Камбре и Сен-Кантеном крестьяне в своих землянках не имеют постелей: они делают некое подобие из сухих листьев, которые в продолжение зимы превращаются в навоз, наполненный червями, так что при пробуждении отцы и дети вытаскивают их друг у друга из тела. Пища в этих хижинах соответствует мебели. Такова счастливая участь прекрасной Франции».
На это индустриалисты отвечают, что нужно распространить образование, народное обучение. Зачем оно несчастным, которые не имеют куска хлеба? Оно возбудит народ к мятежу. И уже есть тому новейшие примеры.
Фурье был свидетелем, как «безансонское хозяйствование» привело к безработице и волне забастовок. На прядильной мануфактуре в Ульме (близ Руана) забастовка 800 рабочих вылилась в сражение с жандармерией, в помощь которой был двинут батальон королевской гвардии. Весть о казни одного из руководителей — рабочего Рустеля — бурно обсуждали в Париже.
В ноябре 1827 года рабочие кварталы Сен-Дени и Сен-Мартен покрылись баррикадами.
12 февраля 1828 года, после двух лет напряженного труда, Фурье окончил «Новый промышленный и общественный мир». Попытки издать книгу в Париже оказались безрезультатными.
Оно и неудивительно. Издателям нужны громкие имена. Вот если бы Шатобриан стал доказывать, что дважды два пять, то все напечатали бы с радостью. Этот популярный писатель и публицист, выходец из старого дворянства, идеолог дворянско-монархической реакции, оказывал огромное влияние на современников. Его романы идеализировали нравы людей, дышали ненавистью к революционным переворотам, ко всему новому.
В это время из Безансона пришло письмо с приглашением приехать и привезти рукопись: его друзья попытаются издать ее. Ведь был же издан в Безансоне «Трактат об ассоциации». Фурье представлял, как будут недовольны члены безансонского кружка, вновь встретив в рукописи и критику строя Цивилизации, и пресловутый «стиль изобретателя». Но он намеренно не стал поправлять.
В Безансоне по-прежнему собрались в гостиной у Клариссы Вигурэ.
В центре внимания, конечно, он. Ему уже 56 лет. Он полон сил. Большой красивый лоб, орлиный нос, тонкие, обычно сжатые губы, на лице постоянное выражение серьезности и даже некоторой горечи. Собеседников поражал глубокий и пронизывающий взгляд его больших голубых глаз. Когда он выступал против своих врагов, эти глаза становились суровыми. Никогда не видели, чтобы он смеялся или улыбался. Со стороны казалось: он постоянно витает где-то.
На первый взгляд и в особенности для того, кто видел его впервые, это был добряк — и только. Но будучи вовлечен в спор, этот добряк преображался на глазах. Он становился волевым, значительным. Его высокий спокойный лоб казался величественным благодаря обрамлявшим его сединам и запечатлевшейся на нем глубокой думе. Каждый понимал, что перед ним одна из тех сильных натур, общение с которой не только честь, но и труд.
Журналист Андрэ Дебрэ оставил интересное описание Фурье тех лет: «Он был небольшого роста, худощавый, со лбом Сократа; все его необыкновенные способности ума и сердца выражались в чертах его лица. И в безукоризненном контуре головы… В его глазах, где постоянно блестел какой-то решительный, глубоко интеллигентный огонек, где отчаяние непризнанного философа просвечивало сквозь постоянные размышления экономиста, можно было прочесть столько горя, столько настойчивости, столько благородства, что еще прежде, чем узнаешь его ближе, уже нисколько не сомневаешься в его гениальности».
Шарль Пелларэн о его манере говорить вспоминает: «Фурье не обладал блестящим красноречием, но его выражения бывали всегда правильны, точны и энергичны. Ничего придуманного, торжественного, ничего ораторского не было в его приемах; но простота его речи, этот тон добродушия, так поражавший контрастом с величием самой идеи, уверенность, с которой он говорил о результатах своей системы, производили впечатление даже на умы наиболее скептические».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.