БОРДО, ЛИОН, ПАРИЖ, МАРСЕЛЬ…

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

БОРДО, ЛИОН, ПАРИЖ, МАРСЕЛЬ…

Очередная командировка в Бордо нарушала все его планы: закупка новой партии товаров заставила отложить надежды на поездку в Париж.

Бордо испокон был Меккой крупных купцов и мошенников. Сюда стекались колониальные товары, казалось, со всего мира. Только что отстроенные роскошные особняки придавали городу щеголеватый вид — торговая верхушка наверстывала упущенное во время революции. Прогуливаясь по городу, Шарль заглянул в порт. У ворот унылая толпа желающих получить хоть какую-нибудь работу. Разгружали суда с сахаром, кофе, какао, а пустые трюмы загружали бочками французских вин.

Шарль наметанным глазом оценивает каждую новую деталь в облике города. Более того, в его поле зрения в течение нескольких последних лет — целая группа городов. Мысли его заняты одновременно множеством проектов, планов. Еще в прошлом году он отправил письмо на имя министра иностранных дел, предлагая введение новой системы «обмена и компенсаций», которую считал необходимой включить в мирные договоры, заключаемые Францией с другими державами. Сейчас уже май 1797 года, а ответа нет. Полгода назад послал в Париж описание опытов по составлению красок. Как ни выводил каллиграфически обратный адрес, а «гражданину Ш. Фурье» ответов все нет.

Прошло шесть лет с тех пор, как он разработал первый проект — рассчитал постройку локомотива. Но инженеры, к которым обратился со своими расчетами, отметали, что его проект осуществить невозможно. Он не раз будет вспоминать этот случай и незадолго до смерти скажет, что только в юности позволительно быть неуверенным в своем открытии и отступать.

После неудачи с локомотивом так же неожиданно пришла мысль об устройстве деревянных, а потом и металлических рельсов, отличающихся от существующих. Но и этот план остался лишь на бумаге.

Проекты, расчеты, планы… Они, кажется, сами преследуют Шарля Фурье. К примеру, его увлечение музыкой оказалось настолько серьезным, что привело к изучению теории музыки. Не удовлетворенный существующей довольно сложной системой нотописания, Шарль заметил, что ее можно упростить, и предложил новую, им придуманную систему. Но что-то и на эту его идею никто не откликается.

План переустройства Лиона возник у Фурье задолго до того, как стали постоянными его прогулки по широкой набережной Сен-Клер. В этом излюбленном месте отдыха лионцев, в тени густоразросшихся деревьев удобно расположились тротуары. Но таких уголков в городе немного.

Почему бы не перепланировать весь Лион заново? Город по-своему красив, но его красота противоестественна человеку. Семиэтажные дома лишают света и воздуха узкие городские улицы. Здания расположены беспорядочно; если посмотреть на Лион с высоты холма Фурвьер, то город предстанет сплошным нагромождением высоких, низких и тесных домов. Это центр. А что представляют собой кварталы бедноты? Наверное, животным живется лучше, чем их обитателям. На пакет, посланный в муниципалитет с описанием того, с чего нужно начать переустройство города, Фурье ответа также не получил. Может быть, его считают маньяком, изобретателем-графоманом?

Наконец представилась возможность отправиться в Париж специально, чтобы вручить свои планы правительству.

С какими именно из проектов поехал Фурье, неизвестно. В 1804 году он напишет: «Много раз я посылал правительству политические записки, я получал в ответ лестные письма, подписанные Карно, Талейраном и другими лицами, которые, я надеюсь, разумеют кое-что в политике». Но ни один из его планов так и не был одобрен.

В Париже задержался на несколько месяцев. Новости общественной жизни столицы захватили Шарля. В кафе Манури почти каждый вечер со своими прожектами выступал Ретиф де ля Бретон.

Знаменитый Ретиф де ля Бретон!.. Сын крестьянина, наборщик и фактор[7] одной из парижских типографий, еще в 60-х годах его литературными новинками зачитывалась молодежь. Он оставил после себя двести томов сочинений. Его политические памфлеты, философские трактаты, различные проекты общественных преобразований волновали умы Франции. В «Письме обезьяны к своим соплеменникам», критикуя существующий строй, он говорил: «Существующий закон собственности является источником всех человеческих страданий…»

В 1775 году в приложении к роману «Развращенный крестьянин» Ретиф опубликовал проект сельской общины, основанной на ассоциации. Он отмечает, что только общины-ассоциации по профессиональному признаку станут тем единственным путем, по которому должно пойти общество и такое общество создадут просвещенные умы.

Фурье находил, что Ретифу в планах создания ассоциативного общественного строя не хватает точности. Может быть, и можно взять за основу предложение создавать городские ассоциации, где группа жителей будет занята в одном производстве и вести совместные доходы, но этого недостаточно… Ведь нужно, чтобы в ассоциации решались вопросы и воспитания.

В том же доме № 27 на улице Бюшери, где жил Ретиф де ля Бретон, в эти годы обитал и другой автор проектов создания ассоциаций — Жан-Клод Шапюи. В своем «Социальном плане», основанном на общности имуществ, он предлагал разделить всю территорию Франции на квадраты, в центре каждого квадрата возвести здание, рассчитанное на 1050 жителей. Свои идеальные общины он рассматривал также как ячейки будущего.

Мы не знаем, встречались ли Ретиф де ля Бретон, Жан-Клод Шапюи и Шарль Фурье, но, хотя общественные идеалы Шапюи и Фурье в корне отличны друг от друга (Шапюи сторонник уравнительного коммунизма, а Фурье его противник), исследователи найдут немало параллелей между поселениями Шапюи и фалангами Фурье. Оба они представляли общество будущего как совокупность самостоятельных ассоциаций. Фурье не могло не заинтересовать подробное описание построек, в которых жилые помещения и производственные мастерские были объединены. Впоследствии он, так же как и Шапюи, станет утверждать, что в обществе будущего хлеб будет исключен из питания. Оба утописта стремились «математически» обосновать свои проекты, оба боялись, что их «открытия» будут похищены. Шапюи даже отвез один экземпляр «Социального плана» в родной город Сален (провинций Франш-Конте), чтобы там надежно сохранить его для потомков от всех превратностей времени.

В Париже Фурье исправно ходит на лекции, слушает курсы по естествознанию, в частности, знаменитых — натуралистов Жоффруа Сент-Илера и Ласепеда. В конце XVIII и начале XIX столетия открыты важнейшие законы естествознания. Возникали вопросы: вся ли природа живет по определенным законам развития? Если это так, то нет ли подобных законов и в жизни человеческого общества? Для себя он четко определил: законы социальной жизни общества основаны на тех же принципах, что и законы природы. Все человеческие несчастья — следствие незнания или непонимания тех начал, которые лежат в основе жизни общества. Итак, для того чтобы вернуть утраченную человеком свободу, необходимо коренное переустройство общества?

Возвратившись в Лион, он пересмотрел свои конспекты лекций парижских профессоров. Да, только через познание естественных наук — химии, естествознания, астрономии, математики — можно понять существующее человеческое общество.

Фурье пренебрежительно относится к философии и политической экономии. Он будет впоследствии резко критиковать «так называемую» политическую экономию, относя ее, так же как и политику, мораль и метафизику, к «наукам неопределенным». Будет не раз упоминать современных ему экономистов всех направлений, излагая и цитируя их идеи, утверждая, что нельзя признавать за науку учения, которые оправдывают хозяйство, где процветает хищническая свобода торговли, свобода конкуренции. Эта «наука» привела человечество к тупику.

Наступают годы напряженного самообразования. На беспорядочное чтение уходят почти все вечера. Друзьям Шарль жалуется на недостаток времени для чтения: «С 1799 года я был всегда так занят своими меркантильными делами, что почти не имел времени для других занятий. Проводя все дни в услужении всем проискам, хитростям и обману торговцев, я мог посвящать только ночи ознакомлению с истинной наукой…» Время от времени урывками попадал в библиотеку или читальный зал.

Об этом периоде жизни Фурье в Лионе одна из сестер вспоминает: он сохранял те же вкусы, что и дома, в Безансоне; его комната была всегда полна горшков с цветами, а камин заставлен разнообразными луковицами или прорастающими зернышками. Даже в середине зимы у него расцветали великолепные цветы. Чтобы дать им побольше солнца и воздуха, Шарль выставлял их в полдень на балкон. Лионские дамы во время прогулок привыкли приходить и любоваться этой выставкой. Здесь, под балконом господина Фурье, они даже назначали свидания своим поклонникам.

Однажды Шарль не вынес цветы в полдень, и возле его балкона собралась недоумевающая толпа. Увидев это, он вышел, извинился, пообещав завтра вознаградить желающих выставкой более разнообразной и богатой.

Лионская библиотека, которая располагалась тогда в здании городского музея и насчитывала около 12 тысяч томов, по тем временам считалась богатой. Однако впоследствии Фурье разочаровался в этом книгохранилище: «Лионская библиотека изобилует томами, но среди них вряд ли найти хотя бы одно-единственное хорошее современное произведение».

Он взял за правило штудировать несколько проблем одновременно. В большинстве случаев читал cтатьи из газет и журналов, особенно часто журнал «Философская, литературная и политическая декада», где можно было найти статьи на научные, экономические и литературно-критические темы и где постоянно публиковались обзоры новинок художественной и научной литературы.

Популярные обзорные статьи этого журнала служили первым источником его информации. Сохранившиеся записи Фурье, цитаты в его сочинениях свидетельствуют, что в эти годы ему были одинаково интересны авторы как современные, так и древние, отечественные и иностранные.

Многочисленных писателей, о которых он упоминает, на которых ссылается и о которых высказывает суждения, в подлинниках Фурье никогда не читал. Впоследствии он сам наивно признается, что с Кантом, Шеллингом и Фихте познакомился из популярной литературы, ибо «никогда не мог понять и одной-единственной страницы во всей науке Канта и других идеологов». Он говорил, что ему трудно читать Кондитьяка, он не смог закончить даже второй главы Значит, дело не только в языковом барьере Фурье, замечая, что Канту, Фихте, Шеллингу он предпочитает Декарта, тут же заявляет, что его трактата также не читал.

О Песталоцци и его педагогической системе он имел лишь сведения из статьи, помещенной в официальной правительственной газете «Монитер».

Такой своеобразный метод чтения Фурье будет впоследствии объяснять тем, что ему у писателей древних учиться нечему, он взял за основу принцип «абсолютного сомнения» и «абсолютного отклонения» по отношению к интеллектуальному наследию целых тысячелетий.

И в то же время жадно читал все, что попадалось под руку.

У него установилась своя манера работы: делать обширные выписки, часто переходить от одного автора к другому, от одной теории к совершенно противоположной. Отсюда и уровень знаний — обрывочный, книжный. Случайный характер этих занятий впоследствии скажется весьма ощутимо на теориях Фурье. Обширная, хотя и не всегда глубокая эрудиция всю жизнь будет соседствовать у него с поразительными пробелами в знаниях.

О выработанных им способах подбора фактов на одну тему Фурье вспоминал спустя много лет: «Я три раза подряд был возмущен картинами бедности ученых. Утром, читая в газетах отчет о заседании Французской академии, я нашел там стансы господина Ренуара о нужде поэта Камоэнса… к полудню, перебирая некоторые бумаги, я нашел старый номер одной газеты, где оплакивалась бедность Гейне, выдающегося ученого Германии… вечером мне подали в руки том Расина, и я прочел детали о бедности Дюмарсе…»

Можно лишь восхищаться могучим умом, упорством и интуицией этого человека, глубоким прозрениям и выводам которого не смогло помешать отсутствие серьезного систематического образования.

Из месяца в месяц растет число тетрадей-конспектов. Для себя отметил утверждения Гельвеция, что в мире нравственном происходит то же, что и в мире физическом… Движение создает, уничтожает, сохраняет и оживляет все, без него все было бы мертво. Страсти все оживляют в мире нравственном.

Может, Гельвеций и прав, что «мнения правят миром»? Но у Лейбница: «управляющей силой мироздания является творец». Мысль Платона заинтересовала: чувства не могут быть источником знаний. Но тогда что? Рене Декарт полагает, что познать мир может только человеческий разум. Вместо слепой веры — разум. Разум… Разум… Может, действительно только разум?.. По Вольтеру, бог нужен только как узда для простого народа, как гарантия порядка. Где же истина?

Анализируя сохранившиеся записи и конспекты Фурье, вряд ли можно согласиться с его заявлением, что он не читал подлинников.

Фурье явно бравировал тем, что мало читал, что даже не прочел полностью работ тех философов XVIII века, на которых он нападал. Это, конечно, преувеличение. Можно определенно утверждать, что он просмотрел и «Общественный договор» и весьма внимательно прочел «Эмиля» Жан-Жака Руссо.

Фурье находит, что только идеи Руссо заслуживают серьезного внимания, ибо тот правильно утверждал, что буржуазный прогресс, развитие экономики и науки ничего человечеству не приносят.

В своих записках Фурье отмечает мысль женевца: «Все было хорошо, выходя из рук Творца вещей». Может, Руссо и прав, говоря, что лучше было бы оставить человека в состоянии дикости, чем доводить его до нынешней степени испорченности и тем самым отвлечь от искания лучшего порядка? Но иногда он спорит с мнениями Руссо и в этом споре теряет терпение.

Как будто Руссо как человек ему безусловно симпатичен. Но вдруг Фурье начинает осуждать его за то, что тот оставил своих детей на попечение общественной благотворительности. Хотя, с другой стороны, сочувствует литературным невзгодам Руссо и воздает ему хвалу за то, что он «не способен на меркантильные ухищрения».

Через много лет исследователи социальной философии Шарля Фурье найдут в его сочинениях немало сходного с идеями Жан-Жака Руссо, хотя Фурье нередко в запальчивости называет женевского мудреца болтуном и пустомелей, придумывая для него и другие клички.

Подобно Руссо, Шарль Фурье отрицает всю предшествующую науку. Как и Руссо, с захватывающей верой утверждает, что воспитанием народа можно изменить все пороки общества.

Фурье всецело поглощен проблемами обучения. Но в этих вопросах он очень скоро отошел от Руссо. Как помним, Эмиль вначале научился читать, дети же в фурьеристской фаланге должны вначале изучать письмо. Расхождения касаются и более общих педагогических принципов. Фурье ни в какой форме не признавал подражания спартанскому или римскому воспитанию с их атрибутами: черной похлебкой, купаньем в ледяной воде, розгами и т. д. Он — за систему гуманистического воспитания. Развивать зрение и слух нужно путем посещения оперы, а вкус и обоняние посредством вкусно приготовленной пищи.

Если Руссо против потакания капризам ребенка, то Фурье призывает к тому, чтобы родители баловали детей.

Словом, Фурье никогда не был руссоистом. Он осуждает Руссо за то, что тот звал человечество назад. «Не следует удивляться, что некоторые софисты, как Ж.-Ж. Руссо, пришли к заключению в пользу движения назад и высказались за то, чтобы снова впасть в состояние дикости».

В эти напряженные годы самостоятельной учебы Шарль Фурье по-своему пытался объяснить и проблему счастья. Прежде всего он разбирает мнения философов древности. У Эпикура он находит, что человек счастлив, если удовлетворит в первую очередь все потребности и инстинкты, которыми наделила его природа. Представители школы киренаиков (школа эта основана учеником Сократа Аристиппом в Кирене) говорили, что человек счастлив, если он сполна испытывает чувственные наслаждения, а интересы личности ставит превыше интересов общества. Не об этом ли пишет и Ламетри в «Речи о счастье: «Счастливое телосложение, красота, ум, мужество, талант, честь, богатство, здоровье, удовольствие и слава создают полное счастье. Все, что может вызвать счастье, бывает причиной приятного настроения»?

Но как совместить счастье одного и многих?

Кажется, никто из старых философов не хотел и подумать об этом.

Основательно изучал Фурье физику, химию, астрономию. Увлекся анатомией — ведь без знания телесного устройства человека не познать и его страстей. Виноват ли человек в том, что происходит в обществе? Или пороки его — результат влияния несовершенного общества? А если удовлетворить все желания, все страсти человека? Но что такое страсти? И в чем истинная природа человека? Человек… человек… человек… Проблема человека стала главной в социальной философии Шарля Фурье «Человек и счастье, человек и природа, человек и общество — к этим узлам стягиваются все интересы будущего мыслителя.

Под влиянием просветителей XVIII столетия Гельвеция, Гольбаха и Дидро он выведет свое суждение о человеке и его страстях. — Гельвеций высоко ценил роль страстей в общественной и индивидуальной жизни личности. По его мнению, «деятельность ума зависит от деятельности страстей. Поэтому-то в возрасте страстей, т. е. от 25 до 30–40 лет люди способны к большим усилиям в проявлении добродетели и гениальности». А у Дидро: «Только сильные страсти способны нас подвигнуть на великие дела. Иметь сильные страсти — счастье, но при условии, если они все согласуются. Нужно не то что умерять их, но установить между ними справедливое соотношение. Проповедовать уничтожение страстей — глупость».

Шарль делает свои первые записи о равенстве, о нравственной свободе, о любви, о положении женщины в обществе.

Все эти темы своей социальной философии Фурье будет впоследствии дополнять все новыми и новыми оценками. Характерно, что в его произведениях отсутствуют ссылки на философов-материалистов XVIII века. Больше того, он будет не раз резко высказываться против их концепций, называя философский материализм заблуждением разума. Но тем не менее по ряду вопросов он высказал те же мысли, что и французские просветители.

Так, вслед за французскими материалистами он отстаивает идею единства мироздания — вечно существующей и движущейся материи. Фурье не пройдет мимо положения Гольбаха о существовании различных видов движения. Он будет, подобно Дидро и Ламетри, решать вопросы общественной жизни с позиций механицизма.

Именно под влиянием французских материалистов Фурье набрасывает в эти годы первые тезисы о воспитании: «…Нужно с самых ранних лет развивать естественные склонности и инстинкты ребенка, дать простор всем его физическим и духовным способностям…» Словом, среди наставников и духовных предшественников молодого лионца французские просветители — величина весьма заметная, как бы ни старался «не замечать» ее сам Фурье.

И недаром впоследствии Маркс указывал, что учение Фурье непосредственно исходит из «учения французских материалистов»[8].

Впрочем, и забывчивость Фурье станет понятной, если учесть, что на его отношение к просветительству наложило отпечаток одно весьма модное в 90-е годы течение общественной мысли. Как-то Шарль обратил внимание, что за последние лет двадцать в лионских газетах опубликовано большое число статей мистического характера.

Далеко не вдруг он осознал, что Лион, оказывается, был в эти годы одним из основных в стране центров оккультизма, что здесь обосновалось множество франкмасонских лож, различных сект мистиков. В 1778 году в Лионе проходил масонский конвент. В городе в свое время подвизался талантливейший авантюрист Джузеппе Бельзамо, получивший громкую известность под именем графа Калиостро. В среде лионской интеллигенции тех лет проходят оживленные дискуссии на мистические темы.

Чтение газет, журналов, долгие беседы с друзьями сделали свое: Фурье «заболел» мистицизмом. Особенно его увлекает космогония оккультистов, основанная на принципе всемирной гармонии. Он разделяет веру мистиков в одушевленность миров. Фурье приобретает в свою библиотеку знаменитое сочинение Кеплера «Гармония мира». В его выписках находим: «Гармония определяет жизнь космоса… гармония должна быть и в жизни общества. Гармония заложена в основу поведения человека…»

О проникновении мистических элементов в учение Фурье один из его биографов, Юбер Буржен, пишет так: «Можно себе представить с некоторым вероятием, как, должно быть, осуществлялась работа его ума. Получив толчок от случайного чтения фантастических произведений, его воображение заработало; оно могло восстановить в его памяти и собрать для его собственной конструкции элементы мистических учений, которые он встречал в некоторых редких книгах, по его обыкновению бегло просмотренных, а особенно в беседах при деловых встречах и при посещениях людей. Таким образом, некоторые книги могут быть источником метафизических и космогонических теорий Фурье; но в этом отношении существенно еще то, что он был по преимуществу истолкователем наивным и в то же время оригинальным идей, которые стали ходячими».

В начале 1799 года Фурье снова в Марселе. Город больше не поражал Фурье своими размерами, как это было в первый приезд из Безансона. Казалось, ничего не изменилось: гостиницы и кафе, пивные подвальчики моряков, лавки менял и банки. На вершине обнаженного холма часовня Нотр-Дам де ля Гард — излюбленное место паломников и богомольцев. Отсюда открывается чудный вид на залив. В хорошую погоду можно взять лодку и съездить на остров Иф, где знаменитый замок Иф вот уже 250 лет как превращен в государственную тюрьму.

Еще до революции Марсель был крупным центром международной торговли. Отсюда уходили нагруженные зерном и французскими винами корабли во все страны мира. В городе издавна развивалась текстильная и пищевая промышленность. По торговому обороту Марсель перевешивал все вместе взятые города Франции. Отцы города обогащались не только на сбыте продукции своих предприятии, но и на широко поставленной спекуляции. Не случайно в Марселе революционные настроения еще в 1789 году вылились в уличные бои. Торговцы долго помнили, как многие из них поплатились тогда своими товарами.

С марсельским заливом у Фурье связано тягостное воспоминание, которое будет досаждать ему многие годы. В 1793 году ему поручили выбросить в море 60 тысяч пудов начавшего гнить риса, который хозяева скупили я припрятали, чтобы во время голода продать подороже. Как знать, при иных обстоятельствах и он, глядишь, мог бы за такое вот дело попасть в застенок мрачной островной тюрьмы.

По возвращении из Марселя — снова записи в дневнике: «Я вступил в новый научный мир, но не мог заниматься исследованиями с первых же лет. Сверх того, меня отвлекала торговая служба; а ведь работа ума сводится почти на нет, когда приходится отдавать свои дни и годы занятиям пошлым и с наукой несовместимым».

Он с горечью отмечает, что в эти годы получил «элементарные, ограниченные и неполноценные» знания». Но источником его «прозрения» стало прежде всего то, что отвлекало его от изучения литературы. Промышленный Лион, поездки по городам Франции давали Шарлю Фурье богатейший материал для размышлений о порочности существующего строя. Он приходил к выводу, что экономическую и социальную структуру общества может изменить только создание производительно-потребительских товариществ, то есть ассоциаций.

1798, 1799 годы он называл датой своего «открытия».

В одной из рукописей, касаясь обстоятельств этого открытия, Фурье рассказывает: «Для меня, как и для Ньютона, компасом расчета явилось одно яблоко. За это яблоко, достойное знаменитости, было заплачено 15 су путешественником, обедавшим со мною в ресторане Феврье в Париже. Я тогда прибыл из области, где такие же яблоки и даже лучше по качеству и величине продавались по пол-ливра, то есть более ста штук за 14 су. Я был так поражен этой разницей в цене в областях одного и того же климатического пояса, что начал подозревать наличие фундаментальной неисправности в индустриальном механизме, и отсюда начались поиски, которые через четыре года привели меня к открытию серий индустриальных групп и в результате — законов мирового движения, упущенных Ньютоном…

Конечно, вряд ли разница цен так поразила Фурье. Он был давно не новичок в торговле. Это заявление можно рассматривать только как один из его гиперболических приемов — заострить внимание на необходимой ему теме.

Напрасно Фурье утверждал, что он «один и первый предложил составить ассоциации». Эта идея, как мы видели, была далеко не новой. Стремлением к обобществлению, казалось, был наполнен воздух Франции тех лет. Социально-экономическое развитие страны конца XVIII столетия породило целое «ассоциативное течение». Представления о единстве мироздания, космогоническая концепция, теория аналогий, идея о всемирной гармонии, о развитии страстей и взгляд на счастье также не были «его» открытиями. Когда мы читаем у Фурье, что он один «вычеркнул 20 столетий грубых заблуждений, идейных и политических, открыв абсолютно новые и совершенно неведомые до него истины», или нечто иное в подобном же духе, необходимо делать поправку на темперамент мыслителя и его приверженность к самовнушениям.

Кстати, процитированное заверение вызвало в свое время град насмешек. Над Фурье вообще часто будут смеяться, прежде всего по поводу его преувеличенного мнения о своих заслугах. Он, в свою очередь, будет немилосердно критиковать и ругать ученых всех эпох, хотя их мысли и положения частенько будет заимствовать.

Как бы там ни было, важно одно: комиссионер и вояжер торговых домов, самоучка, занимаясь проблемами мистики и истории человечества, проблемами восставшей Франции и философией Жан-Жака Руссо, в эти годы приходит к мысли, что существующий строй порочен и нужно искать пути, как вывести его из этого состояния.

Между прочим, в этом убеждении одна из главных причин запальчивости Фурье: «Бог захотел, чтобы теория мирового движения была развита простым неученым человеком. Слуга лавочника — вот кто повергнет в прах все эти библиотеки, собравшие шарлатанство политиков и моралистов за все века — древние и новые. Ах, не в первый раз Бог пользуется слабым как орудием для принижения сильного и поручает самому темному уму, принести в мир великую истину».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.