Глава 2

Глава 2

Во времена моего прадедушки, Келиш-бея Шервашидзе, Абхазия находилась под властью Турции.

Подозревая, однако, что Келиш-бей склоняется в сторону России и намеревается именно ей отдать свою лояльность, Порта решила избавиться от него.

Исполнитель был найден в самом семействе, им стал старший сын прадеда Аслан-бей, который никогда не испытывал благосклонности к своему отцу. И Келиш-бей был убит.

Но отцеубийца не унаследовал трон, так как Келиш-бей, как оказалось, сделал своим наследником младшего и любимого сына – Сафар-бея[3].

Новый правитель Абхазии – Сафар-бей – был женат на княжне Дадиани Мингрельской, чья страна уже находилась под властью России. Пребывая под влиянием жены и ее братьев, Сафар-бей решил выйти из-под турецкого владычества и обратиться за помощью к России.

За его признание верховной власти России и обращение в православие Сафар-бей получил в награду от императора Александра Первого титул владетельного князя Абхазии и гарантии править своей страной столько, сколько династия Романовых будет находиться на троне.

В 1864 году этот священный обет был нарушен – моего отца выслали в России, а Абхазия была аннексирована Россией.

С обращением из мусульманства в православие Сафар-бей стал Георгием Шервашидзе.

После смерти Георгия трон занял его старший сын Дмитрий. Но Дмитрий прожил недолго, а после него правителем и владетельным князем Абхазии стал мой отец Михаил.

Отец тогда находился в Пажеском корпусе в Петербурге и был фактически заложником. После смерти брата он немедленно получил офицерское звание и назначение в знаменитый Преображенский полк и стал генерал-адъютантом императора Николая Первого.

Когда родился мой старший брат, он сразу же был зачислен в Преображенский полк. Это была большая честь, которая оказывалась лишь детям императорской семьи.

Вскоре командование полка, не понимая, что князь Георгий Шервашидзе еще совсем младенец, отправило письмо князю Воронцову, наместнику на Кавказе, с пожеланием, чтобы новый офицер присоединился к полку.

На что князь Воронцов[4] ответил, что если князь Георгий и примет приглашение, то прибудет в сопровождении кормилицы.

Мой отец был выслан из страны, когда наместником был великий князь Михаил Николаевич[5], младший брат Александра Второго.

Я не могу точно сказать, имел ли отец влияние на горские племена, жившие по соседству. Но после того как эти племена признали своей верховной властью Россию и попали к ней в зависимость, правитель Абхазии России стал не нужен.

Официальным поводом для устранения отца – как это было преподнесено русским правительством и как мне много лет спустя говорил князь Мирский (отец Д. С. Мирского), бывший военный советник наместника на Кавказе, – стал рапорт, полученный от графа Игнатьева, русского посланника в Константинополе. В нем он писал о том, что правитель Абхазии задумал нанять корабли и вывезти на них в Турцию свою семью и все имущество.

О репутации посла можно судить по его прозвищу Ментир-паша (обманщик). И его рапорт, скорее всего, был встречен с недоверием. Но на сей раз им воспользовались, так как он давал необходимое основание для избавления от законного правителя столь желанного региона.

О реальных обстоятельствах высылки моего отца русским правительством я случайно услышала через тридцать лет, когда возвращалась в Сухуми, столицу моей родины, на том же корабле «Юнона», который когда-то увез отца и его свиту.

Капитан, рассказывавший историю своим друзьям, вряд ли догадывался, что ее может услышать и дочь высланного владетеля.

Оказалось, что мой отец получил письмо от наместника на Кавказе, в котором тот приглашал его поохотиться на диких уток в Караиси. Отцу предоставлялась свита из восьми человек с охотничьими собаками, которые ожидали его на корабле «Юнона», всегда стоявшем в бухте и находившемся в полном распоряжении владетельного князя.

Отец принял приглашение и поднялся на борт. Но вместо того чтобы идти на юг, корабль взял курс на север. Отец спросил у эмиссара наместника полковника Шатилова, который находился на корабле и сопровождал их, что означают подобные вещи.

Оказалось, что это именно Шатилов отдал капитану приказ изменить маршрут и вместо Караиси идти в Ростов. По пути была сделана остановка в Керчи. Там вся свита сошла на берег, а мой отец продолжил плавание, сопровождаемый только небольшим количеством слуг и священником.

Вскоре после отъезда отца моя молочная мать отправилась вместе со мной в Ростов, где мы обнаружили и моего второго брата, прибывшего туда вместе со своими молочными братьями.

Мне кажется, я до сих пор слышу звук, который тогда приняла за смех, но который оказался горьким рыданием, доносящимся из комнаты брата. Ему предстояло попрощаться со своими молочными братьями.

Через несколько дней через это же пришлось пройти и мне и тоже расстаться со своей молочной матерью. Только я свое горе, в отличие от большинства детей, переносила молча.

В Ростове мы узнали, что моему отцу приказано следовать в Воронеж. Эту часть поездки мы проделали в экипажах. Однажды, пока меняли лошадей, наш священник решил воспользоваться возможностью и отслужить молебен. Который, с сожалением должна признаться, младшими членами семьи и двумя кузенами, которые присоединились к нам в Ростове, был воспринят как увеселение, а не серьезная церемония.

В Воронеже нас привезли к большому дому, который был нанят правительством для нашей семьи. В этом доме нам и надлежало устраивать свою жизнь. То, что нам никогда больше не позволят вернуться в Абхазию, стало уже очевидно.

Отец был занят нашим образованием. В этом ему помогала тетка, которая со своими двумя детьми присоединилась к нам в Ростове. Эту женщину (ее звали Данлуа) отец в свое время отказывался даже видеть. Она была дочерью французской воспитательницы моего старшего брата. Мой дядя Константин влюбился в нее и женился, не спросив разрешения у моего отца. В Воронеж тетку сопровождали ее родители, а муж приехать не осмелился[6].

Я и брат Михаил находились под ее опекой. Первое, что она сделала, – это переодела меня в европейское платье с короткими рукавами и глубоким вырезом на груди. В таком наряде я была представлена отцу, который до этого видел меня только в традиционном абхазском одеянии – длинном платье с высоким горлом и затянутым в талии, со скрывавшим волосы платком на голове.

Негодованию отца не было предела. Он немедленно потребовал, чтобы я снова надела одежду, в которой ходили маленькие девочки и взрослые женщины его страны.

Моя тетка была способной пианисткой. Я всегда с восхищением слушала, как она играет Schulhoff’s walts, и однажды, когда она вышла из комнаты, сама села за рояль и начала копировать движения тетки, ударяя по клавишам.

Удивленные раздавшимся грохотом, со всего дома сбежались слуги и стали подглядывать в дверь. Когда они увидели, что этот шум производит их маленькая «черная» княжна, то притворились, будто моя игра прекрасна и они в восхищении.

У меня был хороший слух не только к музыке, но и ко всем звукам, которые я слышала. Когда маркиз де Траверсе, бывший офицер Нижегородского полка, ставший учителем моего младшего брата, давал ему уроки французской грамматики, я обычно подслушивала. Когда они спрягали глаголы и произносили новые слова я, как попугай, повторяла за ними.

Я на всю жизнь запомнила уроки моего брата. Позже, когда стала учиться в «институте» (государственной школе для девочек) в Тифлисе и пришла на урок Закона Божьего, то поразила всех окружающих, в том числе и саму себя, когда обнаружилось, что я прекрасно знакома с предметом. Все это конечно же я услышала во время уроков брата и подсознательно запомнила.

Через два года после нашего переезда в Воронеж, в 1866 году, мой отец заболел и вскоре умер. Когда он осознал всю серьезность болезни, то написал великому князю Михаилу Николаевичу, наместнику на Кавказе, находившемуся тогда в Петербурге.

Отец просил позволить моему старшему брату, бывшему адъютантом великого князя, прибыть в Воронеж. Разрешение было дано, и Георгий выехал из Петербурга. Но на полпути остановился и вернулся обратно. Надо ли говорить, что причиной такого поведения стала дама.

Когда великий князь узнал, что Георгий вернулся в Петербург, он приказал ему снова выехать в Воронеж. И на сей раз приставил к нему адъютанта, который должен был проследить, чтобы Георгий доехал-таки до Воронежа.

Мой отец всегда был очень строг со своим старшим сыном, а потому Георгий очень боялся отца. Что произошло во время их встречи, неизвестно. Но мы, дети, видели, каким грустным брат вышел из комнаты больного.

Заупокойная служба состоялась в монастыре Святого Митрофана. Стоял прекрасный день, и я навсегда запомнила белую церковь с голубыми куполами и золотыми звездами на них, блестевшими и переливавшимися на солнце. Это была знаменитая церковь, в которой покоились останки святого Митрофана.

Тридцать два года спустя я проезжала через Воронеж по дороге к принцам Ольденбургским. Монастырь и церковь были такими же, какими я их запомнила в детстве. Вот только дом, в котором мы жили, был переделан и в нем теперь располагался Красный Крест. А на верхнем этаже была устроена церковь.

Мы получили разрешение похоронить отца в Абхазии. Абхазы так не доверяли русским, что потребовали, чтобы гроб был открыт, дабы они могли убедиться, что их не обманывают и в нем действительно покоится тело правителя их страны.

К сожалению, несколько дней спустя в Лихнах абхазами был убит русский уполномоченный Коньяр. Народ требовал его присутствия в Лихнах. Мой старший брат советовал ему не ездить, но тот все-таки поехал.

Местные жители ворвались в дом, где он остановился, и, обнаружив уполномоченного, пытавшегося спрятаться в камине, убили. Затем они взяли в заложники моего брата, который был офицером русской армии.

Обо всем этом Георгий написал князю Мирскому[7], советнику военного начальника при наместнике, и объяснил, как все происходило на самом деле. Письмо он передал со своим молочным братом. Нет сомнения, что князь Мирский получил письмо, но он не обратил на него никакого внимания.

Так как помощь от русских из Тифлиса все не приходила, молочный брат Георгия сам пошел ему на выручку и помог бежать. Брат прямиком отправился в Тифлис к наместнику. Но великий князь принял его довольно холодно, заметив, что предпочел бы увидеть Георгия мертвым, а не живым. Стало ясно, что великого князя Михаила Николаевича убедили, что мой брат был причастен к убийству Коньяра.

Наместник первым делом лишил моего брата должности адъютанта, а потом и вовсе распорядился выслать в Оренбург простым офицером. Там брат прожил шесть лет, которые провел в компании молодых людей из знатных семей, тоже высланных за пустяковые преступления[8].

Все шесть лет, что Георгий находился в Оренбурге, я училась в «институте» для девочек из знатных семей Тифлиса. И не получала вестей ни о нем, ни от него.

Потом стали известны обстоятельства убийства Коньяра. Оказалось, что народ хотел убить не его, а некоего Чернова. Этот Чернов вызвал ненависть абхазов из-за своей привычки подшучивать над местными женщинами.

Для абхазов характерна излишняя ревность, с которой они оберегают репутацию своих женщин. Одной из их традиций является запрет для женщины находиться в одной комнате с мужем, если там присутствует незнакомец. А на людях у супругов считается недопустимым даже просто смотреть друг на друга.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.