Энди Уорхол

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Энди Уорхол

Приключения Белого Кролика

Имя Энди Уорхола гораздо известнее, чем его работы. В то же время его работы гораздо известнее его самого. Этот парадокс вполне в его духе – Уорхол всегда старался казаться тем, чем не являлся, и быть тем, чего быть просто не могло. Его картины были ценны в первую очередь его подписью, его образ жизни – тем, что он возвел его в ранг учения, при этом старательно отгородив себя от своих же учеников, – а весь его вклад в искусство измерялся тысячами долларов, которые люди готовы были заплатить – и готовы до сих пор! – за то, что он был готов продать. Самый скромный человек Америки, который так страстно желал стать самым известным и богатым, что все его мечты сбылись, – вот каким был Энди Уорхол… И в то же время он был кем-то совершено другим. Итог его жизни подвел в некрологе New York Times: «Лучшее произведение Уорхола – это сам Уорхол».

У Судьбы есть любимчики, которым еще до рождения дается все, о чем можно только мечтать. Бывают и те, кто добивается ее расположения долгим и мучительным трудом. Энди Уорхол, казалось, был из последних – но он сумел повернуть дело так, что под конец сама Судьба добивалась его расположения. А ведь изначально она его совсем не баловала. Мальчик, которого в детстве звали Андрей Вархола, казалось, был обречен на нищету и безвестность – третий сын Ондрея Вархолы и его жены Юлии Юстины, украинцев из нищей галицийской деревушки Микова (в свое время она принадлежала Австро-Венгрии, теперь – Словакии), бежавших когда-то от страшного голода в страну всеобщего счастья – Соединенные Штаты.

Правда, счастье их было весьма относительным: семья поселилась в Питтсбурге, штат Пенсильвания – грязном промышленном городишке, полном огромных заводов и дышавшем, казалось, исключительно угольной пылью. Ондрей целыми днями работал на угольной шахте, а Юлия сидела с детьми: у них было три сына – Джон, Пол и Андрей. Младший родился в 1928 году – правда, день точно никому не известен: свидетельство о рождении Андрею выдали только после войны, и указанная там дата 6 августа весьма условна.

Юлия Вархола с сыновьями Полом и Андреем.

Его детство пришлось на период Великой американской депрессии – самое тяжелое время в новейшей американской истории. Всеобщая нищета и безработица, подавленный страх и тоска – вот та обстановка, в которой рос юный Вархола. Он был тщедушным и болезненным, некрасивым, очень эмоциональным, впечатлительным и нервным. Мать старалась не отпускать его от себя, и половину своего детства Андрей провел либо рядом с матерью, либо в постели – от перевозбуждения у него случались припадки. Школа стала для него настоящим адом – от волнения он не мог связать двух слов, руки отказывались писать, а одноклассники потешались над этим бесплатным цирком, доводя Андрея до нервного срыва. В третьем классе у него диагностировали болезнь святого Витта – все тело дергалось от произвольных сокращений мышц. У мальчика нарушилась пигментация кожи – он стал таким бледным, что походил на альбиноса, а от постоянного лечения развилась ипохондрия. Андрей боялся больниц, отказывался лечиться и вообще старался держаться от людей подальше. Неудивительно, что в школе он стал изгоем. Месяцами он лежал в кровати, в гордом одиночестве, и только в эти времена был счастлив. Когда в 1942 году умер его отец, Андрея не было на похоронах – мать заставила его провести все это время в постели, опасаясь наступления очередного припадка. Всю жизнь потом он избегал похорон, в то же время питая болезненный интерес к чужим несчастьям…

Во время болезни его любимым развлечением было слушать радио и рассматривать иллюстрированные журналы. Понравившиеся рисунки и фотографии он вырезал и раскладывал вокруг кровати – постепенно из них собирались картинки, Андрей наклеивал их на картонки, разрисовывал и складывал в стопку: на его коллажах кинозвезды были перемешаны с героями мультфильмов, документальные кадры – с фрагментами классической живописи, яркие пятна краски расцвечивали серые журнальные снимки. Эта был собственный мир Андрея Вархолы – гораздо более интересный и нередко гораздо более настоящий, чем окружающие его однообразные серые дни. По его собственному признанию, страсть к рисованию ему привила мать – Юлия тоже искала в живописи способ не сойти с ума от изматывающих будней. Чаще всего она рисовала кошек.

По воспоминаниям одной из подруг, в детстве Андрей страдал дислексией и дисграфией – у него всю жизнь будут проблемы с чтением и письмом, школу он окончил с одним из худших результатов за всю ее историю, и рисование стало его единственной надеждой чего-то добиться в жизни. А Андрей больше всего на свете хотел чего-то добиться – и не просто чего-то, а чего-то весьма большого: богатства и мировой славы. Так что первоначальное решение стать учителем рисования было забыто – и Андрей, потратив все сбережения семьи, поступил на факультет промышленного дизайна в Технологическом институте Карнеги (ныне – Университет Карнеги-Меллона) в Питтсбурге. Возможно, на его решение повлиял тот факт, что в Институте Карнеги преподавал Джозеф Фицпатрик, который вел рисование у Андрея в школе. Вероятно, Фицпатрик был единственным учителем, кто не считал Вархолу бездарностью, и его присутствие в институте было очень важно для замкнутого и необщительного Андрея.

Поначалу учеба у Вархолы снова не задалась: на фоне богатеньких детей, учившихся лишь ради удовольствия, он выглядел жалким чудаком. Ему было трудно общаться – из-за жуткого, унаследованного от родителей, акцента, в разговоре он постоянно сбивался на уличный сленг, и с трудом успевал по всем дисциплинам, где требовалось что-то прочесть или написать. Он ходил в растянутых свитерах, заляпанных краской, и старался держаться в тени. «Он был похож на тихого белого кролика», – вспоминал один из его сокурсников. Однако уже скоро все поняли, что этот кролик был, во-первых, безумно талантлив, а во-вторых, – он умел быть благодарным. Жалость, которую он вызывал у однокашников, скоро начала приносить плоды: сердобольные студентки делали за него задания по словесности, а восторженные профессора боролись за то, чтобы у студента Вархолы была возможность продолжать учиться. И пусть он вместо привычных гипсов и натурщиц рисовал уличных мальчишек и усталых рабочих – его рисунки были полны энергии и жизненной силы.

В 1949 году Андрей Вархола получил степень бакалавра искусств и переехал из Питтсбурга в Нью-Йорк. Сюда, в город исполнения желаний, он и раньше наведывался, как паломник в Мекку, – подзаработав денег продажей леденцов на рынке, на каникулы Андрей приезжал в Нью-Йорк осмотреться, набраться идей и показаться нужным людям. Теперь он собирался остаться здесь навсегда.

Вместе с однокурсником Филиппом Перлштейном Андрей снял за восемь долларов в месяц крохотную квартирку на Манхэттене: «Ванна там стояла прямо на кухне, и обычно была полна тараканами», – вспоминал он впоследствии. Вархола обошел все рекламные студии города, и уже вскоре получил свой первый заказ – от обувной фирмы Миллера. Первые же работы были неимоверно успешны: Андрей мазал туфли золотом, рисунки были заляпаны намеренно случайными чернильными пятнами, а результат был такой вызывающий, такой сексуально-провокационный, что продажи в магазинах Миллера резко пошли вверх, – как и гонорары автора. А его реклама радиостанции, говорящей о проблемах молодежи, – на рисунке был изображен молодой человек, вкалывающий в себя шприц, – стала рекламой года и прославила имя Андрея Вархолы. Впрочем, уже скоро имя он изменил: когда наборщики в очередной раз сделали ошибку в его фамилии, и вместо Andrew War-hola получилось Andy Warhol, бывший Андрей решил, что это судьба, и навсегда остался Энди Уорхолом.

За несколько лет Энди Уорхол стал одним из самых известных рекламщиков США. Его талант улавливать веяния времени и преобразовывать их в художественные образы оплачивался суммами с несколькими нулями, а в 1956 году он даже получил почетный приз «Клуба художественных редакторов». Энди перевез в Нью-Йорк мать, к нему стояла очередь заказчиков, желающих, чтобы их продукт был увековечен именно Уорхолом, его широким знакомствам могли позавидовать самые заядлые тусовщики Соединенных Штатов: реклама требовала общения с людьми, и Энди обнаружил в себе настоящий гений общения. Люди притягивались к нему, как железные опилки к магниту: столь непреодолимы были проснувшееся и тщательно пестуемое очарование Уорхола, его своеобразное чувство юмора и удивительная манера шутить – произнесенные вполголоса, почти без интонаций, шутки Энди словно ставили его собеседника рядом с ним – и неизмеримо выше всех остальных, предлагая разделить какое-то тайное понимание. Привлекал внимание и его странный внешний вид: нервные движения, поджатые губы, парик (у Энди очень рано начала расти лысина, и он завел себе целую коллекцию париков: сначала седые или золотисто-пшеничные, затем серебристые, а потом – всевозможных кислотных цветов), огромные черные очки и заляпанная краской одежда. Но если в колледже это были дешевые свитера, которые носились потому, что не на что было купить новые, то теперь Энди покупал дорогие костюмы и, как говорили, специально брызгал на них краской прямо перед выходом – оставшиеся на знакомых пятна расценивались им как своеобразная подпись, экзамен «на своего».

Энди был просто создан для ночной жизни. С детства страдая бессонницей, он либо работал ночи напролет, либо проводил время от заката до рассвета в ночных клубах, иногда успевая посетить с десяток вечеринок за ночь. «Что бы ни открывалось, я иду. Когда закрывается, иду тоже. Просто иду. Мне надо каждый вечер выходить в свет. Если бы в Нью-Йорке состоялось торжественное открытие сортира, я бы пришел туда первым», – заявлял он. Энди старался не появляться на солнце – его нежная бледная кожа быстро обгорала, и ночь стала его излюбленным временем. «Знаете такие растения, которые растут в темноте? – говорил один из его знакомых. – Белесые, но очень стойкие и по-своему красивые? Вот и Энди такой же». Позднее из этого родилась одна из самых стойких легенд об Уорхоле: многие считали его вампиром, современным Дракулой, объясняя преданность его друзей «вампирским обаянием» и «узами крови». До сих пор среди авторов «вампирского» жанра популярно мнение об Энди Уорхоле и его друзьях как о колонии современных вампиров.

Без устали посещая вечеринки, Энди, кроме удовольствия, преследовал еще одну цель – сделать свое имя известным и самому таким образом прославиться. Недаром Энди называли гением промоушена – буквально за несколько месяцев он стал одним из самых известных людей в Нью-Йорке, по сути, еще ничего толком и не создав.

Энди всю жизнь преклонялся перед знаменитостями. В детстве он вырезал их фотографии, а, став взрослым, писал корявые письма со словами восхищения и просьбами прислать что-нибудь на память. Его подруга Бьянка Джаггер, прославленная тусовщица и тогдашняя супруга лидера Rolling Stones Мика Джаггера, рассказывала, как однажды на приеме в Белом доме Уорхол, уже всемирно известный художник, искренне восхищался тем, что рядом с ним сидят Стинг и Элтон Джон…

В начале пятидесятых внимание Энди привлекла фотография Трумена Капоте на обложке книги «Другие голоса, другие комнаты». Энди звонил Капоте, писал ему письма, пытался назначить встречу. Вмешалась мать Трумена: однажды она взяла трубку и, назвав Уорхола «грязным педиком», запретила Энди звонить своему сыну. Однако состоявшаяся в 1952 году первая персональная выставка Энди Уорхола была посвящена именно Капоте: она называлась «Пятнадцать рисунков, основанных на произведениях Трумена Капоте» и представляла собой собрание изображений полуобнаженных юношей весьма гомосексуального вида. Капоте на открытие так и не пришел; выставка провалилась.

Энди окончательно понял, что одного умения рисовать и денег недостаточно для того, чтобы быть успешным. К этому времени Уорхол зарабатывал на рекламе уже больше ста тысяч долларов в год, его работы печатались в Harper’s Basaar, Vouge и Glamour, но реклама не делает своего автора знаменитым, прославляя лишь товар, а деньги не могут служить славе, если не вкладывать их в рекламу. Энди до судорог хотел всемирной славы, причем славы художника, и всеми способами пытался этой славы достичь. В то время вокруг стремительно зарождалось новое искусство: на безумных перформансах и модных выставках возник поп-арт – направление, старательно уничтожавшее различия между «высоким» и «низким» искусством. Объектом искусства становилось все что угодно: газетные вырезки и кухонные отходы, рекламные плакаты и отпечатки пальцев. Энди не переставая экспериментировал, пытаясь найти свое слово в новом искусстве и прославиться: он выкладывал непросохшие холсты под ноги прохожим, кидался в картины красками, выбирая оттенки вслепую, даже – по непроверенным, но таким соблазнительным в своей достоверности слухам – мочился на свои рисунки.

В 1956 году Уорхол совершил путешествие, в поисках новых идей проехав от Японии до Италии, – его главной находкой стала техника шелкографии, хотя Энди по-прежнему не знал, к чему ее применить. Однако – как это нередко бывает – по-настоящему новая идея пришла к нему случайно и стоила не так дорого: всего пятьдесят долларов. Эту идею Уорхолу продала одна знакомая: «Что ты больше всего любишь? – спросила она. – Вот это и нарисуй. Смысл в том, чтобы взять что-то простое и всем известное, например, доллар или банку с супом».

Картины Уорхола, изображавшие знак доллара и банку томатного супа Campbell’s (кстати, любимого супа Энди, а в нищие годы – его единственной еды), произвели фурор. Радикально настроенные критики захлебывались от восторга, расписывая на все лады глубину художественного замысла молодого художника: его картины, мол, вскрывают пустоту, пошлость и обезличенность американской культуры массового потребления, в них находили философию пустоты и глубины вселенского смысла. «Он дал нам почувствовать, что даже в самой ничтожной и обыденной безделке сокрыт великий смысл. Его банки полны поэзии, они обнажают суть вещей», – писал нью-йоркский критик Патерсон Симе. Энди был в восторге: мир, наконец-то, пал к его ногам.

Энди Уорхол. Банка супа Кэмпбелл с перцем, 1962 г.

Вслед за первой банкой супа последовали целые серии – «32 банки супа Campbell’s», сто банок супа, двести… По странной прихоти чувства юмора Уорхола, среди сотен абсолютно одинаковых, совершенных в своей красоте банок есть шесть с надорванными этикетками – эти изображения бракованных банок теперь стоят гораздо дороже своих идеальных собратьев. Кроме супа, Уорхол рисовал и другие символы американского образа жизни, превращая их в настоящие фетиши: банки кока-колы, бутылки кетчупа, пачки стирального порошка. На выставке 1964 года «Американский супермаркет» были представлены идеальные в своем сходстве с оригиналом упаковочные ящики от стирального порошка Brillo, кетчупа Heinz и все того же супа Campbell’s — каждый такой ящик был продан за 350 долларов. На той же выставке товарищ Уорхола Билли Эппл продавал по 500 долларов ломтики искусственного арбуза…

Растиражированные изображения стали настоящими символами поп-арта. Они стирали грань между массовым и элитарным искусством, между высоким и коммерческим, между подлинным и притворяющимся таковым. Это была своеобразная игра с потребителем, получающим за свои деньги превосходное изображение того, что он действительно любит, или возможность задешево купить оригинал и любить непосредственно его. Вслед за банками и бутылками Энди Уорхол стал производить портреты знаменитостей: Мэрилин Монро, Элвис Пресли и Элизабет Тэйлор под его руками в буквальном смысле становились иконами, теряя индивидуальные черты, а взамен получая идеальную, вечную красоту – и ценник с несколькими нулями. Вскоре желающие получить портрет от Уорхола вставали в очередь – ведь, раз Энди рисовал самых известных, портрет его работы делал модель столь же знаменитой. Не зря Мик Джаггер говорил: «Если хочешь узнать, что было самым популярным в тот или иной период, посмотри, что в это время рисовал Уорхол». Энди фотографировал заказчика «поляроидом» (со временем фирма Polaroid пыталась снять его любимую модель с производства, но по личной просьбе Уорхола продолжала выпускать такие фотоаппараты специально для него), выбирал лучший снимок, проецировал его на холст и раскрашивал. Получившееся изображение было лишено всех недостатков оригинала – прыщей, морщин, отвисших щек, и в высшей степени соответствовало представлению людей об идеальной красоте и «звездности». Картина «До и после» наглядно демонстрировала, какое совершенное лицо может обрести каждый, если его нарисует Уорхол.

Привлеченные необыкновенной личностью Уорхола, люди приходили к нему и оставались с ним. Первыми были двое его знакомых художников – Вито Джалило и Натан Глюк: они согласились быть ассистентами Уорхола за минимальные деньги и возможность быть рядом с ним, а Джалило стал первым, кто забросил собственную карьеру ради сотрудничества с ним. В дальнейшем таких людей будет много – и лишь немногие добьются самостоятельного успеха. Большинство оказались не в состоянии перенести одиночество, когда Уорхол по каким-то причинам бросал их.

Несмотря на постоянные слухи, приписывающие Энди невероятное количество любовников, на самом деле их было не так много. «После неудачных любовных отношений в молодости он решил занять позицию наблюдателя», – говорил один из его знакомых. Уорхол никогда не скрывал своих гомосексуальных наклонностей (как, впрочем, никогда не протестовал и против гетеросексуальных отношений), но, как считают исследователи, лишь немногие из тех, кто говорил о своей любовной связи с Энди, действительно в этой связи состояли. В его дневниках нет ни одного упоминания о каких бы то ни было любовных отношениях. «Любовь в фантазиях гораздо лучше, чем любовь в действительности. Самое возбуждающее – это если ты влюбляешься в кого-то и никогда не занимаешься с ним сексом. Самое безумное притяжение возникает между двумя противоположностями, которые никогда не сходятся», – писал он в одной из своих книг.

В 1963 году Энди Уорхол переехал в новую студию в центре Манхэттена – здание заброшенной фабрики стало его новой мастерской, центром культурной жизни Нью-Йорка и настоящей Меккой для всех, кто мнил себя художником. Билл Нейм – бывший официант, ставший сначала (на очень недолгое время) любовником Энди и затем – на всю жизнь – его другом, покрасил стены серебряной краской под цвет париков Уорхола. В этой гигантской мастерской, названной «Фабрикой», царила необыкновенная атмосфера творческой вседозволенности, излишеств, наркотического угара и служения искусству. Здесь постоянно что-то происходило: кто-то рисовал, кто-то снимал, кто-то читал стихи, где-то обсуждали выставку или проводили мастер-классы. Говорят, какой-то чудак несколько месяцев не покидал здание Фабрики, – он медитировал, пытаясь найти смысл жизни рядом с Энди Уорхолом. Сам Энди был счастлив: в этом человеческом муравейнике он находил вдохновение, новые идеи (а нередко и чужие, которые он беззастенчиво выдавал за свои) и постоянное восхищение, которое тешило его самолюбие. Он ходил по Фабрике с диктофоном, на который украдкой записывал разговоры, и коллекционировал чужие проблемы – любой мог присесть на диванчик в одной из комнат и рассказать Энди все, что его беспокоило. За право быть рядом с Уорхолом обитатели Фабрики готовы были драться друг с другом до последнего – а Энди сначала с удовольствием наблюдал за дракой, а потом – с еще большим удовольствием – за тем, как его вчерашний любимец падает с небес на землю. Он использовал людей, и люди были счастливы, когда их использовал Уорхол, отдавая ему свои силы, время и таланты.

Рядом с Энди парила необыкновенная атмосфера, которую он тщательно поддерживал, – в его обществе люди чувствовали себя исключительными, талантливыми и понятыми. Пока ему что-то было нужно, он «был как зонтик. Он делал так, чтобы мы могли делать что хотим», – вспоминал Лу Рид, лидер группы Velvet Underground. Но если интерес Энди к ним пропадал – начинались трагедии. Фредди Эрко, которого Уорхол обещал снять в своем фильме, но в конце концов просто выгнал

с Фабрики, пришел домой, принял дозу ЛСД и выбросился из окна под «Реквием» Моцарта. Говорят, узнав об этом, Энди страшно разозлился: «Почему он ничего не сказал мне? Мы ведь могли снять на пленку, как он падает!» Когда утопился музыкант Velvet Underground Дэнни Уильяме, Уорхол, по воспоминаниям очевидцев, использовал его предсмертную записку в качестве туалетной бумаги. Из-за подобных историй Уорхола прозвали Ангелом Смерти – и он снова был счастлив: каждая новая трагедия лишь повышала к нему внимание и цены на его картины, привлекая к нему новых людей…

На Фабрике Энди наладил настоящий конвейер по производству предметов искусства: его добровольные помощники штамповали бесчисленных Мэрилин и Джеки Кеннеди, Мао и банки кока-колы, а Энди в лучшем случае лишь раскрашивал их, нередко обходясь вообще одной лишь собственноручной подписью.

Один из очевидцев, писатель Марк Матусек, так описывал это процесс: «Среди нагромождения какого-то хлама, холстов и мусора восседал Энди Уорхол – бледная поганка в нелепом парике, черной водолазке и черных джинсах. Он творил, а помогал ему в этом аккуратненький мальчик-ассистент. На стену было спроецировано полутораметровое, местами раскрашенное изображение жены какого-то диктатора. Энди тыкал пальцем в фотографию лица с двойным подбородком и говорил ассистенту, какие цвета куда накладывать… Мы простояли несколько минут, наблюдая за тем, как гений раскрашивает разные части лица своей модели. Как ребенок в книжке-раскраске. Наконец, разрисовав жирные щеки на портрете в ярко-красный, желтый и голубой цвета, он приказал помощнику нанести закрепитель».

Уорхол хотел, чтобы «как можно больше людей занималось шелкографией – никто не должен догадаться, моя перед ним картина или чья-то чужая». В день Фабрика выпускала до восьмидесяти изображений, а в год их производилось до тысячи – хватало, чтобы обеспечить картинами Уорхола всех желающих. «Я пишу картины именно так, а не иначе потому, что хочу быть машиной, и я чувствую, что то, что я делаю, уподобляясь машине, – это то, что я хочу делать», – говорил он. Сотни одинаковых образов, различавшихся лишь оттенками краски и цифрами на ценниках, отражали пристрастие Энди к стереотипам, брендам и фетишам – к тому, что превращает отдельных людей в сплоченное общими идеями целое. «Я хочу, чтобы все думали одинаково, – говорил он. – Я думаю, что все должны быть машинами. Я думаю, что все должны быть похожи друг на друга».

Поточное производство своих шедевров Уорхол называл «бизнес-арт»: если за его имя готовы платить, он будет продавать имя. В конце концов, по выражению самого Уорхола, если человек хочет повесить на стену картину за 200 000 долларов – честнее и проще будет повесить на стену пачку банкнот.

Зарабатывание денег – это искусство, и работа – это искусство, а успешный бизнес – лучшее из искусств, – говорил Энди. – Не думаю, что деньги должен иметь кто угодно, они не для всех – как иначе отличить, кто важная персона, а кто нет?!

Наладив механизм Фабрики, сам Энди постепенно стал отходить от живописи – его заинтересовал кинематограф и те возможности, которые он сулит в плане влияния на зрителя (хотя многие считали, что Энди просто нашел новый способ поиздеваться над ним). Что удивительно – он, будто бы интересовавшийся исключительно зарабатыванием денег, снимал фильмы исключительно некоммерческие. «Все мои фильмы искусственны, – говорил Уорхол, – как и вообще все на свете, и я не знаю, где кончается искусственное и начинается реальное». Его первые ленты были совершенно невозможны: это были многочасовые, беззвучные, снятые с одной точки виды ночного Эмпайр-Стейт-билдинга (фильм Empire, 1964), или лицо спящего человека (лента Sleep, 1963) или просто семьдесят минут чьей-то

задницы. Точнее, зад принадлежал Тейлору Мэду, другу Энди, и перед премьерой разъяренный Тейлор был готов убить Энди – тот обещал, что делает съемки исключительно для себя, но выставил его филейные части на всеобще обозрение. «Он обманет кого угодно, высосет все соки и выбросит на помойку!» – орал Мэд перед дверями кинотеатра. В короткометражке 1963 года Blow Job демонстрировалось лицо человека, которому где-то за кадром делают минет (предполагалось, что зрители поймут – акт гомосексуальный), в других был подробно показан во всей своей наготе Джо Даллесандро – этого рослого красавца Энди подобрал на панели и сделал самым ярким мужским секс-символом того времени. Именно его затянутые в джинсы возбужденные чресла Энди снял для обложки альбома Sticky Fingers группы Rolling Stones. Потом Джо стал известным актером, но больше всего он гордился тем, что именно он первым показал камере свои гениталии не в порнофильме.

Обложка альбома Sticky Fingers работы Уорхола, 1971 г

Самый знаменитый фильм Уорхола – «Девушки из Челси», где впервые была применена техника «двойного экрана»: на каждую часть проецировалось свое изображение со своей звуковой дорожкой, причем на одном экране картинка была цветной, а на другом – черно-белой. Почти трехчасовая лента рассказывала о тяжелой жизни двенадцати манхэттенских «ночных бабочек» и стала вершиной кинотворчества Уорхола – в дальнейшем он все меньше принимал участие в съемках, ограничиваясь ролями идейного вдохновителя, спонсора и подстрекателя. Режиссер Эмиль д’Антонио говорил: «С самых первых своих фильмов Энди требовал и ему удавалось добиваться от людей таких неслыханных вещей, которые бы они никогда не решились сделать даже за деньги». Многие фильмы (а всего их несколько сотен) были сняты вместе с Полом Моррисси. И хотя все критики признают, что именно Моррисси сделал большую часть работы, вся слава доставалась исключительно Энди: когда Моррисси начал работать самостоятельно, его еще долгие годы продолжали воспринимать исключительно как «сотрудника Уорхола».

Афиша фильма «Девушки из Челси», 1966 г.

Уорхол обожал фриков – он собирал их по всему Нью-Йорку, прикармливал на Фабрике и потом снимал в своих фильмах. Среди его «постоянной труппы» была целая компания трансвеститов с громкими именами типа Ультра Вайолет, Холли Вудлон, Джеки Кер-тис или Кэнди Дарлинг. Кэнди, которую на самом деле звали Джеймс Слэттери, прославилась не только тем, что регулярно занималась групповым сексом с Роже Вадимом и Бриджет Фондой, но и тем, что была практически единственным мужчиной, который снялся на обложку самого женского журнала в мире – Cosmopolitan, причем в платье.

Но самой яркой звездой Фабрики была красавица-блондинка Эди Седжвик. Богатая наследница из (Санта-Барбары, она приехала в Нью-Йорк, чтобы наслаждаться жизнью и губить свое здоровье в постоянных удовольствиях. В наркотическом угаре она гоняла по Нью-Йорку на роскошном «Мерседесе», а когда разбила его – перешла на лимузины. В январе 1965 года приятель привел ее на Фабрику – и Энди был покорен ею с первого взгляда. Он привил Эди образ «бедной богатой девочки», ввел в свой круг и сделал одной из самых ярких девушек Нью-Йорка. По воспоминаниям знавших ее людей, Эди «была светом, вдыхала в окружающих ее людей жизнь», и ее обаяние стало необходимо Уорхолу (злые языки, правда, говорили, что ему еще больше были нужны ее деньги). Эди стала тенью Энди и светом для его Фабрики. Она сопровождала его на всех вечеринках, нередко представляясь как «миссис Уорхол», перекрасила волосы в тот же серебристый цвет, какой носил Энди, снималась в его фильмах. Ее образ – темные колготки, короткие прямые платья, огромные серьги, подведенные глаза и безумный, рассеянный взгляд наркоманки – стал настоящим символом 1965 года, иконой стиля для тысяч девушек.

Уже через год Эди ушла от Энди (который, по ее мнению, подавлял ее индивидуальность) к музыканту Бобу Дилану, а еще через два она уже почти ничего не соображала от наркотиков. Вспоминают, что она просила у Уорхола деньги на лечение, но тот не пожелал с нею разговаривать. В июле 1971-го Эди вышла замуж за Майкла Поста, с которым вместе лежала в клинике, где лечилась от героиновой зависимости. Вскоре она во всем блеске появилась на модном показе – и на следующее утро ее нашли мертвой. Но об этом Энди Уорхол так и не узнал.

Место Эди на Фабрике заняла Нико – эту двухметровую красавицу Энди отыскал в Париже и вывез в Америку. Он вспоминал, как встречал ее в аэропорту: «Когда она спускалась по трапу, такая высокая и величественная, мне казалось, что это один из легендарных викингов. Было ясно, что она пришла покорять и побеждать. Ничего не оставалось, как сдаться на милость победителя!» Ко времени их знакомства Нико, урожденная Криста Пеффген, уже успела сняться для всех модных журналов, сыграть у Феллини в «Сладкой жизни», родить ребенка от Алена Делона и поработать с Rolling Stones. В Нью-Йорке Уорхол устроил ее выступления и запись с группой Velvet Underground, которую в тот момент продюсировал. Продюсировать – для Уорхола означало ставить свое имя на чужую работу, чтобы оно помогало прославиться другим, – а те, в свою очередь, помогали расширить славу самого Уорхола.

Энди Уорхол и Эди Седжвик.

Velvet Underground нашел Пол Моррисси – ему была нужна группа, которую можно было бы раскрутить под именем Уорхола, получив таким образом деньги и рекламу. Лу Рид, Джон Кейл и компания подходили идеально: у них был драйв, желание прославиться и море энергии. По мнению Моррисси, им не хватало только вокалистки – и он привел в группу Нико. Уорхол превратил ее в гей-икону и диву декаданса, а портреты работы Энди сделали ее настоящим символом того времени и превосходной рекламой для чего угодно. Уорхол создал для группы светомузыкальное шоу «Взрывная Пластиковая неизбежность» – потрясающее зрелище, состоявшее из нескольких киноэкранов, цветных прожекторов, вспышек и тому подобного, наводившее на мысли о наркотическом воздействии, – и оформил обложку их диска, изобразив там кислотный недвусмысленный банан, мгновенно превратившийся в самый знаменитый фаллический символ.

Энди Уорхол, Нико и Velvet Underground.

Правда, ничего хорошего из такого сотрудничества не вышло: Нико покрутила романы со всеми членами Velvet Underground (а также с Джимом Моррисоном, Брайаном Джонсом и Игги Попом) и исчезла, занявшись сольной карьерой, a Velvet Underground, лишившись покровительства Уорхола (по утверждению Моррисси, ему просто стало скучно), едва не развалились.

К концу 60-х годов Уорхол стал самым известным, дорогим и плодовитым художником в США. За одну из его картин на аукционе заплатили 60 тысяч долларов – столько еще никогда не давали за картину живого художника! Правда, сам он уже почти не рисовал – его подпись сама по себе стоила тысячи долларов, и ее можно было ставить хоть на чужом рисунке, хоть на банке из-под кофе. Иногда Уорхол больше времени тратил на беседы с журналистами, чем на работу, но каждое его интервью было произведением искусства. «Я не хотел рождаться. Это было ошибкой. Все равно как меня выкрали и продали в рабство, – разглагольствовал он в интервью журналу Time. – Меня никогда не трогали собственные работы. Я делаю дешевую писанину и нравлюсь обычным людям».

Налаженный механизм Фабрики дал сбой 3 июня 1968 года. Воинствующая феминистка Валери Соланас, основательница и единственный член «Общества по уничтожению мужчин», стреляла в Энди Уорхола. Когда-то она прислала на Фабрику сценарий с милым названием «Засунь себе в задницу», который тот даже вроде бы собирался экранизировать. Энди Уорхол тогда сказал журналистке Гретхен Берг: «Название показалось мне замечательным, и я был в добродушном настроении, поэтому согласился продюсировать это, но пьеса была такая черная, что я решил, может быть, она женщина-мент… С тех пор мы ее не видели, но я не удивлен. Думаю, она решила, что это очень подходит Энди Уорхолу». Однако когда Валери начала требовать за сценарий денег, Уорхол признался, что потерял его. Он надеялся отделаться от докучливой Валери, сняв ее в нескольких своих фильмах, – она играла в них саму себя, грубую мужеподобную агрессивную женщину, ненавидящую мужчин. Ее ненависть нашла выход: в тот день Валери, при полном параде с пистолетом в бумажном пакете поднялась в студию и выпустила в говорившего по телефону Уорхола три пули, попав только один раз. Она выпустила пять пуль в галерейщика Марио Амайа и пыталась застрелить всех, кто был с ним в комнате, но пистолет заклинило. Тогда она села в лифт, вышла на улицу, купила персиковое мороженое и сдалась полицейскому со словами: «Меня ищет полиция. Я застрелила Энди Уорхола. Он слишком контролировал мою жизнь».

«В кино все эмоции выглядят такими сильными, такими настоящими – когда в жизни с тобой что-то случается, это по большей части похоже на телепередачу, ты ничего не чувствуешь. И прямо в тот момент, когда в меня стреляли, и впоследствии я был уверен, что смотрю телевизор», – написал Энди несколько лет спустя. Говорят, что лежа в луже крови, он первым делом спросил, снимал ли кто-нибудь происходящее. Уорхол почти час ждал «скорую» – все это время рядом с ним на коленях стоял Билл Нейм и плакал. В больнице констатировали клиническую смерть, потом пять часов сшивали простреленные внутренности. Швы наложили неудачно – Энди еще два года еле двигался и всю оставшуюся жизнь носил корсет. А Валери прославилась – ее имя стало знаменем феминизма. На суде ей дали всего три года (время ожидания суда засчитывалось). Энди отозвал обвинение. «После пальбы Валери мне нет нужды подписывать свои работы: она подписала их своими пулями», – говорил он. Однажды одна из его «банды» – Ультра Вайолет – спросила его, почему Валери Соланас пыталась его убить. Уорхол ответил: «Я оказался в неправильном месте в правильное время».

Выйдя из тюрьмы, Валери первым делом взялась звонить Уорхолу с угрозами: она требовала, чтобы Уорхол заплатил ей 200 000 долларов за ее рукописи, снимал ее в кино и взял в шоу Джонни Карсона, добавив, что, если Уорхол этого не сделает, «она всегда сможет это повторить».

Валери Соланас на суде.

В одном из интервью у нее спросили, соответствуют ли ее выстрелы нравственным нормам. «Я считаю это нравственным действием, – ответила Валери Соланас. – И я считаю безнравственным, что я промахнулась. Мне надо было потренироваться в стрельбе». Валери скончалась пятидесяти двух лет от роду, в апреле 1988 года. В последние годы она сидела на игле, а деньги зарабатывала на панели – всегда надевая на работу платье из серебристой парчи, так похожей то ли на стены Фабрики, то ли на парики Уорхола… Про нее сняли фильм, а ее сценарий так никогда и не был поставлен.

Завидуя ее кровавой славе, уже десятки человек угрожали Энди Уорхолу. Однажды активисты антинаркотической кампании швырнули в него тортом, в другой раз на презентации новой книги неизвестные сорвали с него парик. По слухам, даже колумбийская мафия в один прекрасный день напала на его офис и вынесла оттуда всю наличность – около миллиона долларов: всем было известно, что деньги Энди хранит в коробках от печенья, разбросанных по Фабрике. Вся эта кутерьма сильно повлияла на него: он стал более скрытным, у него началась паранойя. Поверх корсета он надевал бронежилет, избегал незнакомых людей, и в то же время он боялся быть один, проводя дни и ночи в бесконечных тусовках.

Хотя в одном из интервью, данных после покушения, Энди утверждал, что он «мертв и не чувствует себя живым», он по-прежнему жаждал славы и творчества. Самой знаменитой работой того времени стал расписанный языками пламени автомобиль: Энди считал, что красота гоночной машины должна проявляться в динамике. Уорхол расписал автомобиль лично, нанося краску пальцами: «Я пытался нарисовать, как выглядит скорость. Когда машина движется на большой скорости, все линии и цвета смазываются». Еще он выпускал романы – первый роман «А», состоявший из расшифровок записей телефонных разговоров на Фабрике, вышел в 1968 году, и даже основал собственный телеканал. Его ток-шоу называлось «Пятнадцать минут с Энди Уорхолом» – в названии звучала аллюзия на самую, пожалуй, знаменитую фразу Уорхола о пятнадцати минутах славы, на которые когда-нибудь каждый будет иметь право. Сам Энди в это время раздавал бесчисленное количество интервью, в каждом из которых он словно издевался над журналистами. «Интервьюер должен произносить те слова, которые он хочет от меня услышать, а я буду повторять за ним», – говорил Энди, а если было по-другому – нес такую фантастическую чушь, что журналисты бились в истерике.

Энди Уорхол, Теннесси Уильяме и Пол Моррисси (на заднем плане), 1963 г.

Больше всего на свете – кроме разве что смерти – Энди боялся оказаться «не в моде». Он преклонялся перед модой – эфемерным искусством, которое заменяло миллионам людей законы и принципы. Он говорил: «Я скорее куплю и повешу на стену модное платье, чем картину». Сам он тоже по мере сил работал для моды – разрабатывал модели туфель и шляпок, делал платья в любимой технике шелкографии и создавал рекламу для своих друзей-модельеров. Его лучшим другом много лет был знаменитый американский дизайнер Рой Хальстон – первый американец, получивший признание по обе стороны океана. В свое время он прославился шляпкой-таблеткой, которую Жаклин Кеннеди надела на инаугурацию своего мужа, а в конце семидесятых его называли «лучшим американским дизайнером всех времен». Иногда Уорхол выходил на дефиле Хальстона в качестве манекенщика – говорят, что пару раз он демонстрировал даже женскую одежду. Работал Энди и как фотомодель, подписав контракт сначала с агентством Zoli, а затем с Ford. Дружил Энди и с Дианой фон Фюрстенберг – модельершей, бывшей женой австрийского принца, тусовщицей и изобретательницей платья с запАхом. Впрочем, все это не мешало ему заявлять:

«Я обожаю униформу! Потому что если ты – пустое место, то и одежда не делает из тебя человека. Лучше всего носить одно и то же и знать, что в тебе любят тебя самого, а не то, что из тебя может сделать одежда».

В 1969 году Уорхол основал журнал Interview, поначалу пишущий о кино, где знаменитости беседовали со знаменитостями (а Трумен Капоте – сам с собой). По легенде, логотип – угловато-размашисто написанное название журнала – создала за Энди его мать, которая и раньше нередко выполняла вместо него шрифтовые работы. В конце семидесятых Interview стал писать о массовой культуре в ее самом буквальном понимании – кино, звезды, тусовки, мода и сплетни. Основную пищу для колонок светской жизни давала знаменитая «Студия 54» – самый известный в истории ночной клуб, полный радости, секса, кокаина и знаменитостей. Энди Уорхол был там постоянным гостем и одним из самых преданных поклонников: он говорил, что «Студия» – место до того важное, что «если бы в Нью-Йорке случилось землетрясение, то непременно там». О том, что там происходило, восхищенные посетители складывали легенды: красавцы-бармены в одних носках и горы кокаина, секс-разгул прямо на танц-поле и вечеринки в декорациях от самых известных дизайнеров, обнаженная Бьянка Джаггер верхом на белой лошади и сам Энди, которого засунули головой в мусорное ведро – полное стодолларовых банкнот. В заведение пускали не всех – однажды туда не пустили даже Шер! – но там бывали самые известные люди мира: от Лиз Тейлор и Джека Николсона до иранской шахини Сорейи, Имельды Маркое и Джекки Кеннеди. «Студию» закрыли в конце 1979 года, и вместе с нею закончилась сверкающая эпоха 70-х.

В конце жизни Энди уже не хотел славы – он хотел бессмертия, и панически избегал всего, что может напоминать о смерти. Энди писал: «Я не верю в нее, потому что, когда она наступает, человека уже здесь нет.

Энди Уорхол. Детройт, 1985 г.

Я не могу ничего о ней сказать, потому что я к ней не готов». Он пытался остановить время, создавая так называемые «временные капсулы» – картонные коробки, куда ежедневно складывалось все, с чем Энди имел дело. В конце месяца коробки запечатывались и уносились на склад. Всего их набралось 610 – сначала Энди собирался продавать эти коробки по 100 долларов за каждую, а затем поднял цену до пяти тысяч. Энди гнал от себя свою смерть, не желая смотреть на чужую: он не пришел на похороны кумира своей молодости и друга Трумена Капоте, и даже не счел возможным проводить в последний путь свою мать – хотя Юлия Вархола была, пожалуй, единственным человеком на свете, кого Энди искренне и глубоко любил. Страдая от болей в мочевом пузыре, он категорически отказывался ехать в больницу – в конце концов его удалось уговорить, но хотя операция прошла успешно, на следующее утро его нашли мертвым. Он умер 22 февраля 1987 года от сердечного приступа.

Когда друзья вскрыли двери его роскошного манхэттенского особняка, там обнаружили неслыханную роскошь: на антикварной мебели громоздились кучи пакетов и свертков из самых лучших магазинов – ювелирные украшения и духи, электронные игрушки и картины старых мастеров лежали вперемешку с африканскими статуэтками, безделушками с блошиных рынков и коробками конфет. Почти все были даже не распакованы – Энди, как истинный шопоголик, верный адепт религии потребления, скупал вещи без разбору и никогда к ним не возвращался… Его коллекцию продали на аукционе за 25 миллионов долларов. К слову, там не было ни одной картины самого Уорхола, кроме маленького портрета Мао Цзэдуна, который автор то ли потерял среди своих вещей, то ли забыл… Свое состояние, оценивающееся в сто миллионов долларов, шутник Уорхол завещал своему фонду для помощи художественным организациям.

Его братья перевезли тело Энди на родину, в Питтсбург, где и похоронили. В своем завещании Энди просил выбить на его могиле всего лишь одно слово: «Фикция». К сожалению, этого сделать не осмелились.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.