3. Первые опыты самостоятельной жизни

3. Первые опыты самостоятельной жизни

Эта стычка Ивана со взрослым человеком стала как бы переломом в моей жизни. После призыва в армию отца и ухода мачехи мы оказались в положении рыбы, выброшенной на лед. Дядя мотался между двумя хозяйствами, но дела у нас шли все хуже и хуже. У нас не было сил, да прямо скажем, той любви к сельскому хозяйству и той инициативы, что была у отца. Из хозяйства вынули душу, и оно стало приходить в упадок. А тут новая беда. Забрали и дядю в тыловое ополчение 2-го разряда. Правда, служил он почти дома — в Бердянске (30 км от Борисовки). Так что добраться до него было легко. Но нам от этого было не легче. У дяди в хозяйстве осталась одна тетя Гаша с двумя малыми детьми. К тому же больная — туберкулезница. А у нас — лежачая бабушка и трое детей, из которых старшему — 12. В связи с этим нам назначили опекунов — двух дальних родственников, по выбору бабушки. Но дела от этого не улучшились. Скорее — наоборот. Кое-что по решению опекунов начали продавать. В частности продали пару лошадей и жеребенка. Продажа мотивировалась необходимостью поправления хозяйства. Но деньги от продажи исчезли как-то незаметно и неизвестно куда. Иван убеждал бабушку, чтобы она отказалась от опекунов. Он доказывал, что они раскрадывают хозяйство. При каждом посещении нашего дома, они, уходя со двора тянут все, что под руку подвернется. Но бабушка не прислушалась к голосу Ивана и опекуны продолжали рушить хозяйство. У Ивана это, очевидно, сильно болело. Я, может, из-за малолетства или по врожденной доверчивости ничего предосудительного в поведении опекунов не замечал, хотя и видел, конечно, их «выносы» из нашего дома. Иван же приходил с ними во все большую враждебность. Дошел до того, что неустанно следил за ними и решительно становился на их пути, когда они хотели что-то вынести со двора.

Не забыл он о них и сейчас, когда мы возвращались после победы над моим обидчиком. Иван вдруг без перехода сказал: «А опикунив я выгоню, не спросившись у бабушкы». И он выполнил свое слово. Когда в очередной раз появился один из опекунов, Иван остановил его у ворот и сказал: «Уходите отсюда, дядьку Афанасию и бильше не приходите. Хвате вам того, что вы награбили у нас» Тот пытался возражать и даже поднять голос на Ивана. Но Иван твердо заявил, что во двор никого из них больше не пустит, а если его не послушают, то он может угостить «истыком» (лопаткой для чистки лемеха плуга во время вспашки). Не знаю что — этот ли демарш Ивана или вести о скором возвращении дяди Александра — заставило опекунов прекратить свою, столь «плодотворную» деятельность.

И мы, возглавляемые Иваном, взялись хозяйствовать без взрослых. Мне хорошо запомнилось лето 1915 года — первое лето нашего самостоятельного хозяйствования, лето, в котором причудливо переплелись работа и ответственность за взрослых и типично детские проказы. Вспоминаю случай. Возвращаемся с поля поздно вечером арбой, полной пшеницы. Страшно измучены. Пшеница тяжелая — с черного пара, обработанного еще отцом. Поэтому накладывать ее мы могли только очень маленькими «навилками». А в очень маленьких количествах на вилах она не держится — сыпется тебе на голову. В общем — мука. А тут еще Иван злится, того и смотри вилами огреет. Намучились, но все же наложили. И теперь лежим наверху, отдыхаем. Лошади ровной рысью дружно тянут арбу к дому, к своей конюшне.

Вдруг Иван ко мне: «Ты бачив яблуню у дядька Миколы в городи?»

— Бачив.

— Дуже добри яблука. Я вже попробував. Та днем там не дуже разживэшься. Треба вночи.

— Ага ж. Недуже то и вночи. Дядько Микола с ружжом стереже.

— Э вин спить зараз. А мы тихенько. Я там зробив пролаз. Ти постережеш, а я нарву. Та ти що може боишься? — с презрением сказал он, видя мое колебание.

Более верного средства заставить меня пойти на любое действие, чем заподозрить в трусости не было, и Иван это прекрасно использовывал. Мы заехали во двор и не распрягая лошадей, помчались к огороду дядьки Мыколы. Когда мы возвратились, лошади запутались в сбруе и одна из них, захлестнувши шею нашейником, лежала, хрипя и задыхаясь. С трудом мы высвободили лошадей и завели их в конюшню. Попутно Иван несколько раз ударил Максима и накричал на него (пятилетнего) за то, что не распряг лошадей. А Максим, видимо, и не слышал, что мы приехали. Свернувшись комочком, он крепко спал у входа в хату, где он, очевидно, ждал нашего возвращения.

Все же вести такое хозяйство нам было не под силу. В начале Иван попытался организовать молотьбу по-отцовски: то что привозится вечером и утром, днем обмолачивается. Но, во-первых, пара лошадей (лучших) опекунами проданы. Значит мы могли запрячь только одну арбу. Уходя, отец оставил нам пять рабочих лошадей, а теперь у нас их оставалось только три. В арбу же запрягается пара. Во-вторых, мы были малосильны и маленькие ростом. Мы не могли нагрузить арбу до той высоты, до которой грузил отец. В результате вместо четырех высоконагруженных арб, мы могли за день обмолотить только две-три, притом значительно недогруженных арбы. В таких условиях молотьба рисковала затянуться до зимы, и кукуруза, подсолнухи, бахча остались бы неубранными, а поля незасеянными.

И тут Иван проявил незаурядную хозяйственную сметку. Он начал свозить зерновые во двор и складывать их в скирды. Теперь я знаю, что в России так поступают во всех случаях, но у нас принято молотить привезенное с поля немедленно. Так что Иван, который в России не бывал, в данном случае был изобретателем. Весь хлеб мы свезли, частично обмолотили, убрали все осенние культуры, и посеяли озимые. Поздней осенью вернулся дядя Александр. Ему после долгих хлопот удалось получить льготу, в связи с нетрудоспособностью всей семьи — тяжелобольная жена и мать, малолетние дети. Дядя одобрил инициативу Ивана и дополнил ее — нанял молотарку, что у нас никто не делал. Все предпочитали молотить катками, не неся расходов по найму молотилки.

Нам можно было гордиться. Даже с точки зрения сегодняшнего дня, я могу сказать, что мальчишки отлично справились с таким хозяйством. Тогда же мы были на вершине гордости, выслушивая похвалу человека, которого все мы очень любили. Но нас уже хозяйственная деятельность не удовлетворяла. Нас манил ветер дальних странствий. Я и Иван были заядлые читатели. Я уже во втором классе закончил чтение всех имеющихся книг в школьной библиотеке. Иван при каждом посещении Ногайска или Бердянска вез домой массу приключенческой макулатуры, такой, как например, «Пещера Лейхтвейса». Но очень рано мы познакомились и с настоящей приключенческой литературой, которая попадалась и среди закупаемой Иваном макулатуры, а главное в личной библиотеке учителей. Ольга Ивановна, особенно после смерти Нади, одарила меня своей привязанностью.

Надя, единственная дочь Ольги Ивановны и Афанасия Семеновича, любимая внучка отца Афанасия Семеновича — Семена Ивановича, умерла ранней весной 1915 года от скоротечной чахотки. Смерть ее потрясла меня. Надя училась в гимназии в Бердянске. Однажды она приехала домой, хотя занятия еще шли. Люди сразу разъяснили: «Та в нейи ж чахотка». Надя — девочка лет 14-ти или 15-ти была, по моим понятиям, очень красива. Бледная, с легким румянцем на щеках (один из главных внешних признаков этой болезни) и блестящими глазами, производила на меня впечатление существа неземного. Легкие белые платья, которые она носила, еще больше подчеркивали эту ее неземность.

«Я скоро умру» — печально говорила она мне, когда вблизи не было никого из ее родных — Ольги Ивановны, Афанасия Семеновича или Семена Ивановича. И я не спорил с нею. Мне самому казалось, что душа ее вот-вот улетит на небо — к ангелам, которых я представлял в образе Нади.

В детстве я был очень религиозным. Церковную службу посещал с большим рвением. Любил прислуживать священнику. Это для меня были счастливейшие часы моей жизни. Надя тоже была религиозна. Она часто говорила со мной о Божественном. Смерти, она, казалось, совершенно не боялась. Она говорила: «Бог ко мне ласков. Он позвал меня к себе теперь, когда я еще не успела нагрешить. Мне только маму, папу и, особенно, дедушку жалко. Они не понимают, что это хорошо, что Бог забирает меня так рано. Они плачут, когда думают, что я этого не вижу. Но ничего, они поймут потом, когда мы встретимся на том свете. Я там буду просить Бога, чтоб он простил им их грехи и свел нас снова в одну семью».

Умерла Надя на рассвете весеннего дня. Как обычно, я побежал в школу с радостью. И вдруг: «Занятий не будет! Умерла Надя!» Ольги Ивановны, Афанасия Семеновича и дедушки нигде не было видно. Только на следующий день нас пустили попрощаться с Надей. Потом было отпевание в церкви. Надя лежала, утопая в цветах, как живая. Так и казалось, что она сейчас поднимется и заговорит. После отпевания гроб водрузили на рессорную бричку и она отправилась в Бердянск. Провожать вышло все село. Улицу запрудили толпы народа. Такого скопления людей я еще не видел. Многие из села отправились провожать в Бердянск. Кортеж тачанок вытянулся на добрый километр. Впереди, на роскошной тачанке Зосимы Григоренко за бричкой с гробом ехали Ольга Ивановна и Афанасий Семенович. Правил тачанкой Семен Иванович.

Ольга Ивановна была в полубесчувственном состоянии. К тачанке вели ее, почти тащили, поддерживая с двух сторон. Афанасий Иванович шел прямо, четко чеканя шаг. Он посуровел и как-то ушел в себя, стал незнакомым, чужим. Может таким делала его офицерская форма. Он к тому времени служил уже в армии, и был отпущен на побывку в связи с болезнью дочери. Я с грустью проводил кортеж. Меня в Бердянск никто не пригласил. Гроб все удалялся и, наконец, скрылся за первой грядой возвышенностей, «за первым кряжем», как говорят у нас. Однако мысли мои были не с гробом. Я плыл где-то в неизвестности, беседуя с душой Нади, ощущая ее переживания.

О похоронах в Бердянске рассказал мне Семен Иванович. Там было еще одно отпевание — в кафедральном соборе. Затем похороны на городском кладбище. Детей, говорил он было «видимо-невидимо». Во всех гимназиях и городских училищах занятия были отменены на этот день. «И все провожали нашу Наденьку» — говорил он — Даже Ольга Ивановна немного отошла, вроде как бы те дети часть ее горя забрали на себя. Цветов на могилу наложили целый курган. В Бердянске, говорят, что таких похорон не видели никогда».

Эта могилка навсегда привязала Недовесов к Бердянску. Каждое воскресенье Ольга Ивановна, если не было ненастья, делавшего грунтовые дороги непроезжими, ехала «к Наденьке». Затем к ней «переселился» Семен Иванович. Его похоронили в головах у нее. Места рядом были закуплены для родителей.

Афанасий Семенович после похорон Нади еще неделю прожил в Борисовке. Все это время они были вдвоем с Ольгой Ивановной. Занятий в школе все эти дни не было. Но я прибегал ежедневно и по нескольку часов проводил с дедом Семеном. И даже наш Иван, который старался переложить на меня побольше хозяйственных дел, не ругал меня за эти походы. Потом Афанасий Семенович уехал в действующую армию и снова началась обычная школьная жизнь. В первый день занятий, по окончании урока я подошел к Ольге Ивановне и тихонько дотронулся до ее руки. Она взглянула на меня и слезы наполнили ее глаза. Она приложила платок к глазам и быстро пошла к дверям своей квартиры, выходящим в школьный коридор. На полпути она оглянулась и рукой позвала меня за собой. В комнате — личной библиотеке она начала быстро перебирать книги на одной из полок. Найдя то, что искала, она позвала меня и сказала: «Возьми, Петя. Это любимая книга Нади. На память о ней». Я взял. Это был Жюль Верн «80000 верст под водой». Я долго хранил эту книгу в отцовском доме. Не забыл даже, когда вывозил отца с его семьей, спасая от голодной смерти. Но не стало отчего дома — затерялась где-то и книга во время войны.

У Ольги Ивановны было теперь страшно много работы. Она осталась в школе одна. И для двоих работы хватало, т. к. каждый вел два класса. Устройство школы благоприятствовало этому. Вдоль всего здания шел широкий коридор. Если идти от одного конца к другому, будешь иметь слева глухую стену, на которой приколочена вешалка для верхней одежды учеников. В самом конце этой стены — дверь в учительскую квартиру. По правую сторону тоже глухая стенка, в которой имеются две симметрично расположенные огромные (и по ширине и по высоте) двери. Во втором торце коридора такое же огромное окно, как и в первом.

Если открыть любую из дверей в правой стенке, окажешься в огромном классе. Перед глазами наружная стена, в которую почти сплошь встроены широкие и очень высокие окна. Справа на стене две симметрично расположенные большие классные доски. Напротив каждой из них полоса парт. Перед партами стол учителя. Все.

Занятия силами двух учителей ведутся так. В одной классной комнате одну из полос парт занимает первый класс, другую — третий. Во второй комнате — второй и четвертый класс. Между классами довольно широкий промежуток. Занятия ведутся так: один из классов пишет или самостоятельно решает задачи, другой занимается с учителем. За один урок учитель может несколько раз сменить характер занятий в каждом классе. Все зависит от искусства педагога. Наши Ольга Ивановна и Афанасий Семенович владели этим искусством мастерски. Во всяком случае у меня такое чувство, что я все время учебы имел непосредственное общение с учителем.

Но теперь Ольге Ивановне пришлось одной вести четыре класса. Как? Оказывается и это было предусмотрено. Стена, разделяющая классные комнаты — раздвижная. Ее иногда раздвигали еще в то время, когда Афанасий Семенович был дома. Когда кому-то из учителей надо было отлучиться или кто-то из них заболевал, другой его заменял, работая сразу в четырех классах. Теперь такое положение стало нормальным. Я по существу все четыре года учился в таких условиях. И это никак не отразилось на моем начальном образовании.

Я очень благодарен моим первым учителям, и я люблю их горячей сыновней любовью. Все, что во мне есть хорошего, заложено с их ведущим участием. И это не только мое мнение. Все, кто учился у Недовесов помнят и любят их до конца своей жизни. В этом я убедился, беседуя со многими их учениками. Никто их не забыл, все вспоминают с благодарностью, даже те, кто учился через «пень-колоду».

Я же благодарен еще и особо, главным образом Ольге Ивановне. Она руководила моим литературным образованием. Благородные герои Жюль Верна, Вальтер Скотта, Фенимора Купера служили для меня образцами. Я рано полюбил Пушкина, Лермонтова, Жуковского, Гоголя, Толстого…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.