1-8 сентября 1986 г. с.Ораное, XX бригада химзащиты

1-8 сентября 1986 г.

с.Ораное, XX бригада химзащиты

КУРВА (пять основополагающих критериев выживаемости ликвидатора):

Качество (излучения - ионизирующее излучение "чище"и лучше, чем вторичная радиация от источников, поглощенных с водой, воздухом, продуктами)

Укрываемость (команды и себя)

Расстояние (от объекта излучения; правило два/четыре)

Время (облучения)

Активность (мониторинг радиационного фона на месте работы)

Свободная адаптация С.Б., ЧАЭС, 1986 г.

Моя последняя, 23-я, ходка на ЧАЭС в памяти не отложилась. Это было 31-го августа; я помню только, что на обратном пути водитель почему-то решил объехать молдаван слева, через Каменку - Горностайполь, и мы долго носились по проселкам, прячась от патрулей и безуспешно пытаясь выспросить дорогу на Ораное у редких встречных водителей, которые путали нас еще больше. В конце концов мы оказались в Опачичах... К ужину мы опоздали, и злые бойцы отвязались на не менее злом водителе и на мне заодно.

Наверное, не запомнилась она потому, что я обсчитался и полагал, что меня пошлют еще раз.

Но меня больше не посылали. Через два дня Женьку Федорчака, Геныка, тоже посадили на прикол.

Нам оставалось только дожидаться замены.

Мы прокуковали в бригаде целых восемь дней...

Генык и я неспешно бредем по перелеску за автопарком.

Под ногами чавкают маслята. Их нити, кружа и переплетаясь, густо покрыли поляну. Устрашающего размера мухоморы зловеще мерцают светофорными шапками по контуру перелеска.

Мы не берем маслята из принципа. Мы охотимся за белыми грибами, на спор - кто больше соберет.

Радиация в малых дозах (как например, в пределах бригады...) благотворно сказывается на росте и качестве грибов. И уж конечно, такого количества отборных грибов я не видел - и, наверное, не увижу - никогда в своей жизни.

Полиэтиленовые пакеты быстро переполняются белыми. Мы собрали по полному пакету, пройдя меньше километра. Страшно жаль их выбрасывать, но есть их нельзя.

Хотя оставшиеся местные едят. Как едят и циклопических размеров картофель. Колорадский жук картофель этим летом не взял, и местные не нарадуются на картохины размеры и вкус.

Они также доят коров, с удовольствием поедающих сочнейшую траву, и ловят сомов, живущих в иле речек Тетерев и Припять.

В радиоактивном иле.

Но сельским до "войны" особого дела нет.

Зато им есть дело до огромного количества техники, - бесхозной и находящейся под присмотром - занятой в Чернобыле.

На прошлой неделе мы чуть не померли от хохота, когда зампотех поведал нам за завтраком сагу о злополучной "мечте могильника", машине ММ 00-02.

В одну из ночей ее уперли из автопарка. Угонщики руками вытолкали ее прямо через колючку ограды (вспомнилось, как цыгане обматывали тряпками копыта угоняемых лошадей), завели с ходу, и...

Машину обнаружила милиция где-то в Могилевской области.

Местным колхозникам, страдающим в период уборочной дефицитом бортов, очень приглянулась "шаровая", по их мнению, войсковая техника, и такие пропажи случались часто-густо. Угонщикам надо было бы обзавестись дозиметром, потому что бедная ММ 00-02 едва ли не светилась во тьме от переоблучения, на чем они и попались на КПП...

...Мы с Геныком алчно сглатываем слюну, но грибы все-таки оставляем.

Договорились на ничьей. Возвращаемся в батальон с ощущением собственной бесполезности. На станцию нас не пускают, мы почти "выездили" свои 25 рентген. Несчастные оставшиеся пол-рентгена мы теоретически можем выбрать за две недели ничегонеделания в бригаде.

Начальство нас тихо ненавидит.

С одной стороны, на станцию нас пихать уже нельзя. С другой стороны, будучи "дедами", мы имеем иммунитет от насобачивания на нас бригадной рутины, как-то, дежурства по батальону, работ по постройке зимних квартир (которые, кстати, развернулись полным ходом - если нас промаринуют еще с недели три дольше, мы имеем шанс в них перебраться...), и прочей волыни. Все, что остается дедам - слоняться без дела из угла в угол, ожидая замены.

А замены закончились.

Партизанский ручей сильно обмелел в конце августа, а в первую неделю сентября и вовсе иссох.

Генык и я остались в гордом одиночестве - остальных наших корешей, партизан-офицеров, включая почти всех знакомых разведчиков, поменяли. Уехал и Дрюня, сердечно распрощавшись со мной; ему надо было срочно ложиться в больницу... Уехал почти весь Харьков, и хотя новые ребята были ничуть не хуже, ощущение пустоты от этого не уменьшалось. Мы автоматически разыгрывали новичков в столовой классической Дрюниной хохмой: "Вчера видел ворону над "четверкой"... Летела летела, потом гляжу - х...як! Упала... Прямо в разлом реактора... На лету спалило!" (хотя "четверку", по разговорам, уже перекрыли сверху).

Вместо Геныка с шахтерами стал ездить Игорь. Мы подивились такой преемственности имен, ведь Женькиного предшественника тоже звали Игорем. Да и шахтеры постепенно сменялись, только Донбасс оставался Донбассом в составе нашего РАСТа.

Вечера коротались в неспешных беседах в штабной палатке. Разнообразие вносилось фильмами по средам и пятницам. Нам показали - на моей памяти, по второму разу - весь цикл "Анжелики", несколько фильмов Фюнеса и Ришара; все в ужасном состянии, но смотрибельные.

...Мне запомнилась просветительская беседа молодого майора-медика из санчасти. Как-то вечером в курилке мы разговорились о последствиях аварии, о влиянии радиационных полей Чернобыля на наше здоровье.

От него я впервые услышал леденящий кровь прогноз - по подсчетам какой-то там медико-статистической группы выходило, как совершенно буднично сказал он, что большинству ликвидаторов надо отмерить по 15-20 лет от 86-го года - и на том успокоиться.

Так и сказал. Дословно.

Я слегка припух от такого цинизма, но ничего ему не сказал.

Уже перед самым написанием повести, шерстя Интернет, я наткнулся на следующие строчки: "...Появление радиационно-индуцированных солидных раков предстоит ожидать для ликвидаторов в ближайшем будущем с максимумом интенсивности примерно через 25 лет после аварии на ЧАЭС".

Оп-па. Значит, 2011 год.

Но тогда в это еще не так верилось, вернее, не верилось совсем.

Хотя анализы крови, несмотря на все секретные постановления и приказы о завышении данных, даже в бригадном медсанбате для нас не были радужными. Да и чувствовали мы себя доведенными до ручки - истощенными, изношенными, с разболтанными нервами...

Ладно, отвлекся.

Итак, последняя наша неделя в бригаде была наполнена тоскливым ожиданием замены. Тоскливым потому, что с трудом верилось в то, что это произойдет.

После обеда 8-го сентября я лежал в палатке, бездумно пялясь в плетенку панцирной сетки над головой. Генык вошел в палатку и буднично сказал:

- Збырайся, замена нам приехала. О-о-от...

Дальнейшее вспоминается урывками.

Прощание с мужиками. Тезка-Иванов выдает нам военные билеты - со вставленными карточками учета, из которой я с изумлением узнаю, что по сегодняшнее число набрал ровно 25 рентген, и ни микрорентгеном более... - проездные документы и деньги. Мы обнимаемся напоследок. Из "стариков" он остается один...

Мы спешим; "газик" из третьего спецбата идет прямо в Киев...

Только вкинуться, сегодня к вечеру мы будем уже в Киеве!

...Улицы Киева выглядят также, какими я их помнил с "довоенной" поры. Мы останавливаемся у гастронома на окраине. Штабные из третьего батальона, подвозившие нас, затариваются водкой, а мы, попрощавшись, садимся на конечной остановке на трамвай. Едем в сторону центра. Начинает смеркаться. На перевалку в Белую Церковь мы сегодня, пожалуй, уже не успеем.

Надо было искать крышу для ночлега.

Генык концов в Киеве не имел. У меня на этот случай прорезывались два варианта. Первым был мой давний приятель по аспирантской общаге, который получил квартиру на проспекте Советской Украины и который всегда радушно принимал меня во время редких командировок в Киев. Вторым был двоюродный брат Саша, который после Припяти получил квартиру где-то на улице Бальзака, в квартале, где жили многие эксплуатационники ЧАЭС, переселенные из Припяти. Я знал адрес, но как туда добираться - не имел понятия.

Телефона ни у одного, ни у другого не было.

Мы решили бить наверняка и ехать к приятелю.

Только спустившись в метро, мы поняли, какую ошибку совершили, поперев в Киев в "партизанской" форме. На боку у нас висели одинаковые противогазные сумки, хранившие тот немудреный скарб, который мы решились забрать с собой. Остальное покоилось в бригаде в толстых полиэтиленовых мешках с желтым ярлыком, и будет при случае свезено на могильник.

Два подозрительных типа в полевой форме с противогазами... Вокруг нас был постоянный людской вакуум. Нас чурались, от нас отводили глаза. Мы сидели в почетном удалении от остальных пассажиров вагона.

То же самое было и в троллейбусе.

Мы пока не придавали этому значения - нам все было в диковинку, толпы нарядно одетых людей, городской транспорт, освещенные витрины магазинов... Я осознал, насколько одичал за эти сорок дней.

Моего приятеля не было дома. Потоптались немного возле подъезда. Одолевал голод. Вечные старушки внизу, тревожно отодвинувшись на край лавочки, отправили нас в ресторан в торгцентре, за две троллейбусные остановки.

Ресторан был полон. Метрдотель, брезгливо держась на расстоянии, посоветовал нам для начала сменить гардероб, вымыться, и уж потом беспокоиться о еде. Генык побелел лицом и двинулся на него, но я схватил его в охапку и вытащил на улицу...

Киев, который мы спасали, нас не принимал.

Мы были изгоями, прокаженными в этом городе.

Обида и усталость навалились одновременно.

Вкалывая на станции, мы наивно полагали, что наши благодарные соотечественники кинутся мыть нам ноги по возвращению домой. Пусть кто-нибудь скажет, что мы этого не заслужили!

В тот вечер наши иллюзии рассеялись.

В лучшем случае, нас игнорировали. В худшем - чурались, как тяжело больных инфекционной болезнью. Наши шмотки, мы сами в глазах окружающих нас людей были опасны... Это дал нам понять таксист, которого мы сооблазнили четвертной бумажкой. Сам он считал, что радиация - не грипп, и поэтому согласился свезти на Бальзака. Кстати, он был единственным из пяти или шести свободных такси, кто рискнул притормозить возле нас.

Улица располагалась на самом краю города. Как и во всех новостройках, дома не имели номеров. Ветер выл в проулках, гоня вечный левобережный песок. Было уже около пол-одиннадцатого. Мужик, выгуливающий овчарку, махнул нам рукой в один из внутренних дворов из унитарных шестнадцатиэтажек.

Дом был тот, квартира та - но двери никто не открыл.

Я понял, что Сашка, скорее всего, "вахтует" из Зеленого Мыса, а Люда и дети, наверное, уехали к родным в Бердянск. Спустившись вниз, мы стали держать военный совет.

Командировочный опыт утверждал, что искать место в гостиницах Киева, тем более ночью - гиблое дело. Но выбора у нас не было, и мы стали ловить хоть что-то двигающееся в сторону центра.

Было холодно и сыро. Две странные фигуры в полувоенной партизанской форме топали по шоссе направлению к Киеву, голосуя редким машинам. Нам повезло: "Жигуль", владельцем которого оказался бывший чаэсовец, довез нас прямо в центр. Его подружка, пьяноватая блондинка, помахала нам из заднего окна на прощание, когда мы, совершенно разбитые и продрогшие, десантировались у гостиницы "Красная Звезда". Расчет был прямой: куда еще податься двоим подопечным Минобороны, как не в подведомственную же Минобороне гостиницу?

Хотя в этом и было больше нахрапа, чем трезвомысления, концепция сработала, и через несколько минут, не веря своему счастью, мы уже смотрели из окна нашего совершенно шикарного двухкомнатного номера - дежурный администратор над нами просто сжалилась, взяв клятву, что мы освободим номер к семи утра - на площадь Дружбы Народов. Я обнаглел вконец и спросил у горничной на этаже, не будет ли у нее чаю. И здесь нам повезло, был и горячий сладкий чай, и безумно вкусные бутерброды с сухой колбасой и сыром... Мы отмыли последнюю чернобыльскую грязь в обжигающе горячем душе и уснули, как убитые.

Последний день моей эпопеи был тоже малопримечателен. Мы с Геныком добрались до перевалки, где все тот же мордатый прапор выдал нам наши пожитки. Крысы и мыши их не тронули, но вот в углу моей сумки поселилась плесень. Надев джинсы, я констатировал факт своего существенного похудания - ремень, застегнутый на последнюю дырку, едва держал их на торчащих костях бедер...

Киевский вокзал встретил нас патрулями, огромным контингентом совершенно разношерстных партизан, за которыми эти патрули охотились, гамом толпы и дикими очередями в кассы. Каким-то образом мы выбили себе билеты: я взял СВ (гулять так гулять!) в Днепр, а Женька - какой-то сложновариантный билет в Донбасс.

Наш последний совместный ужин прошел на славу. Мы забили столик в ресторане "Крещатик", поближе к кухне, и перепробовали почти все меню. Это, в сочетании с нашими скромными шмотками, неопровержимо убедило официантку в том, что мы недавно освободились из "зоны"...

Мы действительно были из зоны. Но не из той.

Мы заказали грибы в сметане, запеченные в глечике. Они были не чета нашим, оранским, но все равно вкусными до беспредела.

Бутылка водки сделала нас более великодушными к предательскому городу. Женька посадил меня в вагон - его поезд отправлялся позже, мы обнялись на прощание и пообещали писать друг другу.

Попутчика в купе у меня не было. Когда поезд тронулся, я обессиленно упал на постель. Что-то мокрое текло у меня по щекам, полуявь, полусон, полубред мотали меня по ЧАЭС, десятки, сотни лиц, знакомые и незнакомые, окружали меня, я задыхался от приторно-сладкого воздуха в подвале главкорпуса, я кромсал ненавистный битум на крыше, я полумертвой бабочкой бился в истерике у засохших роз в заброшенном парнике - и над всем этим возвышалась проклятая стена четверки, какой я запомнил ее с первого дня...

Станция с трудом отпускала меня.

Мой Чернобыль кончился.