«ГОНЕНИЯ»
«ГОНЕНИЯ»
Ахматова, как известно, была всегда гонима и травима, без этого не обходится ни один вздох о ней. Даже не заблуждающиеся на ее счет машинально повторяют мифы.
<…> Ее травили, все время, до последних дней ведь ее травили <…>.
М. М. БАХТИН в записи Дувакина. Стр. 47
Она числит за собой два периода официальных гонений: после «Первого постановления» и после «Второго». «Первого постановления» в природе никогда никакого не существовало. Просто она была в творческом кризисе как минимум пятнадцать лет, до войны, но задним числом сочла более эффектным оправдать его партийным запретом. Здесь явный просчет: запрет чего? Писания? Или публикаций? Писать вроде запретить трудно, публикации возобновили — а написанного не оказалось.
«Второе постановление», 46 года, было реальнее, но было оно не о ней — о журнале, для которого она была неподходяща. И из этой завязки она сделала сюжет о том, что ей опять запретили писать — ну и начали холодную войну.
В записках о Мандельштаме Анна Ахматова вспомнит: «…Он выгнал молодого поэта, который пришел жаловаться, что его не печатают. Смущенный юноша спускался по лестнице, а Осип стоял на верхней площадке и кричал вслед: «А Андрея Шенье печатали? А Сафо печатали? А Иисуса Христа печатали?»
Н. ГОНЧАРОВА. «Фаты либелей» Анны Ахматовой. Стр. 41
1928.
Анна Андреевна ездила в Москву, где, между прочим, ей предложили принять участие в руководстве работой ленинградского отделения ВОКСа. Шилейко сказал: «Ну тогда в Москве будет ВОКС populi, а в Ленинграде — ВОКС Dei» (Vox populi — vox Dei: глас народа — глас Божий).
П. Н. ЛУКНИЦКИЙ. Дневники. Кн. 2. Стр. 280
Это — после «Первого постановления»!
Никакого «Первого постановления» никогда не было.
Работать — заниматься литературным трудом, хорошо зарабатывать — она могла бы всегда. Не хотела. Даже писать стихи, как выяснилось, могла — только на заказ, зная, что опубликуют и оплатят.
25 января 1936.
Выписка из протокола № 3 курортно-бытовой комиссии при секторе персональных пенсионеров Ленгорсобеса о прекращении выплаты А.А. персональной пенсии за литературную деятельность.
ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА. Т. 3. Cтp. 18
Казалось бы, литературной деятельности и вправду не было особой — стихов не писала, лежала на кушетке, несколько работ сделала как хобби, на персональную пенсию точно не тянуло. Лет тоже было немного — 46. Однако:
9 сентября 1937.
А.А. выдана пенсионная книжка персонального пенсионера республиканского значения.
ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА. Т. 3. Стр. 28
Какого же еще более официального признания она хотела?
Она умеет противостоять попыткам ущемить ее права на привилегии, а назвать их можно как угодно: и гонениями, и репрессиями.
Разговор о квартире: «На новостройку я не поеду. Ни в Стрельну, ни в Лесной. Здесь ко мне все мои друзья близко, я до всех могу сама дойти пешком, а там я буду отрезана. И Владимир Георгиевич сможет навещать меня не чаще раза в неделю».
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 90
18 днем <…> Анну Андреевну позвали к телефону. Она подошла и вернулась к нам в большом гневе. «Звонит какая-то секретарша из Литфонда. Сообщает, что все места в Детском заняты и для меня путевки нет (дело происходит через девять дней после того, как доктор ей предписал отдых, но она отказалась от путевки — а потом передумала и обратилась снова. Тем временем разгар лета). Я кричу (тут она действительно закричала по слогам), что я никого не хо-чу ли-шать от-дыха, что я рада не ехать… А она в ответ: да вы не волнуйтесь, не волнуйтесь, мы вас все-таки как-нибудь устроим… Они совсем не понимают, с кем имеют дело! Она ждала, что я начну требовать (а она не начала? Это — не начало? «Какая-то секретарша» не скажет начальнику: Ахматова кричала и требовала?): мне, мне давайте путевку! Что я приму участие в общей свалке!»
(О, как я благодарна ей за то, что ей хорошо ведомо, кто она, что, блюдя достоинство русской литературы, которую она представляет на каком-то незримом судилище, — она никогда не участвует ни в какой общей свалке!)
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 165
Январь 1940 года.
«Целые дни теперь приходят и приходят изо всех редакций».
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 66
Все, что было написано за эти годы якобы опалы, о чем молчалось — все можно было опубликовать. Опубликовала «Из шести книг» (назвала для солидности) — и потом долгие годы разражалась гневом, мол, какая ужасная книжка. «Старо, слабо, — скажет Марина Цветаева. — Что же она делала эти годы?» Говорила, что много работала, — не всплыло никогда. Разве что иногда ставила заведомо ложные даты. Иосиф Бродский говорит об этом с провоцирующей наивностью.
Бродский: Был период, когда Ахматова писала стихов довольно мало. Или даже почти ничего не писала. Но ей не хотелось, чтобы про нее так думали.
Соломон ВОЛКОВ. Диалоги с Бродским. Стр. 267
Это он объясняет, почему она ставила под своими стихами фальшивые даты. Это объяснение, кстати, еще самое мягкое — более корректным было бы обвинить ее в мошенничестве.
Все слухи оказались справедливыми. Действительно, ей уже прислали из Москвы три тысячи единовременно, и ежемесячная пенсия повышена до 750 рублей. Зощенко с листком, присланным из Москвы, ходит в Ленсовет просить для нее квартиру. В Союз принимали ее очень торжественно. За ней заехали секретарша и член правления Союза — Лозинский. Председательствовал Слонимский.
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 65
Это все она рассказывала. Это все для нее очень важно в 51 год.
Теперь сделаем паузу и процитируем другой документ.
В Совет Литфонда.
Прошу принять меня на работу в качестве судомойки в открывающуюся столовую Литфонда.
М. Цветаева.
26 августа 1941 г.
Анна СААКЯНЦ. Марина Цветаева. Жизнь и творчество. Стр. 753
Гонения после Второго постановления (было всего одно, оно и было).
Описать гонения довольно трудно. Почти все они заключались в том, что отказались печатать «Сероглазого короля» и «Чудотворной иконой клянусь / И ночей наших пламенным чадом…» Что касается тов. Жданова — то он ничего нового в ее характеристике не выдумал, «блуд в молельне» был обнаружен критиками давно, в самом начале ее литературного пути, об этом говорилось обыденным тоном, как об очевидном содержании ее поэзии.
<…> Остается в силе вывод об узости Ахматовского мирка, ограничиваемого комнатными эротическими и молитвенными эмоциями.
Г. ЛЕЛЕВИЧ. Анна Ахматова (беглые заметки). Стр. 472
Это не великая страна всеми танками, а дежурный литературовед одним перышком. Это 1923 год.
К тому же я абсолютно уверена, что это оригинальное, как ей казалось, сочетание — «религиозности» и эротизма — культивировалось ею сознательно. Однажды найденное, оно было сочтено очень удачным для узнаваемости брэнда. Она никогда от этого не отказалась. О религиозности Ахматовой речь, я думаю, все-таки не идет, а особенно жаркого блуда я тоже не чувствую. Легкий оттенок мазохизма — да, она, со своим умом, быстро идентифицировала его и сама — и культивировала, как непосредственное ощущение (редкое среди ее обычных рассудочных построений).
Чудотворной иконой клянусь
И ночей наших пламенным чадом —
Это запатентованный знак, это лишь помогает продвижению товара, а на качество его не влияет. Очень хорошо, если женщина пишет о своих эротических безумствах — я готова ждать, что она сообщит мне нового. Неплохо, если она имеет привычку молиться или знает, как заходить в церковь. Плохо, когда мне преподносят специально созданную мешанину, чтобы эпатировать. Товарищ Жданов осадил — чтобы не задумывались те, кто принимает все за чистую монету. Имел право. Дачи, санатории, загранпоездки и бесплатные проезды в трамвае распределял он. Кто мог обойтись без дачи не думал печататься. Все-таки можно было разобраться, в какой стране выпало жить и каковы правила игры.
Наигуманнейшим образом людям с гуманитарными наклонностями позволяли заниматься гуманитарными профессиями. Писатели, например, которые не хотели писать для публикации того, за что товарищ Жданов был готов платить, могли работать редакторами, рецензентами, переводчиками. Не все, правда (неудачники преподавали в школе или инженерствовали, занимаясь для себя чтением или писанием) только те, кому повезло, как Анне Ахматовой. Ее завалили предложениями переводов.
Писать или не писать стихи — оставалось делом совести. Она — стала писать «Слава Сталину».
«Я совсем не могу работать, не в силах. За лето перевела 30 строк, а должна была перевести 3000 (за столько ей готовы были заплатить — и можно было бы не завидовать Пастернаку). Зощенко уверен, что он накануне богатства, а я накануне самой черной нищеты».
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 228
Отдавала бы переводы плечистым помощникам — эта схема была ей хорошо известна и в краску не вводила.
Стихотворный перевод Ахматова называла трудным и благородным искусством.
Игн. ИВАНОВСКИЙ. Анна Ахматова. Стр. 615
Ну, это — ее обычное бытовое лицемерие.
И она раздавала подстрочники помощникам, делилась с ними гонорарами. Некоторые из них тоже нуждались в заработках, но не могли получить заказов. Это все были драматические подробности ежедневной литературной жизни Анны Ахматовой.
Эдуард БАБАЕВ. Воспоминания. Стр. 68
Да, это драма.
Я спросила, чем она угнетена. Оказалось: по случаю ремонта дома <…> ее вместе с Пуниными, после долгих хамств, временно перевели в писательский дом. Но эту временную квартиру из-за какой-то неисправности залило водой. «Все мои книги, вещи, платья — все утоплено, — сказала Анна Андреевна. — У меня теперь ничего нет. Мне это все равно, это очень идет моей судьбе». (Впоследствии выяснилось, что размер бедствия оказался не так уж велик. Кроме того, в писательском доме в Ленинграде Анне Андреевне предоставили квартиру не временно, а навсегда.)
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 462
В 1955 году Литфонд стал строить в Комарове свои дачи, одна из которых предназначалась Ахматовой.
Сильва ГИТОВИЧ. В Комарове. Стр. 506
«Что Надя думает: что она будет писать такие книги, а они ей давать квартиры?»
Анатолий НАЙМАН. Рассказы о Анне Ахматовой. Стр. 114
Так щепетильна Анна Андреевна, когда на бездомность жаловалась Надежда Мандельштам.
Анна Ахматова «таких» книг не писала. Получала за это многое, но слово «гонения» велела произносить.
Однажды она показала мне листок с машинописной копией стихотворения «Мужество», которое она предложила в Ташкентский альманах. Рукопись была возвращена с пометкой: «Доработать». «Вот видите, — сказала Анна Андреевна, — редактор сразу заметил, что последняя строка короче других. К тому же здесь нет рифмы». «Дорабатывать» «Мужество» она не стала, и стихи не были напечатаны в альманахе. В этом уже тогда можно было увидеть залог будущих поношений.
Эдуард БАБАЕВ. Воспоминания. Стр. 84
Диплом «гонимой» — статья Перцова двадцатых годов. Перцов — младший брат Жданова.
Но у языка современности нет общих корней с тем, на котором говорит Ахматова, новые живые люди остаются и останутся холодными и бессердечными к стенаниям женщины, запоздавшей родиться или не сумевшей вовремя умереть, да и самое ее горькое страдание сочтут непонятной прихотью.
В. ПЕРЦОВ. По литературным водоразделам. Стр. 696
Человек, вполне включенный в контекст современной Ахматовой литературы, говорит на языке литературной критики о литературной материи. Такую статью «носить всегда при себе» и протыкать булавкой — право, не стоит. Она — другая и о другом.
Да и подумаешь, какой ужас: забыла, когда умереть. Ну и что? Он ей это не в гостях за чаем говорит, здесь она — на поле боя.
Обвинения Пастернаку — обвинения не в будуарности и высказаны не в литературном журнале.
«Иногда мы… совершенно незаслуженно говорим о свинье, что она такая-сякая и прочее. Я должен вам сказать, что это наветы на свинью. Свинья <…>— она никогда не гадит там, где кушает… Поэтому, если сравнить Пастернака со свиньей, то свинья никогда не сделает того, что он сделал. (Аплодисменты.)»
(29 октября 58 г.
Доклад Семичастного на торжественном пленуме ЦК ВЛКСМ «40 лет ВЛКСМ»)
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 327
17 января 1957 года.
«Я была в Гослитиздате и огорчена. Мне хамят в редакции. Я хочу, чтобы книга называлась «Стихотворения Анны Ахматовой», а они требуют «Анна Ахматова. Стихотворения». Мое заглавие, немного старинное, подходит к моим стихам, а это телеграф. Я сказала: пусть лучше тогда совсем не выпускают книгу.
Л. K. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 241
Процитировать еще раз заявление Марины Цветаевой? Той — не хамили, ей даже не ответили на ее просьбу принять судомойкой в столовую, где «кушали» поэты и поэтессы.
«Больше никогда не разрешу ни одного вечера».
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1963–1966. Стр. 228
Что-то в организации литературного вечера было не так. Отголоски гонений?
Ахматова погружена в болезни, нищету, бесправие, от которого не могут спасти даже переводы, даже восстановление в Союзе, даже предоставление литфондовской дачи.
Н. ГОНЧАРОВА. «Фаты либелей» Анны Ахматовой. Стр. 51
ЧЕГО же еще? Она живет в Советском Союзе. Больших привилегий нет ни у кого. Вилл на Майами не выдают. В эмиграции (если исследователи вслед за Ахматовой намекают, что болезни, нищета и бесправие — ее свободный выбор взамен несомненных, но отвергнутых богатства, здоровья и всевластия, будто бы обетованных где-то) у нее не было бы и того.
Кстати, о даче.
Аренда продлевается, но при условии: там будет жить Ахматова, а не Пунины. А все дело в том, что ее лачуга, наверное, понадобилась кому-нибудь из писательских чинуш.
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 273.
Если не ей — то есть даже если не Найману или Пуниным — то сразу «чинуши», «лыжницы», «добрые нравы литературы» и пр.
7 августа 55 года.
Давно не видела ее такой встревоженной и раздраженной. При мне какой-то мужской голос позвонил ей из Ленинграда с требованием срочно ехать в Комарово, а то Литфонд недоволен.
По телефону она говорила спокойно, но мне, положив трубку, сказала: «Клинический случай идиотизма». Потом легла и попросила дать ей валидол.
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 157–158
От такого недолго и помереть.
Запись Л. В. Горнунга: «Сегодня по просьбе Лукницкого снова справился в Цекубу о санатории для Ахматовой…»
ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА. Т. 2. Стр. 92
Это — гонения после Первого постановления. Ее санатории (бесчисленные) — это отдельная песня. После Второго уже не надо было о санаториях и просить.
Вот гонения после Постановления 1946 года, когда она была «обречена на голод» (об этом тоже есть отдельная глава).
«Вы знаете, меня это даже утомило: я каждый день получаю такое количество карточек продовольственных, что я не знаю, что с ними делать». Ей анонимные лица посылали… Она говорила: «Не меньше десяти в день я получаю». Я говорю: «Что же Вы с ними делаете, Анна Андреевна?» — «Как что? — Отношу в кассу и беру», — она говорит. И вообще она к этому относилась не только спокойно, а выработала в себе даже какую-то такую усмешку по этому поводу.
Е. К. ГАЛЬПЕРИНА-ОСМЕРКИНА я записи Дувакина. Стр. 116
«Я была с моим народом там, где мой народ, к несчастью, был».
В стране в это время был голод. Ее собственных карточек, напомню, никто не отнимал.
В. Из небольших своих заработков она купила <…> машину, вот так вот.
Д. Машину? Все-таки разве у нее могли быть…
В. Да. Когда она издала несколько книг, потом переводы какие-то у нее там… Сравнительно дешево она купила <…> машину.
М. Д. ВОЛЬПИН а записи Дувакина. Стр. 174
И очень мелкие жемчуга.
С одной стороны, ей стали предоставлять работу переводчика стихов, чтобы она не умерла с голоду. Еще через некоторое время, под давлением доброхотов-благожелателей, Литературный фонд сдал ей в аренду маленький коттедж в Комарове на общем участке с тремя другими писателями.
Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 463
Доброхоты, ах проклятые!.. Это просто невыносимое гонение.
Правда, возили ее в этот «маленький коттедж» на литфондовской машине — как-то компенсировали «травлю».
Что мы все о материальном и о материальном. Страдания Анны Андреевны гораздо более утонченны.
Потом Ахматова рассказала, что у нее попросили стихи для «Правды», она послала «Летний сад», но оказалось, что не подошло. Она прочитала: «Я к розам хочу…» Пастернак в ответ прогудел: «Ну, вы бы еще захотели, чтобы «Правда» вышла с оборочками».
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 728
На «Правду» ей наплевать. Анне Андреевне хочется всего и сразу. Журнал Cosmopolitan учит девушек, что это — правильно. Если мы будем считать Ахматову поэтессой для гувернанток, которым вряд ли удастся выйти замуж, то поприветствуем ее за непоколебимость жизненной позиции.
А если принять во внимание ее претензию числиться в великих, то очевиден правильный ход: надо было пострадать. Пострадать чувствительно (чувствительно по ее меркам, потому что, например, для другой матери то, что случилось с ее сыном, было бы даже слишком; а ей — хоть бы что!). Небольшие же жизненные невзгоды здесь не годились — и она их «подчищала», раздувала и вешала себе на шею — как медаль.
Что она знает о настоящих гонениях?
Данный текст является ознакомительным фрагментом.