БИТЬ БОЯР И ВОЕВОД

БИТЬ БОЯР И ВОЕВОД

Еще стоял Разин под Симбирском, а вести стали приходить с разных сторон, что один город сдается разинским посыльщикам за другим.

Максим Осипов прибирал к себе всю чернь Алатырского уезда. Было сначала с Максимом всего тридцать человек, а через несколько дней шли за ним сотни, а потом и тысячи здешних уездных людей. 16 сентября с тысячами крестьян подошел Осипов к Алатырю, с ходу взял острог и осадил воеводу Акинфея Бутурлина в рубленом городе, потом поджег и рубленый город. Погиб в огне воевода, все приказные дела были повстанцами порваны и сожжены, все долговые кабалы уничтожены, освободил всех Максим Осипов от налогов и поборов и в каждом селе, в каждой деревне и по городам Алатырского уезда ввел казацкий круг; выбрали крестьяне своих атайанов, раздуванили животы вотчинников, помещиков, приказных людей.

А потом шел Максим Осипов на Курмыш, Ядрин, Василь-город на Суре; встречали его луговая и нагорная черемиса, и мордва, и чуваши, открывали ему ворота курмышане и ядринцы. Бежали в Арзамас в великом страхе здешние помещики.

А в другие стороны по городам шли с победой иные разинские атаманы и есаулы. Василий Сибиряков взял Атемар и Саранск, и уже писал нижнеломовский воевода Андрей Пекин в Тамбовскую крепость воеводе Хитрово: «Поминай меня, убогого, и великому государю извести, чтоб указал в синодик написать с женою и детьми».

Все смешалось на Симбирской черте. Повсюду шли по дорогам крестьянско-казацкие отряды, города сидели в осаде, многие сдавались разинским людям. Воеводы пятились к Арзамасу, к Казани, утекали под мощные крепостные стены Тамбова.

Рушились помещиковы и вотчинниковы порядки во всем междуречье Оки и Волги, устанавливалась новая жизнь.

На Пензу, Шацк и Тамбов ушел Степанов приятель Миша Харитонов, и поднимались за ним по черте все уездные люди. Вскоре же Матвей Семенов взял Керенск, а Леонид Федоров — Кадом.

Собрал Федоров на соборной площади жителей города, прочитал память к ним, кадомцам, Степана Тимофеевича Разина. Тихо было на площади, и звучали небывалые слова, что велят им, кадомцам, служить царевичу Алексею Алексеевичу, патриарху Никону да ему, Степану Тимофеевичу, и за них, за всех, биться, не щадя своего живота. И говорил им всем Федоров волю, и отменял всякие крепости и тягости. И сколько собралось на площади черных людей, и все они вопили за батюшку Степана Тимофеевича. И началась в Кадоме новая жизнь.

А под Козьмодемьянск пришел разинский атаман Прокофий Иванов, и вел он за собой крестьян Алатырского, Ядринского, Курмышского, Нижегородского, Цывильского, Чебоксарского, Арзамасского и Козьмодемьянского уездов. И прибралось с ними тысяча человек русских и двенадцать тысяч тех же уездов черемисов и чувашей.

Город Козьмодемьянск взяли повстанцы приступом. Пошли с криком на город, окружили его со всех сторон, и городские жители сами открыли им ворота. Рванулись повстанцы вдоль улиц, побежали к воеводскому двору и в дома местных богатеев, и вели их местные жители — козьмодемьянцы. Воеводу Ивана Побединского и подьячего Василия Богданова прибили на месте, остальные разбежались кто куда, и их искали, и животы их дуванили. Они же, козьмодемьянцы, навели Прокофия Иванова с товарищами на городскую тюрьму. А вел их местный пристав — черемисин родом Мирон Мумарин. Сбили повстанцы замки с ворот, выпустили тюремных сидельцёв на волю, и был среди них Илюшка Иванов сын Долгополов.

Был Илюшка дворовым человеком боярина князя Юрия Буйносова-Ростовского, бежал от него, скитался по весям и градам, дошел до Разина, потом уже с Волги ушел от него по городам поднимать людей, бунтовал Илюшка в Козьмодемьянском уезде против властей, говорил дерзкие речи, ждал прихода батюшки Степана Тимофеевича Разина. Не миновать было Илюшке пытки и колеса, но вовремя подоспели уездные люди. Теперь же на кругу вновь говорил речи Илюшка — о воле и о праведном времени, звал избить всех мучителей и кровопийц народных; слушали его козьмодемьянцы, дивились на Илюшкину живучесть и злобу к врагам своим, кричали в его поддержку. Выбрали Илюшку атаманом. Но не остался он в городе, пожил несколько дней, а потом объявил козъмодемьянцам, что скучно ему здесь, тесно, а пойдет он дальше бить бояр, воевод и приказных людей на Ветлугу и на Галич.

Взял с собой Илюшка семьдесят охочих людей и ушел из города. А в городе остались посадский черный человек Иван Шуст и ямской охотник Замятенка Лаптев.

Пришел Илюшка на Ветлугу, разослал там свои прелестные письма и стал собирать людей. Шли к нему и русские, и мордва, и черемисы. Подошел со своими людьми и Мирон Мумарин. Поднял Мирон за собой всю луговую черемису. И двинулись вдоль по Ветлуге разинские атаманы Иванов и Мумарин, русский и черемисин, приходили в села и деревни и слушали сказки местных черных людей; по этим сказкам либо побивали, либо оставляли в живых помещиков, боярских приказных людей, давали всем простым людям волю, дуванили господское добро, распускали тюремных сидельцев.

А Максим Осипов подходил уже к Нижнему Новгороду. Шло за ним в те дни пятнадцать тысяч человек.

Все ближе подкатывал повстанческий вал к Арзамасу, где собирались государевы полки, направленные против бунтовщиков. Горели господские дворы по селам вокруг Арзамаса, пустые стояли помещичьи усадьбы, бежали из них даже приказчики. Полковые воеводы писали в Москву в своих отписках: «В Арзамасском уезде по многих местах, которые места подались к Алаторскому уезду, в селах и в деревнях крестьяне забунтовали и помещиков и вотчинников побивают. А которые… поместья и вотчины московских людей и их в тех поместьях и в вотчинах нет… и поместья и вотчины их разоряют».

Но наибольшие силы собрали разинские атаманы под Тамбовом и Шацком. Очень им наказывал Степан взять эти города и особенно сильную крепость Тамбов, которая прикрывала путь к Москве с юго-востока и которую поклялся защищать до смерти воевода Яков Хитрово.

Но трудно было защищать город: бродил весь черный и посадский Тамбов, бунтовали крестьяне по всей Тамбовской черте. Писал в Воронеж городовой воевода Еремей Пашков: «И я, господине, в Тонбове сижу в осаде, пришло под Тонбов Тонбовского уезду всяких чинов воровских людей тысячи с 3 и больше».

Яков Хитрово в это время бился неподалеку в Шацком уезде под селом Алгасовом, куда пришли тысячи взбунтовавшихся тамбовских и шацких крестьян. И вел их за собой разинский товарищ атаман Тимофей Мещеряков. А между Хитрово и Тамбовом встали теперь ратные бунташные люди. Не просил, а уже молил Пашков Козловского воеводу Степана Хрущева: «Умилосер, отец мой Степан Иванович, подай мне, мертвому, помощь».

Все шло так, как и хотел Разин, — за ним была теперь вся Симбирско-Корсунская черта, вся Тамбовская черта, встали за него вся черемиса, и мордва, и чуваша горная и луговая, сдавались его присыльщикам уездные города, а воеводы или бежали розно, или были побиты. Повсюду вместо воевод выбирали люди атаманов и старшину, вершили круги, управляли городами, уездами, селами, дуванили добро, выводили помещиков, вотчинников, приказных, теснили отовсюду государевых ратных людей. Все дороги были переняты, повсюду стояли повстанческие сторожи, лесные засеки остерегали подходы к селам и городам, а по городам, селам, засекам стояли тысячи людей. Одни говорили, что шло в это время за Разиным шестьдесят тысяч человек, другие насчитывали сто тысяч, а были и такие, которые точно говорили, что стоял в сентябре — октябре 1670 года Степан Разин во главе двухсот тысяч повстанцев.

Сидел Разин на симбирском посаде, за крепким острогом и готовил новый решительный приступ Малого города. Каждый день к нему в избу приходили гонцы из разных мест. Казацкая охрана сначала допрашивала посланца — кто таков, откуда, кем прислан, а потом уж допускала к атаману. Развертывал Степан грамотки: эта от дорогого друга Миши Харитонова, эта от Максима Осипова, эта от Прокофия Иванова. Писали атаманы, что божьим промыслом побрали они города и идут вдоль по Симбирской и Томбовской чертам, воюют на Волге, Оке, Суре, Ветлуге. И идут с ними многие русские пашенные мужики, посадские бедные люди, черемисы, мордва, чуваши. А стоит вся чернь за него, Степана Тимофеевича. Просили они подавать и о себе вести.

А что мог написать им Разин? Что толчется он все еще около Симбирского кремля и не знает, возьмет Милославского или нет. Писал им Разин — велел укрепляться по городам, селам и засекам, ждать его и готовиться к походу на Москву. Прислал он в Керенск грамоту Матвею Семенову и велел ему, Матвею, идти в Шацкий уезд, в село Конобеево, и ждали бы его, Разина, в Конобееве со всеми шацкими и тамбовскими людьми и атаманами дней пять или шесть, и мыслит он от Конобеева идти со всем собраньем под Москву. А выбрал он, Степан, село Конобеево потому, что людей иод Шацком и Тамбовом было многие тысячи и те люди были ему дороги. А если не придет он к сроку, то шли бы атаманы по городам поднимать людей своим путем.

Не пришел Степан к селу Конобееву в срок, продолжал сидеть под Симбирским кремлем. И писал он Мише Харитонову, что вот-вот придет к нему поближе сначала на Пензу, а потом с Пензы туда, где стоял Харитонов со своим войском — пятью тысячами людей в Шацком уезде — в село Зарубкино. Но и в Зарубкине напрасно прождали Разина.

Много тысяч шло за Степаном Разиным, и много атаманов у него было, а сидел он в своей избе в Симбирске, слушал ночью, как воет осенний ветер над Волгой, и казалось ему, что уходят у него все эти тысячи, десятки тысяч людей, как вода сквозь сито. Сидели и брели они по городам и селам, стояли на далеких дорогах и засеках; весь юг государства Российского, все понизовые города были его, разинские.

Но воевать так, как хотел он, их атаман, их батюшка, они не хотели, да и не умели. Приходили они по-прежнему скопом под Симбирск и скопом же уходили в леса по черте. И терялись их следы в Кадоме и Темникове, под Шацком и Тамбовом.

И не было больше вестей ни от Миши Харитонова, ни от Прокофия Иванова. Послал Степан грамоту Максиму Осипову под Нижний Новгород, чтобы шел Максим со своими многими тысячами назад, в Симбирск для общего с ним, Степаном, приступа. Но даже не ответил Осипов. То ли его, Степанов, гонец не дошел до курмышского и алатырского атамана, то ли сам Максим где-то увяз в нижегородских лесах, а может, уже стоит под пыткой или сидит на колу…

Потом приходили окольными путями вести: воюют атаманы, берут города. И спокойней становилось на душе Разина. Прибегали к нему люди, рассказывали, что небывалое дело творится на всей Руси, что начинает бунтовать чернь даже там, где он, Степан, вовсе и не рассчитывал. Вставали вдруг повстанцы под Тулой и Суздалем, близ Ефремова и Старого Оскола, около Коломны и Ярославля.

Добрые вести шли к Разину со Слободской Украины, по разным дорогам шли на Воронеж и Коротояк донцы: одни двинулись с Вешек, другие — из Паншина и Кагальникова городков. Уже 10 сентября отряд казаков дошел до Острогожска и ночью при поддержке здешних казаков и посадских людей вошел в город. А стоял во главе донских казаков разинский атаман Фрол Минаев.

В тот же час схватили в хоромах воеводу Василия Мезенцева и подьячего Ивана Горелкина и покидали в реку, взяли город в свои руки, выпустили всех тюремных сидельцев. В те же дни взяли казаки Ольшанск, и писал коротоякский воевода Ознобишин в Москву: «Ольшанцы с ними не бились, а воеводские животы разграбили». Ольшанский воевода Семен Беклемешев тоже был взят прямо в хоромах и брошен с раската.

Фрол Разин с тремя тысячами казаков в больших и малых стругах объявился уже неподалеку от Коротояка, прошел он Доном вверх, миновал устье речки Икорца. Леско же Черкашенин продолжал продвигаться Северским Донцом с конницей и судами с тремястами людьми, рассылая по-прежнему грамоты по всей Слободской Украине. 1 октября, к вечеру, взял Леско город Царев-Борисов. Ввели там казаки круг, разорили воеводу и воеводских людей и оставили город за собой. А оттуда пошел Леско на Маяцк, Чугуев, поднимая всюду людей именем Разина и своим собственным

К началу октября 1670 года Степан Разин твердо уже мог сказать, что там, где шли с боями его люди, устанавливались новые порядки, воля приходила на место притеснениям и тяготам простого народа, выводились все изменники-бояре, и воеводы, и дьяки, и подьячие, и новая свободная жизнь без крепостей и налогов, без воеводского кнута и приказного надзора строилась по городам и селам. И не беда, что шарпали где-нибудь крестьяне лишнего или кидали в воду, не разобравшись, какого-нибудь боярского человека, хотя и не было от него большого вреда. Новая, справедливая народная жизнь шла вместе с именем Степана Разина по Руси. И за эту жизнь стояли насмерть мужики по лесным засекам, лезли по приступным лестницам на крепостные стены уездных городов, ложились под пули и ядра в полевых боях с государевыми ратными людьми. И все ширилось и ширилось восстание, множились собрания бунташных людей, неистовствовали русские мужики, посадские люди, холопы, вырвавшиеся на свободу, неистовствовала и черемиса, чуваша, мордва, татары, ухватившие с приходом разинских людей волю.

Не останавливал Разин это неистовство, не останавливали его ни Михаил Харитонов, ни Максим Осипов, ни Прокофий Иванов, ни Фрол Минаев, ни Асан Карачурин, ни Мирон Мумарин, ни иные атаманы. Пусть трепет войдет в кости московских столпов и самого государя и великого князя Алексея Михайловича. Видно, недолго осталось им править на Руси, если так дружно и неистово вставала чернь под разинский бунчук. Была это народная правда и народная война всех крестьян, посадских, холопов, всей черни против неправедных порядков. И верила вся чернь, вся голутва, что пришел срок вывести врагов своих. Но многие думали, что сделали свое дело — убили помещика, спалили его двор, разделили добро, помогли казакам взять уездный город, прогнать воеводу — и все, теперь можно и по домам, а остальная чернь пусть делает то же в своих селах и уездах. И никак не мог ни Степан, ни атаманы удержать повсюду волну народного гнева. Да и быстро остывал народ, играл своей силой, замахивался увесисто, а казнил-то всего воеводу, подьячего, да двух-трех их прихлебателей по городам, да нехороших людей по уездам, а больше пугал, тешился. Государевых же ратных людей совсем не трогали — брали лишь у них ружья да запас и отпускали на все четыре стороны. И бежали ратные люди в Нижний и Тамбов и рассказывали, где стоят повстанцы и много ли их по смете. И готовились воеводы к решительной и последней войне своей не на живот, а на смерть, за вотчины и поместья, за кабалы и крепости, за весь российский порядок, который вдруг зашатался в эти осенние месяцы 1670 года.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.