XLII
XLII
Когда папа Климент двинулся войной на город Флоренцию, и тот приготовился к обороне,[132] и город по всем околоткам начал снаряжать народное ополчение, то также и я был призван в свою очередь. Я снарядился богато; водился с высшей флорентийской знатью, каковые очень дружно выказывали желание сражаться для этой обороны; и держались речи по всем околоткам, известно какие. К тому же, молодые люди бывали чаще, чем обычно, вместе, и ни о чем другом не говорилось, как об этом. Когда как-то раз около полудня собралось у меня в мастерской множество мужчин и молодых людей, первейших в городе, мне принесли письмо из Рима, каковое было от некоего, которого в Риме называли маэстро Якопино делла Барка. Звали его Якопо делло Шорина, а в Риме — делла Барка, потому что он держал лодку, которая перевозила через Тибр между мостом Систо и мостом Санто Аньоло. Этот маэстро Якопо был человек очень остроумный и вел занятные и отличнейшие разговоры; когда-то он работал во Флоренции и переводил рисунки для шелкоделов. Этот человек был большим другом папы Климента, каковой находил великое удовольствие в том, чтобы слушать его разговоры. Когда он как-то раз вел эти самые разговоры, зашла у него речь и о разгроме, и о действиях замка; и папа, вспомнив обо мне, наговорил обо мне столько хорошего, сколько вообразить возможно; и добавил, что, если бы он знал, где я, он был бы рад меня залучить. Сказанный маэстро Якопо сказал, что я во Флоренции; поэтому папа велел ему, чтобы он мне написал, чтобы я к нему возвратился. Это сказанное письмо содержало, что я должен вернуться на службу к Клименту и благо мне будет. Эти молодые люди, которые тут же присутствовали, хотели знать, что это письмо содержит; поэтому я, насколько мог лучше, его утаил; затем я написал сказанному маэстро Якопо, прося его, чтобы он, ни ради хорошего, ни ради худого, никоим образом мне не писал. А тот, еще больше разохотившись, написал мне новое письмо, которое настолько выходило из границ, что, если бы его увидели, мне пришлось бы плохо. Оно гласило, чтобы, от имени папы, я ехал немедленно, каковой хочет занять меня делами величайшей важности; и чтобы, если я хочу поступить правильно, я все бросал немедленно и не оставался действовать против папы заодно с этими сумасбродными бешеными.[133] Увидав это письмо, я так испугался, что пошел к этому моему дорогому другу, которого звали Пьер Ланди; каковой, взглянув на меня, сразу же меня спросил, что со мной случилось, что у меня такой расстроенный вид. Я сказал моему другу, что того, что со мной случилось, что привело меня в такое великое расстройство, этого я никоим образом не могу ему сказать; я только попросил его, чтобы он взял эти вот ключи, которые я ему даю, и чтобы он вернул драгоценные камни и золото такому-то и такому-то, которых он найдет у меня записанными в книжечке; затем пусть возьмет мое домашнее имущество и немного присмотрит за ним с обычной своей добротой; а что через несколько дней он узнает, где я. Этот умный юноша, должно быть, почти догадываясь, в чём дело, сказал мне: «Брат мой, уезжай скорее, потом напиши, а о вещах своих не думай». Так я и сделал. Это был самый верный друг, самый умный, самый порядочный, самый внимательный, самый нежный, которого я когда-либо знавал. Уехав из Флоренции, я отправился в Рим; и оттуда написал.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.