Глава X Продолжение моей последней любви

Глава X

Продолжение моей последней любви

Восемь долгих дней прошло без каких-либо новостей о моей красивой соседке. Однажды утром она пришла в свою рабочую комнату и, как только увидела меня, бросила камень, завернутый в бумагу, а затем убежала. Я развернул записку и прочёл такие слова: «Сегодня я выйду после обеда с разрешения мужа. Будьте в обычное время на мосту Сторто, вы найдете гондолу с белым платком. Мне надо с вами поговорить».

Я полетел на свидание. Моя соседка не заставила себя долго ждать. Весёлое выражение, какого я у неё ещё не видел, освещало ее прелестное лицо. Она велела гондольеру отвезти нас сначала на Большой Канал, а затем к Санта-Маргарита.

«По правде говоря, – сказала она смеясь, – я думаю, что вы колдун: все, что Вы предсказывали, произошло». Она достала с груди еще одно письмо, мне неизвестное. Это письмо было написано тем же почерком, что и первое, в том же стиле и составлено в столь же напыщенных выражениях. Этот якобы «Я» благодарил свою соседку за то, что она соизволила подарить ему свой портрет, и клятвенно обещал, что всегда будет носить его на сердце. Он жаловался, что не видит свою повелительницу у окна, но прекрасно понимает, что благоразумие требует от неё жертвы, и смиряется с этим, клянясь ей в вечной верности. Чтобы показать, насколько далеко простирается его любовь и доверие, он рассказал юной даме о некоторых своих коммерческих делишках. Некий вексель, которого он ждёт с нетерпением и который почта никак не может доставить, его беспокоит. Наконец, этот бесстыдный и жалкий «Я» просит даму одолжить ему двадцать цехинов в счёт запаздывающего векселя и клятвенно обещает выплатить эту сумму в конце месяца. Прочитав эту гнусность, я почувствовал, как кровь бросается мне в лицо, но моя соседка, заметив мой гнев, расхохоталась. Я с дрожью спросил, как она отреагировала на эту наглость.

«Точно так, как вы мне посоветовали, – говорит она. – Случай настоятельно потребовал этого. Должна признаться, я говорила о вас дурно, и прошу вас простить меня. Самозванец, озадаченный моим гневом, хотел настаивать, но я заставила его замолчать. Я запретила ему отныне передавать мне сообщения и записки, сказав, что имею твёрдое намерение разорвать все отношения с вами, и вы можете видеть на примере нашего свидания в гондоле, насколько серьезно и бесповоротно отложилось это суровое решение в моем сознании. Но я должна рассказать Вам хорошую новость: мой муж поймал нашего мошенника на воровстве, застав его на месте преступления, когда тот открывал ящик, чтобы вытащить несколько дукатов. Он сразу же указал на дверь вору и его жене. Я выразила некоторое сожаление, говоря в пользу виновного, но так, чтобы муж не вздумал смягчиться. Милостыня сделала меня благословенной для этих негодяев, и семья, наконец, через три дня покинула дом».

«Ну что ж! – воскликнул я, – вот это чудесно. Теперь, если ваш муж спросит про портрет, нетрудно будет догадаться, кто его украл. Я рад видеть Вас, наконец, избавленной от этого затруднения».

– «Увы! – ответила молодая дама со вздохом, – почему у меня нет такого друга, как вы, чья поддержка была бы мне столь выгодна! Какую помощь вы оказывали бы моему подавленному духу! Какое облегчение для моей грусти! Но это невозможно; мой муж слишком неблагожелательно относится к вопросу о визитах. Однако любите меня и считайте, что моё чувство к вам – больше чем уважение. Будьте уверены, что я часто буду искать возможность вас видеть и поговорить с вами, если эти беседы вас не утомят. Ваша скромность, ваши манеры порядочного человека поощряют и успокаивают меня, и чего мне опасаться? Я знаю обязанности замужней женщины, и я знаю, наконец, что я бы скорее умерла, чем их забыла». Гондола причалила в Санта-Маргарита. Я схватил самую красивую в мире руку и хотел было поднести её к губам, но моя чудесная соседка вдруг отдёрнула ее. «Нет, – сказала она, – это я должна поцеловать руку своего наставника и мудрого советчика». Она действительно попыталась взять мою руку, и я в свою очередь отнял её. В этот момент дверь гондолы открылась, и я спрыгнул на берег, в опьянении, в головокружении, в лихорадке, а гондольер увозил мою любовь[20].

«Было бы преступлением, – думал я по дороге домой, – не любить существо столь добродетельное. Вот, наконец, феникс, которого я так искал. О, Дон-Кихот! Как моё молодое сердце похоже на твоё!»

Через несколько дней после этого разговора новый камень, завернутый в записку, прилетел ко мне в комнату и принес краткие слова: «Мост Сторто, гондола… посещение кузины на сносях». Кто бы пропустил свидание? Я не пропустил. Представьте себе, если сможете, радость, бодрость, грацию и живость этого прекрасного ребенка в момент, когда я сел рядом с ней. Наши разговоры были веселые, нежные, сердечные. Мы обменивались чувствами и остроумными замечаниями. Наши ласки не заходили далеко, ограничиваясь пожатиями рук. Между нами не было ни одного слова или жеста, которые могли бы задеть скромность. Мы были безумно влюблены друг в друга, но уважение все еще превосходило любовь. Очень часто повторялись записка на камне, мост Сторто и гондола. С каждым разом моя подруга удлиняла часы, проведенные вместе, и сокращала часы, отведенные для визитов в город. Мы ездили на Джудекку, потом на остров Мурано. Какая-то одинокая беседка из виноградных лоз принимала нас под своей сенью, и мы закусывали, всегда шутя, смеясь, обещая любить всю жизнь, всегда скромные и всегда вздыхающие, когда приходилось расставаться. Таким образом, мы пребывали на самой вершине безупречной страсти. «Вы» заменилось на «Ты», но наши невинные наслаждения все еще состояли в удовольствии смотреть друг на друга, смеяться вместе, сидеть рядом.

Однажды я попросил свою подругу рассказать историю своего брака. «Почему же я не подумала! – она шутливо. – Эта история тебя заинтересует. Ты уже знаешь, что я родилась графиней. У моего отца было две дочери, и я была младшей. Мой отец был мот, он промотал все свое имущество. Не имея больше средств дать нам приданое, он выдал мою старшую сестру за торговца зерном. Купец, пятидесяти лет, влюбился в меня и просил моей руки. Я вышла замуж без отвращения, несмотря на мои пятнадцать лет, потому что знала его как человека доброго и с мягким характером. Уже два года, как я стала его женой. За исключением некоторых причуд экономии он относится ко мне хорошо, содержит в достатке и относится с обожанием». – «И за два года, – спросил я, – у вас не было детей?» Юная дама покраснела и стала серьезной. «Ваше любопытство, – сказала она, – касается предмета моих бед и моей печали, но от такого друга, как Вы, я не могу скрыть свою боль. Знайте, что мой муж чахоточный, осуждён врачами, проводит дни в страданиях, в жару, и, наконец, бедный человек, давно мне не муж. Часто он плачет и просит прощения за то, что загубил мою юность. Я плачу, в свою очередь, над его несчастьем больше, чем над своим. Я пытаюсь внушить ему иллюзии относительно выздоровления, которое на самом деле невозможно. Он преподнес мне в дар восемь тысяч дукатов. Он осыпает меня подарками: иногда это цехины, золотые медали, а иногда кольца, алмазы, ткани, красивые платья, и он говорит мне без конца: «Отложи это в сторону, дочь моя, ты скоро станешь вдовой. Ты будешь наслаждаться лучшей жизнью, и ты забудешь время этого рокового брака». Такова история, что вы хотели знать». Эти честные чувства увеличили мое уважение, и я с восхищением любовался в моей подруге одновременно добродетелями Лукреции и Пенелопы. Наша платоническая любовь поддерживалась в течение шести месяцев; это вдохновило меня на написание сонета и большого количества песен, к которым моя возлюбленная сочинила музыку и которые она часто пела, открыв свои окна, так что голос её долетал до меня. В её пении были звучание и душа оперной певицы.

Должен ли я рассказать, как наша любовь из небесной стала обычной? Нет, читатель легко представит, что между молодым человеком и красивой женщиной семнадцати лет, до безумия влюбленных друг в друга, добродетель не всегда может сохранять свою бдительность. За шестью месяцами, посвященными Платону, последовали еще шесть месяцев, посвященных философии более чувственной. Но довольно: опустим занавес над моими ошибками.

Моя любовница появилась однажды в своем окне с очень грустным лицом. Я спросил о причине её горя. Она рассказала мне, что ее муж приближается к смертельному кризису. Врачи прописали ему воздух Падуи. Молодая женщина, обязанная присматривать за некоторыми семейными делами, остаётся в Венеции в компании старой служанки. «Друг мой, – сказала она со слезами на глазах, – я наверняка стану вдовой через несколько дней. Женщина моего возраста в этом государстве не может жить в одиночестве, предоставленная сама себе. Дом моего отца – мое единственное убежище, но отец человек дурного нрава, по уши в долгах и не щепетилен, он растратит мое состояние и нищета присоединится к вдовству. У меня один ты в этом мире, кому я могу доверить то, что у меня есть. В шкафу свалена добрая сумма денег, мои драгоценности, одежда; сделай мне одолжение взять все это на сохранение, иначе мой отец, полный рвения защищать свои интересы, все растратит в течение нескольких месяцев. Ты любишь меня, ты придёшь мне на помощь в этих прискорбных обстоятельствах». Я понимал, что этот дискурс вёл кружным путем к замещению одного мужа другим. Я отказался от брака из-за большого количества детей, которыми были обременены мои братья. Добровольный отказ от сладостей супружества еще мог бы сделать меня дядей – благодетелем для этого заброшенного потомства. Я рассматривал как преступную слабость идею отказа от своего решения, доведения до нуля бедной собственности Гоцци, и добавления к толпе детей этого имени банды маленьких кузенов, которым суждено жить в нищете. Но, с другой стороны, я страстно любил эту молодую женщину. Я обязан был ей признательностью и, несмотря на её ошибки, которым я был причиной, я считал её добродетельной, способной сделать меня счастливым и сделаться прекрасной и верной женой. Если бы я отказался от нее в тот момент, когда вдовство принесло в наши отношения невинность и свободу, высокие чувства, охватывавшие нас, оказались бы ложью. Я краснею, вспоминая о некоторых фразах, некоторых восклицаниях, вылетевших из уст моих, но моё ужасное трусливое отступление нельзя отрицать. Что подумала обо мне эта честная душа, видя меня убегающим от своего счастья и с нахмуренным лбом принимающим возможность связать себя с ней навсегда? Какое мнение может у неё сложиться о самозванце? Я говорил ей о честности, делая из неё преступницу, и возврат к чистоте привёл бы к разрушению нашей любви! Имел ли я право разбить её сердце потому лишь, что я был беспощаден к себе? Такое варварство недостойно благородного человека. Кроме того, моя любовь возрастала с каждым днём, и будущее мне представлялось полным очарования рядом с такой женой. Жребий брошен! – воскликнул я, надо жениться.

И я бы в самом деле женился, если бы не ударила внезапно молния Юпитера, разрушив все мои грезы и низвергнув меня, как Фаэтона, с сияющего Олимпа в земную грязь, куда я погрузился позорно по уши.