Глава 9. ПРЕДОСТАВЛЕННОЕ УБЕЖИЩЕ
Глава 9. ПРЕДОСТАВЛЕННОЕ УБЕЖИЩЕ
Из самых дальних уголков страны люди прибыли в Лхасу, чтобы участвовать в новогодних торжествах. Теперь к нам приходило много гостей. Среди них встречались даже те, с кем мы познакомились во время путешествия. Им не составляло труда найти нас: каждый ребенок знал, где мы живем. Нам приносили в подарок сушеное мясо, очень ценившееся в Лхасе. Кроме того, люди рассказали, что чиновники, через чьи районы мы прошли, подверглись суровому наказанию. Нам было стыдно: люди пострадали по нашей вине. Но похоже, они не обижались. Мы встретили бонпо, которого одурачили своим просроченным пропуском, но он только смеялся и радовался новому свиданию с нами.
Однако новогодние торжества не прошли без неприятностей. На Паркхоре произошел инцидент, привлекший к себе много внимания. Ежегодно там устанавливались высокие флагштоки из тяжелых бревен, прилаженных одно к другому. Их доставляли в Лхасу издалека, с большими трудностями, довольно примитивным способом, очень раздражавшим меня. Вспоминались бурлаки на Волге. Каждое бревно тащили примерно двадцать человек за веревки, привязанные к их поясам. Рабочие распевали монотонную песню, задававшую ритм совместных усилий, обливались потом и стонали, но бригадир-запевала не давал им ни минуты отдыха. Этот принудительный труд частично заменял налогообложение. Людей нанимали в деревнях, расположенных по пути следования, и отпускали, когда доходили до следующего поселения. Говорили, монотонное пение помогает тащить. Я думаю, без него дело шло бы лучше. Меня всегда бесил тот фатализм, с которым люди отдавались этой тяжелейшей работе. Человек современный, я не мог понять, почему народ Тибета так яростно сопротивлялся любым формам прогресса. Несомненно, существовали лучшие способы транспортировки тяжелых бревен. Тысячи лет назад китайцы уже изобрели колесо. Однако тибетцы его не использовали, хотя оно могло способствовать развитию транспорта и торговли, значительному повышению уровня жизни в стране.
Когда впоследствии я занимался ирригационными работами, то сделал интересное открытие: тибетцы наверняка знали и использовали колесо много лет назад. Мы обнаружили в поле сотни каменных блоков величиной со шкаф, вырубленный в отдаленных каменоломнях. Доставить эти блоки сюда могли только с помощью механических средств. Когда моим рабочим потребовалось перенести такой блок на другое место, они были вынуждены прежде разрубить его на восемь кусков.
Я все больше и больше убеждался: великие дни Тибета остались в прошлом. Мою теорию подтверждал каменный обелиск, сделанный в 763 году нашей эры. Надписи на нем свидетельствовали: в тот год тибетские армии дошли до ворот китайской столицы и продиктовали там условия мира китайцам, включавшие, помимо прочего, должную выплату дани в размере пятидесяти тысяч рулонов шелка.
Дворец Потала тоже строили во времена расцвета Тибета. Однажды я спросил каменотеса, работавшего на меня, почему таких зданий больше не возводят. Он воодушевленно ответил: дворец воздвигли боги, человек на это не способен; сверхъестественные силы и добрые духи создавали Поталу по ночам. Такой ответ стал для меня еще одним примером безразличного отношения к прогрессу, характерного и для людей, таскавших тяжелые бревна.
В Лхасе бревна связывали сыромятными ремнями из шкур яков в толстую мачту почти семидесяти футов высотой. Потом к ней прикрепляли огромный флаг с текстами молитв, длиной от верхушки до основания мачты. В тот раз бревна, вероятно, оказались слишком тяжелыми для сыромятных ремней, и мачта сломалась в сочленении, убив трех часовых и покалечив несколько человек. Весь Тибет воспринял инцидент как плохое предзнаменование, и люди предсказывали стране темное будущее, ждали землетрясений и наводнений. Мужчины поговаривали о войне, многозначительно кивая в сторону Китая или Индии. Под подозрение попали даже те, кто получил английское образование.
Однако раненых люди отнесли не к своим ламам, а в Британское представительство, где несколько коек в больнице предназначалось для тибетцев. Английскому доктору стало некогда отдыхать. Каждое утро перед его дверями выстраивалась целая очередь пациентов, а во второй половине дня он посещал больных в городе. Монахи молча и терпеливо наблюдали за этим вторжением на их территорию. Им больше ничего не оставалось: успехи доктора впечатляли.
Политика правительства в отношении медицины представляла собой черную главу в истории Тибета. В стране с населением в три с половиной миллиона человек лекарь из Британского представительства был единственным квалифицированным представителем медицинского персонала. Для врачей в Тибете имелось широкое поле деятельности, но правительство не позволяло иностранцам организовывать свою практику. Реальная власть находилась в руках монахов, критиковавших даже правительственных чиновников, если те приглашали английского доктора.
Высокий монастырский чиновник поручил Ауфшнайтеру строительство ирригационного канала. От радости мы чуть не утратили дар речи! Надежда получить разрешение на постоянное проживание в Лхасе появилась вновь, и возродили ее именно монахи.
Ауфшнайтер незамедлительно приступил к исследованию местности. Я захотел помочь ему в качестве ассистента. Мы направились к месту работы в Лингхоре, где увидели неописуемую картину. Там проживали сотни, тысячи монахов. Одетые в красные одежды, они занимались делами, требовавшими уединенности. Находиться рядом было тяжко. Мы сосредоточенно трудились, не оглядываясь по сторонам, желая поскорее убраться оттуда.
Ауфшнайтеру уже через две недели удалось все подготовить к рытью канала. В наше распоряжение поступили сто пятьдесят рабочих. Мы чувствовали себя великими строителями. Однако нам еще предстояло ознакомиться с методами работы, принятыми в Тибете.
Я еще не полностью выздоровел и проводил много времени у Царонга в саду. Мне хотелось сделать его более прекрасным. Как? Однажды меня осенило: надо соорудить фонтан.
Я произвел измерения, составил проект и скоро разработал блестящий план. Царонг воспринял идею с энтузиазмом. Он выделил мне в помощь несколько слуг, и я, удобно устроившись на солнышке, руководил их работой. Под землей проложили трубы и вырыли бассейн. Царонг настоял на своем личном участии в укладке цемента. Используя опыт создания знаменитого железного моста, министр укрепил цемент арматурой. Затем мы приступили к установке на крыше дома системы, питающей фонтан водой. Закачать воду в цистерну оказалось довольно трудно: сочетая приятное с полезным, я действовал ручным насосом, тренируя мускулы.
Наконец настал торжественный момент: струя воды высотой с дом забила из моего фонтана. Все радовались, как дети. Это был единственный фонтан в Тибете, и с тех пор он стал достопримечательностью. Им любовалось множество народа во время приемов, устраиваемых Царонгом в саду.
Новые впечатления и активная деятельность почти заставили нас забыть о треволнениях. Однажды Цангми принес нам газету, весьма доброжелательно рассказывавшую о нашем путешествии через горы в Лхасу и стремлении добиться покровительства маленькой нейтральной страны. Статья могла плодотворно подействовать на общественное мнение и в определенной мере поддержать нашу петицию. Газета считалась тибетской, выходила раз в месяц и публиковалась в Калимпонге в Индии тиражом не более пятисот экземпляров. Она пользовалась популярностью в определенных кругах Лхасы, а отдельные ее экземпляры рассылались тибетологам по всему миру.
Празднества по поводу Нового года еще не завершились, хотя наиболее важные церемонии остались позади. Теперь наступила очередь атлетических соревнований, проводившихся на Паркхоре перед Цаг-Лаг-Кангом. Заядлый спортсмен, я каждый день с большим интересом наблюдал за состязаниями, начинавшимися ранним утром. Нам повезло, и мы зарезервировали места у окна на втором этаже Китайского представительства, откуда могли видеть все происходящее, спрятавшись за занавеской. Это был единственный способ обойти приказ, запрещавший находиться выше регента, восседавшего на троне за муслиновым занавесом на первом этаже Цаг-Лаг-Канга. Четыре министра кабинета наблюдали за событиями из окон.
Соревнования начались с состязания по борьбе. Я никак не мог решить, к какому ее виду ближе стиль борцов: к классическому или вольному. Здесь были свои правила. Очко засчитывалось, когда любая часть тела, кроме ступней, касалась земли. Список участников и какие-либо предварительные объявления отсутствовали. На землю стелился шерстяной мат, мужчины выходили из толпы и начинали бороться. Морозным утром одежда спортсменов состояла лишь из набедренной повязки. Рослые и мускулистые парни резко жестикулировали, прыгали друг перед другом, демонстрируя свою храбрость. Однако они совершенно не знали приемов борьбы и непременно проиграли бы любому настоящему борцу. Пары довольно быстро сменяли друг друга. Ни одна схватка толком не доводилась до победного конца. Победители не получали каких-либо особых почестей, а вместе с побежденными награждались белыми шарфами. Борцы кланялись бонпо, с благосклонной улыбкой передававшему им шарфы, а затем три раза падали ниц перед регентом и возвращались в толпу лучшими друзьями.
Затем наступил черед поднятия тяжестей. В качестве гири использовался большой и гладкий камень, переживший явно не один новогодний праздник. Требовалось поднять камень и обнести вокруг флагштока. Толпа весело смеялась, когда очередной претендент не мог оторвать сей спортивный снаряд от земли или когда он выскальзывал из рук мужчины, угрожая раздавить ему пальцы на ногах.
Внезапно вдалеке раздался топот копыт. Поднятие тяжестей закончилось, начались скачки. В густой пыли появились лошади без наездников, сами выбиравшие себе дорогу, часто прямиком через толпу, которую солдаты-монахи старались дубинками отогнать в стороны. Скачка начиналась в нескольких милях от города. К участию в ней допускались только животные, выращенные в Тибете. На тряпке, укрепленной на спине каждого коня, писалось имя его владельца. Последние очень болели за своих питомцев, но, если в забеге участвовала лошадь далай-ламы или какого-нибудь министра, она, естественно, приходила первой, о чем заботились конюхи. Скачки вызывали большое всеобщее возбуждение. Зрители и слуги хозяев лошадей дико орали, подбадривая животных. Сами же благородные хозяева старались сохранить достойный вид. Кони в бешеном темпе проносились через толпу и устремлялись к финишному столбу, установленному недалеко за городом.
Еще не улеглась пыль, поднятая копытами лошадей, когда появились первые бегуны. В забеге принимали участие все желающие, от старика до мальчишки. Ох и выглядели они – запыхавшиеся, с искаженными от напряжения лицами и сбитыми в кровь ногами! Сразу стало ясно: эти люди не тренировались вообще никогда. Многие падали в изнеможении задолго до конца пятимильной дистанции, не получив за свои усилия ничего, кроме смеха зрителей.
Последние бегуны еще хромали к финишу, а уже началось следующее состязание: скачки с жокеями в исторических костюмах. Всадников встречали криками энтузиазма, а они старались выбить плетьми последние силы из жеребцов. Толпа замахала руками и закричала, когда одна лошадь споткнулась и наездник вверх тормашками полетел в ряды зрителей.
Скачки были последним спортивным соревнованием, после которого победители вышли к толпе, держа в руках квадратные доски с номерами занятых мест. В двух состязаниях участвовало примерно по сотне бегунов и жокеев. Судьи наградили их белыми или цветными шарфами, а зрители – бурными аплодисментами.
В завершение празднеств на огромном поле за пределами Лхасы проходили показательные выступления. Мы поспешили за толпой. Нам повезло: один из знатных людей пригласил нас в свою палатку. Из этих праздничных палаток открывался прекрасный вид. Они ставились рядами, и каждая украшалась в соответствии с положением ее владельца: шелком, парчой, великолепными орнаментами. Вокруг пестрели богатые одежды знати. Гражданские чиновники четвертого ранга и выше щеголяли в блестящих желтых шелковых нарядах и больших плоских шапках, отороченных мехом.
Женщины же устроили настоящий парад драгоценностей и бижутерии. Мужчины также участвовали в нем. Азиатская любовь к побрякушкам заставляла тибетцев устанавливать контакты со многими зарубежными странами. Так, искусственный жемчуг доставляли из Японии, бирюзу – из Персии через Бомбей, кораллы – из Италии, а янтарь – из Берлина и Кенигсберга. Мне часто приходилось потом писать для богачей письма в разные части света с просьбой прислать ту или иную безделушку. Напыщенность и антураж в Тибете крайне ценились: простые люди обожали любоваться роскошным облачением знатных персон.
Большие празднества – это прекрасная возможность показать себя во всем блеске. Элита прекрасно сознавала свой долг перед народом и устраивала хорошее шоу. В последний день праздника четыре министра кабинета обменивали дорогостоящие головные уборы на отделанные красным шапки слуг, демонстрируя равенство с народом. Энтузиазму и восхищению публики не было границ.
Показательные выступления всадников пользовались наибольшей популярностью. В них чувствовался отголосок великих военных парадов прошлого, когда феодалы время от времени устраивали смотры своим войскам, а те демонстрировали готовность к войне. Многие черты нынешних игр напоминали о прежней воинственности Тибета, о временах монгольского влияния на страну. Тогда прекрасная джигитовка считалась нормой.
Нам представилась возможность насладиться чудесными выступлениями тибетских наездников. Каждая знатная семья выставляла определенное количество участников боевой игры, отобранных с особенной тщательностью, чтобы команда пришла к финалу с лучшими показателями. Спортсмены демонстрировали свое мастерство в стрельбе и верховой езде. Когда я увидел, что они делали, то просто не поверил своим глазам! Стоя в седлах скачущих галопом лошадей, парни попадали из фитильного ружья в подвешенную цель размером с бычий глаз. Скача к следующей цели, находившейся в двадцати ярдах от первой, они меняли мушкеты на луки и стрелы. Поражение лучником мишени зрители встречали криками одобрения. Способность тибетцев к быстрой смене видов оружия просто поражала.
Во время празднеств тибетское правительство проявляло истинное гостеприимство даже к иностранцам. Великолепные почетные палатки воздвигались для всех иностранных представительств, а слуги и офицеры связи следили за тем, чтобы гости ни в чем не нуждались.
На спортивном поле я заметил необычно большое количество китайцев. Тибетцы отличались от них менее раскосыми глазами, более приятными, открытыми лицами и розовощекостью. Китайцы не носили богатых костюмов прошлого, предпочитая европейскую одежду. Многие ходили в очках, демонстрируя тем самым свою прогрессивность. Большинство китайцев в Лхасе занимались торговлей, выгодно контактируя с родиной. Им нравилось жить в Тибете, и вот почему: здесь китайцам не запрещалось курить опиум. Если же какой-нибудь тибетец следовал их примеру, его наказывали. Угрозы превращения наркомании в национальную катастрофу не существовало: местные власти бдительно стояли на страхе. Они считали и табакокурение злом. Хотя в Лхасе продавались любые сигареты, курить в служебных помещениях, на улицах и во время массовых церемоний не разрешалось. Когда при праздновании года Очищающего Огня власть перешла к монахам, они запретили даже торговлю сигаретами.
Поэтому тибетцы предпочитали нюхать стимуляторы. Знать и монахи придумывали собственные рецепты возбуждающих смесей. Каждый гордился самостоятельно изготовленным препаратом, и, когда встречались два тибетца, они прежде всего обменивались щепотками зелья. Табакерки также являлись предметом гордости. Их делали из всевозможных материалов, от рогов яка до нефрита. Закоренелый нюхальщик обычно насыпал на ноготь большого пальца дозу порошка, вдыхал его и затем клубами выпускал изо рта, никогда при этом не чихая. Если кто-нибудь из находившихся рядом и начинал безудержно чихать, то только я, а окружающие имели возможность от души посмеяться.
В Лхасе встречались и непальцы, богато одетые, стройные, весьма состоятельные люди. По древнему закону они освобождались от налогов и вовсю пользовались этим. Дела на Паркхоре шли у них отлично: непальцы буквально кожей чувствовали хорошую сделку. Большинство из них оставляли свои семьи дома и иногда навещали их. Китайцы же чаще женились на тибетских женщинах, среди которых считались идеальными мужьями.
Во время официальных празднеств непальцы блеском своих одежд превосходили даже знатных тибетцев, а красные туники их телохранителей – гурков – виднелись издалека. Гурки пользовались особой репутацией в Лхасе и единственные отваживались нарушать запрет на рыбную ловлю. Когда правительство узнавало об этом, то требовало строгого наказания виновных. Но среди заказчиков рыбы, как правило, обнаруживались более высокопоставленные лица, чем простые солдаты: ведь даже представители тибетской знати не отказывались от рыбного блюда, если могли его заполучить. В итоге страдал только сам рыбак: он получал грозное предупреждение и приговаривал-, ся к нескольким ударам кнута, однако наносились они совершенно безболезненно.
Никто в Лхасе, кроме гурков, не ловил рыбу. Во всем Тибете только в одном месте разрешалась рыбалка: там, где река Цангпо протекала по пустынной местности и не было возможности выращивать урожай или пасти животных, а единственной пищей являлась рыба. К жителям этого района относились с пренебрежением, как к мясникам или кузнецам.
Значительную часть населения Лхасы составляли мусульмане. У них имелась мечеть и полная свобода отправлять религиозные культы. Одна из замечательных черт тибетского народа – его полная терпимость к представителям других религий. Монашеская теократия никогда не старалась обратить их в свою веру. Большинство мусульман – пришельцы из Индии, смешавшиеся с тибетцами. Сперва они в религиозном рвении требовали от своих тибетских жен принять ислам, но тут вмешалось правительство, выпустив указ, по которому местные женщины могли выходить замуж за мусульман только при условии сохранения собственной веры. На спортивных соревнованиях встречались все группы населения страны: ладакхи, бутанцы, монголы, сиккимцы, казахи и выходцы из местных племен. Среди них были и хьюи-хьюиз – китайские мусульмане из провинции Куку-Нор. Им принадлежали скотобойни, расположенные в особом квартале за пределами Лингхора. Буддисты осуждали их за умерщвление животных, однако разрешали иметь свое место для молитв.
После завершения праздника знать и другие важные персоны возвращались в город в составе красочной процессии. Простолюдины, выстроившись вдоль улиц, наслаждались блистательным зрелищем. Они получали свою долю впечатлений и надолго сохраняли в памяти пышные церемонии, на которых им являлся сам Бог-Король. И опять начиналась повседневная жизнь. Вновь открывались магазины, заключались различные сделки. На улицах появлялись игроки в кости, а также собаки, убегавшие на время торжеств на задворки Лингхора.
Мы продолжали безмятежную жизнь. Приближалось лето. Радикулит меня почти не мучил. О решении изгнать нас, казалось, забыли. Английский доктор регулярно посещал меня, и в погожие дни я уже мог работать в саду. А работы хватало. Когда знатные люди узнали, что я автор фонтана и некоторых других преобразований в саду Царонга, они стали чередой приходить ко мне с просьбой построить для них то же самое.
Ауфшнайтер занимался строительством канала. С утра до вечера он работал, прерываясь только в праздники. Нам повезло, что его наняли монахи. Хотя знать и играла важную роль в управлении страной, последнее слово всегда оставалось за небольшой группой попов. И когда меня однажды позвали в сад Цедрунга, я испытал большую радость.
Монахи этой организации были официальными лицами и образовывали что-то вроде ордена. Воспитанные в духе верности своему сообществу, они имели больше власти, чем гражданские чиновники, и составляли непосредственное окружение далай-ламы. Все личные слуги молодого Бога-Короля являлись выходцами из ордена, а горничные, учителя и телохранители – высокопоставленными монахами Цедрунга. Более того, далай-лама посещал их собрания, проводившиеся ежедневно для обсуждения проблем Цедрунга. Верхушка ордена получила хорошее образование. Их школа располагалась в восточном крыле Поталы, где по традиции учителями работали выходцы из знаменитого монастыря Мондролин-га, специализирующегося на тибетской каллиграфии и грамматике. В школу принимали каждого, но вступить в орден было очень трудно. По пришедшему из глубины веков правилу число членов Цедрунга не превышало 175.
Когда студент достигал восемнадцатилетия и успешно сдавал экзамены, он присоединялся к ордену только при наличии мощной поддержки. Начав с нижней ступени, достаточно способный монах мог дойти до третьего класса иерархической лестницы. Кроме обычных красных одежд, монахи Цедрунга носили украшения, соответствующие их положению. Большинство студентов Цедрунга происходили из народа, составляя противовес влиятельным наследникам знатных родов. В Тибете в каждом правительственном учреждении на одного чиновника приходилось по крайней мере по одному монаху. Такая система двойного контроля считалась гарантией против диктатуры, одной из постоянных опасностей феодализма.
За мной послал главный казначей и предложил переделать сад Цедрунга. У меня появился огром-ный шанс: некоторые изменения планировалось также в саду далай-ламы, и, если б моя первая работа понравилась, меня могли привлечь ко второму проекту. Я с энтузиазмом принялся за труд. В мое распоряжение выделили несколько человек, и вскоре дело пошло. Теперь у меня не осталось времени на уроки английского и математики, которые я давал некоторым молодым знатным людям.
И вдруг, когда я только почувствовал твердую почву под ногами благодаря мощной поддержке монахов, судьба нанесла нам новый удар. Однажды утром нас посетил господин Кийбуб, высокопоставленный чиновник министерства иностранных дел и последний из четырех тибетцев, обучавшихся в Ругби много лет назад. Явно удрученный своей миссией, он после многочисленных извинений и выражений сожаления сообщил: английский доктор находит меня вполне способным к путешествию, и правительство требует нашего незамедлительного отъезда. В подтверждение он показал заключение, где говорилось: несмотря на неполное выздоровление, я в состоянии путешествовать без риска для жизни.
Для нас с Ауфшнайтером это был неожиданный и сокрушительный удар. Собравшись с духом, мы постарались в уважительной форме изложить свой взгляд на вещи. Моя болезнь могла обостриться в любой момент, и что мне делать, если посередине изнурительной дороги я вдруг окажусь не в состоянии ступить дальше и шага? Более того, в Индии недавно начался жаркий сезон. Никто, достаточно долго дышавший высокогорным воздухом Тибета, не сможет перенести столь резкую перемену климата без ущерба для здоровья. И еще: высокие чиновники поручили нам выполнять ответственную работу. Неужели бросить ее? Мы пообещали направить в правительство еще одну петицию.
После этого дня нам никто никогда не сказал и слова об изгнании, хотя еще некоторое время нас не отпускало постоянное напряжение.
Между тем мы уже чувствовали себя в Лхасе совсем как дома, и люди к нам привыкли. Любопытствующие нас больше не посещали, только друзья. Британское представительство, похоже, убедилось: мы не представляем никакой опасности. Хотя Дели настаивал на нашей выдаче, скорейшего решения вопроса никто не добивался. А власти Тибета уже смирились с нашим присутствием.
Теперь мы получали достаточно денег и не зависели от гостеприимства Царонга, а в ходе работы обзавелись множеством друзей. Время бежало незаметно. Единственное, чего нам недоставало, – это письма из дома. Уже два года мы не имели оттуда никаких новостей, успокаивая себя тем, что наша жизнь вполне сносная и есть много причин радоваться. У нас была хорошая крыша над головой, и больше не приходилось бороться за выживание. Мы не скучали по атрибутам западной цивилизации. Европа со всей своей суетой осталась где-то далеко. Часто, слушая по радио печальные новости из нашей страны, мы грустно качали головами. Но никакого повода для возвращения домой не находили.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.