7. Развод

7. Развод

15 апреля 2008 года

Великий день наступил раньше, чем ожидалось. Сколько же тут народу! В зале судебного заседания не протолкнуться. Впечатляет. Неужели все эти люди, которые сейчас сидят на скамейках и пристально следят за судьей, пришли сюда только ради меня? Шада предупреждала об этом. Мы боялись, что приготовления к процессу займут слишком много времени, но упорство адвоката принесло свои плоды. И все же эта толпа в зале суда удивила ее не меньше, чем меня! С момента нашего знакомства прошла всего неделя. За это время она успела связаться с прессой, телевидением, женскими ассоциациями… И вот результат. Просто чудо! Я в жизни не видела столько фото- и видеокамер. Становится трудно дышать. Интересно, это от того, что вокруг меня толпа народу и не хватает воздуха, или я просто боюсь? Под черным платком с меня ручьями течет пот.

— Нуджуд, улыбнись! — кричит какой-то фотограф, расталкивая локтями журналистов, чтобы пробиться поближе.

Но приблизиться ему не удалось — передо мной стоит стена репортеров с камерами. Снимают даже на видео! От этих вспышек я смущенно краснею. К тому же никак не удается отыскать в толпе знакомые лица. Зато на меня смотрит столько чужих людей… Я прижимаюсь к Шаде. Знакомый тонкий аромат жасмина, окружающий адвоката, успокаивает. Шада — моя вторая мама, она не даст меня в обиду!

— Khaleh[33] Шада!

— Да, Нуджуд?

— Мне страшно.

— Не волнуйся, у нас все получится. У нас все получится, — шепчет она.

Нельзя было представить, что моя история вызовет у людей такой интерес. И теперь я, маленькая девочка, которая на протяжении долгих месяцев была молчаливой жертвой, вдруг оказываюсь в центре внимания толпы журналистов. А ведь Шада обещала, что их не будет и заседание пройдет в спокойной обстановке. Вдруг они начнут задавать вопросы? Меня никогда не учили давать интервью.

— Шада?

— Что такое, Нуджуд?

— Все эти камеры, вспышки… Знаешь, я чувствую себя похожей на Джорджа Буша. Это такой американский президент, его по телевизору часто показывают.

Шада улыбается.

— Не волнуйся… — повторяет она.

Пытаюсь улыбнуться в ответ. Но внутри меня все словно застыло. Я не могу двигаться, такое чувство, будто ноги приросли к полу. Но я понимаю, чем вызван этот страх, так как слабо представляю, что ждет меня в будущем. Как проходит бракоразводный процесс? Я забыла спросить у Шады, а в школе никогда о таких вещах не говорили. Мы с Малак, моей лучшей подругой, рассказывали друг другу обо всем на свете, но ни о чем таком даже не думали. Наверное, нам казалось, что эти темы касаются только взрослых, а мы пока еще слишком маленькие, чтобы интересоваться их проблемами. Теперь я понимаю, что даже не знала, замужем мои учительницы или нет… Так что теперь сложно сравнивать свою историю с жизнью других знакомых женщин.

* * *

И тут в голове, будто молния, проносится страшная мысль, от которой мучительно сжимается сердце: а если это чудовище просто скажет «нет»? Действительно, что делать, если муж решительно выступит против нашего развода и примется угрожать судье своим кинжалом-jambia, а за ним встанут его братья и все мужчины деревни? Что делать?..

— Поверь, все будет хорошо… — успокаивающе шепчет Шада, поглаживая меня по плечу.

Поднимаю голову вверх, чтобы получше рассмотреть свою защитницу. Кажется, сегодня ночью она почти не спала: под глазами мешки, да и вид очень усталый. Я чувствую себя неловко, ведь она старается ради меня. Но даже сейчас адвокат выглядит собранно и элегантно. Сегодня на Шаде длинная серая юбка и туфли на каблуках. На судебное заседание она надела розовый платок — в тон тунике. А ведь розовый — мой любимый цвет! Шада — настоящая деловая леди. Какое счастье, что она рядом!

Внезапно я замечаю, как кто-то в толпе настойчиво пытается ко мне пробиться. Да это же Хамед Тхабет, репортер «Йемен таймс»! Он — мой новый друг. Настоящий старший брат, совсем не такой, как Мохаммед. Нас познакомила Шада. Хамед высокий, темноволосый, у него приветливое круглое лицо и широкие плечи. Меня сразу подкупила его доброта. Я не знаю, сколько ему лет, а спросить не решаюсь. Мы встретились всего несколько дней назад во дворе перед зданием суда, через некоторое время после того, как ко мне подошла Шада.

Сначала Хамед спросил, можно ли ему меня сфотографировать, а потом мы отправились в расположенный поблизости маленький ресторан. Репортер достал ручку, блокнот и начал задавать вопросы: о родителях, о замужестве, о жизни в Кхарджи, о первой брачной ночи… Я рассказывала свою историю с пылающими от стыда щеками. Но, увидев, как исказилось его лицо при описании испачканной кровью простыни, стало понятно, что мужчина мне сочувствует всей душой. Я даже заметила, как он непроизвольно стучит по столу ручкой, пытаясь скрыть охватившую его злость.

— Но ты же совсем маленькая! Как он мог? — прошептал Хамед.

Странно, но в тот раз я не плакала. Помолчала несколько минут, собираясь с мыслями, а потом продолжила:

— Хотелось поиграть на улице с другими детьми. Но Фаез бил меня и заставлял идти в комнату, где требовал, чтобы я снова делала все эти ужасные вещи… А в разговорах использовал очень грубые слова…

Когда пришло время прощаться, страницы блокнота почернели от записей. Хамед не упустил ни одной детали. Потом ему удалось пробраться в тюрьму и сфотографировать на мобильный телефон отца и это чудовище. А через несколько дней Шада рассказала, что статью Хамеда напечатали в газете и она наделала много шуму в Йемене. Он стал первым журналистом, открыто рассказавшим мою историю. В тот момент это скорее встревожило, чем обрадовало. Но теперь я знаю, что без Хамеда у нас бы ничего не получилось.

* * *

На входе в зал заседаний нас встречает щелканье камер. По спине бегут мурашки. Я вижу, как двое солдат в черных кепи и зеленой униформе вводят отца и… чудовище. Они оба не в лучшем настроении. Проходя мимо нас, он опускает глаза, а потом вдруг поворачивается к Шаде.

— Ну что, гордитесь собой, да? На свадьбе у меня нормального праздника не было. Но вы, я вижу, позаботились, чтобы тут устроить пышное торжество! — бросает он.

Да как он смеет разговаривать с ней подобным образом? Произошло то, чего я так боялась. Но Шада, как ни странно, остается совершенно спокойной. Она даже не опускает глаз. Меня в который раз поражает сила характера этой женщины. Ей не нужны слова или действия, чтобы выразить свои чувства. Хватает одного взгляда, чтобы передать то, как она презирает этого человека. Одного взгляда. За последние дни я многому у нее научилась, но она не устает меня удивлять.

— Не слушай его, — говорит Шада.

Я бы очень хотела так же владеть своими эмоциями, но ничего не получается. Во всяком случае, пока. Что делать, если сердце дрожит от страха? После того, что сотворил со мной этот монстр! Поднимаю голову и встречаюсь глазами с Aba. Он выглядит очень недовольным. У меня не было выбора, и все сделано правильно, но вдруг он никогда меня не простит… «Честь», — говорил отец. Честь. Я вглядываюсь в его лицо и начинаю понимать, что же значит это сложное слово. В его глазах злость смешалась со стыдом. На папу устремлено столько камер… Я все еще сержусь, но в этот момент становится его жалко. Это сильнее меня. В Йемене уважение людей значит очень много.

— Ну и толпа! — бормочет солдат, которого назначили следить за порядком. — В первый раз вижу, чтобы на суд пришло столько народу.

Вновь засверкали вспышки фотокамер. В зале появился кто-то очень важный. Это Мохаммед аль-Гхази, главный судья на сегодняшнем процессе. Я узнаю его по белому тюрбану, плотно сидящему на голове. У судьи тонкие усы и аккуратная бородка. Поверх белой туники он носит серый пиджак. А за пояс гордо заткнута jambia, традиционный изогнутый клинок его племени.

Я смотрю на господина аль-Гхази во все глаза. Ловлю каждое его движение. Наблюдаю за тем, как он проходит за свой стол, заставленный микрофонами различных теле- и радиоканалов. Смотрю, как судья усаживается, как раскладывает перед собой документы. Можно подумать, что это президент республики готовится к торжественному выступлению перед всей страной. К Мохаммеду аль-Гхази присоединяется судья Абдо — он садится в соседнее кресло. Как хорошо, что они здесь — я могу рассчитывать на их поддержку! До сих пор не верится, что нам удалось дойти до суда.

— Во имя Господа Всемогущего и Всепрощающего объявляю заседание открытым, — громко произносит господин аль-Гхази, жестом приглашая нас подойти к своему столу.

Шада делает мне знак, чтобы я не отставала. Слева от нас встают отец и он. Я чувствую, как волнуется толпа позади нас. Часть меня ощущает удивительный прилив сил. Но другая часть — у меня никак не получается с ней справиться — готова на все, чтобы в эту же секунду превратиться в маленькую серую мышку. Сжав кулаки, заставляю себя смотреть вперед.

Настала очередь судье Абдо взять слово:

— Суд рассматривает дело девочки, выданной замуж без ее согласия. После подписания брачного договора она была против ее воли увезена в провинцию Хадджа. Там Нуджуд подвергалась сексуальному насилию со стороны мужа, несмотря на то что еще не достигла половой зрелости и была слишком маленькой для подобных действий. Более того, он не только насиловал ее, но также избивал и оскорблял. И сегодня эта девочка пришла сюда, чтобы требовать развода…

Настал тот великий момент, которого я так ждала. Момент, когда восторжествует справедливость и виновные понесут наказание. Совсем как в школе, когда учительница ставила нас в угол… Господи, пожалуйста, сделай так, чтобы я выиграла, чтобы это чудовище согласилось на развод!

Мохаммед аль-Гхази несколько раз стучит по столу маленьким деревянным молоточком.

— А теперь послушай меня, — обратился он к отвратительному существу, которое я ненавижу больше всего на свете. — Два месяца назад ты взял в жены эту девочку. Ты принуждал ее к сексуальным отношениям и избивал, это так?

Чудовище моргает, осмысливая слова судьи, потом отвечает:

— Нет, это неправда! Она и ее отец были согласны на брак.

Я правильно расслышала? Да как… как у него совести хватило? Ну и врун! Ненавижу его!

— Ты вступал с ней в сексуальные отношения? Ты спал с ней или нет? — повторяет свой вопрос аль-Гхази.

В комнате воцаряется звенящая тишина.

— Нет!

— Ты избивал ее?

— Нет… я никогда не был с ней жесток.

Я судорожно цепляюсь за юбку Шады. Как Фаез может быть настолько уверен в себе, как он может стоять тут и криво усмехаться, выставляя напоказ свои желтые зубы? Так спокойно врать? Ну уж нет, не позволю. Нужно и мне кое-что сказать.

— Он лжет!

Судья царапает на листке несколько слов. Потом поворачивается к моему отцу:

— Вы были согласны с замужеством своей дочери?

— Да.

— Сколько ей лет?

— Тринадцать.

Тринадцать? Никто не говорил, что мне тринадцать лет! Я думала, что мне девять, максимум десять! Я переплетаю пальцы, чтобы успокоиться, и слушаю, что говорит отец.

— Я выдал Нуджуд замуж, потому что боялся за нее, — объясняет он. — Потому что боялся…

Его глаза налиты кровью. Боялся? Боялся чего?

— Я согласился на этот брак, потому что боялся, что ее постигнет судьба старших сестер… — продолжает папа, поднимая руки к небу и потрясая кулаками. — Один мужчина уже забрал у меня двух дочерей! Он похитил их честь. Этого достаточно. Теперь он сидит в тюрьме.

Я не понимаю, о чем говорит отец. Расплывчатые, сумбурные ответы… Что он хочет сказать? И вопросы, которые задает судья, становятся все более и более непонятными. В десять лет трудно разобраться в юридической тарабарщине. Слова сыплются, сыплются, сыплются. Сначала тихие, спокойные, потом жесткие, похожие на камни, которые швыряют в стену — и они с треском разбиваются. Мало-помалу темп разговора ускоряется. Голоса становятся громче. Обвиняемые явно не собираются сдаваться так просто. Обстановка в зале накаляется, толпа бурлит. Сердце бьется все сильнее и сильнее. И тут муж что-то говорит Мохаммеду аль-Гхази — не могу разобрать его слов, — и судья снова несколько раз стучит молотком по столу.

— По просьбе мужа заседание продолжится при закрытых дверях, — объявляет он.

Нас переводят в другую комнату, где нет репортеров и посторонних зрителей. Вдали от толпы я чувствую себя гораздо спокойнее. В конце концов, моя история слишком личная, чтобы выставлять ее напоказ. Но и здесь судья продолжает задавать вопросы:

— Господин Фаез Али Тхамер, вы подтвердили факт заключения брака?

Мое сердце замирает.

— Да, — отвечает он. — Но я был очень нежен с Нуджуд… И осторожен… Я не бил ее.

От его ответа я вспыхиваю, перед глазами проносятся все издевательства и страдания, которые пришлось пережить по вине этого чудовища. «Что значит не бил? А синяки на руках, а слезы, пролитые от боли? Пора действовать, Нуджуд!» — просыпается мой внутренний голос. Меня всю колотит от злости.

— Это неправда!

Все взгляды устремляются на меня. Я сама поражаюсь этому внезапному порыву, однако не могу сдержать свои эмоции.

С этого момента процесс начинает двигаться куда быстрее. Фаез чернеет от злости. Кричит, что отец предал его и соврал по поводу моего возраста. Aba не остается в стороне. Говорит, что муж пообещал не притрагиваться ко мне, пока я не вырасту. И тут чудовище заявляет, что согласится на развод при одном условии — отец возместит ему плату за невесту! Aba отвечает, что никогда не видел этих денег. Можно подумать, что мы на рынке, а не в суде! Сколько? Когда? Кто говорит правду? Кто лжет? Кто-то предлагает заплатить ему пятьдесят тысяч риалов[34] и покончить со всем этим. Я не понимаю, что происходит. Когда же все это кончится? Пусть меня наконец оставят в покое… Хватит раздоров между взрослыми, от которых страдают дети. Довольно!

* * *

После длительных обсуждений судья выносит окончательное решение — и спасает меня.

— С настоящего момента брак объявляется расторгнутым! — сказал он.

Расторгнутым! До сих пор не верю в это. Меня переполняет неудержимое желание бегать по комнате и кричать от счастья! Я так рада, что не обращаю внимания на следующее заявление судьи: мой отец и этот монстр будут отпущены на свободу. Их даже не заставят заплатить штраф или подписать обещание хорошо себя вести!

Сейчас я просто хочу всласть насладиться долгожданной свободой. Выхожу из комнаты, куда перенесли заседание, и обнаруживаю, что толпа все еще на месте. Более того, люди взбудоражены еще сильнее, чем прежде!

— Скажите что-нибудь для наших телезрителей! — кричит репортер, проталкиваясь ко мне с микрофоном.

Все вокруг толпятся, пихаются, даже аплодируют. На меня со всех сторон обрушивается шквал «Mabrouk!». А позади кто-то бормочет, что я точно самая юная разведенная в мире.

Потом приходит очередь подарков. Растроганный этой историей незнакомец протягивает мне пачку денег — там сто пятьдесят тысяч риалов! Он говорит, что представляет спонсора из Саудовской Аравии. В жизни не держала в руках столько денег…

— Эта девочка — настоящая героиня! Она заслуживает награды! — заявляет мужчина.

Другой говорит что-то о женщине из Ирака, которая хочет подарить мне золотые украшения. Вокруг без конца щелкают камеры. Журналисты обступают меня плотной толпой. Но вдруг за их спинами появляется один из братьев моего отца — он встает и кричит Шаде:

— Вы очернили репутацию нашего рода! Запятнали честь нашей семьи!

Шада поворачивается ко мне.

— Не слушай его, он говорит глупости, — шепчет она.

А потом берет за руку и тянет за собой. Не нужно бояться своего дядю — я же выиграла, в конце концов! Выиграла! Теперь я разведена! Никогда больше не выйду ни за кого замуж. Как странно и удивительно приятно вновь ощущать забытую легкость — слова судьи мгновенно вернули меня в детство…

— Khaleh Шада!

— Да, Нуджуд?

— Я хочу новые игрушки! Хочу есть шоколадные конфеты и пирожные!

Вместо ответа моя защитница широко улыбается.