ГЛАВА 14

ГЛАВА 14

В состав оккупационных войск на Украине, кроме немецких соединений, входили и так называемые «Остентруппен» – «Восточные войска». Они включали в себя части так называемой РОА – «Русской освободительной армии» (как пышно именовали себя предатели-власовцы), украинских националистических «казаков» и разных легионов, набранных из уроженцев Кавказа, Средней Азии и т. п. Командовал ими генерал фон Ильген. Основной контингент «Остентруппен» состоял из бывших белогвардейцев, вернувшихся из-за кордона вместе с оккупантами, предателей Советской Родины, изменивших воинской присяге, откровенных уголовников, а также всякого рода антисоветских элементов, выжидавших в разных темных щелях своего часа, буржуазных националистов и прочего отребья. Достаточно сказать, что одним из заместителей фон Ильгена был крупный петлюровец Омельянович-Павленко, сменивший теперь смушковую папаху с длинным, свисающим верхом, на немецкую генеральскую фуражку с высокой тульей. Его преступления в годы гражданской войны еще не забыла Украина.

Население оккупированных территорий ненавидело и боялось этих выродков даже больше, чем немцев.

На фронте эти части ввиду их низкой боеспособности использовались сравнительно в небольших масштабах. Зато именно они осуществляли карательные акции, сжигали деревни, расстреливали мирных жителей. Их в первую очередь бросали против партизан.

В отряде не без оснований полагали, что казнь фон Ильгена обязательно внесет панику и растерянность в не очень-то сплоченные ряды этого воинства, покажет ему в полной мере неизбежность близкой расплаты за измену. Штаб рассчитывал также, что кое-кто из рядовых солдат и младшего комсостава «Остентруппен», надевших гитлеровскую форму из малодушия, но не погрязших еще в измене соотечественникам, найдет в себе силы и мужество порвать с фашистами, искупить вину перед Родиной.

План предстоящей операции был тщательно разработан и утвержден в штабе отряда. Осуществление ее поручалось небольшой группе разведчиков во главе с Николаем Ивановичем Кузнецовым.

Важную и сложную задачу уничтожения фон Ильгена советской разведке облегчало одно немаловажное обстоятельство: в его доме – длинном одноэтажном здании по Млынарской улице, 3 – она располагала своим человеком.

Дело в том, что с некоторых пор у Лидии Лисовской появился новый поклонник. И не какой-нибудь там лейтенант. Рослый, широкоплечий, с мощным загривком бывшего борца, еще сравнительно молодой, лет сорока пяти, генерал. Фон Ильген не был легкомысленным человеком, его не интересовали случайные романтические приключения, но внешность Лидий, привлекательная и строгая одновременно, высокое графское происхождение, превосходные манеры невольно обратили его внимание. В результате фон Ильген сделал Лисовской весьма лестное предложение: сменить сомнительное для молодой женщины положение официантки ресторана «Дойчегофф» на вполне респектабельную и несравненно более выгодную материально должность экономки командующего «Восточными войсками».

Совершенно неожиданно оказалось, что желание генерала разделили и сотрудники ровенского гестапо, не доверявшие никому, в том числе и генералам вермахта. Лидия числилась их осведомительницей, и служба безопасности не упустила такую возможность – приставить к командующему «Остентруппен» своего человека для присмотра. Более того, гестапо сделало все от него зависящее, а в гитлеровской Германии невозможно было найти хоть что-нибудь, что бы не зависело от государственной тайной полиции, чтобы у Лисовской не оказалось ненароком конкурентки.

Это был, должно быть, единственный случай за всю войну, когда полностью совпали интересы гитлеровского генерала, фашистской службы безопасности и советской разведки!

Многое видели и слышали стены гостиной дома № 3 по Млынарской улице, о многом могли бы рассказать. Ильген имел привычку проводить совещания с узким кругом своих ближайших подчиненных не на службе, а дома. Благодаря этому почти ежедневно в штаб отряда стали поступать крайне интересные новости, одна из которых самым непосредственным образом отразилась на судьбе самого Ильгена.

Командованию было хорошо известно, что одним из самых важных учреждений оккупантов в Ровно был штаб высшего СС и полицайфюрера Украины, генерала полиции и обергруппенфюрера СС Ганса Адольфа Прицмана. Того самого Прицмана, которого в последние месяцы войны Гитлер назначил руководителем пресловутого «Вервольфа» – тайной боевой нацистской организации, предназначенной для террористической деятельности в тылу союзных войск.

Полицайфюрер Украины постоянно жил в Берлине, а в Ровно лишь наезжал временами в сопровождении огромной свиты, едва размещавшейся на семи-восьми автомобилях. За ровенской квартирой Прицмана на Кенигсбергштрассе, 21 разведчики отряда вели постоянное наблюдение. Они-то и сообщили, что в последних числах октября на этой квартире происходило большое совещание, должно быть, чрезвычайно важное, потому что, кроме самого Прицмана, в нем принимали участие начальник тыла германской армии генерал авиации Китцингер, его заместитель генерал Мельцер, генерал-майор фон Ильген и новый для Ровно человек генерал-майор Пиппер, о котором было известно, что за ряд карательных экспедиций, осуществленных в европейских странах, оккупированных гитлеровцами, он получил прозвище «майстертодт» – «мастер смерти». Жестокостью он выделялся даже среди коллег по расправам с мирными жителями.

Об исключительной важности совещания говорил и тот факт, что проводил его совместно с Прицманом, также специально прибывший из Берлина «шеф дер банденкампф фербанде» – «шеф по борьбе с бандами» – обергруппенфюрер СС Эрих фон дем Бах-Зелевский, будущий палач восставшей Варшавы.

О чем шла речь на этом совещании у Прицмана, установить тогда не удалось, но через два дня совещание на ту же тему, но уже на уровне исполнителей, проводил в своем доме генерал фон Ильген. Генерал был гостеприимный хозяин и всегда радушно принимал своих старших офицеров. Поэтому он поручил Лидии Лисовской приготовить в соседней комнате кофе – в результате содержание сделанного им вступительного слова стало достоянием штаба отряда.

Вначале фон Ильген сообщил своим подчиненным то, о чем они и сами прекрасно знали: что по приказу фюрера доблестные германские войска производят выравнивание линии фронта (иначе говоря, попросту отступают под непрерывными ударами Красной Армии, уже подходившей к Киеву). Поэтому, продолжал генерал, особое значение приобретает прочность и надежность тыла Восточного фронта, между тем как, к сожалению, этот тыл наводнен активно действующими советскими партизанами, что усугубляет трудности войск на фронте. И фон Ильген довел до сведения собравшихся приказ фюрера немедленно ликвидировать партизанские отряды на Украине. Попутно командующий «Остентруппен» напомнил известную его офицерам директиву фельдмаршала Кейтеля «О борьбе с бандами».

«Эта борьба, – говорилось в директиве, – отныне не должна иметь ничего общего с рыцарским поведением солдата или правилами Женевской конвенции.

Если эта борьба не будет вестись самыми жестокими средствами, то в ближайшее время имеющиеся в распоряжении силы окажутся недостаточными.

Войска поэтому имеют право и обязаны применять в этой борьбе любые средства, без ограничения, также против женщин и детей, если только это способствует успеху.

Проявление любого вида мягкости является преступлением».

В заключение фон Ильген сообщил, что для руководства борьбой с партизанами на Волыни и Подолии в город прибыл обергруппенфюрер СС фон дем Бах-Зелевский и что уничтожению в первую очередь подлежат партизанские отряды, действующие в Волынских и Ровенских лесах. «Охота на партизан», сказал генерал, начнется на рассвете 8 ноября. Накануне у русских национальный праздник, они, конечно, будут его отмечать, и вряд ли окажутся способными оказать серьезное сопротивление немецким войскам. Непосредственное руководство акцией возложено на генерал-майора Пиппера.

– Уверен, господа, что скоро я буду иметь возможность побеседовать с командиром партизан.

Информацию Лидии Лисовской вскоре подтвердили Кузнецов и Валентина Довгер. Обер-лейтенант Пауль Зиберт узнал о предстоящей «охоте на медведя» от своего приятеля офицера полевой жандармерии Ришарда, которому самому предстояло принять в ней участие, что, однако, почему-то его совсем не радовало. Валентине же рассказал о предстоящей очистке Цуманских лесов от «банд» ее шеф доктор Круг, отличавшийся вообще неудержимой разговорчивостью. К Вале он относился с особым доверием, так как знал, что она получила работу в рейхскомиссариате по личному распоряжению самого Коха.

Партизаны отряда Медведева действительно отметили великий праздник советского народа. Прослушали 6 ноября доклад Председателя Государственного Комитета Обороны о двадцать шестой годовщине Октябрьской революции, а на другой день – приказ об освобождении Красной Армией Киева, который вызвал огромный энтузиазм. Вечером устроили большой концерт собственными силами (на нем присутствовали и гости – командиры соседних партизанских отрядов Прокопюк, Карасев, Балицкий). И сделали все необходимые приготовления, чтобы на рассвете 8 ноября встретить врага.

Немцы бросили против партизанских отрядов во много раз численно превосходящие силы. Группировка «мастера смерти» Пиппера включала 1-й и 2-й Берлинские полицейские полки, роту СС из 2-й штурмовой бригады СС Дирливангера (укомплектованной, между прочим, осужденными уголовниками, которым тюрьму заменили фронтом), части из формировавшейся в то время 14-й гренадерской дивизии СС «Галиция» и другие подразделения.

Гитлеровцы применили артиллерию, тяжелые минометы и даже авиацию. Это был, безусловно, самый трудный бой из девяноста двух, что пришлось выдержать отряду за период его действий во вражеском тылу. И отряд оправдал свое гордое наименование «Победители». Патриотизм, беззаветное мужество, массовый героизм советских людей помогли им одержать победу в жестоком, неравном бою. Гитлеровцы были разбиты наголову и позорно бежали, понеся большие потери, убитыми и ранеными. Смертельно ранен был и сам «мастер смерти» генерал Пиппер. Партизаны взяли большие трофеи: батарею орудий, минометы, пулеметы, автоматы, винтовки, боеприпасы и различное снаряжение.

Чтобы избежать неминуемого повторного боя с еще более значительными силами фашистов, отряд снялся и сменил лагерь. Однако пока гитлеровцы не опомнились от тяжелого поражения в Цуманских лесах, командование решило нанести несколько ударов по фашистской администрации в Ровно. Первый, как и предполагалось до боя, – по Ильгену, как одному из главных организаторов карательной экспедиции. Но в первоначальный план внесена была существенная поправка: учитывая желание генерала встретиться лично с командиром партизан, Ильгена не ликвидировать, а похитить.

10 ноября Николай Кузнецов, Иван Корицкий, Роберт Глаас и Николай Струтинский забросали гранатами и обстреляли из автоматов автомобиль Курта Кнута. Гитлеровцу повезло: раненный, он кулем свалился на дно машины, последующие осколки и пули прошли выше.

Тем временем Лидия Лисовская и Майя Микота составили подробное описание образа жизни генерала Ильгена, распорядок дня, маршрутов и т. д. Они это выполнили аккуратно и быстро. Особое внимание Кузнецова привлекла следующая привычка фон Ильгена: как и Даргель, командующий «Остентруппен» всегда обедал только дома – вскоре после полудня – и, как правило, один. Так как поесть он любил, то опаздывал к обеду только в исключительных случаях. Во время обеда в доме, кроме генерала, обычно находились Лидия, которая прислуживала за столом, кто-либо из двух адъютантов и денщик.

Наружную охрану у калитки нес один часовой до шести часов вечера и усиленный пост из трех солдат от шести вечера и до утра. Отсюда следовало, что операцию наиболее целесообразно провести не позднее шести часов, а лучше всего – во время обеда, то есть около часа дня.

Благоприятствовало успеху и то обстоятельство, что оба адъютанта генерала и немец-денщик отбыли по его распоряжению в так называемую служебную командировку в Германию; на самом деле фон Ильген поручил им отвезти своей семье несколько чемоданов с награбленным добром и продовольствием. Таким образом, между 10 и 17 ноября в доме во время обеда будет находиться только денщик – из русских «казаков».

По замыслу вся операция похищения как бы складывалась из двух частей: подготовительной – она возлагалась на Лидию Лисовскую и Майю Микота (она часто бывала в особняке, и генерал уже привык к ее присутствию в доме), и исполнительной, которую должны были осуществить Николай Кузнецов, Ян Каминский, Николай Струтинский и Мечислав Стефаньский. Этот худой большелобый поляк был человеком весьма примечательной судьбы.

Стефаньский родился в Варшаве, в конце тридцатых годов был на военной службе в Ровно, входивший тогда в состав панской Польши. Здесь женился. В сентябре 1939 года Мечислав, как и многие тысячи польских солдат, оказался в плену у немцев. Из плена бежал, перешел границу и пробрался на советскую территорию, где добровольно вступил бойцом в Красную Армию. Через некоторое время его вызвали к командованию и предложили работать в советской разведке.

Стефаньский снова очутился на родине. Для обратного пути ему был сообщен специальный устный пропуск: «Гость из Варшавы».

Позже Стефаньский вспоминал:

«В последний раз я переходил границу в июне 1941 года. По пути собирал сведения о передвижении немецких частей, их вооружении, обмундировании, оснащении, знаках на автомашинах. На восток шли танки и самолеты, в лесах я видел склады бочек с бензином. У самой границы стояли крупные части гитлеровских войск. О возвращении прежним путем не могло быть и речи.

В субботу 21 июня 1941 года решил попытаться перейти Буг. В прибрежных зарослях выждал до сумерек. В нескольких десятках шагов от меня стояли часовые. Сначала я прополз под проволочным заграждением, потом побежал – и свалился в воду. Было неглубоко. Однако меня заметили немцы и открыли стрельбу. Мне удалось все же добежать до нашего берега… Пароль «Гость из Варшавы» подействовал молниеносно. В штабе я доложил, что из наблюдений может вытекать один вывод: война! А под утро немецкие бомбардировщики подтвердили страшное предположение. Гитлеровская Германия напала на Советский Союз».

Стефаньский поселился в Ровно и в оккупации остался не случайно. Так ему приказало командование. Он должен был дожидаться, когда снова понадобится советской разведке. И дождался…[6]

…15 ноября 1943 года вся боевая группа собралась еще с утра на квартире Мечислава Стефаньского. Шли последние приготовления. Еще и еще раз Кузнецов внимательно проверял каждую мелочь. Он хорошо помнил, как при первом выходе в город тогда еще лейтенант Зиберт привлекал внимание всех встречных военных тем, что был в пилотке, а не в фуражке.

Кажется, сейчас все в порядке. Мундир хоть и не с иголочки, но отутюжен, хорошо подогнан. На плечах серебряные погоны обер-лейтенанта с одним рифленым кубиком. На груди слева, ниже кармана, приколот «Железный крест» первого класса. В петлю пуговицы борта продернута черно-красно-белая ленточка «Железного креста» второго класса. Так положено в германской армии – при получении высшей награды низшая уже не носится, только ленточка. Медаль «За зимний поход на Восток». Справа – отличительный знак, так называемый золотой, за тяжелое ранение. И все, разумеется, – и звания, и награды, и ранения – аккуратно вписано в солдатскую книжку. Так же тщательно проверяется оружие, хотя и предполагается, что дело обойдется без стрельбы.

Покончив с собственным снаряжением, Николай Иванович осмотрел товарищей. Струтинский уже давно привык к форме «стрельо» – немецкой военной автотранспортной организации. Ян Каминский и Мечислав Стефаньский облачаются в одежду офицеров рейхскомиссариата Украины. Она им внове, но Стефаньский – старый служака, свободно чувствующий себя в любой форме, а Каминский из тех молодых красавцев, которым мундир и расшитая фуражка всегда к лицу. У них тоже все в порядке.

– Как машина? – спрашивает Кузнецов Струтинского.

– Отлично выглядит, Николай Васильевич.

Струтинский знает, что скрывается за вопросом Кузнецова. Автомобиль «адлер» из гаража гебитскомиссара Веера. Для операции его пришлось перекрашивать, а это не так просто, как может показаться несведущему человеку. У разведчиков есть по этой части свои мастера – Василий Бурим и Григорий Пономаренко. Машину они перекрашивают таким, ими самими изобретенным способом, что никак нельзя сказать, что новая краска легла на ее бока лишь несколько дней, а не год тому назад. Где нужно царапину нанесут, где нужно – зашершавят. Что же касается номерных знаков – у Струтинского в запасе их всегда несколько, и гражданских учреждений, и военных.

Кузнецов смотрит на часы: двенадцать. Он встает. Пора.

…Длинный серый «адлер», разбрасывая колесами ноябрьскую грязь, вылетает на центральную улицу города Дойчештрассе. Несколько минут езды, поворот направо, и машина уже на уютной, тихой Млынарской улице. Мелькают и остаются позади одноэтажные домики. Как и на Шлоссштрассе, прохожих почти не видно, местные жители обходят стороной и эту улицу, где поселилось много немецких офицеров. Вот и белый одноэтажный дом генерала Ильгена, окруженный палисадником. Перед окнами уныло отмеривает шаги часовой с винтовкой за плечом. Завидев машину с офицерами, он вытягивается.

Кузнецов, не повернув головы, а лишь скосив глаза, вглядывается в угловое окно. Занавеска приспущена до половины. Это сигнал: Лидия дает знать, что операция почему-то откладывается – третий день подряд!

– Прямо, – сквозь зубы бросает Кузнецов Струтинскому, и серый «адлер» мчит дальше.

Возле ресторанчика на углу – остановка. Здесь – так договорено заранее – должна состояться встреча с Лидией. Кузнецов заходит в ресторанчик, заказывает кофе с ликером. Остальные остаются в машине. Лисовская появляется минут через двадцать. Веселая, оживленная, непринужденно целует обер-лейтенанта Зиберта в щеку и присаживается к его столику. В их сторону никто даже не смотрит: немецкий офицер встречается со знакомой барышней из местных. Обычное дело, ничего удивительного.

Вперемежку с пустой болтовней Лидия быстро шепчет:

– Только не волнуйтесь, ничего не случилось. Генерал позвонил, что задерживается в штабе, но обязательно приедет в четыре. У нас с Майей все готово. Ждем.

У Кузнецова словно гора с плеч свалилась. Откладывается – все ж не отменяется, как это было вчера, и позавчера, когда Ильген вообще не приезжал домой обедать. Нервы у ребят, да и у него самого уже на пределе. Ждать, готовиться – и вдруг отменить, а потом снова быть в полной боевой готовности, собранными и выдержанными.

Допив свой кофе, Лидия встает, поправляет прическу и бежит к выходу, бойко постукивая каблучками модных туфель.

Кузнецов расплачивается с официантом и тоже покидает ресторанчик. В машине происходит короткое совещание. Что делать до четырех? Возвращаться к Стефаньским не следует, просто так мотаться по улицам – тем более. Кузнецов неожиданно предлагает: в городе оставаться незачем, считать минуты – лучшее средство взвинтить себя до предела, а нервы еще потребуются, и крепкие. А не поехать ли им за город?

Это было поистине счастливое решение… Быть может, трудно поверить, но это факт: прежде чем совершить свой подвиг, разведчики часа два мирно гуляли по осеннему лесу, словно набираясь в общении с родной природой сил и мужества.

А в шестнадцать ноль-ноль длинный серый «адлер» уже стоял возле дома № 3 по Млынарской улице: занавеска в угловом окне была поднята до самого верха! На сей раз им даже кое в чем повезло: буквально двумя минутами раньше с крыльца соседнего дома спустились генералы Кернер и Омельянович-Павленко, заместители фон Ильгена: встреча с ними могла бы помешать операции.

Выйдя из машины, Кузнецов спросил у вытянувшегося «казака»:

– Генерал приехал?

«Казак» (его фамилия, как выяснилось позднее, была Луковский) виновато пробормотал, что он не понимает по-немецки.

Обер-лейтенант отмахнулся и уверенно поднялся на крыльцо. Следом за ним все остальные. Струтинский, как и было условлено, не выключил мотор, а лишь поставил на малые обороты, чтобы потом, после того как все произойдет, не терять уже ни секунды. В гостиной навстречу Кузнецову поспешил денщик, тоже «казак», но этот уже говорил по-немецки:

– Господин обер-лейтенант, его превосходительства нет дома. Будете ждать или прикажете передать… – и замер, завидев направленный ему прямо в сердце зрачок «вальтера».

– Тихо! Не шуметь! – приказал Кузнецов по-русски. – Я советский партизан, понятно?

Денщик – его фамилия была Мясников – понял если не все, то, во всяком случае, главное, – что такое направленный на тебя в упор взведенный пистолет, и без сил опустился на пол. Его подхватили под руки и мгновенно обыскали. Впрочем, как и следовало ожидать, оружия при нем не оказалось.

Из дальних комнат появились Лидия и Майя. Кивнув им головой, что все, мол, идет нормально, Кузнецов вышел на крыльцо и на ломаном русском языке подозвал часового. Тот что-то нерешительно пробормотал об уставе. Взяв тоном выше, Кузнецов повторил приказание. Луковский поспешил подчиниться. В прихожей, раньше, чем казак понял, что происходит, его обезоружили, втолкнули в гостиную и усадили на пол рядом с Мясниковым.

Начался быстрый, но внимательный обыск квартиры. В объемистые генеральские же портфели летели карты, фотографии, служебные бумаги, даже личная переписка – там, в отряде, разберутся, что из этого добра представляет ценность, что нет. Сейчас некогда.

Пока разведчики работали, сестры проводили идеологическую беседу с «казаками» – по собственной инициативе.

– Эх, вы, были грицами, а стали фрицами! – безжалостно бросала им в лицо Майя. – В фашистские холуи записались. Ну и что дальше? Вы знаете, что наши уже Киев взяли?

Денщик невнятно оправдывался, ссылался на насильную мобилизацию, говорил, что по своей охоте нипочем не пошел бы служить к немцам.

Часовой Луковский оказался решительнее. Трудно сказать, что пережил за пятнадцать-двадцать минут беседы с девушками этот человек, совершивший в своей жизни страшную ошибку, исправить которую дано не каждому. Но, во всяком случае, безусловно, на него оказало огромное впечатление то обстоятельство, что вот две совсем юные женщины не побоялись стать партизанками, а он, молодой, сильный парень, когда-то смалодушничал… Как бы то ни было, он неожиданно встал и обратился к Николаю Ивановичу.

– Нехорошо может выйти… разводящий вот-вот подойти может. Дозвольте мне снова на место стать?

Кузнецов на мгновенье задумался – Луковский был прав. И он согласился. Согласился, хотя и шел на известный риск. Интуицией разведчика, сердцем советского человека понял: довериться можно. Луковский снова стал на пост. Правда, патроны из магазина его винтовки и из подсумков на всякий случай вынули. К тому же по знаку Кузнецова Струтинский с автоматом в руках внимательно следил за каждым его движением.

Обыск уже был закончен, когда где-то вдалеке послышался шум мотора. Лидия чуть отдернула занавеску и увидела, как из-за угла вырвался большой черный «мерседес». Генерал!

Кузнецову даже не пришлось отдать команду – все молниеносно разобрали заранее намеченные места и замерли в ожидании главного, кульминационного, момента операции.

Вот скрипнули под грузными шагами ступеньки крыльца, и генерал вошел в переднюю. Выбежавшая навстречу Лисовская сделала книксен и помогла фон Ильгену снять шинель.

Сегодня генерал был в хорошем настроении. Потрепал Лидию по щеке, отпустил ей и Майе грубоватый комплимент, вымыл руки, весело осведомился, приготовила ли фрейлейн Лидия заказанные им еще с вечера любимые картофельные оладьи, и в недоумении уставился на внезапно выросшего у выходной двери незнакомого офицера.

– Кто вы такой?

– Спокойно, генерал, – повелительно сказал неизвестный обер-лейтенант, и генерал тут только заметил пистолет в его руке.

В первую секунду фон Ильген ничего не понял, но в следующую вспомнил, кто стрелял в Геля и Даргеля. Всем своим огромным, мускулистым телом он стремительно ринулся на разведчика… На помощь Кузнецову поспешили Каминский и Стефаньский. В отчаянной свалке переплелись тела. Генерал был очень здоров и умел драться, к тому же ярость удвоила его силы. Пошли в ход и кулаки и каблуки. Не утерпев, в схватку ввязался и Мясников, навалился, всем телом прижал к полу ноги своего теперь уже бывшего командующего. С большим трудом генерал был скручен.

Ян Каминский связал ему руки, но, не имея практики в подобных делах, справился с этим плохо, что очень скоро и обнаружилось.

Отдышавшись, Кузнецов посоветовал генералу не делать больше никаких попыток к сопротивлению, иначе придется прибегнуть к оружию. Фон Ильген притих.

Первыми из дома вышли Каминский и Стефаньский с портфелем. Затем Струтинский и Мясников вынесли и уложили в багажник генеральские чемоданы. Перед этим по приказанию Кузнецова денщик оставил на столе записку следующего содержания:

«Спасибо за кашу. Ухожу к партизанам и забираю с собой генерала. Смерть немецким оккупантам!

Казак Мясников».

Мысль о такой записке пришла к Кузнецову неожиданно, это был прекрасный ход, чтобы ввести в заблуждение гестапо.

Последним на крыльцо вышел сам Николай Иванович, придерживая фон Ильгена под локоть. Руки генерала были связаны за спиной. Мясников и Стефаньский уже сидели в машине. Струтинский стоял, выжидая, возле открытой дверцы.

– Поспешите! – услышал Николай Иванович прерывающийся от волнения голос Луковского. – Скоро смена!

Должно быть, Ильген понимал русский язык, потому что именно в этот миг он вдруг вырвался, ударил Кузнецова в лицо, вытолкнул языком кляп изо рта и заорал:

– Хильфе! Хильфе! («На помощь!» «На помощь!»)

Струтинский, Каминский, Кузнецов едва успели схватить генерала за плечи, снова заткнули ему рот, накинули на голову полу шинели, чтобы никто из случайных прохожих не опознал фон Ильгена в лицо. Извернувшись, генерал ударил Каминского сапогом в живот. От нестерпимой боли Ял согнулся пополам. С помощью бросившего свою винтовку Луковского генерала все же успокоили, привели в надлежащее состояние, втолкнули в «адлер» и прижали к полу так, чтобы он не смог и шевельнуться.

Струтинский не успел включить скорость, как…

– Что здесь происходит?

Кузнецов резко обернулся. К машине, расстегивая на ходу кобуры пистолетов, бежали четыре немецких офицера. В суматохе борьбы никто из разведчиков не заметил, откуда они появились, что успели понять. Это был решающий момент операции, когда на карте стояло все: и успех дела, и жизнь разведчиков.

Решение нужно было принимать немедленно, и Кузнецов нашел его, тем более что знал – иного выхода нет, а ввязаться в перестрелку никогда не поздно. Но тогда погоня начнется немедленно, а так был шанс хотя бы выиграть драгоценное время.

Он спокойно подошел к гитлеровцам, козырнул и отрекомендовался:

– Я офицер службы безопасности. Мы выследили и только что арестовали советского террориста, переодетого в нашу военную форму. Прошу удостовериться в моих полномочиях.

С этими словами он протянул офицерам ладонь, на которой тускло блестела овальная металлическая пластинка – номерной жетон сотрудника государственной тайной полиции.

Это был очень сильный ход. Во всей германской армии не нашлось бы ни одного офицера любого ранга, который бы решился задавать вопросы обладателю такого знака. Если только… у него самого не было в кармане такой же пластинки. Ни у кого из этих четверых ее не было. И все же роль нужно было доиграть до конца. Обер-лейтенант спрятал жетон и вынул из другого кармана записную книжку с карандашом. Попросил офицеров предъявить документы, объяснил: господа могут потребоваться в качестве свидетелей.

Офицеры послушно выполнили его требования. Обер-лейтенант внимательно просмотрел их удостоверения, переписал фамилии, затем вернул владельцам, но только троим. Четвертое он задержал.

– Вам, господин Гранау, – обратился он к коренастому военному в кожаном коричневом пальто, – придется проехать со мной в гестапо. Ваши показания имеют для нас особую ценность. Вы, господа, можете быть свободны.

Человек в кожаном пальто только пожал плечами и спокойно уселся в машину. Ему, гауптману Гранау, личному шоферу рейхскомиссара, визита в гестапо можно было не опасаться. Это была, конечно, редкостная удача: кроме генерала фон Ильгена, захватить еще и коховского шофера!

Трое офицеров, козырнув, поспешили удалиться от места, происшествия. Кузнецов вернулся к «адлеру» и занял переднее место рядом со Струтинским.

И тут возникла новая проблема: машина была уже заполнена до отказа – семь человек! – а еще нужно было приткнуть как-нибудь Яна Каминского. Как известно, безвыходных положений не бывает. Правда, чтобы подтвердить этот постулат, Яну пришлось с большим трудом втиснуться в багажник. Едва он захлопнул над собой крышку тесной железной коробки, «адлер» растворился в сумерках. На полной скорости, петляя по пустым улицам, автомобиль вырвался за городскую черту и через час доставил своих пассажиров в надежное убежище на хутор Валентина Тайхмана, вблизи сел Новый Двор и Чешское Квасилово.

Хозяин хутора был бедным польским крестьянином, которого судьба наделила огромной семьей – девятью детьми. Старшему было лет семнадцать, младший только что начал ползать. До 1939 года семья жила в отчаянной нищете, только что не умирала с голоду, и встала на ноги лишь при Советской власти. Тайхман стал получать пособие по многодетности, что потрясло его до слез… Естественно, что и он, и вся его семья ненавидели оккупантов, и, когда потребовалось, Валентин предоставил свой хутор в распоряжение советских разведчиков.

Почти неразличимый летом со стороны дороги за густой листвой вишен и яблонь, хутор оказался очень удобной явочной квартирой. Сюда, в это укромное место, и доставил Кузнецов Ильгена и Гранау. Он правильно рассудил, что в этот день не стоит и пытаться переправить пленников в отряд, коль время из-за опоздания генерала к обеду было потеряно, а само похищение не прошло незамеченным. Действительно, новый караул, не обнаружив на мосте часового Луковского, поднял тревогу. Кто-то из солдат к тому же нашел возле палисадника утерянную во время борьбы фуражку фон Ильгена. Немедленно были поставлены на ноги и гестапо, и СД, и жандармерия, и контрразведка абвера.

Все дороги из города были перекрыты тройным, практически непроницаемым, кольцом. Начались поиски, которые продолжались много недель. Позднее советская разведка захватила следующее сообщение, в свое время переданное гитлеровцами по радио:

«Следует учесть, что похищенный 15/XI 1943 года партизанами в Ровно командующий Восточными войсками генерал-майор Ильген увезен дальше на какой-то повозке – возможно, на какой-то автомашине.

Во всем армейском округе тотчас должен быть установлен контроль за автомашинами. Местным комендантам следует указать, что они должны проводить этот контроль в своих районах при помощи местной стражи.

Оперотделение 1А».

Ночью Николай Кузнецов допрашивал генерала и шофера Коха. Как и можно было ожидать, сведения, полученные от них, представляли огромную ценность для командования. Так как вывезти Ильгена и Гранау в отряд оказалось невозможно, оба гитлеровца тут же, на хуторе, нашли в конце концов свою могилу…

Лисовская и Микота по подозрению в соучастии с похитителями были арестованы военной контрразведкой. Но девушки предвидели это и соответственно подготовились.

Через несколько дней Лидия была освобождена по распоряжению своих шефов из гестапо. Майя также сумела доказать свое алиби.[7]

Между тем в Ровно была завершена подготовка к очередному, запланированному командованием отряда удару по оккупантам. Осуществить его поручили разведчику Михаилу Шевчуку, в помощь которому были приданы подпольщики Василий Борисов, Павел Серов и Петр Будник. Для выполнения задачи Шевчука снабдили мощной миной с часовым механизмом, упакованной в невзрачный фибровый чемодан. Этой четверке предстояло произвести взрыв на ровенском железнодорожном вокзале.

Проникнуть туда оказалось нелегко. Город захлестнула паника. После освобождения Красной Армией Киева и появления слухов, что советские танки заняли Новоград-Волынский, семьи офицеров и чиновников, уже не помышляли ни о чем, кроме эвакуации. Все спешили на Запад. Поезда были забиты, помещения вокзала заполняли пассажиры, ожидающие своей очереди уехать. Чтобы удержать лавину беженцев и навести порядок, вокзал окружили плотной стеной жандармов. Прорваться через нее Шевчуку не удалось.

Михаил Макарович был разведчиком опытным и лезть на рожон не любил. Он решил не маячить вблизи вокзала на глазах жандармов, а на боковых привокзальных улицах искать «попутчика» – немца посолиднее.

Такой попутчик, как он и надеялся, нашелся – немолодой подполковник, с трудом волочивший два тяжеленных чемодана. У Шевчука была специально выделенная для операции пролетка. Он нагнал подполковника, приостановил лошадь и предложил подвезти его до вокзала. Обрадованный немец не знал, как ему и благодарить словно с неба свалившегося спасителя – извозчика. Дальше все было просто. Шевчук лихо подкатил к главному подъезду вокзала, Серов и Будник подхватили все три чемодана (третий – свой, тот самый) и вместе с гитлеровцем направились к двери. Жандармский унтер было их остановил, но подполковник поспешил заявить, что «эти люди с ним».

Следом за подполковником разведчики проникли в зал ожидания первого класса, предназначенный только для старших офицеров и сопровождающих их лиц. Но и этот привилегированный зал был набит до отказа. С большим трудом разведчики отыскали для «своего» немца свободное место на деревянной скамье, поставили рядом два кожаных офицерских чемодана, перехваченных толстыми ремнями, третий чемодан затолкали под скамью. Никто не обратил на них ни малейшего внимания.

Пожелав подполковнику счастливого пути, Серов и Будник спокойно покинули вокзал – выпускали отсюда всех беспрепятственно.

Мощная мина сработала в установленное время – в два часа тридцать минут ночи. Потолок зала первого класса обрушился целиком, похоронив под обломками свыше двадцати офицеров, причем старших – от майора и выше, еще около ста тридцати были ранены. Поднялась паника. Слились в невыразимую какофонию крики, стоны раненых, пистолетные выстрелы…

Заслышав взрыв и стрельбу, солдаты из подходившего к Ровно воинского эшелона решили, что вокзал захвачен советскими парашютистами. Они высыпали из вагонов, залегли вдоль путей и открыли интенсивный ружейный и пулеметный огонь по пылающему зданию. Та же самая мысль – о высадке советских парашютистов – пришла в голову и охране вокзала, но она, естественно, приняла за десантников солдат из эшелона. Завязалась перестрелка, а скорее даже настоящий бон; он тоже обошелся немцам недешево, пока с рассветом обе стороны не поняли, что воюют со своими.

Взрыв вокзала был вторым ударом, а предстоял еще один, снова с участием Николая Кузнецова, в эту ночь, с 15 на 16 ноября, так и не сомкнувшим ни на минуту глаз. Утром 16-го он должен был снова вернуться в Ровно, чтобы ликвидировать главного немецкого судью Украины генерала Альфреда Функа.

Этот среднего роста сухощавый эсэсовец, как и Кох, был любимцем Гитлера, который удостоил его высшей партийной награды – золотого нацистского значка. Подобно Коху Функ тоже занимал множество должностей: президента верховного немецкого суда на Украине, сенатс-президента верховного суда в Кенигсберге, чрезвычайного комиссара по Мемельской области, главного судьи штурмовых отрядов – СА группы «Остланд», председателя «национал-социалистического союза старшин» и прочее и прочее.

За всем этим пышным фасадом громких чинов и должностей Функа скрывалась, в сущности, главная обязанность – уничтожать в узаконенной форме советских людей. По так называемым «приговорам» Функа ежедневно на Украине расстреливали и вешали сотни патриотов.

Немецкий верховный суд Украины занимал сохранившееся и поныне унылого вида трехэтажное серое здание, выходившее на Парадную площадь и Школьную улицу. Возможно, уничтожить Функа было легче в каком-нибудь другом месте, но командование решило провести акт возмездия именно в здании суда, что придавало ему как бы особое, символическое значение.

Разведчики отряда уже давно вели за судьей незаметное наблюдение, изучали его маршруты, привычки, образ жизни. Они установили, в частности, что Функ, человек педантичный и аккуратный, каждый день брился в небольшой парикмахерской «только для немцев» на Дойчештрассе, почти напротив суда. Без нескольких минут девять Функ выходил из парикмахерской, не спеша пересекал улицу и ровно в девять входил в здание суда.

Брился Функ всегда в одном и том же кресле, у одного и того же мастера. Худой, с глубоко посаженными темными глазами, услужливый и даже подобострастный с клиентами-немцами, Анчак выглядел человеком, никогда в жизни не державшим в руках никакого иного оружия, кроме бритвы. Сослуживцы знали, что он очень любит свою семью – такую же тихую, как он сам, жену и двух дочек-близнецов. Профессиональная репутация его была достаточно высокой, не случайно Функ, перепробовав всех мастеров, остановился, в конце концов, именно на этом скромном и незаметном человеке.

И ни сослуживцы, ни верховный немецкий судья Украины не поверили бы, что скромный и тихий Ян Анчак – бывший майор польской армии, участник боев за Варшаву, антифашист, ныне тесно сотрудничавший с советскими разведчиками.

Если разложить события утра этого дня – 16 ноября 1943 года – по минутам, даже не всего утра, а какого-нибудь получаса, получается примерно следующая цепочка действий:

Восемь часов тридцать минут. На Школьной улице, не доехав до здания верховного немецкого суда метров пятидесяти, остановился автомобиль «адлер». Из него вышли два офицера в фуражках рейхскомиссариата Украины – из-за этих расшитых фуражек, отличающих их от обычных военнослужащих, офицеров РКУ называли «золотыми фазанами».

Это были Николай Кузнецов и Ян Каминский. Солдат-шофер Николай Струтинский остался в машине и, казалось, задремал за рулем. Офицеры перешли Парадную площадь и разошлись в разные стороны. Кузнецов стал медленно прохаживаться по тротуару, Каминский занял давно выбранную позицию, откуда удобно было наблюдать за окном парикмахерской, в которой работал Анчак. Потянулись секунды и минуты тягостного ожидания. Несмотря на ранний час, на Дойчештрассе было многолюдно – спешили на службу офицеры, чиновники, мелкие служащие оккупационных учреждений. Кузнецов и Каминский еле успевали отвечать на приветствия и самим приветствовать проходящих военных. У всех сумрачный, угрюмый вид – эти прохожие уже знают о ночном взрыве…

Восемь часов сорок минут. У главного подъезда суда останавливается крытый грузовик: эсэсовцы привезли арестованных в суд. Струтинский осторожно ощупывает под сиденьем автомат и гранаты. Грузовик с эсэсовцами здесь совершенно ни к чему сейчас. Но Кузнецов и Каминский продолжают как ни в чем не бывало оставаться на своих постах. Кузнецов, конечно, тоже встревожен появлением грузовика, но не отменять же из-за него операцию.

Восемь часов сорок пять минут. Откинулась на мгновенье занавеска в окне парикмахерской – это Анчак подает знак, что скоро, через две-три минуты, он закончит бритье. Каминский небрежно сдвигает фуражку на затылок. Это тоже сигнал и означает то же самое, но предназначен Кузнецову.

Восемь часов пятьдесят минут. Занавеска откинута совсем. Каминский приподнял фуражку. Кузнецов взглянул на часы и неторопливо направился к главному входу в суд – Струтинский завел мотор…

Из дверей парикмахерской выходит Функ. Небрежно отвечает на приветствие проходящих. Обыкновенный человек, с невыразительным, словно стертым, лицом. Неужели это он, мимо которого в толпе пройдешь, не обернувшись, отправил на эшафот тысячи людей? Да, это он. Главный палач Украины Функ.

Кузнецов, готовясь к операции, хорошо изучил расположение коридоров и комнат в здании суда. Сейчас ему требовалось единственное – войти в дверь одному, не столкнувшись ни с кем из сотрудников. Иначе чем объяснить, что, оказавшись внутри здания, он не пошел ни на второй этаж, ни в боковые коридоры первого, а просто плотно прижался к стене сразу за дверью? Разводчик понимал, что сотрудники суда постараются занять свои рабочие места в кабинетах раньше (хоть на несколько минут), чем прошествует в свой на втором этаже главный судья.

Кузнецов стоял не шелохнувшись. Справа послышались шаги – кто-то шел по коридору к двери. Шаги приблизились и удалились, уже по лестнице.

Восемь часов пятьдесят девять минут. Хлопнула входная дверь. Функ! И тут же – три выстрела в упор из надежного офицерского «вальтера»…

Быстро, но без суеты Кузнецов подхватил выпавший из руки Функа портфель и спокойно вышел на улицу.

Эсэсовцы у подъезда видели, как из здания суда вышел пехотный офицер и уехал на сером «адлере», но не обратили на него никакого внимания. Кто-то из них рассказывал что-то веселое, остальные гоготали во все горло и слабых звуков выстрелов не слышали.

Машина стремительно унесла Кузнецова и Струтинского, но Ян Каминский некоторое время еще оставался на своем посту возле парикмахерской. С его слов известно, что происходило дальше.

Тело Функа на лестнице возле главной двери обнаружил, конечно, первый же посетитель – не служащий – верховного суда Украины. Это произошло спустя две-три минуты после свершения акта возмездия. На втором этаже здания суда распахнулось настежь окно, и чей-то истерический крик огласил площадь:

– Президент убит! Президент убит!..

Поднялась тревога. Эсэсовцы у главного подъезда связали, видимо, убийство Функа с уехавшим на автомобиле офицером и устремились в погоню. В двух-трех кварталах от Парадной площади они действительно нагнали такой же серый «адлер», в котором ехал какой-то майор. Ничего не понимающего офицера выволокли из машины и по дороге к гестапо избили до полусмерти. Майор, в конце концов, доказал свою полную непричастность к убийству верховного судьи. Этим он озлобил гестаповцев до самой крайней степени, поскольку тем было ясно, что время, потерянное на злосчастного майора, позволило лицам, действительно убившим Функа, бесследно раствориться в лабиринте ровенских улиц.

Выполнив задание, Кузнецов и Струтинский два дня отсыпались на хуторе Валентина Тайхмана, а отдохнув, решили вернуться в Ровно. Предварительно, само собой, в который раз были заменены номерные знаки машины. Командование предусмотрело, что этих обычных мер предосторожности на сей раз недостаточно. Само звание Пауля Зиберта – обер-лейтенант – после покушений на Даргеля и Функа было как бы скомпрометировано. Можно было заранее предугадать, что по всей округе немцы устроят сплошную проверку обер-лейтенантов, сколько бы их ни оказалось.

Поэтому Кузнецова на хуторе уже ждал специальный нарочный из штаба отряда, доставивший Николаю Ивановичу новые документы и новые погоны. Отныне он становился гауптманом Паулем Вильгельмом Зибертом. Кузнецов по этому поводу пошутил, что, глядишь, при таком росте (второе звание за год) войну он закончит полковником.

В Ровно, на улице Коперника, автомобиль остановил патрульный пост.

– Ваши документы, господин гауптман!

Кузнецов предъявил свои новые документы (выглядели они, однако, вовсе не с иголочки), а также путевой лист. Внимательно просмотрев бумаги, проверяющий офицер разрешил следовать дальше.

Не успели они отъехать метров на триста – снова окрик:

– Хальт! Документы!

Зиберт удивился.

– В чем дело? У нас только что проверяли.

Жандармский офицер ничего не ответил. Только просмотрев документы, сказал:

– Не волнуйтесь, гауптман. Сегодня вас будут останавливать часто. Мы разыскиваем террориста, он в форме нашего обер-лейтенанта…

В душе Кузнецов вознес благодарность предусмотрительности своего командования.

Отъехав на квартал, Кузнецов приказал Струтинскому свернуть в переулок и остановиться.

И они стали… «помогать» немцам. Оставив «адлер» в переулке, Кузнецов и Струтинский вышли на улицу. Через несколько минут они остановили какую-то легковую машину.

– Хальт! Ваши документы?

Пожилой майор раздраженно заявил:

– Но у нас уже проверяли только что, сказали, все в порядке, можно ехать дальше. В чем дело, собственно?

Кузнецов просмотрел документы и сочувственно пожал плечами.

– Извините, господин майор, но сегодня вас будут останавливать на каждом шагу. Мы ищем террориста в форме нашего офицера. Так что сами понимаете…

Еще раз козырнув, Николай Иванович вернул пассажирам машины их документы и разрешил ехать дальше – до следующего патруля, настоящего.

После небольшой практики Николай Иванович вошел во вкус новой своей работы и проверял документы с дотошностью и сноровкой заправского офицера полевой жандармерии. Занятие это, кстати, оказалось не таким уж бесполезным: из документов задержанных им офицеров он запомнил немало интересного и достаточно ценного.

Они останавливали все проезжающие автомобили – и легковые, и грузовики – больше часа. И никто не проявил ни тени сомнения в их полномочиях. Такова уж была сила слепого повиновения властному тону в гитлеровской армии.

Так продолжалось до тех пор, пока по улице не промчался мотоцикл и эсэсовский офицер, сидевший в коляске, не выкрикнул на ходу:

– Дополнительные посты снимаются! Можете быть свободны, гауптман!

Кузнецов благодарно помахал эсэсовцу рукой и улыбнулся Струтинскому. Теперь можно было трогаться в нужную сторону и им, не опасаясь каких-либо осложнений.

Уничтожение Функа произвело огромный эффект. На его смерть была помещена статья самого Коха под заголовком: «Судебный президент страны убит».

О ликвидации палача из сообщения ТАСС от 17 декабря 1943 года узнали все советские люди.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.