1987

1987

Свой последний в жизни год Андрей Миронов встретил у себя дома в кругу своих близких и друзей. Поднимались разные тосты, но один был особенно актуальным. Все присутствующие знали, что в последнее время у Миронова случались частые нелады со здоровьем, поэтому все желали ему не болеть. Миронов обещал. Увы, это обещание так и не исполнится, и этот год станет последним в жизни нашего героя.

С первых же дней 87-го Миронов возобновил репетиции «Теней», а в свободное время играл в спектаклях. Отныне его загруженность как актера была минимальной: он играл по шесть спектаклей в месяц, поскольку и здоровье уже было не то, да и отношения с Плучеком продолжали желать лучшего. Свой первый в наступившем году спектакль Миронов сыграл 3 января – это было «Бремя решений». В последующие дни Миронов сыграл еще в двух спектаклях: «Трехгрошовой опере» (5-го), «Бешеных деньгах» (8-го).

14 января в 12 часов дня Миронов приехал на «Мосфильм», чтобы принять участие в своей первой сессии озвучания в картине «Человек с бульвара Капуцинов». Его партнершей в тот день была Александра Яковлева, игравшая возлюбленную Феста Диану. Работа длилась до четырех часов дня.

16 января Миронов играл «Горе от ума», 20-го – «Вишневый сад».

28 января он снова участвовал в озвучании «Человека…» вместе с Яковлевой.

30 января Миронов играл в «Бремени решений».

Февраль начался для Миронова с «Бешеных денег» – он играл его 1-го. Затем в течение почти двух недель он был освобожден от спектаклей и репетировал «Тени», а также занимался озвучкой «Человека с бульвара Капуцинов». Сессии озучания прошли 5-го и 12-го. Тогда же Миронов принял участие в скорбном ритуале – похоронах своей бывшей классной руководительницы в средней школе № 170 Надежды Георгиевны Панфиловой. На траурную церемонию собрались практически все одноклассники Миронова. Поминки проходили в маленькой квартирке покойной на улице Вавилова. Тогда кто-то из одноклассников произнес фразу о том, что они мало видятся. Мол, время идет, люди уходят навсегда, а живым все никак не хватает времени, чтобы собраться. На тот момент в бывшем классе Миронова уже были потери: ушли из жизни Володя Лапин и Виталий Морозов. И никто из присутствующих даже вообразить себе не мог, что следующим в этом скорбном списке будет блистательный Андрей Миронов. Жить ему оставалось чуть больше пяти месяцев. К слову, сам он, видимо, предчувствовал свою близкую кончиную. После упомянутого тоста он внезапно сказал: «Ничего. Скоро я вас соберу – по такому же случаю…»

Об этом же воспоминания Ларисы Голубкиной: «Мы с Андрюшей давно поняли, что у нас дома мало места, потому что очень много людей, гостей. Добивались, чтобы нам поменяли квартиру на Селезневской на большую, и в этот год, год его ухода из жизни, нам подписали разрешение. Обычно он активный бывал в быту, если что-то хотел сделать, а тут стал какой-то вялый. Я говорю: „Ну что ж ты, нам предлагают сменить квартиру, а ты не идешь?“ – „Да ну, кто нам даст?“ Мы ходили, смотрели какие-то квартиры, он не особенно был активен. Мне почему-то кажется, что человек чувствует смерть. Нет у него желаний, под коркой ощущение, состояние души другое…»

Между тем в том феврале Миронов не только скорбел, но и радовался. В один из тех дней он отправился на день рождения своего одноклассника Льва Маковского (они долгое время сидели с ним за одной партой). Вот как последний вспоминает об этом визите:

«В феврале 1987 года, когда я в семейном кругу праздновал день своего рождения, часов в 9 вечера в дверь позвонили. Какова была моя радость, когда я увидел Андрея Миронова и Сашу Ушакова, их жен, Ларису и Светлану. Андрей, помня этот день, решил организовать внезапный набег. Через несколько дней после нашей встречи он позвонил: „Давай съездим к моей маме“. Я с радостью согласился.

Мы звоним в квартиру Марии Владимировны. «Мама, не пугайся; я не один, а с мальчиком», – говорит Андрей. «Не валяй дурака, с каким еще мальчиком?» – «С таким маленьким, чернявеньким». В тот вечер мы долго вспоминали наши школьные годы. При этом Андрей периодически дразнил меня женихом, потому что я пришел к его маме с цветами и бутылкой шампанского. Он не мог без шуток…»

Но вернемся к спектаклям Миронова.

13 февраля он играл в «Бремени решений». Далее шли: 17-го – «Вишневый сад», 22-го и 25-го – «Трехгрошовая опера».

26 февраля в два часа дня Миронов был на «Мосфильме», где в 4-м тонателье прошла очередная сессия озвучания «Человека…». Его партнерами в тот день были: Александра Яковлева, Олег Табаков, Игорь Кваша. Работа длилась до шести вечера. А спустя час Миронов уже играл Лопахина в «Вишневом саду».

Март начался с «Бешеных денег» (1-го).

4—5 марта Миронов озвучивал Феста (с 16.00 до 24.00).

8 марта наш герой справил свое 46-летие. Это был последний день рождения в жизни гениального актера. Его он провел вместе с матерью, женой Ларисой Голубкиной, дочерью Машей Голубкиной, Григорием Гориным и его супругой Любой у А. С. Пушкина – в Михайловском. Инициатором поездки была Маша Голубкина. В январе того же 87-го, когда отмечалось 150-летие со дня гибели великого поэта, в ней внезапно проснулась безумная любовь к Пушкину. И она, зная, что ее родители давно дружат с директором Михайловского музея Семеном Гейченко, буквально вымолила у них эту поездку. Далее послушаем ее собственный рассказ:

«Я вдруг заявила родителям:

– Что такое? Вот вы все время: «Гейченко, Гейченко!» У вас какие-то компании, я тоже хочу увидеть Гейченко. Хочу знать это все!

Я завела всех, и на дни рождения (8 марта – папин, 9-го – мамин) мы отправились в Пушкинские горы небольшой компанией – мы втроем, Горин с женой Любой и бабушка. Все поехали поездом. Они пили какой-то зеленый ликер и ели перепелиные яйца. Мне хотелось с ними говорить, участвовать в беседе, хотелось, чтобы меня всерьез воспринимали (Маше в ту пору шел 14-й год. – Ф. Р.). Но они что-то обсуждали, а я не могла никак вставить слово и в возбуждении металась по поезду, бегала по коридору туда-сюда. И стоял человек в тренировочных штанах с рыжей бородой, очень большой, упершись ногой в дверь. А так как я бегала, он все время опускал ногу, пропускал меня. И мы с ним познакомились. Он представился, сказал, что он из Пскова, игумен Алексий.

– О, сейчас же у нас там богословские беседы. Ну-ка пройдемте, сейчас вы там будете очень кстати, потому что там никак не может разрешиться философский вопрос.

И я его привела в купе к родителям. И сразу успокоилась: я свое дело сделала. И пошла спать. А с Алексием просто случилась большая дружба, он приезжал к нам уже потом, мы встречались уже после смерти папы, я нашла неожиданно его адрес…

Так что я способствовала дружбе.

Я была зачинщиком этой поездки, я хотела ехать по пушкинским местам и твердила:

– Мне интересно все, что с Пушкиным связано, и Гейченко, личность такая потрясающая, хочу его узнать!

Ну, приехали туда. И чудно там время провели. У Гейченко все неожиданно, интересно. У него была большая коллекция книг таких миниатюрных, а на двери он вешал каждый год большой ватман, и все, кто приезжал, расписывались. Придумывали всевозможные пожелания. Сортир – такой на улице ящичек, а стоял мороз, снег лежал, так вот сортир был весь оформлен надписями, которые меня поразили. Неприличного содержания. Но я как-то очень вдохновилась, это было так здорово для меня, не неприличностью, а поэтичностью, как ни странно. Неприличия облекались в замечательную литературную форму…»

Между тем никому из родных и друзей даже в страшном сне не могла присниться мысль, что этот день рождения для Миронова последний. Ведь 46 лет! Возраст, когда к мужчине приходит зрелость, мудрость, если хотите, второе дыхание.

13 марта Миронов играл в «Бремени решений». 17-го это был «Вишневый сад». А на следующий день в Театре сатиры состоялась премьера – была показана пятая (и последняя) режиссерская работа Андрея Миронова «Тени» по М. Салтыкову-Щедрину. Кроме этого Миронов играл в «Тенях» роль статского советника Петра Сергеевича Клаверова – карьериста и подлеца с изворотливой совестью. В остальных ролях были заняты: Вера Васильева, Роман Ткачук, Зиновий Высоковский, Елена Яковлева, Юрий Васильев, Александр Левинский, Борис Плотников, Николай Пеньков, Геннадий Богданов, А. Зенин, В. Кулик, В. Завьялов, С. Чурбаков.

Откликаясь по горячим следам на новую работу Миронова, критик М. Мурзина писала: «В спектакле, поставленном Андреем Мироновым, главное не погоня за поверхностной и хлесткой злободневностью, а попытка вскрыть нравственный смысл пьесы… Монологом Клаверова начинается и заканчивается спектакль. Одни и те же слова о „тяжком времени“, когда старое еще не отжило, а новое не пришло на смену, когда так трудно определиться человеку, звучат у актера по-разному. В начале – как раздумье, не без искренности, как попытка высказать сокровенное. В финале – как пустая болтовня, заканчивающаяся опереточным триумфом оратора: его уносят на руках восторженные слушатели…»

А вот мнение другого критика – В. Гульченко, которое было озвучено спустя несколько лет после премьеры, когда Миронова уже не было в живых: «Андрей Миронов прочитал щедринскую пьесу как историю не только падения общественных нравов, но и оскудения человеческой души, ее оголтелой растраты по пустякам: карьера, преуспевание, захватывание и заглатывание земных радостей. Миронов попытался через весь спектакль и через роль передать прежде всего глубокую печаль, данным сюжетом лишь вдохновленную, а родившуюся (так кажется) прежде работы над „Тенями“ и простирающуюся (так думается) за ее пределы. Миронов сделал тихий спектакль.

Если выбирать между предшествующими постановками «Теней» на нашей сцене, то, конечно, эта версия дальше от прицельно бившей акимовской броскости (Н. Акимов ставил «Тени» в 1952 году. – Ф. Р.) и ближе поиску Кнебель в Театре имени Станиславского (М. Кнебель ставила «Тени» в 70-е. – Ф. Р.). Кнебель стремилась извлечь из щедринской беспощадности психологический корень, объясняющий странное поведение героев. Но примечательно, что в спектакле Миронова нет места душевным терзаниям героев в их настоящем времени. Это, скорее, сон о мрачном. Об очень мрачном. О стыдном. О неизвинительном. О портящемся климате эпохи. И еще – о предстоящих усилиях, априори тщетных: еще только выпадает чем-то поступиться, что-то пустить на продажу и в чем-то словчить, а уже ясно, что все это зря, что все это сущий тлен.

Время щедринских «Теней» у Миронова – близкое прошлое, вчерашний бюрократический мезозой, и близкое будущее, завтрашний крах либеральных идей. И потому выходит, что смеяться тут, собственно, не над чем, но и плакать уже нету сил. Время «Теней» у Миронова – тягостное, мучающее, вымороченное время…

Перед судьбою все равны – и генералы, и рядовые. Так получилось, что именно в последнем своем спектакле Миронову выпало определенно высказаться по главному вопросу бытия.

Может показаться, что мироновский герой слишком задумчив и серьезен для данного сюжета. Но даже если и согласиться, что этот вот Клаверов откровенно отдален автором роли и спектакля от непосредственно протекающего действия, то и тогда нельзя будет не признать за Мироновым его правоты. Да, он недвусмысленно отказывается от прямых обличений героя; да, он проявляет повышенное внимание к досюжетному и послесюжетному его существованию; да, он проникается его терзаниями и сомнениями. Больше того, Миронов настаивает на незаурядности Клаверова, вроде бы никак не вытекающей из очевидных его поступков…

Миронов неторопливо подводит нас к драме Клаверова. На протяжении действия можно лишь догадываться, какую трудную борьбу повел герой с самим собой. Перемены, происшедшие в его душе, только к финалу спектакля становятся заметными внешне. Но и тут Миронов не спешит, давая возможность зрителю вместе с Клаверовым погрузиться в процесс мучительных его раздумий…

Старо как мир: быть холопом и холопствовать не всегда одно и то же. Плен внутреннего рабства бывает пострашней иной внешней несвободы. Клаверов ощущал себя прежде всего строгим управленцем, чтящим субординационный кодекс. Проницательный Щедрин обнаружил в нем, подчиняющем других, собственную постыдную подчиненность: зависимость от зависимых.

Муки Клаверова – в мироновской трактовке – это муки человека, подлость свою понимающего, но признающего ее неизбежной. Потому артист был задумчив и печален, играя его. Он презирал в нем его вину и сочувствовал его беде. Без сочувствия не только героям времени, но и жертвам его наш театр мертв.

Миронов заметно возмужал художественной мыслью в последней своей постановке. Мысль била тревогу, мысль звала дальше этого честного труженика искусства, бежавшего от праздности – и всегда праздничного, всегда легкого на подъем, всегда улыбающегося суровой прозе жизни Артиста…»

22 и 25 марта Миронов играл в «Трехгрошовой опере». На одном из тех спектаклей присутствовали супруги Андреевы – Найден и Зоя, которые в те дни гостили в Москве. В первый же день своего пребывания в Златоглавой они попросили Миронова устроить им две контрамарки на «Трехгрошовую…» (это был единственный спектакль в репертуаре Миронова, который супруги еще не видели). Отказать своим старым и верным друзьям актер, естественно, не мог. По словам Н. Андреева: «Как счастливы мы были: у нас было чувство, что в этот вечер он, любимец всех, играл для… нас!

Я могу сказать, что во время нашего пребывания в Москве мы полностью узнали жизнь Андрея, рассчитанную до минуты. Репетиции, съемки, концерты, спектакли, встречи. Как он успевал исполнить все свои обязательства?..»

28 марта по Ленинградскому телевидению показали фильм Алексея Германа «Мой друг Иван Лапшин» (21.40). Миронов с удовольствием посмотрел картину и в очередной раз порадовался, что в стране, кажется, наступают иные времена – когда по-настоящему талантливое искусство пробивает себе дорогу к зрителю.

Последним мартовским спектаклем Миронова был «Вишневый сад» – он играл его 26-го.

Апрель начался для Миронова с «Теней» (3-го). На этом спектакле побывали и супруги Андреевы. Найден вспоминает: «Андрей был рад, что мы сможем присутствовать на спектакле. Мы были поражены прочтением пьесы, его режиссерской работой, блестящей игрой, актуальным звучанием спектакля…»

4 апреля Миронов играл в «Бремени решений», 6-го – в «Тенях», 8-го – в «Вишневом саду».

9 апреля Миронов провел дополнительную сессию озвучания в фильме «Человек с бульвара Капуцинов». Она прошла в 4-м тонателье «Мосфильма» с четырех до восьми вечера. На этом его работа в этом фильме была завершена. За роль Джонни Феста Миронов удостоился гонорара в сумме 5516 рублей. Стоит отметить, что это был не самый крупный гонорар для участника тех съемок. Для примера приведу суммы других актеров, занятых в фильме: Н. Караченцов – 5572 рубля, О. Табаков – 5572 руб., А. Яковлева – 3090 руб., О. Анофриев – 2644 руб., Л. Ярмольник – 2615 руб., Л. Дуров – 2576 руб., С. Фарада – 2559 руб., И. Кваша – 2478 руб., А. Табаков – 1827 руб., Г. Польских – 1729 руб., М. Светин – 1537 руб., Н. Фатеева – 1512 руб., М. Боярский – 1111 руб., С. Мишулин – 1111 руб., Б. Брондуков – 1034 руб., Н. Крачковская – 850 руб., А. Филозов – 728 руб, А. Иншаков – 584 руб.

11—12 апреля Миронов играл в «Бремени решений», 13-го – в «Тенях», 14-го – в «Трехгрошовой опере», 15-го – в «Горе от ума», 18-го – в «Бешеных деньгах», 20-го – в «Трехгрошовой опере», 22-го – в «Прощай, конферансье!». Затем почти на три недели Миронов был освобожден от спектаклей. Причина была уважительная: в конце апреля в составе делегации ЦК ВЛКСМ Миронов отправился в Австрию.

На родину Миронов вернулся после первомайских праздников. И 6 мая вновь вышел на сцену родного театра – играл купца Лопахина в «Вишневом саду». 8-го это был Клаверов в «Тенях», 11-го – Чацкий в «Горе от ума», 13-го – Джон Кеннеди в «Бремени решений», 15-го – Клаверов.

15 мая в поселке Яремча под Ивано-Франковском режиссер Павел Любимов приступил к съемкам фильма «Следопыт» по роману Джеймса Фенимора Купера. Это было первое обращение советских кинематографистов к знаменитой серии романов Купера про охотника и следопыта Натаниэля Бампо и его верного друга индейца Чингачгука. До этого советский кинозритель наслаждался экранизациями этих произведений, которые осуществляли их коллеги из Румынии и Франции («Приключения на берегах Онтарио», «Прерия») и ГДР («Чингачгук – Большой Змей»). Однако с той поры, когда эти фильмы прокатывались в Советском Союзе, минуло достаточно времени (конец 60-х), поэтому в Госкино созрело решение самим обратиться к прозе Купера.

Андрею Миронову было предложено исполнить в «Следопыте» роль разведчика-предателя Санглие. Это был герой жестокий, циничный, острый на слово, что, собственнно, и предопределило согласие Миронова – играть положительных героев ему давно наскучило. К тому же фильм принадлежал к жанру вестерна, который Миронов полюбил после съемок в «Человеке с бульвара Капуцинов». Устраивало и время съемок – несколько съемочных дней в июле. Поэтому, когда началась работа над фильмом в Яремче, Миронова на съемках пока не было – он находился в Москве и играл свои репертуарные спектакли. А в «Следопыте» тем временем снимали трюковой эпизод – проплыв индейской пироги через пороги и водопады (актеров на съемках трюка заменяли дублеры – спортсмены-водники из Москвы и Тамбова).

В тот же день 15 мая в Госкино был принят фильм «Человек с бульвара Капуцинов». Вспоминает А. Сурикова: «Я была уже с готовой картиной в Ленинграде, когда туда на один день приехал по делам Миронов. Полностью до того дня он фильма не видел – не складывалось у него по времени. А тут узнал, что назначен дневной сеанс в маленьком кинотеатре в рабочем районе, и поехал туда. Я умоляла не делать этого. Будет ведь премьера в Доме кино или в „Октябре“… Там и звук лучше, и изображение четче. Но он будто предчувствовал, что ему нужно спешить и посмотреть фильм до официальных премьер.

Позвонил из автомата (я сидела в гостях у его брата Кирилла Ласкари), как только закончился сеанс. Понимал, что я волнуюсь, сказал: «Ну что ж, у меня появилось ощущение трусливого оптимизма». Я поняла, что фильм Андрею понравился.

Я спросила, не жалеет ли он о купюрах. Мы «не влезали» в метраж, и на самой последней стадии работы мне пришлось резать «по живому».

Нет, купюры его не смущали, хотя песенку «А время лечит только тех, кто болен не смертельно» ему было жалко (эту песню Фест исполнял, стоя у закрытых дверей номера Дианы Литтл. – Ф. Р.).

Тогда же мы договорились, что встретимся на Рижском взморье и начнем новую работу. Увы…»

17 мая Миронов играл Савву Василькова в «Бешеных деньгах», 19-го – Мекки-ножа в «Трехгрошовой опере», 22-го – Лопахина в «Вишневом саду», 26-го и 29-го – Клаверова в «Тенях», 30-го – Мекки-ножа.

Июнь начался для Миронова с роли Саввы Василькова – он играл его 3-го. 7-го это уже был Фигаро, 8-го – Клаверов, 10-го – Джон Кеннеди, 14-го – Мекки-нож, 15-го – Клаверов. Затем Театр сатиры сменил место прописки – из-за начавшегося в здании на Большой Садовой ремонта он переехал в Зеркальный театр сада «Эрмитаж». Таким образом, роль Клаверова в «Тенях» станет последней ролью Андрея Миронова, сыгранной им в родном здании. А в «Эрмитаже» Миронов сыграет всего четыре спектакля: «Трехгрошовую оперу» (23-го и 24-го) и «Женитьбу Фигаро» (26-го и 27-го). Причем настроение, с каким он будет выходить на сцену, будет далеким от радостного. Дело в том, что именно в июне 1987 года исполнилось 25 лет со дня прихода Миронова в Театр сатиры. Дата весьма знаменательная, и Миронов отнесся к ней со всей серьезностью. Ему, любящему веселую компанию, хотелось по-настоящему отметить это событие. И он рассчитывал, что его коллеги и руководство Театра сатиры не забудут про эту дату. Увы, забыли. Причем чуть ли не все поголовно, поскольку ни один (!) «сатировец» не удосужился поздравить его с этой датой, а на доске объявлений в театре не вывесили официальное поздравление. Он сильно это переживал. Хотя все прекрасно понимал. Дело было в Валентине Плучеке, который после премьеры «Теней» стал относиться к нему еще хуже. Он узнал, что чуть ли не на самом верху – в ЦК КПСС – у «Теней» появились ярые приверженцы (из числа «горбачевцев»), и у них возникла идея назначить Миронова главным режиссером «Сатиры». И на этой почве Плучек окончательно зачислил Миронова в стан своих непримиримых врагов. Хотя сам актер и мысли не допускал, чтобы занять его кресло. И по-прежнему относился к нему как к своему Учителю.

27 июня Миронов сыграл свой, как окажется, последний московский спектакль. Роковую «Женитьбу Фигаро». И стал готовиться к предстоящим гастролям в Прибалтике.

28 июня Центральное телевидение после долгого перерыва (9 месяцев) показало передачу с участием Миронова: телеспектакль В. Фокина «Между небом и землей» 1978 года выпуска (21.40). Как мы помним, Миронов играл в нем джазового музыканта Климова. Стоит отметить, что этот телеспектакль в послужном списке Миронова окажется одним из последних: в 79-м он снимется еще в одном – «Дачники», после чего на семь лет уйдет из этого жанра. Однако за несколько месяцев до смерти Миронов примет приглашение режиссера И. Унгуряну и сыграет роль судьи в телеспектакле «Белые розы, розовые слоны». Это будет его последняя работа в телевизионном театре.

Тем временем в самом начале июля с Мироновым встретился Федор Чеханков. Вот как он вспоминает об этом: «Наша последняя встреча перед его поездкой в Прибалтику. Он страшно замотан. Приехал, уехал, кино, телевидение, замены, концерты, деловые встречи – в общем, не поймаешь. В Москве всего один день. Завтра утром уезжает на машине на гастроли сначала в Вильнюс, а потом в Ригу.

Прихожу к нему поздно, после спектакля, Андрей о многом расспрашивает, считает, что я все смотрю, везде успеваю. Ставит пленку с песней Яна Френкеля – это его последняя будущая пластинка. Третий «гигант» в его жизни. Для драматического артиста это много. Больше всего мне нравится песня об Одессе. Думаю, даже ироничные и неунывающие одесситы тихонько всплакнут, услышав Андрюшину интонацию: «Но именно здесь, понимаете, именно здесь – я дома. Дома».

Потом поставил песню, которую он записал совсем недавно в Киеве. Песня называется «Мама». Я плачу. Он знает почему. Ему неловко, он этого не хотел. Но ему нужно понять, проверить: не сентиментально ли это, не спекуляция ли это на такой всем понятной и дорогой теме? Ведь впереди у него гала-концерты в Государственном центральном концертном зале вместе с оркестром под управлением Кролла. Он наконец решился. Многие друзья советуют, опасаются: одному трудно, опасно, рискованно. Но я вижу, что он уже решил, что будет не один – будут он и Мария Владимировна. И вот перед ее выходом прозвучит эта песня о маме. Но все должно быть мужественно и достойно. Никаких «сынуль» и «мамуль» – это не домашние радости и семейные торжества, это сцена, это театр, это зрители…»

Театр сатиры закрыл сезон в Москве 2 июля спектаклем без участия Миронова – «Роковая ошибка». На следующий день вся труппа отправилась на гастроли в Литву поездом, и только два актера рванули туда на своих личных автомобилях. Это были Андрей Миронов (на «БМВ») и Александр Ширвиндт (на «Волге» ГАЗ-24). Причем инициатором автопробега был Миронов, который чуть ли не насильно заставил Ширвиндта отказаться от поездки в поезде и «оседлать» своего железного коня. Что из этого получилось, рассказывает сам А. Ширвиндт:

«Мой персональный автомобиль ГАЗ-24 приводится в движение горючим под названием А-76, а мышиный „БМВ“ Андрея – топливом с кодовым названием А-95. Эти девятнадцать единиц разницы неизвестно чего всегда казались мне рекламным выражением самомнения нашей нефтеперерабатывающей промышленности, но опыт показал, что всякий цинизм наказуем. Так как на наших автоколонках бензин продается строго по ассортименту, то, естественно, там, где заливают А-76, и не пахнет А-95, а там, где пахнет А-95 (а пахнет он действительно поблагороднее), и близко не подъедешь на моем средстве передвижения. А так как бензин обычно кончается не там, где его можно залить, а там, где он кончается, то мышиный „БМВ“, брезгливо морщась, вынужден был поглощать дурно пахнущую этиловую жидкость, а моя самоходка, при простом содействии любимого народом лица Андрея, получила несколько литров А-95, этого „Кристиана Диора“ двигателей внутреннего сгорания, от зардевшихся и обезумевших от счастья бензозаправщиц. Но вся мистика состоит в том, что оба наших аппарата реагировали на такую замену питания одинаково: они оба начинали греться, затем „троить“, а потом просто не ехать. Ну с „БМВ“ все понятно – ему просто физически не хватало этих единиц чего-то, но моя-то… Казалось бы, вдохни полной грудью пары неслыханной консистенции и лети… Нет. Фырчит, греется, останавливается – вот уж поистине „у советских собственная гордость“. Но если в ситуации с горючим мы были на равных, то по остальным компонентам автопробега я сильно отставал в буквальном и переносном смысле: частое забрызгивание свечей, прогорание и последующее отпадение трубы глушителя, подтекание охлаждающей жидкости неизвестно откуда – везде все сухо, а под машиной лужица тосола, частый „уход“ искры – на разрыве контактов есть, а на свечи не поступает или даже наоборот, часто вообще немыслимо, но факт.

Поэтому ехали мы быстро, но долго.

Андрюша не умел ждать и не мог стоять на месте.

Динамика – его суть. Он улетал вперед, возвращался, обреченно и грустно взирал на мое глубокомысленное ковыряние под капотом и улетал опять. Я думаю, что на круг он трижды покрыл расстояние нашего пробега…»

Первым гастрольным городом для «сатировцев» стал Вильнюс. Миронов, занятый всего лишь в нескольких спектаклях, все свободное время проводил со своей родной дочерью Машей Мироновой. По счастливому стечению обстоятельств она вместе с мамой Екатериной Градовой тем летом тоже отдыхала в Прибалтике, и Миронову грех было не воспользоваться таким случаем. Вместе с дочерью они посмотрели спектакль «Дядя Ваня» в постановке популярного литовского режиссера Некрошюса. К слову, тем летом в Прибалтике собрались почти все родственники и друзья Миронова. Кроме уже упомянутых Екатерины Градовой и Маши Мироновой, это были: его мама Мария Владимировна, Лариса Голубкина с дочерью Машей, Григорий Горин, Ян Френкель, Алла Сурикова, нейрохирург Эдуард Кандель и другие. Миронов искренне удивлялся этому совпадению и никак не мог понять, почему так случилось. Лишь только после его смерти стало ясно, что таким образом Господь давал возможность всем, кто любил этого человека, быть с ним рядом в последние минуты его жизни на земле.

В один из тех июльских дней, воспользовавшись очередным «окном» в театре, Миронов слетал в Выборг, где в те дни базировалась съемочная группа фильма «Следопыт». Как мы помним, съемки фильма начались в середине мая под Ивано-Франковском, но Миронов в них не участвовал. Отсняв трюковой эпизод на воде, группа 21 мая перебазировалась в Выборг, чтобы начать работу над основными эпизодами картины – в крепости. Съемки там начались 10 июня и длились уже почти месяц. Что касается Миронова, то поскольку роль у него была не главная, а всего лишь второплановая, то его съемочный процесс занял всего три дня. В кадре Миронов выглядел колоритно: на нем был голубой камзол, шапка с соболем, в руках – ружье XVIII века. Правую щеку Миронова – Санглие украшал большой шрам, созданный умелыми руками гримеров. Миронову его внешний облик нравился, он вообще любил представать перед зрителем в самом неожиданном виде.

После июльских съемок Миронов должен был приехать в Выборг еще раз в августе, чтобы в течение двух дней «добить» свою роль. Увы, но этому уже не суждено будет осуществиться, о чем речь еще пойдет впереди.

11 июля ЦТ показало еще один фильм с участием Миронова – «Назначение» Сергея Колосова (21.40). В нем наш герой играл главную роль – Лямина. Как покажет будущее, это будет последняя прижизненная демонстрация фильма с участием Миронова по советскому ТВ.

30 июля по ТВ показали фильм Отара Иоселиани «Жил певчий дрозд». Вполне вероятно, Миронов эту трансляцию видел, поскольку эта картина входила в число его любимых произведений.

Между тем в конце июля, закончив выступления в Вильнюсе, Театр сатиры погрузился в автобусы и отправился продолжать гастроли в Ригу. Миронов и Ширвиндт опять добирались туда отдельно от всех на собственных автомобилях. Никто из актеров даже не догадывался, какие трагедии их там ждут.

В Риге Миронова уже поджидали его близкие: мама, Лариса Голубкина и Маша. Когда он приехал, то вместе с женой и дочерью поселился в гостинице «Юрмала»: они взяли два номера «люкс» друг против друга. А Мария Владимировна жила в санатории «Яункемери». Стоит отметить, что сразу после гастролей Миронов и Голубкины собирались ехать в Голландию, у них уже все было на мази – готовы паспорта, куплены билеты. Однако…

Первая трагедия произошла 7 августа, когда из Москвы в Ригу пришла страшная весть о том, что умер ведущий актер «Сатиры» Анатолий Папанов. В те дни он снимался в фильме «Холодное лето 53-го…» и сразу после съемок заехал в Москву, чтобы уладить свои дела в ГИТИСе (он там преподавал). Сразу после этого он должен был вернуться в Ригу. Но не случилось. Вот как об этом вспоминает жена актера Н. Каратаева:

«Мы с театром были на гастролях в Прибалтике. В Вильнюсе гастроли уже закончились, и мы должны были переезжать в Ригу. Днем отыграли „Гнездо глухаря“, и Толя стал собираться в Петрозаводск на съемки „Холодного лета…“. Перед отъездом он мне говорит: „Забери в гримерной газеты: будет что в автобусе тебе до Риги читать“.

Вечером после «Фигаро» захожу в гримерную (у них с Андреем Мироновым была одна гримерная), забираю газеты. Андрюша посмотрел и говорит: «Господи, неужели вы все это читаете?»

Мы попрощались. Андрей тоже уезжал на концерты. Это был последний день, когда я их обоих видела живыми… Анатолий Дмитриевич полетел самолетом в Петрозаводск. Я ему говорила: «Приезжай оттуда сразу в Ригу». А он сказал, что еще в Москву заедет, потому что там его студенты, и он должен узнать, как у них с общежитием…

В Москве Толя был один. Как потом мне рассказал наш слесарь, он его встретил, и Анатолий Дмитриевич спросил: «Саша, почему у нас нет горячей воды?» Тот в ответ: «Да отключили». – «Ну, ничего, – говорит, – помоюсь холодной». Он всегда любил холодный душ… Разгоряченный, уставший, он встал под холодный душ, и у него случился сердечный приступ.

Поначалу я была спокойна. И только когда он не прилетел к спектаклю, тревога меня как ножом полоснула. Я начала метаться. Звоню в Москву на пульт: говорят, квартира с охраны снята. Звоню соседке. Она вышла, на окна глянула – свет горит. А мои – дочка с семьей – были на даче. Позвонила Нине Архиповой, ее зять рванул к моим за город. Приехал уже мой зять, перелез с соседнего балкона на наш, выбил стекло… В ванной текла вода… ледяная… Потом диагноз поставили: острая сердечная недостаточность…»

Похороны А. Папанова прошли в Москве, однако актеров родного театра на них почти не было – прерывать гастроли им не разрешили. Зато руководство театра обратилось к Миронову, чтобы он заполнил брешь – стал давать свои сольные концерты вместо спектаклей, где участвовал Папанов. Миронов согласился, хотя уже тогда чувствовал себя неважно. Но и отказать в просьбе он не мог – для него работа всегда была важнее собственного самочувствия. В результате эти концерты вкупе со спектаклями и приблизили роковую развязку.

13 августа Миронов переехал жить к своей матери в «Яункемери», поскольку его жена и дочь собирались уехать в Москву. Тем же вечером Миронов давал свой очередной сольный концерт. В нем он показывал отрывок из «Ревизора», где его партнером был Анатолий Папанов, игравший Городничего. Когда Миронов обращался к уже несуществующему Городничему, многие в зрительном зале плакали. Чего стоило самому Миронову не расплакаться, можно только догадываться. Никто из присутствующих, как и сам актер, еще не догадывался, что этот концерт станет для Миронова последним.

Вспоминает Л. Голубкина: «Ночью 13-го я вышла на дорогу встречать Андрея, потому что знала, что он поедет мимо „Юрмалы“ в „Яункемери“. Я вышла на дорогу, встретила его, и он говорит: „Ой, какой класс!“ Другой бы, знаете, подумал – может, я за ним слежу? Но не Андрей. Ему такое и в голову не пришло. Он меня отвел в номер, сказал: „Завтра так же меня встречай“.

14 августа, еще утром, мы виделись, потому что я поехала покупать ему трусы для тенниса, потом приехала на теннисную площадку, он играл часа два – два с половиной, красного цвета был. Просто красного цвета. И я сказала: «Почему ты без кепки играешь в теннис на солнце?» – «Ничего страшного!» – ответил он…»

Стоит отметить, что Миронов играл на солнцепеке, обмотавшись полиэтиленовой пленкой, чтобы согнать вес. После игры зашел к гендиректору санатория «Яункемери» Михаилу Малькиелю, оставил у него свои кроссовки и договорился, что вечером они проведут время в сауне в компании прелестных девушек. Не довелось…

Вспоминает Л. Голубкина: «После игры мы поехали, еще моя приятельница из Госкино с нами, Таня Данилина, посидели в кафе. А потом мы с Андрюшей отправились в „Яункемери“ к маме, пообедали и расстались. И он напомнил:

– Вечером меня встречай после спектакля (в тот вечер игралась «Женитьба Фигаро». – Ф. Р.). Так же на дороге, – и повторил: – Я сказал, чтоб ждать меня!

Отвечаю:

– Хорошо.

«Мне это очень понравилось», как он сказал. Вот такая деталь. Четырнадцатого августа, когда он привез меня в гостиницу, я попросила остановить машину у рынка, хотела чего-нибудь купить вкусного. Вот удивительно, стояла его машина перед переходом, он высадил меня, я вышла, он не едет. Я иду по переходу. Думаю, наверное, смотрит. На меня. И мне это приятно. Поворачиваюсь, на меня никто не смотрит. Я увидела его профиль в машине. Он сидит и тщательно убирает все пленки. И складывает их в пакет. Сложил и все убрал. В этот день. Зачем? Непонятно. Вот невольно, знаете, возникают какие-то мелочи, как будто человек готовится к чему-то. Сложил все очень тщательно и завязал этот пакет.

И вот сижу в номере, раздается телефонный звонок. Шура Ширвиндт звонит:

– Ты не можешь мне дать телефон Андрюши? Или позвони ему сама, попроси, чтобы он заехал за мной перед спектаклем, потому что у меня что-то с машиной не то.

Я нашла Андрюшу, попросила захватить Шуру в театр. И мы переиграли план на вечер, он сказал:

– Не встречай меня на дороге, потому что я Шуру привезу после спектакля. Жди у входа в гостиницу.

Он заехал за Шурой примерно без пятнадцати шесть. Вот это очень интересная, странная подробность. Я знала, что он заедет за Шурой, и хотела спуститься, повидаться с Андрюшей. Но не спустилась, потому что уснула мертвым сном. Я никогда так не спала, как в этот день. Уснула Маша, уснула я, уснула Таня Данилина, уснул ее сын. Мы рядом жили. Уснули где-то полшестого. Мертво. И проснулись в полвосьмого вечера. Но такого не было в жизни у меня никогда – так уснуть. Когда проснулась, думаю: где я, кто я, в стенку почти пошла…»

В тот роковой вечер 14 августа Миронов играл на сцене Рижского оперного театра в спектакле «Женитьба Фигаро». Спектакль начался без опозданий и ровно двигался до 3-го акта, 5-й картины, последнего явления. Далее произошло неожиданное. Вспоминают очевидцы.

О. Аросева: «Мы почти уже отыграли спектакль. Андрей сказал мне, Марселине: „Прощайте, матушка!“ Так нежно, серьезно сказал. И я ему ответила: „Прощай, сынок!“ Ушла со сцены за кулисы и с кем-то тут же поделилась: „Андрей очень серьезно, глубоко стал Фигаро играть. В нем что-то новое рождается…“

Началась финальная сцена, где все мы переодеваемся, прячемся – Сюзанна, Графиня, Марселина, а Граф, пытаясь разоблачить неверную жену, гоняется за нами и попадает в идиотское положение. У Фигаро в финальной сцене великолепный монолог…»

Вспоминает А. Ширвиндт: «Фигаро: Да! Мне известно, что некий вельможа одно время был к ней неравнодушен, но то ли потому, что он ее разлюбил, то ли потому, что я ей нравлюсь больше, сегодня она оказывает предпочтение мне…»

Это были последние слова Фигаро, которые он успел произнести…

После чего, пренебрегая логикой взаимоотношений с графом, Фигаро стал отступать назад, оперся рукой о витой узор беседки и медленно-медленно стал ослабевать… Граф, вопреки логике, обнял его и под щемящую тишину зрительного зала, удивленного такой «трактовкой» этой сцены, унес Фигаро за кулисы, успев крикнуть «Занавес!»

«Шура, голова болит», – это были последние слова Андрея Миронова, сказанные им на сцене Оперного театра в Риге и в жизни вообще…»

А вот что вспоминает об этом же дочь Миронова – Маша: «Я не знаю, почему пошла на этот спектакль. Все жили в Риге, а мы с мамой (Е. Градовой) – в Юрмале. В тот день мама купила нам билеты на концерт Хазанова. Но в последний момент я сказала: лучше я посмотрю спектакль. Я очень любила „Женитьбу Фигаро“, видела ее уже несколько раз. Но в тот день меня как будто что-то толкало в театр…

Конечно, никто не предполагал, что с отцом так плохо… Еще несколько дней назад мы с ним гуляли по Вильнюсу, ходили вместе в театр Некрошюса, смотрели «Дядю Ваню». Папа был в восторге, поздравлял актеров, шутил…

В антракте того рокового спектакля я зашла к нему за кулисы. Спросила: «Что у тебя такое с лицом?» Он говорит: «Немножко на солнце перегрелся – переиграл в теннис». И все. Я пошла дальше смотреть спектакль…

Он умер на глазах всего зала. Потом кто-то из актеров сказал: прекрасная смерть…»

Вспоминает О. Аросева: «Нескольких минут Андрею не хватило, чтобы доиграть спектакль. Ширвиндт мне кричит: „Найди Канделя! Он в Риге. Я его в Юрмале встретил“. Кандель – это знаменитый московский нейрохирург.

Я, как была в костюме Марселины, дунула напротив – в гостиницу «Рига». Спрашиваю портье: «У вас живет Кандель?» Мне отвечают, что здесь такого нет. Я кричу: «Срочно проверьте по всем гостиницам! У нас с Мироновым несчастье!»

Бегу обратно в театр, переодеваюсь в нормальное платье, возвращаюсь в гостиницу, там сообщают: «Кандель живет в гостинице Совета Министров Латвии». Звоню туда. Помню, что знаменитого хирурга зовут Эдик, а какое у него отчество, забыла, хоть мы с ним и знакомы с давних лет.

– Эдик, – говорю в трубку, – это Оля Аросева…

Он меня радостно так перебивает:

– Оленька! У меня сегодня день рождения, приезжайте!

– Эдик, у нас с Мироновым очень плохо. Его сейчас в больницу повезут… Он сознание на спектакле потерял!

Кандель спрашивает номер больницы. Я называю. Он говорит:

– Главный врач у меня в гостях. Мы с ним немедленно выезжаем.

Возвращаюсь в театр. Там, за кулисами, близко к сцене стоит стол. Длинный, весь в искусственных цветах. Цветы – для «девушек-пейзанок» в спектакле, чтобы в финале выходили на поклон с букетами. И вот Андрея положили среди этих букетиков. Живой еще, а лежал будто в гробу, убранном цветами. У него изо рта шла пена, и он, вытирая ее парализованной рукой, все повторял: «Голова болит, голова болит, голова…»

Кандель приехал прямо в больницу с латышским врачом. Примчалась и «Скорая помощь». Андрея сопровождал в больницу Шура Ширвиндт…»

Ширвиндт потом вспоминал, что всю дорогу до больницы Миронов шептал слова из последнего монолога Фигаро. Даже в последние минуты своей жизни он продолжал оставаться Артистом.

Рассказывает руководитель клиники нейрохирургии Янис Озолиньш: «Я приехал в больницу буквально в считаные минуты, как только меня вызвали. Миронова привезли к нам в 23.25. Он был без сознания. Произошел так называемый разрыв аневризмы – сосуда, который снабжает кровью передние части головного мозга и также участвует в полном снабжении головного мозга.

При установлении диагноза было сразу ясно, что произошло обширное кровоизлияние между полушариями головного мозга. Мы сразу же провели обследование сосудов, констатировав гигантскую, по меркам головного мозга, аневризму: в диаметре она была больше 2,5 сантиметра! То есть она очень трудно поддается оперативному лечению. В результате разрыва – нарушение жизненно важных функций, дыхания и, как следствие, потеря сознания.

В реанимации мне удалось установить, что Миронову в театре кто-то из врачей, оказывая помощь, из самых лучших побуждений заложил в рот нитроглицерин. В такой ситуации, когда произошел разрыв артерии, прием сосудорасширяющего вещества мог усугубить объем кровотечения. Правда, мы можем только предполагать, но говорить об этом со всей определенностью трудно…

Было совершенно ясно, что в ситуации перенесенной клинической смерти Миронова оперировать не было смысла. Мы продлевали реанимационные мероприятия, то есть поддерживали кровяное давление, дыхание, и в это же самое время обдумывали возможности оперативной помощи. Практически сразу же при поступлении к нам мы совершили вспомогательную операцию. Это дало возможность предотвратить остановку сердцебиения. Так были выиграны эти два дня – с 14 по 16 августа. Иначе Миронов умер бы сразу.

За это время здесь перебывали почти все родственники Миронова и его друзья, находившиеся в Латвии. Но ничего радикального мы сделать не могли, потому что уже наступили необратимые разрушения в мозгу. В сознание он так и не пришел. Смерть наступила 16 августа в 5.35 утра».

В помощь к Канделю из Москвы был вызван еще один известный нейрохирург – профессор А. Маневич. Однако медицина в этом случае оказалась бессильной. Утром 16 августа Миронов скончался в результате обширного кровоизлияния в мозг (у него оказалась врожденная аневризма сосудов головного мозга).

Вспоминает сводный брат А. Миронова Кирилл Ласкари: «За неделю до смерти Андрея мне снится сон.

А прежде у Иосифа Кобзона Андрей купил себе смокинг и страшно гордился этим. Он мечтал делать шоу в «Октябрьском» зале: лестница высокая, стоят герлз, и он в белом смокинге… И вот этот сон. Мы с ним выходим с «Ленфильма», на нем плащ. Входим в какой-то огромный ресторан. Садимся. А рядом гуляет свадьба. И вдруг я вижу, как падает бокал с красным вином и, точно у Марка Захарова в гениальном фильме «Обыкновенное чудо», по скатерти расползается красное пятно. Встает человек, показывает пальцем на Андрюшу:

– Этот!

А Андрюша в белом смокинге от Кобзона. Я кричу: «Что вы, что вы, он же не вставал с места!» Но этот человек бьет Андрюшу бутылкой из-под шампанского по голове. И Андрюша лежит в этом смокинге на полу. Вот так точно его и хоронили.

Вася Ливанов потом говорил: «Ты должен был ему рассказать этот сон». Но что рассказывать?

Скажу еще более страшное. В последние годы я понимал, что он недолговечен. Не знаю почему. И еще этот сон…»

Перед отправкой в Москву тело Миронова привезли из морга к Театру оперы, чтобы «сатировцы» смогли проститься со своим коллегой (тогда уже было решено, что театр гастроли не прерывает и остается в Прибалтике). Артисты, которые жили в разных гостиницах, подошли попрощаться. Как ни странно, но народу было немного. И дело было совсем не в том, что на часах было около шести утра. Это еще раз доказало, что Миронова в его родном театре любили далеко не все его обитатели. Из машины тело Миронова не выносили, открыли только заднюю дверцу. Прощание длилось всего 5—10 минут.

Вспоминает О. Аросева: «Мы проводили его, мертвого, в шесть часов утра от Рижского оперного театра, где давали свои спектакли. Его везли в Москву на „рафике“, заполненном льдом. Андрей, с головой закатанный в простыню, словно белая мумия, лежал на этом „леднике“ – лицо не открыли для прощания.

Близкий друг Андрея Гриша Горин ехал впереди «рафика» на своем «жигуленке». Как только он не разбился на этой долгой дороге от Риги до Москвы впереди мчавшегося страшного катафалка, в котором совершал свой последний путь Андрей Миронов…»

Вечером 16 августа Миронов должен был выступать во Дворце культуры в городе Шауляй. Билеты на этот концерт были давно проданы. Однако приехать туда актеру было уже не суждено. Администрация Дворца предложила зрителям вернуть билеты обратно и получить назад свои деньги. Однако ни один человек не сдал билеты.

В том же Шауляе находится уникальная во всем мире Гора крестов. Она никогда не была местом захоронений. Но в знак глубокого почитания и любви к Миронову жители города поставили ему на этой горе крест.

Вспоминает Ф. Чеханков: «Андрей умер 16 августа. В тот же день, еще ничего не зная, я прилетел из Испании. В аэропорту меня встречали моя подруга Юлия Косырева и Виталий Вульф. Я обратил внимание, что они страшно растеряны, прячут глаза. Мамы уже не было на свете, поэтому я никак не мог понять, откуда ждать опасности. При жизни мамы, уезжая куда бы то ни было, я сразу начинал волноваться, звонил ей отовсюду, почти ежедневно, хотя знал, что друзья и поклонницы в мое отсутствие ее навещают. На этот раз я понял по лицам Юли и Виталия, что случилось нечто ужасное. Когда я прошел через таможню и положил вещи, Юля сказала как можно спокойнее: „Ты только не волнуйся“. А Виталий с грубоватой иронией быстро добавил: „Я знаю вашу обычную истеричность, поэтому соберитесь. Сегодня утром умер Андрей Миронов. Вы должны взять себя в руки. Послезавтра приезжает Мария Владимировна, и многое ляжет на ваши плечи. Вы не имеете права раскисать“. Но я все равно рыдал и не мог поверить в эту непоправимость.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.