Лидер нации в разгар войны

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Лидер нации в разгар войны

После войны Черчилль сказал, что в годину бедствий он лишь «рычал как лев»: «Во время войны британский народ доказал, что у него львиное сердце. Мне выпала честь издать призывный рык. Иногда, думается мне, я указывал льву, куда нанести удар»[264]. Уинстон скромничал, в действительности в 1940 году он и львом был, и ревел за него.

Между народом и лидером, которого он себе выбрал, с самого начала царило полное согласие. Непоколебимый патриотизм, дух сопротивления, желание сражаться — эти качества премьер-министра помогли ему найти нужный тон, способный воспламенить соотечественников, «отныне единственных хозяев своей судьбы»[265]. Это был священный союз народа и его лидера. Перед лицом опасности британцы объединились в едином порыве. Их решимость проявлялась по-разному — на людях и в узком кругу, в прессе и в дружеских разговорах. О желании сражаться до последней капли крови говорили и военные, и граждане, никогда не служившие в армии, говорили то шутливо, то торжественно.

В действительности у Черчилля было два главных козыря. Прежде всего, сплоченность народа за спиной своего лидера. Британцы были полны решимости, желания бороться, они были готовы на все ради обещанной победы. Перед лицом опасности больше не существовало классовых различий, партий, противоположных мнений — все слились в едином патриотическом порыве. Подданные Ее величества объединились во имя общей цели, между ними больше не было разногласий. В то же время премьер-министр неустанно напоминал соотечественникам о британских военных традициях и славном боевом прошлом, он весьма искусно играл на этой струне, утверждая, что у такого героического народа просто не может не быть светлого будущего. Один из его биографов написал, что «это страна изменилась, Черчилль же остался прежним. За одно лето он создал новую героическую Англию по своему образу и подобию. Он поставил крест на самом недавнем прошлом, безрадостном, не оправдавшем доверия, исчерпавшем себя. Вместо него Черчилль воскресил романтический век рыцарства»[266].

Второй его козырь состоял в том, что созданное им коалиционное правительство объединило представителей всех политических направлений — от правых консерваторов через державшихся посередине либералов до левых лейбористов. Теперь лишь немногочисленные маргинальные группы по-прежнему «недружелюбно» относились к Черчиллю — фашисты, чей лидер Мосли был заключен под стражу, леваки из независимой партии лейбористов, коммунисты, зациклившиеся на пораженческой пропаганде. Впрочем, в 1941 году эти самые коммунисты стали активно выступать за войну до победного конца. По правде говоря, участие лейбористов в управлении страной имело огромное значение, ведь теперь рабочие официально включились в борьбу за родину, а значит, и битва с врагом приобрела истинно демократический смысл. Работа на предприятиях пошла веселее — люди сражались с агрессором, стоя у своих станков. На этот трудовой подвиг их вдохновил министр труда — профсоюзный лидер Эрнест Бевин, с которым Черчилль очень быстро нашел общий язык. Отныне воспоминания о безрадостных эпизодах прошлого — Тонипэнди и всеобщей забастовке — перешли в небытие. Тем более что в общем-то старый аристократ Черчилль не походил ни на черствых заводчиков изБлэк Кантри[267], ни на банкиров из Сити. Итак, повсюду в стране царило согласие, в тот момент Англия являла пример единения нации.

И военных, и мирных граждан, не участвовавших непосредственно в сражениях, воспламеняло в первую очередь сознание того, что отныне бороться с врагом предстояло на родной земле, за родной дом, за родных людей, а не где-то за тридевять земель, как это было до сих пор. Люди знали, что им предстоит защищать от захватчика-варвара (как-то само собой так вышло, что немцев стали называть «гуннами») свою уникальную культуру, привычный с детства мир — повседневный мир Англии с ее коттеджами, маленькими городками, кафе, футбольными и крикетными полями. Они не хотели терять завоеваний цивилизации, развивавшейся две тысячи лет, да что там — речь шла о сохранении цивилизации вообще. Вера Бриттейн, феминистка и, кроме того, пацифистка, придерживавшаяся левых взглядов, полностью разделяла воинственный настрой своих соотечественников: «Отныне линия фронта пролегла через нашу повседневную жизнь. (...) Не только сухопутные войска, эскадрильи и военные корабли участвуют в сражении, но и мы все, весь наш народ, рабочие и домохозяйки встали плечом к плечу на защиту родины»[268].

В то время употреблялось выражение «война граждан», придуманное романистом Ж. Б. Пристли, повсюду говорилось о «народной войне». Однако бесспорным остается тот факт, что Черчилль, возведенный в ранг спасителя, благодаря своей неиссякаемой энергии и вдохновению сумел сплотить народ ради общей благой цели и ради сохранения свободы и христианства (Gesta Dei per Anglos).

Тем временем военные инженеры, откликнувшись на призыв премьер-министра, лихорадочно готовились к достойной встрече врага, который не сегодня-завтра мог попытаться высадиться на английской земле. На южном побережье поля, луга, площадки для гольфа ощетинились столбами, противотанковыми «ежами», всевозможными заграждениями — в ход шли старые автомобили, тележки, кроватные сетки... Британская земля была изрыта траншеями, оплетена сотнями километров колючей проволоки. Чтобы запутать врага, сняли все дорожные указатели, все щиты с названиями деревень и железнодорожных станций. В предстоящей оборонительной операции особая роль отводилась полувоенному-полугражданскому корпусу добровольцев —Home Guard. Отряды местной обороны были созданы в мае 1940 года и назывались поначалу не очень благозвучно — «Добровольцы местной обороны». В июле Черчилль, прославившийся своим умением высокопарно изъясняться, переименовал их в «Родную гвардию». Вскоре она уже насчитывала полтора миллиона ополченцев.

В это же время произошло еще одно событие, не столь значительное, но красноречиво свидетельствовавшее о твердой решимости премьер-министра. Когда Эдуарду VIII пришлось отречься от власти, Черчилль, как мы помним, встал на сторону влюбленного монарха и усерднее всех его поддерживал (увы, ему пришлось дорого заплатить за свою верность). Теперь же, после поражения Франции, премьер-министр не на шутку был встревожен опрометчивым поведением бывшего короля. И было от чего забеспокоиться: герцог Виндзорский сначала уехал в Испанию, затем — в Португалию. Военный совет опасался, как бы гитлеровская пропаганда не воспользовалась во вред Британии необдуманными двусмысленными заявлениями герцога, более того, как бы немцы не похитили бывшего короля Англии и не восстановили его на троне, захватив Альбион. Тогда в стране начались бы раздоры из-за выяснения наследственного права на престол. Черчилль намеревался любой ценой помешать врагу нанести удар в ахиллесову пяту британской королевской династии. И чтобы разом покончить с этой проблемой, он решил услать Эдуарда подальше, а именно губернатором на Багамы. Однако герцог попытался увильнуть от столь почетной должности, и тогда премьер-министр посчитал нужным надавить на бывшего короля. Он направил ему несколько угрожающих телеграмм, в которых предлагал немедля подчиниться требованию Лондона[269].

Осенью 1940 года положение Черчилля упрочилось, особенно в парламенте, поскольку его избрали лидером консервативной партии. Ведь до тех пор вопреки британской политической традиции лидером партии парламентского большинства был не премьер-министр, а Чемберлен. Однако за лето состояние бывшего премьер-министра, пораженного раком, сильно ухудшилось, и он был вынужден окончательно уйти из политики (уже в ноябре 1940 года Чемберлен умер). Так что консерваторам поневоле пришлось выбирать себе нового лидера. Клемми пыталась было отговорить мужа, но он все же согласился возглавить партию тори, несмотря на то, что в свое время консерваторы оскорбляли его при каждом удобном случае. Это решение Черчилля, как обычно, было продиктовано одновременно тактическими соображениями и романтическим мироощущением. Ведь таким образом он мог закрепить за собой репутацию выдающегося государственного мужа, не зависевшего от партий и фракций и способного поставить под свои знамена все классы и все политические направления. К тому же многие консерваторы считали небесполезным воспользоваться огромной популярностью Черчилля. И вот 9 октября 1940 года его торжественно избрали главой партии. На этом посту Черчилль оставался почти пятнадцать лет, пока не удалился от дел весной 1955 года.

* * *

Но не все было так гладко. В 1940 году Англия, вопреки распространенному мнению, увы, не являла собой безупречный оплот героизма. Этот миф, так глубоко укоренившийся в сознании людей и так старательно культивируемый начиная с 1940 года, был опровергнут в ходе исследовательских работ, начатых двадцать лет назад. Вырисовывающаяся в результате этих исследований картина вовсе не так однозначна, и по-рыцарски вели себя далеко не все, тогда как традиционные героико-патриотические «сказания» убеждали нас в обратном. Конечно, в общих чертах официальная историография верно описывала ситуацию и настроения, царившие в Британии в начале войны, однако многочисленные второстепенные факты говорят о том, что и у этой красивой медали имелась своя оборотная сторона.

В действительности не духом единым самопожертвования были живы англичане в то время, они испытывали и страх, и малодушие, не все верили в победу. Так было на всех ступенях социальной лестницы. И уж конечно, не обходилось порой без путаницы, проявлений косности, не все разногласия были улажены. Политики, управлявшие страной, плели интриги с целью сместить Черчилля и заключить с врагом мир на компромиссных условиях. Опросы же общественного мнения, проведенные «Масс Обсервэйшн», а также официальные доклады министерства информации (опиравшиеся, помимо прочего, и на сведения, полученные при перлюстрации писем) показали, что многие граждане, главным образом из простого народа, не верят в победу, не верят даже в то, что у англичан есть шансы продержаться хотя бы некоторое время, причем число этих «пессимистов» было поистине угрожающим.

Что же касается военных, то в их маневрах зачастую отсутствовали ясность и согласованность. Летом нужно было отправить в отставку по служебному несоответствию многих генералов и старших офицеров. Гражданские чиновники тем временем, как всегда, боролись за власть, показывали себя мелочными и ограниченными людьми. Один дипломат с мрачной иронией заметил, что для многих чиновников «битва за Уайтхолл гораздо важнее, чем битва за Англию»[270]. К счастью, Черчилль не дремал, ловко пользуясь своим несравненным даром внушать доверие собеседнику, он подбадривал тех, кому не хватало сил и присутствия духа. Премьер-министр буквально излучал мужество, вселял в людей веру и надежду. Бесспорным козырем Черчилля была его воля к действию, он мог вдохновить человека на поступок, который сам человек считал за пределами своих возможностей. Черчилль постоянно ездил по стране, осматривал береговые укрепления, авиационные и морские военные базы, посещал разрушенные бомбежками кварталы. И повсюду он встречал сердечный, радушный, порой даже восторженный прием, ведь это был «добрый старый Уинни», «народный Уинни». Иногда при виде разрушений, произведенных в Лондоне бомбежками, Черчилль не мог совладать с собой, и тогда по его щекам катились слезы. Это проявление любви к городу и народу неизменно покоряло толпу кокни (лондонцы из низов), тесным кольцом окружавших премьер-министра. О Черчилле говорили, что он ниспослан Англии Провидением, что он именно тот человек, который нужен стране в данный момент («the man for the moment»). Однако Черчилль всегда оставался верен себе, и в «данный момент» он вовсе не «применялся» к обстоятельствам, он просто был самим собой и по-прежнему руководствовался своими неизменными принципами. В 1940 году он заявил: «Нет причин отчаиваться от того, что война приняла такой оборот. Мы переживаем тяжелые времена, и, быть может, нам придется перенести еще горшие беды, прежде чем наше положение улучшится. Но если мы будем стойкими и не испугаемся испытаний, то и на нашу улицу придет праздник. В этом я нисколько не сомневаюсь». На самом деле это заявление было не чем иным, как отрывком из его же речи, произнесенной аж в 1915 году![271]

Даже самые непримиримые враги Черчилля признавали его ораторский талант. Он говорил страстно, и его страсть подсказывала ему удачные обороты, которые запоминались надолго. Черчилль умел находить слова, подстегивавшие энергию масс и вселявшие в них веру, его речи были сродни факелу, дарившему надежду путнику, наугад бредущему по погруженной во мрак дороге. Как сказал один американский радиожурналист, «он мобилизовал английский язык и повел его в бой»[272]. Вот почему его слова находили живой отклик в сердцах и умах людей. По свидетельству многих современников, британцы, слушая Черчилля, думали, что они сами сказали бы то же самое, если бы умели найти нужные слова. Премьер-министр не любил радио, предпочитая трибуну палаты общин, и, тем не менее, некоторые его выступления, переданные по радио, прослушали без малого семьдесят процентов взрослого населения Англии[273].

Это искусство Черчилля ловко пользоваться словами было плодом долгой, кропотливой работы. Речи, от которых особенно много зависело, он готовил заранее с большим тщанием, долго их обдумывал, а затем диктовал секретарю. Фразы в его речах были построены по всем правилам риторики, слова — взвешены и старательно подобраны. Свои наиболее важные выступления Черчилль репетировал перед зеркалом. Ведь даже произнося патетическую речь, приводившую в волнение и слушателей, и его самого, Черчилль оставался актером. Просто на этот раз он представлял пророка, ниспосланного Провидением.

* * *

Едва поднявшись на вершину власти и став верховным главнокомандующим, Черчилль взялся за работу. И хотя ему пришлось управлять страной в период тяжелых испытаний, а у него самого не было ни надежного политического тыла, ни непогрешимого личного авторитета, он, ни минуты не сомневаясь в успехе, сразу же развернул бурную деятельность и даже не рассматривал возможности поражения. Очень скоро сомнения и опасения, вызванные приходом Черчилля к власти, рассеялись под действием его обаяния. Недоверчивые штабные и осторожные чиновники боялись, что он будет суетиться, действовать наугад и принимать бестолковые решения. Но не тут-то было! В государственных учреждениях, работавших на редкость эффективно, царили образцовый порядок и строгая дисциплина. За несколько дней премьер-министр стал самым популярным политиком в стране. Собранная им новая административная машина работала методично и слаженно. В его руках сосредоточилась небывалая власть. Но это делу не вредило, поскольку Черчилль как никто умел концентрироваться на делах первостепенной важности, поэтому он и решил заниматься ими лично. В мгновение ока и на целых пять лет он стал верховным главнокомандующим (warlord) не только армии, но и всей Англии.

Для того чтобы успешно управлять страной в условиях централизованной власти, у Черчилля были все основные данные. Прежде всего, безусловно, он обладал огромным опытом, накопленным за сорок лет активной общественной жизни. Какие посты в правительстве он только не занимал за эти сорок лет! Черчилль не напрасно считал всю свою жизнь подготовительным этапом к 1940 году. Ведь когда он возглавил правительство, его обширные познания, сравнимые разве что с познаниями Ллойда Джорджа, помогли ему вдохнуть жизнь в государственную машину и следить за ее работой со знанием дела, подчас таким тонким, что окружающим оставалось лишь разводить руками.

Черчилль извлек урок из тактических ошибок 1914—1918 годов и из своих собственных прошлых ошибок и поражений, он сумел создать единое командование, став министром обороны. Ведь в его подчинении находились и военный министр, и министр флота, и министр авиации, и, кроме того, Комитет начальников штабов трех армий. Такая система командования, изобретенная ближайшим помощником Черчилля Исмеем, оказалась эффективной и логичной одновременно. Каждый четко знал свои обязанности и имел ясное представление о поставленной перед ним задаче. Следует подчеркнуть также, что военачальники 1940—1945 годов, бесспорно, по своим профессиональным качествам превосходили военачальников времен Первой мировой войны. Кроме того, на этот раз в высших эшелонах власти обошлось без пагубного соперничества военных и гражданских чиновников, не прекращавшегося на протяжении всех четырех лет Первой мировой войны.

С другой стороны, как мы уже знаем, Черчилль очень быстро завоевал популярность в стране в целом и в парламенте в частности. Он знал, что всегда может рассчитывать на поддержку «гвардии приближенных», в которую неизменно входили одни и те же верные ему люди — Брэкен, Мортон-профессор и другие. С самого начала он избавился от Хора, которого отправил послом в Испанию. А в конце года настала очередь лорда Галифакса, которому Черчилль поручил представлять Британию в Соединенных Штатах. На этом посту Галифакс сменил другого «попустителя», лорда Лотайэна, который только-только скончался. Новым министром иностранных дел стал Энтони Иден, блистательный политик, — их сотрудничество с Черчиллем длилось не один год. Что же до внутренней политики, то премьер-министр предоставил ее консерватору Джону Андерсону и лейбористам во главе с Клементом Эттли. Сам Черчилль предпочитал заниматься стратегией и внешней политикой. При этом военные вопросы он решал с начальниками штаба, тогда как вместе с Иденом разряжал напряженность в международных отношениях. В целом кабинет министров, составленный из людей знающих, заботившихся о народном благе, работал эффективно, и хорошо смазанные детали государственной машины не стопорили ее движения.

И, наконец, что также немаловажно, с Черчиллем было его чувство истории. Хозяин особняка на Даунинг стрит постоянно чувствовал на себе взгляд людей, населивших историю, словно Бонапарт в египетском походе. В его представлении каждый день вписывал новую страницу славы в британскую историю, редактором которой он в данный момент являлся.

Черчилль был душой и телом предан своему народу. Служа ему, он не щадил ни сил, ни времени. Конечно, телохранитель Черчилля немного преувеличивал, говоря, что его босс иногда работал сто двадцать часов в неделю[274], и, тем не менее, факт остается фактом: нередко рабочий день Черчилля длился пятнадцать-шестнадцать часов. Нельзя не подивиться выдержке премьер-министра, ведь к тому времени ему было больше шестидесяти пяти лет, и его здоровье уже не на шутку беспокоило близких. Такой напряженный распорядок дня премьер-министра отражался и на работе государственной гражданской службы, работникам которой это было вовсе не по душе, потому что им пришлось принять условия Черчилля — его методы и манеру работы. Однакоодин молодой и талантливый научный сотрудник Р. В. Джонс, заведовавший лабораторией секретных исследований при министерстве авиации, рассказывал, что всякий раз после разговора с премьер-министром он чувствовал себя, словно только что подзаряженная батарейка[275].

Черчилль был неутомимым организатором, он стремился лично наблюдать за работой всех правительственных подразделений, но беда в том, что он не мог переломить себя и по-прежнему всюду совал свой нос, проявлял нетерпение и чрезмерную властность. Он постоянно во все вмешивался, мешая другим работать, распекал подчиненных по делу и без дела, всегда много говорил на собраниях межведомственных комитетов и технических совещаниях. «Уинстон рассматривал собрания всевозможных комитетов, — писал один из приближенных к нему министров Оливер Литтлтон (лорд Чандос), — как возможность поделиться своими соображениями или отрепетировать новую речь. Часто его категоричные выступления не имели никакого отношения к теме обсуждения»[276]. Вот почему кое-кто стал опасаться возникновения в Англии «культа личности». В августе 1940 года смутьян-лейборист Эньюрин Бивен, всецело признавая за премьер-министром его статус «бесспорного лидера и глашатая британского народа», как-то в палате общин обратился к Черчиллю с такими словами: «В демократии идолопоклонство — самый страшный грех»[277].

* * *

Помимо того, что Черчилль успешно справлялся с обязанностями военачальника, умел повести за собой людей и как оратор не знал себе равных, он был еще и талантливым актером. Он умел обратить себе на пользу свое имя, свое прошлое, свой внешний облик. Его популярность усердно поддерживали средства массовой информации, причем репортеры лепили образ Черчилля под его же «чутким руководством», поскольку он ловко подчинил себе процесс освещения своей деятельности в прессе. Черчилль неизменно появлялся на людях в окружении целой толпы фотографов и кинооператоров. Его изображение было повсюду. Черчилль глядел с огромных плакатов, развешанных на стенах домов и на афишных тумбах в городах и деревеньках, его лицо можно было увидеть даже в пустыне и на кораблях военного флота Ее величества. Каждую неделю в кинотеатрах двадцать пять — тридцать миллионов зрителей глядели на знакомое волевое лицо, без конца появлявшееся в новостях.

Все уже привыкли к его традиционной сигаре, а начиная с 1941 года Черчилль еще и при каждом удобном случае поднимал два пальца в знак победы. Его костюмов, мундиров, умело подобранных к ним шляп было не счесть. Он появлялся то в цивильном платье, то в военной форме — чаще всего моряка или летчика, но иногда и пехотинца. Его голову украшали самые разные уборы — фуражки, опять же морского или пехотного офицера, фетровые шляпы, каски рядового британского солдата или солдата колониальных войск, соломенные шляпы, правда, иногда премьер-министр появлялся и с непокрытой головой. При этом его наряд всегда соответствовал обстоятельствам. В пустыне он надевал ботинки со шнуровкой, сапоги — в заснеженной местности или на побережье. А в минуты отдыха Уинстон предпочитал «костюм сирены» — просторный, зеленоватого цвета. Он называл его еще «детским комбинезоном». В этом одеянии его можно было увидеть в Чартвелльском поместье, в загородной резиденции Чекерс, а нередко и в особняке на Даунинг стрит или во время путешествий.

Один высокопоставленный чиновник, часто встречавшийся с премьер-министром, так описывал его облик и походку: «Это был сгорбившийся человек с тонкими чертами, круглым лицом, белым и румяным. Его мягкие волосы заметно поредели, а руки выдавали в нем художника. Он не ходил, а, скорее, передвигался тяжелыми шагами и грузно (...), словно монолит, опускался в кресло». Отправляясь на службу, на какое-либо собрание, Черчилль всегда хорошо одевался, обычно на нем была черная куртка, полосатые брюки, белоснежное белье и неизменный галстук-бабочка цвета морской волны в белый горошек. Несмотря на то, что Черчилль был слишком требовательным к своим подчиненным, а порой превращался в настоящего тирана, «всякий, кто его близко знал или работал на него, был безгранично ему предан»[278].

Однако Черчилля боготворили и уважали не только высокопоставленные чиновники — эти чувства разделяло подавляющее большинство граждан Британии. Это удивительно, ведь принадлежа к высшей аристократии, он никогда не был, что называется, «человеком из народа». Черчилль жил в роскоши и не вдавался в подробности повседневной жизни своих соотечественников, однако это нисколько не вредило его популярности. Однажды после войны Клементина рассказала, что ее муж ни разу в жизни не воспользовался автобусом, а в метро спустился лишь однажды, в 1926 году во время всеобщей забастовки, да и то заблудился, и пришлось его выручать[279]... По утрам камердинер выдавливал зубную пасту на щетку премьер-министра. Словом, несмотря на то, что Черчиллю всю жизнь прислуживали, он казался самым ревностным слугой народа. Для британцев он был и всегда будет «Уинстоном-суперзвездой».

Немного спустя после тяжелейших испытаний, выпавших на долю британцев в 1940 году — «году чудес», Альбер Коэн, находившийся в то время в Лондоне, набросал красочный портрет британского премьер-министра: «Ему шестьдесят восемь лет. Гляжу на него: он стар, как пророк, юн, как гений, и серьезен, как ребенок. (...) Гляжу на него и вижу перед собой большого, грузного, сильного, несмотря на сутулость, грозного и одновременно добродушного человека. Его тянет к земле бремя власти и ответственности. На нем элегантная шляпа, как у нотариуса, и неизменная сигара во рту. По выражению его лица видно, что он человек упрямый. У него тяжелая и одновременно торопливая, ловкая походка. Не снимая перчаток, он приветствует расступившуюся перед ним толпу двумя победоносно поднятыми пальцами. Премьер-министр напоминает веселого Нептуна — добродушно усмехается, умиленный проявлением всенародной преданности. Он то величествен и важен, то смеется, хитро щуря озорные глаза, при этом он честен и всецело предан своему делу (...). Черчилль немного старомоден, но всегда бодр и активен. Иногда он бывает почти забавным, а иногда — ворчливым и решительным. Он то фамильярен, презрителен, почти жесток в своей требовательности, то сменяет гнев на милость, и тогда перед вами сама любезность и беззаботность. Бесспорно одно: этот аристократ всегда совершенно счастлив»[280].

И, тем не менее, наиболее убедительно лидера воюющей Британии описал Гарри Гопкинс, личный посланец президента Рузвельта, прибывший в Лондон в январе 1941 года, чтобы изучить на месте политическую ситуацию в Англии и затем доложить обо всем своему боссу. Гопкинс вовсе не любил англичан и поначалу был не очень дружелюбно настроен по отношению к хозяину особняка на Даунинг стрит. Но очень скоро он понял, что Черчилль был главным действующим лицом в борьбе с Гитлером, что именно он поддерживал моральный дух своих соотечественников и разрабатывал общий план военных действий против нацистской Германии. «Правительство, — писал Гопкинс Рузвельту в своем первом докладе от 14 января, — это Черчилль. Он и стратегию разрабатывает, иногда до мельчайших подробностей, и доверием рабочих пользуется. Армия, флот и авиация беспрекословно ему подчиняются. Судя по всему, политики всех званий его просто обожают. Пожалуй, я не погрешу против истины, если скажу, что именно с этим представителем Соединенного Королевства Вам следует отныне согласовывать свои действия»[281].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.