«Не хочет — и не надо»
«Не хочет — и не надо»
В июне 1966 года состоялось очередное избрание Леонида Леонова депутатом Верховного Совета СССР.
В октябре того же года к Леонову напросится в гости заведующий сектором художественной литературы Отдела культуры ЦК КПСС Альберт Беляев. Перед ним поставили задачу разобраться, что на уме у советских литераторов накануне очередного съезда Союза писателей.
Альберт Беляев вспоминает, как смуро встречал его Леонов, чуть сипло и устало говоря:
— Съезд-то вы проведете. И время выбрали под юбилей государства. Ну как ему не пройти благополучно? По мне, лучше бы года на два передвинули съезд-то, да ведь вам это невыгодно. Я выступать не буду. У вас есть штатные ораторы. Пусть и говорят…
Съезд прошел успешно, в июне 1967-го, Леонов действительно отмолчался на нем.
Он давно уже разуверился в том, что благополучные отношения с партийными и писательскими верхами могут решить хоть одну его серьезную литературную проблему.
Теперь Леонид Максимович, например, ничего не предпринимая, смотрел, чем же в очередной раз закончится постановка пьесы «Метель», которую на этот раз взялся ставить Московский драматический театр имени Пушкина.
19 июня Леонов писал критику Евгению Суркову, что должна была состояться «папа-мама» «Метели» (так в театре называют генеральную репетицию перед премьерой, куда приглашаются друзья и родственники исполнителей), но исполнитель одной из главных ролей сломал ногу. «…В силу чего, — печалился Леонов, — во мне бродят разные, не только суеверные предчувствия и догадки. Ибо сочинение это, как Вам известно, не пользуется благоволением лиц, распределяющих хлеб и радости».
Премьера пьесы действительно продолжала тормозиться даже после излечения актера, но все-таки состоялась в ноябре 1967 года. После доброго десятка постановок «Метели» в разных странах Европы, напомним мы…
В том же ноябре, 10-го числа, в Болгарии на сцене Народного театра, что в Софии, состоялась премьера «Золотой кареты».
В дни проведения писательского съезда, в июне 1967 года, Леонов вошел в состав Всесоюзного комитета по проведению юбилея Горького в качестве зампредседателя комитета и главного редактора юбилейного собрания сочинений: в марте 1968-го страна собиралась масштабно праздновать 100-летие со дня рождения великого буревестника.
Окончательная переоценка личности Горького Леоновым состоится чуть позже — мы об этом уже писали ниже; хотя и в 1960-е Леонид Максимович воспринимал советского классика очень неоднозначно. Но за грамотное и достойное отношение к писателю, как и в случае с недавним юбилеем Льва Толстого, Леонов выступал последовательно.
Забраковал проект макета собрания сочинений Горького, который ему представили.
Литературовед Александр Овчаренко, работавший вместе с Леоновым, вспоминал, что Леонов просто взъярился на руководителей издательства «Наука»:
— Значит, вот так Горький будет у вас выглядеть?! Неужели для него у вас не нашлось ни хорошей бумаги, ни хороших шрифтов, ни оригинального оформления? Книга на гроб похожа! Дайте, в конце концов, больше воздуха, дайте широкие поля, сделайте книгу достойной… И не надо на титуле писать так много. Напишите просто одно слово — Горький.
И потом еще Леонов долго отплевывался: «Вот смотрю на это грубо(гробо)ватое оформление и думаю: “И ради этого я столько лет стараюсь, не ведая ни сна, ни выходных? Ради того, чтобы потом мне выдали такой вот гроб?”»
Но самое неприятное случилось во время подготовки официального юбилейного доклада: Леонова вновь — после нашумевшей речи о Толстом — уговорили выступить.
То, что написал Леонид Максимович о Горьком, мы уже разбирали и цитировали выше, выражая резонное удивление, каким образом это вообще могли позволить произнести на всю страну.
Как было: готовый доклад, как водится, прочли несколько секретарей Союза писателей, и у всех, опять же, нашлись замечания. Составили совместный документ, передали Леонову — но он, видимо, был уже не столь покладист, как девять лет назад, когда ему выворачивали руки с работой о Толстом. Прочитав замечания, Леонов велел послать всех к черту и с докладом выступать отказался.
Случилось это ровно за день до торжественного вечера, 27 марта 1968 года. Билеты были уже проданы, пресса оповещена, а главы государства вписали мероприятие в свой высочайший график.
Так Леонов воплотил в жизнь свою саркастическую шутку девятилетней давности, которую он произнес во время подготовки к толстовскому юбилею: «Вот соберутся все в Большом театре — а докладчика нет? Исчез… А?..»
Глава Союза писателей Георгий Мокеевич Марков в натуральном ужасе приехал к заведующему Отделом культуры ЦК КПСС Василию Филимоновичу Шауро. Можно представить, какими словами хотели бы они покрыть Леонова — но если б это могло исправить ситуацию!
В итоге, стиснув зубы, приняли решение отказаться от всех замечаний.
Шауро приказал Альберту Беляеву ехать к Леонову и объясниться с упрямым стариком. Но Леонид Максимович и не думал успокаиваться.
— Я вам не мальчик, чтобы со мной так общаться! — кричал Леонов на представителя ЦК, по сути, ни в чем не повинного. — Пусть чиновники из Союза писателей сами выступают!
Беляев едва уговорил Леонова не срывать торжественное мероприятие.
«С большим трудом Леонов отходил от своей взвинченности, — рассказывал потом Беляев, — то и дело взрывался новыми возмущениями и обидами. Наконец он сказал: “Ну, хорошо. Я вам поверю. Сделаю свой доклад. Но больше прошу не впутывать меня в подобные истории. Я старый писатель, у меня за плечами десятки романов, повестей, пьес, меня знает мир. А эти щелкоперы будут учить меня, как писать доклад о Горьком, и делать мне замечания?” Он помолчал и добавил с горечью: “Видите, какая собачья жизнь у писателя?! Слова сказать не дают без замечаний”».
«Доклад Леонова в Кремлевском зале съездов прозвучал триумфально», — рассказывает Беляев, и то подтверждают другие свидетели выступления.
Но Леонову еще предстояло пережить несколько минут раздражения.
После официальной части, завершающейся, как водится, в банкетном зале, Альберта Беляева отводит в сторону главный редактор «Литературной газеты» Александр Чаковский и сообщает, что Политбюро решило леоновский доклад опубликовать в кратком изложении.
Неизвестно, Шауро ли нажаловался в Политбюро о несносном поведении Леонова или сами «старейшины» пришли к такому решению. Но фамилии людей, которым выступление писателя пришлось своей вопиющей аполитичностью не по вкусу, Чаковский назвал самые увесистые: председатель Совета министров СССР Алексей Николаевич Косыгин, заведующий Отделом агитации и пропаганды ЦК Михаил Андреевич Суслов и секретарь ЦК КПСС Андрей Павлович Кириленко…
Чаковский терять свое место вовсе не хотел, но и маститого писателя обидеть боялся, посему честно признался Беляеву: «Я доклад Леонова опубликовать не могу. Что делать?»
Опытный аппаратчик Беляев быстро придумал выход из положения:
— Александр Борисович, — сказал он Чаковскому, — вон стоит Брежнев. Идите к нему и скажите, что возглавляемое вами издание не может полностью напечатать доклад лауреата Ленинской премии Леонида Леонова.
Чаковский так и сделал.
«Я наблюдал, как он горячо что-то доказывал, — рассказывает Альберт Беляев. — Потом они пожали друг другу руки, и сияющий Чаковский подлетел ко мне:
— Всё в порядке. Леонид Ильич дал добро печатать доклад полностью в “Литературке”. Сказал, что кое-кому из Политбюро что-то там не понравилось в докладе, но печатать нужно полностью, иначе нас не поймет интеллигенция».
Поведение Брежнева мы, конечно же, можем успешно объяснить некоей демократичностью советского вождя и даже его уважением к Леонову… Но думается, что тут имеет место та же история, что и в случае с Хрущёвым. Помните, как Хрущёв признался, что книг Леонова не читал? Вот так и Леонид Ильич их не читал, а доклад прослушал, завороженный самой витиеватостью леоновской речи, в смыслы не вдаваясь — если и был в состоянии их постичь. Брежнев в толк не мог взять, к чему такой переполох. «Что-то там не понравилось…» Мол, вечно этот въедливый Михаил Андреевич суетится на пустом месте.
Но Леонов, прожженный литературный старожил, с его многолетним чутьем и цепким глазом, по одному суетливому передвижению властных и литературных чиновников сразу понял, в чем дело. Поймал Беляева за рукав:
— Что, мой доклад не хотят печатать?
— Нет, что вы… Все в порядке… Сами видели, какой фурор он произвел… Овация…
— А что же вы с Чаковским так суетились?
И, не дождавшись ответа, прибавил с откровенной злостью:
— Это мне еще один урок: не лезь в общественные дела, не связывайся с политикой и политиканами. Они меня не знают и не понимают.
Леонов сознавал, что своим упрямством нажил себе сразу несколько недоброжелателей на самом верху: тут и Шауро, откровенно испугавшийся леоновского отказа делать доклад, и Косыгин с Кириленко и Сусловым, которые имели свое мнение по поводу леоновского выступления, но через их три сановных головы перешагнули и решили вопрос лично с Брежневым.
Нужно ли это всё было Леониду Максимовичу?
К тому же ему, как всякому человеку, был неизвестен собственный земной срок — и ой как не хотелось тратить последние годы жизни на эти нелепые препирательства, когда и так ясно, что ничего всерьез изменить не получится. Та же, к примеру, лесная проблема могла послужить доказательством бессмысленности увещеваний властей предержащих: сколько сил было положено, а как творился беспредел то здесь, то там, так и творится по сей день.
«Не лучше ли достроить свою “Пирамиду” в оставшиеся на счету дни?» — так мог думать Леонов.
В начале лета 1970 года он сделает жест, который до тех пор себе никто не позволял. Неожиданно он прислал в ЦК КПСС письмо с отказом выдвигаться кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР.
Люди готовы были за депутатство сложить голову и душу по ветру пустить — а тут такое…
Суслов, который ничего не забыл, сказал: «Не хочет — не надо».
Желающих занять депутатские места и так было достаточно.
В октябре 1970 года Леонов войдет в состав Всесоюзного комитета по проведению юбилея Ф.М.Достоевского, но выступать с докладом ему уже не предложат. Ну его, этого взгального старика, не известно, чего от него ждать.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.