Глава восьмая Любовь нечаянно нагрянет

Глава восьмая

Любовь нечаянно нагрянет

Существует устойчивая традиция, связывающая назначение Багратиона в Дунайскую (Молдавскую) армию с опалой, которую император наложил на своего подданного, посмевшего завести роман с его сестрой, великой княжной Екатериной Павловной. Это и привело фактически к почетной ссылке Багратиона на юг, подальше от столицы. Тут мы вступаем на зыбкую почву омертвевших исторических сплетен — но что делать! Из биографии слова не выкинешь. Как бы лишнего не приписать!

Отважная Катиш.

Но вначале о нашей героине. Ее рождение в 1788 году не принесло особого счастья ни наследнику престола Павлу Петровичу, ни его супруге великой княгине Марии Федоровне. Да чему бьшо радоваться: четвертая девка подряд! К тому же и роды у императрицы Марии Федоровны оказались тяжелейшими, и если бы у постели роженицы не находилась сама императрица Екатерина II, прикрикнувшая на оробевших было акушерок и врача, погибли бы и новорожденная, и мать.

Чуть позже императрица писала своему давнему адресату Мельхиору Гримму: «Великая княгиня родила, слава Богу, четвертую дочь, что приводит ее в отчаяние». Чтобы утешить невестку, императрица дала внучке свое имя — авось тоже станет императрицей Екатериной! Если бы государыня тогда знала, что и после Екатерины родится еще одна девочка, Ольга, а потом — о ужас! — шестая, Анна, и только потом, наконец-то, Николай, мужик, как с удовлетворением писала императрица, богатырь! Нет смысла цитировать высказывания мемуаристов о небесной красоте, образованности, уме и «искрящихся веселостью глазах» юной принцессы Екатерины. Глаза всех принцесс и даже непринцесс в шестнадцать лет искрятся веселостью, и все °ни обворожительны, изящны и грациозны. Одно можно сказать определенно — кроме красоты у «Катиш» (так ее звали в семье) довольно рано прорезался решительный, целеустремленный и упрямый характер. С юных лет в девочке чувствовалась воля, были видны расчетливость, прагматизм и огромное честолюбие, будто вложенное в нее вместе с именем бабушки. А еще у нее был острый язычок, которого многие побаивались.

Девица в царской семье — не только украшение балов, но и персонифицированная большая династическая проблема — все время нужно думать, как бы ее получше пристроить. Труд, как известно, нелегкий! Поэтому в середине 1800-х годов ее мать, тогда уже вдовствующая императрица Мария Федоровна, стала зорко озирать из Петербурга европейские дворы в поисках достойного Катиш жениха. Но с берегов Невы видно было плохо — европейский горизонт затягивали клубы порохового дыма, шли непрерывной чередой Наполеоновские войны.

И вдруг был получен многообещающий сигнал из дворца Хофбург в Вене — в марте 1807года овдовел австрийский император Франц I (недавно утративший титул императора Священной Римской империи германской нации и одну единицу в своем династическом «номере» — из Франца // стал Францем I Австрийским). Его покойная супруга Елизавета приходилась родной сестрой императрице Марии Федоровне. Горе, но не такое, чтобы особенно убиваться по покойной, и тотчас Мария Федоровна, отличавшаяся во всем немецким прагматизмом, решила ковать железо, пока оно горячо: вознамерилась выдать Екатерину за своего только что овдовевшего зятя, цезаря Франца, — пусть ее дочь станет австрийской императрицей! В качестве свата из Петербурга в Вену отправился князь А. Б. Куракин. Но вся эта затея не очень понравилась императору Александру I, старшему брату Катиш. Государю было явно неприятно, что его сестра ляжет в постель с немолодым человеком, который раньше жил с его, государя, родной теткой. Возможно, сентиментальному Александру виделось в этом что-то гадкое, нехристианское. Мария Федоровна эти сомнения пыталась развеять: императрица обратилась к синодальным попам, и те, как и следовало ожидать, дали свое полное согласие на брак — церковные каноны ведь не нарушены! И хотя Александр I в делах, касавшихся семьи, обычно не спорил с матерью, на этот раз он проявил решительность и твердость. Для этого у него были резоны — из памяти Александра не изгладились свежие и очень скверные воспоминания от встреч с императором Францем. Дело в том, что в момент предполагаемого сватовства летом 1807 года Александр I как раз вел переговоры с Наполеоном в Тильзите, и воспоминания о Франце были ему особенно неприятны. Куракин, ехавший в Вену через Тильзит, писал Марии Федоровне после встречи с императором: «Государь все-таки думает, что личность императоре

Франца не может понравиться и быть под пару великой княжне Екатерине. Государь описывает его как некрасивого, плешивого, тщедушного, без воли, лишенного всякой энергии духа и расслабленного телом и умом от всех тех несчастий, которые он испытал; трусливого до такой степени, что он боится ездить верхом в галоп и приказывает вести свою лошадь на поводу». Александр / это видел сам: в 1805 году, после поражения при Аустерлице, им, союзникам Лкксандру и Францу, предстояло как можно быстрее уезжать с поля боя, а союзник этот еле держался в седле. «Он утверждает еще, — пишет Куракин, — что великая княжна испытает только скуку и раскаяние, соединившись с человеком столь ничтожным физически и морально». К тому же Александр нашел сестре жениха получше — прусского принца Генриха, к которому испытывал симпатию. Этот брак с политической точки зрения был очень важен для оплошавшего в войне с Наполеоном прусского короля Фридриха Вильгельма 111.

Но матушка настаивала на своем. При этом выяснилось, что и юная дочь ее Катиш особа весьма прыткая и не по годам прагматичная, что, конечно, понять можно: такое ей дали воспитание и такая высокая ставка стояла на кону — корона одной из великих, хотя и здорово потрепанных в последние годы, мировых империй. Ради этого многое можно было простить, а когда нужно, то и потерпеть: «Брат находит, что император слишком стар. Но разве мужчина в 38лет стар? Он находит его некрасивым? Но я не придаю значения красоте в мужчине. По его словам, он неопрятен Я его отмою. Он глуп, у него дурной характер? Великолепно! Он был таким в 1805 году, впоследствии он изменится». Так передала речь дочери (а может — досочинила от себя) Мария Федоровна в письме к Александру. Женщины были упорны, но и император, их повелитель, непреклонен…

Высокая честь кушать под липою кофе

В камер-фурьерский журнал Марии Федоровны 31 июля 1807 года была внесена запись: «В среду поутру в 9 часов Ея императорское величество (Мария Федоровна. — Е. А.) с их высочествами: государем цесаревичем (Константином Павловичем. — Е. А.) и государынею великою княжною Екатериною Павловною и его светлостью принцем Евгением Виртембергским и с приглашением генерала-лейтенанта князя Багратиона, также особенно с следовавшими в коляске ее же высочеством великою княжною Анною Павловною и статс-Дамою графинею Ливен изволила выезд иметь верхами прогуливаться по саду, а между тем и кушать под липою кофе»1.

Днем Багратион вместе с гофмаршалом С. С. Ланским и шталмейстером С. И. Мухановым следовал за каретой вдовствующей императрицы, которая отправилась в Петербург, где посещала разные богоугодные заведения, а затем вернулась в Павловск, прошла во внутренние апартаменты и изволила «иметь в Кабинете со старшею же великою княжною (то есть Екатериной Павловной. — Е. А.) и принцем Виртембергским вечернее кушанье в 6-ти персонах, приглася в то число статс-даму графиню Л ивен, гофмаршала Ланского и генерал-лейтенанта Багратиона». 2 августа императрица вместе с Екатериной Павловной, Евгением Вюртембергским «и с приглашением статс-дамы графини Ливен и генерал-лейтенанта князя Багратиона изволила выезд иметь на линее прогуливаться по саду, а между тем и кушать в Елизавет-павильоне кофе». Потом был обеденный стол в колоннаде дворца на 14 персон, вечерняя прогулка на «линеях» по саду, вечером ужин на 18 персон. Везде присутствовал Багратион. 3 августа в Павловск прибыл государь. Он обедал с матерью и сестрой в присутствии восемнадцати персон, среди которых был Багратион; вечером государь отбыл, а оставшаяся компания играла в карты в Зеркальной комнате, потом ужинала3. 4 августа — снова карты в Греческом зале, ужин императрицы с сыновьями Николаем и Михаилом, дочерьми Екатериной и Анной, Евгением Вюртембергским и Багратионом. 5 августа Мария Федоровна с Екатериной, принцем Евгением «и с приглашением фрейлины Полетики и генерал-лейтенанта князя Багратиона изволила выезд иметь верховый прогуливаться по саду и между тем в Старой Шале кушать кофе». Старое Шале — это круглая хижина «в швейцарском вкусе, крытая соломой». Тогда в Европе была мода на все швейцарское, ассоциировавшееся с «пасторальным», близким природе началом. Императрица Мария Федоровна была большой поклонницей пасторальных «хижин» со всеми удобствами. Скромное снаружи и даже убогое здание поражало вошедшего внутрь необыкновенной роскошью, изяществом. Особенно великолепна была небольшая круглая зала, украшенная росписями и зеркалами4. Вероятно, в этом уютном и изящном зальчике кушал кофе вместе с императрицей и великой княжной Петр Иванович Багратион. Потом все отправились обедать — стол на 23 персоны, вечером снова прогулка, но уже не верхом, а в «линеях». Затем, проголодавшись, хозяйки и гости устремились на ужин в новом Молочном павильоне, на 24 персоны. Эта праздничная жизнь на лоне природы, или, говоря по-старинному, «в прохладе», продолжалась и позже. Во всех поездках спутником матери и дочери был Багратион, фрейлины же менялись: то

А. Г. Дивова, то М. X. Бенкендорф, то еще кто-то. Прогулки и катания продолжались весь июль, август, сентябрь и даже в октябре — вся компания ездила под Гатчину на псовую охоту. 17 сентября прежняя прогулочная компания (дежурной фрейлиной была Бенкендорф) пополнилась самим императором Александром и его неизменным спутником генерал-адъютантом Федором Уваровым, тоже красавцем писаным5. Конные прогулки перемежаются поездками в Гатчину, в Царское Село в «линеях», ездой по аллеям парков, посещением театра. Так, 15 августа состоялась поездка в Царское, пешее гуляние там по саду, на острове был полдник, вечером вернулись в Павловск, играли в карты, кушали в Кабинете. Всюду присутствует наш боевой генерал.

Не менее примечательна запись в камер-фурьерском журнале от 3 сентября: Мария Федоровна с сыновьями и дочерьми в сопровождении графини Ливен «изволила выезд иметь в карете в дом к господину генерал-лейтенанту князю Багратиону на бал и на оный же вскоре изволил прибыть и его высочество… Константин Павлович». Это тот самый дом, который Багратион купил в 1806 году неподалеку от дворца. Теперь он стал местом проведения роскошного бала. После бала подали ужин, а в полночь императорская фамилия отбыла во дворец6. Можно представить, во что обошлось небогатому Багратиону это пышное празднество с музыкой, угощением и фейерверком. Но не мог влюбленный грузин, и без того всегда щедрый и хлебосольный, ударить в грязь лицом. 29 сентября в гатчинском дворце давали бал, который «в первой паре польского открыт был генерал-лейтенантом князем Багратионом с фрейлиной княжною Прозоровскою». Это была княжна Анна Александровна, дочь фельдмаршала, которого суждено будет сменить в Дунайской армии Багратиону. И последняя, выразительная цитата: 22 октября 1807 года в Гатчине после театрального представления был устроен ужин за двумя столами. За первым сидели «государыня императрица Елизавета Алексеевна, великая княжна Екатерина Павловна, принцесса Амалия Баденская (сестра императрицы. — Е. А.), принц Евгений Виртембергский, статс-дама графиня Ливен, фрейлина Дивова, граф Николай Румянцев, обер-камергер Александр Нарышкин, генерал-адъютант Уваров, генерал-лейтенант князь Багратион и барон Мальц (кавалер двора герцога Петра Голштейн-Ольденбургского. — Е. А.)»7.

Все эти и им подобные записи не оставляют сомнений в том, что Багратион в это лето был в зените своего фавора. Всюду он выступал не просто как царедворец, с которым в узком кругу придворных и доверенных сиживал государь, не только как непременный член «Высочайшей свиты» вдовствующей императрицы, но и как особа, приближенная к царской семье, точнее — к той ее части, которая окружала Марию Федоровну. Как известно, между вдовствующей и царствующей императрицами не было взаимопонимания, и Елизавета Алексеевна свою неприязнь к свекрови распространяла и на золовку Екатерину Павловну, которая, конечно, с присущими ей смелостью, решительностью, эмоциональностью, напором была полной противоположностью субтильной, анемичной и холодной Елизавете.

Именно из писем Елизаветы Алексеевны матери, маркграфине Баденской, посланных в августе 1807 года, общество узнает о развернувшемся романе Екатерины и Багратиона. О своей золовке Елизавета пишет: «Впрочем, что до нее, то я думаю, она бы устроилась очень хорошо; ей нужен только муж и свобода… Я никогда не видела более странной молодой особы; она на дурном пути, потому что берет за образец мнения, поведение, даже манеры своего дорогого брата Константина. То, как она держится, не пристало и сорокалетней женщине, а еще того менее девушке девятнадцати лет, и к тому же эта ее претензия водить за нос свою мать, что, впрочем, ей иногда и удается. Я не понимаю императрицу, которая в отношении других своих дочерей и невесток проявляла преувеличенную требовательность и суровость: этой она позволяет обращаться с собой с дерзостью, которая меня часто возмущает, и находит это в ней оригинальным. Теперь она как два пальца руки связана с князем Багратионом (возможен и такой перевод: тесно спаяна, действует сообща, во всем заодно. — Е. А.), который уже два лета живет в Павловске, будучи там комендантом гарнизона. Она все время говорит “мы”: “Мы велим матушке поступить так-то и так-то”, и т. п. Не будь он так безобразен, она рисковала бы погубить себя этой связью, но его уродство спасает великую княгиню»8.

Что ж! Елизавете Алексеевне с ее прославленными «выдержкой и умеренностью» Багратион мог казаться малосимпатичным, чернявым уродом, а вот Екатерине Павловне — яркой, страстной, как бы теперь сказали, сексапильной — он нравился. Впоследствии она показала во всей красе свою страстность, завоевав любовь женатого кронпринца Вильгельма Вюртембергского и заняв место соперницы на королевском троне. О страстности Багратиона в силу его природы и нрава много говорить не приходится. Наверняка оба — и Катиш, и князь Петр — не могли скрывать свои чувства во время всех этих милых прогулок, катаний, обедов и поездок. Это видели придворные, окружающие — иначе почти никогда не бывавшая в Павловске императрица Елизавета не смогла бы узнать о начавшемся романе. Можно предположить, что все это не могла не видеть и императрица Мария Федоровна, и тем не менее Багратиона из ее ближнего круга не извергли.

Атака на женихов

Настоящая, перспективная брачная интрига совершалась не в Павловском парке. Не будем забывать, что как раз в это время шла бурная переписка вдовствующей императрицы с сыном по поводу венского брачного проекта, столь желанного для матери и дочери. Причем видно, что именно в пору романа с Багратионом честолюбивая, амбициозная, расчетливая Екатерина Павловна прямо-таки рвалась под венец с гораздо более уродливым, чем Багратион (даже если смотреть на него глазами Елизаветы Алексеевны), австрийским императором, предполагая, как уже процитировано выше, его вымыть, перевоспитать и наладить. Династический брак — институт для царственных девиц, — как известно, любви не предполагал. Рассказывают, что одна английская королева советовала своей дочери, выходящей замуж за нелюбимого принца, как вести себя в первую брачную ночь: «А ты лежи и думай о величии Британии!»

После неудачи с австрийским женихом Мария Федоровна через своего высокопоставленного представителя князя А. Б. Куракина искала других женихов для Катиш. В ее списке фигурировали и баварский кронпринц, и прусский принц, и кронпринц Фридрих Вильгельм Карл Вюртембергский, и принц Леопольд Саксен-Кобурский — брат великой княгини Анны Федоровны, жены цесаревича Константина Павловича, и другие. Так, какое-то время в Вене шли переговоры о возможности заключения брака Катиш с эрцгерцогом Фердинандом, братом австрийского императора. Ему обещали необыкновенное приданое: чин фельдмаршала, должность генерал-губернатора Финляндии или Курляндии, 150 тысяч рублей содержания и т. д.1 Но этот проект не удался из-за нежелания Фердинанда покидать Вену и из-за того, что император Франц «был просто шокирован поведением великой княжны из России, которая в своих брачных проектах резко перепрыгивала от императора к великим герцогам, всякий раз придумывая себе новые сердечные привязанности и нисколько не беспокоясь о том, что такая настойчивость может выглядеть весьма неприлично»10.

На фоне этой стремительной атаки матери и дочери на европейских женихов развивалась романтическая история в тенистых аллеях Павловского парка. Учитывая вышесказанное, роман с пылким грузином, героем, овеянным пороховым дымом сражений, истинным витязем в тигровой шкуре, не имел никакого отношения к брачным проектам. Этот роман скорее всего и не предполагал никакой брачной перспективы, подобный флирт был типичен для тогдашнего высшего общества. Возможно, понимая все эти обстоятельства, императрица Мария Федоровна и закрывала глаза на флирт своей дочери с боевым генералом. Но всего лишь, повторяю, это мои домыслы и соображения.

Что мы можем утверждать точно, так это несомненное благорасположение императрицы Марии Федоровны к Багратиону в 1807–1809 годах. Сохранилась их переписка, и если письма Багратиона полны знаков почтения и преданности верноподданного, знающего границы дозволенного в переписке с царственной особой, то письма императрицы теплы и даже сердечны. Так, посылая корпию для раненых в армию, она 18 апреля 1807 года (а Багратион только что уехал в Восточную Пруссию) пишет: «Теплейшие моления мои всегда сопутствуют победоносной нашей армии, и ко оным я с удовольствием присовокупляю искреннее желание, после благоуспешного окончания дел, увидеть вас паки главнокомандующим в Павловске. Я нынешнего лета там и жить не буду, а располагаюсь проводить оное в Таврическом дворце. Вы знаете, впрочем, расположения мои к вам, которые излишно было еще вам изобразить, а прошу вас поклониться от меня Матвею Ивановичу Платову и быть уверену в истинном доброжелательстве, с каковым пребываю вам благосклонною…» И далее рукой самой императрицы: «Дай Бог здоровья и продолжающихся успехи. Павловско пусто останется и будет вас ждать. Мария»11. Из писем Марии Федоровны видно, что Багратион присылал ей рисунки, сделанные им с натуры, чем порадовал государыню: «Князь Петр Иванович! Письмо ваше от 20-го сего месяца с рисунком, представляющим обозрение передовых постов и неприятельского положения императором, любезнейшим моим сыном, получено мною с тем удовольствием, с каковым приемлю я всякое новое доказательство известной мне вашей ревностнейшей приверженности и усердия, изъявляя вам сим мою признательность за оные, я уверяю вас, что вы никак не ошиблись, полагая, что рисунок мне весьма приятен будет». Желая успехов в войне и подвигов, императрица выражает также желание «видеть вас после оных обратно в добром здравьи». В письме от 14 мая 1807 года фигурирует и Катиш, хотя в весьма деликатной форме. Мария Федоровна писала, что получила письмо Багратиона из Лаунау от 1 мая: «Благодарю вас за поздравление ваше со днем рождения любезнейшей моей дочери великой княжны Екатерины Павловны, который препроводили мы не в любезном Павловске, а в Таврическом дворце, при весьма дурной погоде и страшной буре. Изъявление вашей ко мне приверженности всегда для меня приятно, и я, будучи совершенно в оной уверена и питая соответственное к вам благорасположение, желаю искренно вам благополучнейшего успеха в делах и предприятиях ваших…» Но тут Мария Федоровна не удовлетворяется применением такой формулы эпистолярной вежливости и добавляет нечто лиричное и многозначительное: «Я была в Павловске, дом ваш в вожделенном здравии и службы на месте, но все очень пусто и не похоже на себя, мы часто о вас помним, я надеюсь, что вы то же делаете»12. От последних, таких теплых, с подтекстом строк у Багратиона не могло не сжаться сердце — большей симпатии к подданному императрица, всегда следовавшая строгим нормам этикета, не могла выразить. Особенно многозначительно это «мы» («мы часто о вас помним»), В контексте письма с благодарностью за поздравления Екатерины Павловны с днем рождения следует, что речь идет об обеих прекрасных женщинах. В начале июня 1807 года, то есть в дни Тильзита, Багратион получил еще более теплое свидетельство благорасположения императрицы, которая, еще не зная о Фридланде, писала ему почти как близкому человеку с характерным для таких отношений обращением, причем написанным по-русски собственноручно: «Я надеюсь, батюшка, что вы о нас… часто думаете. Дайте нам скоро хорошие известия и после славной победы возвращением к нам в добром здоровьи, и вы увидите, с какою радостию мы вас примем»13. Отмечу, что бывший тогда же в Тильзите князь А. Б. Куракин, посланный императрицей Марией с миссией выдать Екатерину Павловну за австрийского императора, не скрывая своей обиды, писал государыне из Тильзита: «Умоляю ваше величество выразить от меня ея высочеству великой княжне Екатерине мое крайнее огорчение о том, что она до сих пор не почтила меня ни одной строчкой, между тем как Багратион получил от нея, как он мне говорил, уже три письма. Узнав это, я не мог преодолеть чувство зависти, которое не могу не высказать ей чрез ваше величество»14.

После возвращения Багратиона из-под Тильзита и начинаются его «золотое» павловское лето и такая же «золотая» осень в компании Марии Федоровны и Екатерины Павловны.

Екатерина, мечтающая стать императрицей

Но не только вспыхнувшая на аллеях Павловского парка страсть могла на время соединить Катиш с Багратионом. Многие замечали обычно не свойственную девушкам царской семьи волю, смелость, целеустремленность Катиш, ее раскованность и интерес к вопросам политики. Князь А. Б. Куракин, хорошо ее знавший, писал: «Она обладает умом и духом, соответствующим ее роду, имеет силу воли, она не создана для тесного круга, робость ей совершенно не свойственна, смелость и совершенство, с которыми она ездит верхом, способны возбудить зависть даже в мужчинах».

Как известно, Екатерина Павловна была во власти патриотических и довольно консервативных идей. Ниже, чтобы не нарушать хронологию изложения материала, в главке «Тверские Афины», об этом будет сказано подробнее, но теперь отметим, что идей, которые разделяла Екатерина Павловна, не был чужд и князь Петр Иванович. Так что и поговорить с заядлым русофилом Багратионом Екатерине Павловне было о чем. Важно отметить, что решительные, подчеркнуто «прорусские» настроения великой княжны проявились как раз в 1807–1808 годах, в годы наибольшего сближения с Багратионом. Екатерина Павловна открыто осуждала Тильзитский мир и соглашательство своего брага с «узурпатором Буонопарте», считала наполеоновскую Францию самым опасным врагом России. Летом 1808 года она вместе с матерью пыталась отговорить государя от поездки в Эрфурт на встречу с Наполеоном. В литературе бытует мнение, что в русских верхах существовала некая «русская партия», которая отражала антифранцузские (да и проанглийские и пропрусские) настроения значительной части высшего русского общества. Очень многое дают записные книжки французского посланника при русском дворе А. Коленкура, который внимательно следил за всеми нюансами придворных интриг и настроений при русском дворе и вносил услышанное им в свои записные книжки, а потом и в донесения. Вот что он писал о Екатерине Павловне: «Многие хотят усмотреть в великой княгине Екатерине все такое, что в будущем отзовется громко. Она в переписке с большей частью видных генералов, она показывает вид, что возобновляет отношения с ранеными генералами и офицерами и отличает их, она ласкает русских стариков, переписывается с ними об искусствах, науках или литературе. Говорили, будто бы она старается доказать всем, что способна воскресить все великие воспоминания, на которые указывает ее имя (то есть славные времена императрицы Екатерины Великой. — Е. А.). Она старается быть более русской, чем ее семья, или по вкусам, или по обычаям, со всеми разговаривает, объясняясь легко и с уверенностью сорокалетней женщины. Все это не ускользает от иных наблюдателей, которые видят в ней орудие ее матери, всегда отличавшейся властолюбием. Государь же слишком доверчив. Великой княгине приписывают злословие по отношению к испанским делам, что, по словам приближенных, снова отдалило императрицу-мать и ее дочь от принятой системы (имеется в виду курс Александра на сближение с Францией. — Е.А.)… Это злословие состоит в том, что она предпочла бы лучше стать женою попа, чем государыней в стране, находящейся под влиянием Франции». В этой записи много верного: и честолюбие внучки великой Екатерины, и ее стремление быть «истинной русской», и выражение радости по поводу проблем, с которыми Наполеон столкнулся в Испании. Что же касается того, что Екатерина — орудие в руках ее матери Марии Федоровны, то с этим можно поспорить — Екатерина сама была личностью волевой и активной и если не подчиняла мать себе, то действовала с ней вместе, как видно из истории с австрийским сватовством. Запись Коленкура от 22 февраля 1809 года: «По слухам, у императрицы-матери произошло с государем несколько таких горячих сцен по поводу австрийских дел, что она падала на колени и вся в слезах упрашивала его по крайней мере не принимать участия в войне с этой державой»15. Коленкур добавляет, что она заставляет ходатайствовать об этом и Екатерину. Действительно, известно, что Мария Федоровна резко возражала против войны с Австрией, в которую, на правах союзника, втянул в 1809 году Россию Наполеон. Опять подчеркнем, что антинаполеоновские взгляды матери и дочери разделяли в России многие. Особенно важна для нас запись А. Коленкура от 19 августа 1809 года. Он пишет, что император Александр сидит в Петергофе, «боясь быть свергнутым в городе». «Нужно, говорят, возмутиться, поднять сто тысяч человек и разместить их по полкам. Нужно поставить императрицу-мать во главе правления до совершеннолетия великого князя Николая (ему было 10 лет). Другие говорят, что надо провозгласить императрицею великую княгиню Екатерину (в этом месте публикатор записей Коленкура П. Бартенев замечает, что в 1854 году об этом ему говорила близкая ко двору фрейлина А. И. Васильчикова. — Е.А.). Багратион пусть будет командующий Дунайской армией, так как старый фельдмаршал Прозоровский впал в детство». Кроме того, Коленкур сообщает, что заговорщики замыслили так изменить течение дел: оставить в Валахии генерала Милорадовича с небольшим корпусом для сдерживания турок, остальные войска перебросить в Галицию и на западную границу, помириться с Англией, а главное — изменить отношения с Францией: войны с ней не начинать, но к войне готовиться. Предполагалось арестовать сторонников Франции в руководстве: канцлера Н. П. Румянцева, адмирала Чичагова и М. М. Сперанского16. Хотя сведения, собранные Коленкуром, и кажутся сомнительными, но будем помнить, что в 1762 году осуждаемая обществом внешняя политика Петра III по сближению с Пруссией стала одной из причин дворцового переворота, свергнувшего императора и позволившего прийти к власти его жене Екатерине. Были примеры и совсем свежие. Считается, что резкий поворот России на сближение с Францией и Турцией против Англии, бывшей традиционным союзником России, стал последней каплей, переполнившей чашу терпения противников императора Павла I, совершивших в 1801 году переворот. Так что полностью отбрасывать возможность свержения «нашего ангела» не следует. Слухи о таком заговоре ходили со времен Тильзита. Примечательно, что после заключения там договора общественное мнение было настроено против соглашательства с Наполеоном. Шведский посланник Стединг писал: «Неудовольствие против императора все увеличивается… и императору со всех сторон угрожает опасность. В обществе говорят открыто о перемене правления и необходимости передать престол по женской линии — возвести на престол великую княжну Екатерину»17. Багратион, боевой генерал, преданный дочери вдовствующей императрицы, мог оказать заговорщикам важную услугу. Но этого не произошло.

Александр не был похож на своего упрямого отца. Как раз после 1809 года он под влиянием многих обстоятельств постепенно отошел от края пропасти, куда вела его дружба с Наполеоном. В немалой степени он был обязан этому и своей сестре, которую очень любил и к мнению которой прислушивался. Неслучайно, что он зачастил в Тверь, где тогда жила Екатерина Павловна, вел с ней долгие разговоры и писал ей письма.

Ужас корсиканской любви

Неизвестно, кто победил бы в семейном споре императора Александра с матерью и сестрой, но тут у Романовых пошла голова кругом от новой обрушившейся на них напасти. Как черт из табакерки выскочил еще один жених Катиш, да какой! Набравший силу и возмечтавший о мировой наследственной империи французский император Наполеон решил развестись со своей бездетной супругой Жозефиной и искал по всей Европе достойную своего положения партию. И вот, желая сделать приятное себе и своему новоявленному другу Александру, с которым они только что якобы подружились на плоту под Тильзитом, император французов стал (через посла в России А. Коленкура) зондировать возможность брака с… Катиш! Сам царь оказался в весьма щекотливом положении — сомнительная тильзитская дружба только начиналась, франция была как никогда сильна, прямо отказывать Бонапарту было непросто, да и, объективно говоря, Атександр понимал, что родство с Наполеоном давало новый, выгодный России поворот в международных отношениях. Конечно, корсиканец — грубиян, парвеню, узурпатор, но он — гений. Наконец, ставка тоже немалая и для Катиш — ведь она будет французской императрицей, это не хуже, чем быть австрийской; к тому же родственные связи с Французской империей были бы необычайно полезны России. В общем, Александр не отказывал, но и не давал согласия — тянул время и в разговоре с Коленкуром ссылался на волю матери, которая для него, послушного сына, была, как он утверждал, непреложным законом. А тем временем Мария Федоровна и Катиш встали, как гвардейцы, в каре и отчаянно отбивали атаки Александра и проклятого Буонапарте. Аристократические предрассудки оказались выше династических и политических выгод. Катиш решительно заявила, что готова пойти «за последнего русского истопника, чем за этого корсиканца» (выше мы видели, как Коленкур смягчил остроту высказывания Екатерины). Как писала сведущая в этом деле фрейлина Фосс 22 марта 1808 года, «Наполеона страшно бесит то, что великая княжна Екатерина не желает вступать с ним в брак. Эту принцессу следует уважать: она умеет быть твердой, ах, если бы брат ее также умел быть твердым».

Итак, в первый раз Наполеон, к своей досаде, потерпел поражение в заочной битве с Марией Федоровной. Забегая вперед скажем, что будет еще одно победное для нее династическое «сражение», когда, потерпев неудачу со сватовством к Катиш, он посватается к младшей сестре императора Анне.

Естественно, тактикой «обороняющейся» стороны было промедление с ответом. Наполеон между тем спешил — в семейных делах он поступал так же решительно, как и на поле боя. В конце концов ему надоело ждать и после повторного сватовства — уже к Анне Павловне, он плюнул на спесивый Петербург и посватался к принцессе Марии Луизе, дочери того самого австрийского императора Франца, брак которого с Катиш из-за противодействия ее брата в 1807 году не состоялся. Но в те месяцы, когда еще шло сражение с «иродом», Мария Федоровна понимала: сопротивляться долго нельзя, нужно срочно найти другую партию для Екатерины. В итоге неожиданно в мужья Катиш был взят принц Гольштейн-Ольденбургский Петер Фридрих Георг, хотя некоторые исследователи считают, что замысел брака с Георгом появился раньше Эрфурта как следствие неудачи австрийского проекта.

Принц Гольштейн-Ольденбургский осенью (или весной — неясно) 1808 года приехал с отцом в Россию. Он был бездомен: его герцогство Наполеон включил в Рейнский союз, и там управляли люди французского императора. Формально принц приехал, чтобы поступить на службу, но оказалось, что именно на него как на возможного жениха упал взгляд Марии Федоровны. Ему было сделано предложение, от которого он не смог отказаться. Георг не обладал ни красивой внешностью, ни умом, к тому же во времена, когда военное ремесло было главным для мужчины, он хотел идти только на гражданскую службу. Однако принц Георг слыл человеком образованным и добрым. Как писала своей матери императрица Елизавета Алексеевна, «наружность его малоприятна и даже разительно неприятна на первый взгляд, хотя русская военная форма его очень украшает. Но характер его хвалят непрестанно, он образован и наделен здравым смыслом… Я никогда бы не подумала, что он способен внушить любовь, но великая княжна Екатерина уверяет, что ей нужен муж, а внешности она не придает никакого значения. Весьма благоразумно»18. Брачное дело было окончательно решено уже осенью 1808 года, когда Багратион отбивал шведский десант и вел своих солдат в атаку.

Современники удивились поспешности выбора Екатерины. Законы церкви не приветствовали брак между близкими родственниками — а ведь Георг приходился Екатерине кузеном. Но не будем также забывать, что перед угрозой брака с ненавистным корсиканцем в Петербурге особенно затягивать с выбором не могли… Поэтому в семье Романовых закрыли глаза на близкое родство, на то, что жених беден, «простоват», некрасив, но зато были рады, что он добрый и честный малый. Сардинский посланник Жозеф де Местр писал по этому поводу: брак великой княжны с принцем Ольденбургским, конечно, неравен, но в данной ситуации Екатерина Павловна поступает благоразумно, ибо «всякая принцесса из семьи, которая пользуется страшной дружбой Наполеона, поступает весьма дельно, выходя замуж даже несколько скромнее, чем имела бы право ожидать»… Он же отмечает, что жених проигрывает невесте в красоте и обходительности: «Ничто не сравнится с добротой и приветливостью великой княгини. Если бы я был живописцем, я бы послал вам изображение ее темно-синих глаз, вы бы увидели, сколько доброты и ума заключила в них природа… Что касается принца, то здешние девицы не находят его достаточно любезным для его августейшей невесты; по двум разговорам, коими он меня удостоил, он показался мне исполненным здравого смысла и познаний. Какая судьба в сравнении с судьбой многих принцев!»

Жених и невеста были обручены 1 января 1809 года, а свадьба, со всей присущей свадьбам в царском дворце торжественностью, состоялась 18 апреля 1809 года. Впрочем, во время венчания в церкви и на свадебном балу все смотрели не столько на невесту, сколько на двух красавиц, которым, кажется, одновременно принадлежало сердце императора Александра: на заморскую гостью — бесподобную прусскую королеву Луизу и туземку — блистательную Марию Антоновну Нарышкину, фаворитку Александра 1. Медовый месяц новобрачных прошел в Павловске, столь памятном для Екатерины ее романом с Багратионом. А в конце августа новобрачные уехали в Тверь.

Но еще летом 1808 года, пока Багратион, до отъезда в армию в июле, находился в столице или в Павловске, в камер-фурьерских журналах перестают появляться записи, свидетельствующие о романтических прогулках с ним Екатерины Павловны. Может быть, Катиш нужно было настраиваться на новую роль супруги, а может быть, погода в это лето стояла плохая и прогулки были невозможны. Как бы то ни было, в журнале отмечено лишь присутствие Багратиона на общих обедах…

По сохранившимся письмам Марии Федоровны к Багратиону видно, что ситуация для него довольно существенно изменилась. Багратион огорчен, а императрица его ободряет, стремится подтвердить свою симпатию и доверительность. 3 февраля 1809 года, то есть месяц спустя после обручения Екатерины с Георгом, императрица писала Багратиону, бывшему тогда в Финляндии: «Князь Петр Иванович! Я, пользуясь отъездом камер-юнкера Ланского, чтоб напомнить вам о себе и показать вам, что и в отдаленности я сохраняю одинаковое к вам благорасположение. Хотя я и надеюсь, что вы в том не сумневаетесь, однако я нахожу удовольствие повторять Уверение о неизменности онаго. При сем случае прошу вас сказать мне, когда можно будет определить и где найти того Унтер-офицера вашего полку, которого рекомендовали вы мне в Гатчине к помещению на полицмейстерскую ваканцию в Экатерининском училище, в нем настоит крайняя надобность: зделайте мне удовольствие и прикажите ему явиться либо в сие училище, или в мою канцелярию. В прочем будьте уверены, что я с истинным доброжелательством пребываю вам всегда благосклонною… Мария». И опять старый, времен 1807 года, припев: «Будьте здоровы и помните нас»19. И вот письмо Багратиона от 25 апреля 1809 года. Он поздравил Марию Федоровну с событием, которое вряд ли для него было радостным. Багратион просит принять «поздравление на случай бракосочетания Ея императорского величества государыни великой княгини Екатерины Павловны. Всемилостивейшая государыня, удостойте принять поднесение мое с свойственною вашей императорскому величеству милостию и простите великодушно такую смелость доброму салдату, коего сердце более чувствует, нежели перо когда-нибудь выразить может»20. В последнем пассаже невозможно не усмотреть явного подтекста. Багратион, прекрасно умевший выражаться витиевато, ограничивается лишь сухим поздравлением, ссылаясь якобы на свое неумение солдата (а жених Екатерины был, как известно, сугубо штатский человек) выражать письменно свои чувства. А что сердце Багратиона «более чувствует», понять нетрудно — горечь, сожаление, печаль.

Словом, в июле 1809 года, после возвращения из Финляндии, Багратиона неожиданно послали в Молдавскую армию князя Прозоровского. Современники полагали, что за этим стоял гнев императора, узнавшего, что роман сестры с Багратионом, несмотря на ее замужество, продолжается. По другой версии, Багратион в это время якобы пытался наладить отношения с уже замужней Екатериной и этим вызвал гнев государя. Кажется, что последнее предположение имеет под собой реальную основу. Сразу же после смерти Багратиона между Ярославлем, где пребывала тогда Екатерина с мужем, и Петербургом зачастили курьеры — началась довольно нервная переписка сестры с братом. В письме от 13 сентября 1812 года Екатерина просила государя: «Пишу это письмо, чтобы сказать вам о предмете, который для меня мучителен и сам по себе, и из-за его щекотливости. В конце концов, признание моих ошибок и стечение обстоятельств могут снискать мне прощение и ваше согласие на мою просьбу. Вчера вечером умер Багратион; тот, кто доставил письмо, видел его мертвым, а один из его адъютантов говорил, что он на краю смерти: значит, это верно. Вы помните о моих отношениях с ним, и что я вам говорила, что у него в руках имеются документы, способные меня жестоко скомпрометировать, попав в чужие руки. Он мне клялся сто раз, что уничтожил их, но, зная его характер, я всегда сомневалась, что это правда. Для меня бесконечно важно (зачеркнуто: «да, пожалуй, и для вас гоже»), чтобы подобные документы не получили известность. Я прошу вас милостиво приказать опечатать его бумаги и доставить их вам, и позвольте мне их просмотреть и изъять то, что принадлежит мне. Они должны находиться или у князя Салагова (которому Багратион оставлял бумаги на хранение. — Е.А.)… или при нем самом… Дело не терпит отлагательств; ради Бога, пусть никто не заглядывает внутрь, потому что это меня скомпрометирует чрезвычайно…»21

Итак, очевидно, что между любовниками велась интенсивная переписка, по-видимому весьма интимная. Екатерина Павловна проявляла почти паническую тревогу по поводу того, что ее письма к Багратиону могут попасть в чьи-то руки. Несомненно, это были любовные письма — что еще может «скомпрометировать чрезвычайно» замужнюю женщину? Боязнь Екатерины особенно усиливалась из-за того, что Багратион, как она считала, письма не уничтожил после заключения ее брака с Георгом. Примечательна фраза из ее письма: «…зная его характер». Это говорит о многом: во-первых, об умении Екатерины изучать и знать характеры и привычки людей и, во-вторых, либо о характерном для Багратиона упрямстве, либо о его глубоком чувстве, не позволявшем ему уничтожить письма своей возлюбленной, несмотря на то, что он «мне клялся сто раз». Последняя фраза может означать, что уже после расставания в связи с браком Екатерины между ними были многочисленные контакты (личные или письменные). Это с несомненностью вытекает и из письма Екатерины Александру от 15 ноября 1812 года: и после свадьбы Екатерины и Георга, до своего отъезда в Бухарест, Багратион пытался (хотя и тщетно) восстановить с ней отношения. Происходило это, наверняка, летом 1809 года, когда молодожены жили в Павловске, потом в Константиновском дворце в Стрельне. В начале осени они уехали в Тверь. Багратиона тогда уже не было в столице — с 25 июля он находился в Молдавской армии.

В августовском 1812 года письме Екатерина сообщала брату, что связь окончательно оборвалась «после моей свадьбы и последней предпринятой им попытки сближения, он уехал в Молдавию и, очевидно, тогда же их (письма. — Е. А.) сжег, Увидев, что его надежды тщетны». Но при этом она, повторюсь, не была в этом уверена. 24 сентября и в последующие дни император написал Екатерине несколько писем, в которых рассказывал о предпринимаемых им поисках. В них шла речь о том, как расспрошенный о деле князь Салагов сообщил, что одно время хранил документы покойного, но потом отдал их некоему Чекуанову, грузину, служившему в придворной охоте. При этом Салагов выразил готовность пойти к этому человеку, уверяя, что знает коробку, в которой должны лежать самые интересные документы покойного. Исполнив это намерение, Салагов пришел доложить, что обнаружил у Чекуанова только текущие служебные документы, а маленькую шкатулку (вероятно, с письмами) Багратион у него забрал, когда в последний раз уезжал из Петербурга. Князь Салагов советовал послать за ней Чекуанова с фельдъегерем в Симу (Владимирской губернии), где в имении Б. А. Голицына умер Багратион. Царь выражал опасения, как бы шкатулка не оказалась в руках семейства Голицыных, однако на этот счет пришли утешительные сведения от графа Сен-При, который был в Симе, и в присутствии которого опечатали все бумаги Багратиона. Государь писал сестре, что послал надежных людей с необходимыми письмами и надеется добыть желаемое и отослать сестре «так, чтобы никто не подумал, что ее что-то связывает с покойным». «Вот я и выполнил поручение, — писал император, — со всем старанием и усердием, какое придаю всему, что касается вас». 28 сентября 1812 года Екатерина отвечала брату, что тронута его деликатностью, с какой он взялся за выполнение ее просьбы по поводу бумаг Багратиона, и сожалеет, что ее былые ошибки увеличивают число его забот. 8 ноября 1812 года император отвечал Екатерине, что вернулись фельдъегерь с грузином Чекуановым и привезли огромную связку бумаг. В описи имущества Багратиона, составленной после его смерти, против раздела: «Бумаги: 23) Рескриптов разных Государей, собственно до лмиа Его сиятельства касающихся, — 1 пакет; 24) Щетов — 2 пакета; 25) Писем партикулярных разных особ — пакет 1; 26) Портфель красный с бумагами — один», на полях сохранилась запись: «Бумаги все отправлены к государю»22. «Я было принялся их разбирать, — писал император сестре, — они были в полном беспорядке, и если бы там не находилась вся секретная военная переписка, необходимая в настоящих обстоятельствах, то послал бы все вам… Но через несколько дней поисков я убедился, что наши розыски напрасны, и, кроме четырех прилагаемых мною писем, написанных рукой Виламова», все остальное — это деловые бумаги и несколько писем жены Багратиона. Те шесть связок, что Салагов сразу принес от грузина, государь тоже разобрал (еще несколько дней работы) и ничего примечательного там не нашел. По указу императора опросили адъютанта Багратиона Брежинского, и тот уверял, что Сен-При опечатал абсолютно всё, и никаких других бумаг не осталось. Важно, что тогда же Салагов сказал, что он сам видел, как перед отъездом в Молдавскую армию Багратион сжег какие-то документы. Скорее всего, это и были письма Екатерины Павловны.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.