Глава третья Служить и жениться при Павле

Глава третья

Служить и жениться при Павле

«Приучать к проворному беганию и подпалзыванию»

В июле 1800 года в «Санкт-Петербургских ведомостях» появилось сообщение об одном из новых назначений: «Генерал-майор князь Багратион определен шефом лейб-гвардии Егерского батальона». На самом деле назначение произошло еще 9 июня. Оно оказалось очень важным в карьере Багратиона.

Шефы (или попечители) полков — должность, введенная в русской армии по указу Павла от 3 декабря 1796 года, то есть почти сразу же после вступления его на престол, когда император начал борьбу с «потемкинским духом» в армии, а попросту говоря, стал наводить в ней необходимый порядок, который армия, особенно в столице, во многом утратила. Позже, в отличие от многих исчезнувших со временем нововведений императора Павла, должность шефа полка прижилась (как прижилась и шинель, также введенная при Павле), но в значительной степени превратилась в формальность.

Было две группы шефов полков. Во-первых, шефами полков (особенно гвардейских) становились царственные особы (в том числе и женского пола), а также дружественные иностранные венценосцы и принцы. Во-вторых, это были действующие, находящиеся на воинской службе генералы. Шефов первой группы (царственной) на самом деле с шефским полком почти ничего не связывало. Для них это была почетная пожизненная должность, подобно всякому другому шефству того времени, вроде попечительства над богоугодными или учебными заведениями. Обязанности такого шефа обычно сводились к тому, что раз в год (в день этого полка) шеф надевал парадный мундир «своего» полка и отправлялся принимать парад. При желании он мог посетить заранее надраенные до сверхъестественной чистоты казармы или конюшни, пройтись вдоль свежевыкрашенных построек и заборов, чтобы затем приступить к главному — отобедать с офицерами полка и приглашенными гостями. В принципе, это противоречило сути замысла императора Павла, который, вводя шефство, думал поднять степень ответственности высшего офицерства за состояние и боеспособность полков. Указом Военной коллег ии 3 декабря 1796 года обязанности шефа определялись так: «Всякое неустройство и неточное или медленное сего исполнение, как равно и всякая неисправность и упущение не только в отправлении службы, но и во внутреннем хозяйстве и управлении полков, на его, как попечителя полка, ответе и взыскании остаются».

Шефство генералов действующей армии над полками было более действенным. Шефы знали реальное положение в армии и могли в чем-то помочь подшефным, хотя и не всегда — часто подшефные полки находились в других дивизиях, корпусах, армиях. Известны были и случаи, когда высокопоставленные шефы могли поживиться за счет «своей» полковой кассы. Четкого разграничения обязанностей между командиром полка и шефом не было, как не было его между всяким попечителем и начальником подшефного заведения, но, в отличие от гражданской службы, шефы полков во время своего пребывания в них считались их командирами, а действительные командиры становились на это время заместителями. Багратион был назначен шефом Егерского батальона и, как следует из документов, служил одновременно и его командиром. И только 20 февраля 1805 года командиром батальона был назначен полковник Эммануил де Сен-При, ставший в 1812 году начальником Главного штаба 2-й Западной армии.

Что такое егерь, знает каждый — это профессиональный охотник, опытный следопыт и меткий стрелок (именно в этом сочетании — стрелок и охотник — переводится слово der Jager с немецкого языка). Примерно то же самое значило это слово и в армии начала XIX века. При линейной тактике ведения боя, когда войска двигались сплоченными соединениями, возникала потребность в легкой регулярной пехоте (а также кавалерии), действовавшей в рассыпном строю на пересеченной местности впереди и по флангам пехоты. Задачей егерей было подавление огня отдельных соединений противника, а также уничтожение его артиллерийских расчетов и «отстрел» офицеров, обычно узнаваемых издалека по султанам и другим особенностям униформы, а также по командирской манере поведения (к тому же по штату обер-офицеры ездили верхом, что требовалось для контроля и быстрого перемещения полициям). В русской армии егеря появились в конце Семилетней войны благодаря инициативе П. А. Румянцева, а потом П. И. Панина. Можно сомневаться, что егеря — исключительно русское изобретение и что создание егерских соединений позволило России «намного опередить в этом отношении страны Западной Европы»1. По крайней мере во второй половине 1760-х годов — это прямое следствие опыта Семилетней войны — егерские команды были учреждены при всех русских пехотных полках. Затем они превратились в батальоны, а с 1797 года — в егерские полки. Было решено учредить егерей и в гвардии. Так появился лейб-гвардии Егерский батальон, составленный по указу Павла 9 ноября 1796 года из егерской роты Гатчинского корпуса подполковника А. М. Рачинского и егерских команд гвардейских Семеновского и Измайловского полков (всего около 400 человек). Рачинский и стал первым командиром гвардейских егерей.

Егерские соединения считались одними из лучших в армии. В них отбирали крепких, «лучших, здоровых, проворных солдат», умевших действовать и в сомкнутом, и в рассыпном строю, быстро менять фронт боевого расположения и при этом способных вести прицельный огонь из любого положения. Естественно, от егерей требовалась особая точность стрельбы. Для этого часть егерей были «штуцерниками», то есть вооружены лучшими тогда нарезными («винтовальными») ружьями. В сражениях егерские батальоны и полки получали ббльшую самостоятельность, чем линейные полки армии. Они могли действовать в сомкнутом строю и одновременно в рассыпном, сочетая оба вида ведения боя и при наступлении, и при отступлении: «По команде с флангов, рядами выбегая, рассыпаться в шеренгу и стрелять, содержа в подкрепление тем рассыпанным некоторое число оставшихся в сомкнутом фронте, а потом, по сигналу барабанному, чтоб рассыпанные с великим проворством опять в свой фронт строились». Егеря должны были совершать форсированные марши (при этом скорость такого марша, установленная Румянцевым, составляла 120 шагов в минуту)2, «продираться» по бездорожью, через леса, горы, болота. В инструкции по обучению егерей от 1765 года было сказано, что необходимо «приучать же их по трудным горам и лесным проходам сколько возможно с проворностью как взходить и на низ сходить, так и везде оборачиваться и на всякой случающейся площадке с проворством строиться. Во время зимнее ходить с ружьем и амунициею на лыжах не по дорогам, но прямо через поля и леса»3, а также устраивать засады, вести огонь из укрытий, скрытно перемещаться, следовать за противником.

В 1789 году были приняты «на опытах основанные» Правила для обучения егерей. Вот некоторые из этих правил: «Егерей обучать должно следующему: обходиться с ружьем и держать его в чистоте, не простирая сие до полирования железа, вредного оружию и умножающего труды, бесполезные солдату… Обучать заряжать проворно, но исправно, целить верно и стрелять правильно и скоро… Приучать к проворному беганию, подпалзыванию скрытными местами, скрываться в ямах и впадинах, прятаться за камни, кусты возвышенные и, укрывшись, стрелять и, ложась на спину, заряжать ружье; показать им хитрости егерские для обмана и скрытия их места, как-то: ставить казку (каску. — Е. А.) в стороне от себя, дабы давать неприятелю чрез то пустую цель и тем спасать себя, прикидываться убитым и приближающегося неприятеля убивать. Учить стрелять из пистолета, показав им меру выстрела, дабы понапрасну не стреляли на дистанции, куда пистолет не доносит». Чем не спецназ того времени

Довел людей до совершенства. В бою егеря оказывались наиболее стойкими. Они не боялись ничего и умели драться в одиночку с превосходящими силами противника. Французский артиллерист Фор вспоминал о подвиге безвестного русского егеря, чье мужество в боях под Смоленском в 1812 году потрясло французов, знавших толк в военном деле: «В особенности между этими стрелками выделялся своей храбростью и стойкостью один русский егерь, поместившийся как раз напротив нас, на самом берегу (Днепра. — Е. А.), за ивами, и которого мы не могли заставить замолчать ни сосредоточенным против него ружейным огнем, ни даже действием одного, специально против него назначенного орудия, разбившего все деревья, из-за которых он действовал. Но он все не унимался и замолчал только к ночи. А когда на следующий день, при переходе на правый берег, мы заглянули из любопытства на эту достопамятную позицию русского стрелка, то в груде искалеченных и расщепленных деревьев увидели распростертого ниц и убитого ядром нашего противника — унтер-офицера егерского полка, мужественно павшего на своем посту»4. Особой точностью стрельбы отшчались солдаты 1-го егерского полка, которым командовал полковник Давыдовский. Полк стоял в Карелии, и Давыдовский уделял много внимания стрелковой подготовке солдат, которую строил по образцу охоты в лесу. Он составил для солдат особые правила подготовки и «довел людей до такого совершенства в стрельбе, что каждый егерь носил неприятелям столько смертей, сколько бывало у него пуль в суме»5.

Служить при Павле — будто быть на войне

Все это позволяет представить себе, сколь обширным был круг обязанностей командира и шефа гвардейского Егерского батальона. Последний являлся по сути образцовым соединением егерского типа в русской армии. Батальон (потом — полк) был одним из привилегированных воинских соединений, ему была поручена охрана Павловска и царской семьи, когда она там проводила лето. Размещались егеря на постоянных квартирах в Петербурге, в слободе Семеновского полка (в районе Звенигородской улицы). Здесь велась обычная для армии того времени гарнизонная служба.

Строевые занятия батальона проходили на знаменитом Семеновском плацу — месте гуляний и казней в позднейшую эпоху. Но особенно ответственны были разводы караулов или так называемые вахтпарады. Развод караула во всех странах обычно обставлялся и обставляется торжественно и даже празднично: этим символически подчеркивается важность и почетность караульной службы. Чтобы посмотреть развод караула морской пехоты на Арлингтонском кладбище в США или гвардейцев у Букингемского дворца в Лондоне, развод караула на индо-пакистанской границе, у мавзолея в Москве, у королевского дворца в Стокгольме или у вечного огня в Афинах, собираются тысячи людей — столь красочным является это зрелище со всеми его атрибутами — порой неестественным шагом, почти цирковыми фокусами с подбрасыванием карабинов, музыкой и барабанным боем. По инициативе прусского короля Фридриха Великого вахтпарад стал не просто сменой караула, а длительной (на несколько часов) церемониальной процедурой со сложными перестроениями подразделений при соблюдении опреленной уставом дистанции между шеренгами и подразделениями, с особыми, не применяемыми в боевой подготовке командами, с фигурными выкрутасами эспантонов и ружей, со специальными мелодиями и маршами оркестра. Были вахтпарады в будничной, праздничной или парадной форме и в России. Присутствие на вахтпараде государя (а оно было почти непременным), всех высших офицеров гарнизона превращало смену дворцового караула в многочасовую пытку офицеров и солдат и наводило на всех участников ужас — строгий император, стремившийся посредством вахтпарадов «подтянуть армию», не терпел ни единой ошибки, и редко вахтпарад не заканчивался наказаниями. Вот как описывает вахтпарад военный историк: «Все военнослужащие генералы, штаб- и обер-офицеры, свободные от других должностей, собирались ежедневно к разводу, к 9-ти часам утра, который длился иногда до 12-ти. Государь весьма точно приезжал до прибытия дававшего развод баталиона и лично назначал точку правого фланга, по которому расставлялись офицеры для обозначения линии, по которой становился караул. После того приносили знамя из Зимнего дворца, войско встречало его с отданием чести, барабанным боем и музыкой, причем император снимал сам шляпу и за ним все присутствующие. После того он обходил баталион, осматривая каждого солдата лично и обращая строгое внимание на одиночную выправку. Затем император производил ученье с несколькими эволюциями. Государь лично подавал команду, которую принимал от него штаб-офицер, дежурный по караулам, что продолжалось около часу времени. По окончании ученья пехоты выезжал взвод кавалерии, который исполнял разные построения. Затем государь принимал рапорты представляющихся и после того, при пароле, отдавал высочайший приказ. В заключение войска проходили церемониальным маршем, при прохождении знамен государь и присутствующие снимали шляпы. Великие князья Александр Павлович и Константин Павлович проходили на правом фланге первых двух шеренг. После церемониала главный караул следовал во дворец, где во внутреннем дворе, в присутствие государя, сменял старый караул, от которого знамя относилось во внутренние покои»6.

Лагерная служба егерей начиналась весной, обычно в начале апреля. Егерскому батальону для лагеря было определено место под Павловском — давней летней резиденцией императора, где после его гибели в 1801 году жили вдовствующая императрица Мария Федоровна и ее дети. Новый император Александр I предпочитал проводить лето в Каменноостровском дворце, хотя часто навещал матушку, а также сестер и братьев в Павловске.

И помимо утомительных вахтпарадов служба при Павле была тяжелой, особенно после либеральных екатерининских времен, когда в войсках было, действительно, мало дисциплины. Как известно, Павел пришел к власти под лозунгом наведения порядка и усиления «экзекутивного государства». Один из современников, некто Реймерс, явно симпатизировавший Павлу (а таких было немного), описывал колоссальные злоупотребления в армии накануне его прихода к власти. «В конце прошлого царствования (Екатерины II. — Е. А.), — пишет он, — военные силы России, судя по сохранившимся в Военной коллегии рапортам, казалось, были в состоянии завоевать весь свет, но половину этих сил уничтожали вкравшиеся злоупотребления, которые молча признавались за обычный порядок вещей… С самого начала он (Павел. — Е. А.) приступил к искоренению бесчисленных злоупотреблений с помощью строжайших мер. Он ввел дисциплину, которая с меньшим расходом против прежнего производила больше действия, дисциплину, при которой благодаря порядку и правильности в несении службы каждый знал свое место, каждый сам мог проложить себе дорогу прилежанием и деятельностью, наконец, каждому в точности определен был круг его действий, так что не было возможно никакое отступление, влекущее за собою одни беспорядки»7. В принципе, многое из сказанного — правда, но мемуарист забывает, что во всю эту стройность порой врывался вихрь самовластия, обнаруживалось проявление капризной воли неуравновешенного человека, и тогда строгое следование дисциплине приобретало черты неумеренности или самодурства. А уж о том, что «каждый мог проложить себе дорогу прилежанием и деятельностью», и говорить не приходится — описанная Юрием Тыняновым история о подпоручике Киже — литературный вымысел, но как некая модель павловского отношения к людям она кажется вполне «работающей». А. И. Тургенев рассказывал о роли осенней мухи, сыгравшей важную роль в правосудии времен Павла. Нахальная муха так жалила государя и так мешала ему во время подписания судебных приговоров, что по мере усиления гнева Павла на муху приговоры становились все суровее и суровее. Образцом решений Павла служит его рескрипт 28 июля 1798 года об отставке городничего, «который, забыв все обязанности служения, противу узаконениев наших, публично ходил в круглой шляпе, во фраке и сею неблагопристойною одеждою ясно изображал развратное свое поведение»8. На этом основании было предписано городничего «выкинуть из службы… дабы и все прочие такого буйства, наглости и пренебрежения должности своей позволять себе не дерзали». Приказы по войскам императора Павла — яркое свидетельство строгости и вместе с тем экстравагантности императора. Этими приказами, как дубинками, осаживали всех нарушителей: «За дурное поведение и ябедничество исключается из службы…»; «…за непристойный отзыв исключается из службы»; «…отдается под военный суд за присвоение себе неследующей (ему. — Е. А.) власти…»; «…исключается из службы за дурное поведение и пьянство…»; «Полковнику Адамовичу делается выговор за непримыкание штыков, когда все прочие уже примкнули». А вот и егеря: «Его императорское величество объявляет удовольствие всем пришедшим лейб-гвардии баталионам и всей вступившей сего дни (25 июля 1796 года. — Е. А.) в Павловск кавалерии, кроме Егерского баталиона»9. Чем государю в тот день не угодили егеря, остается тайной, но это было еще до Багратиона, при генерал-майоре А. М. Рачинском, который имел отличную репутацию в глазах Павла. В июне 1800 года он был произведен в генерал-лейтенанты и стал петербургским обер-полицмейстером и тайным советником10. На его место и назначили Багратиона, вернувшегося из Швейцарии.

«Достоин высших степеней»

Лето 1800 года стало переломным моментом в карьере Багратиона, если говорить о его месте при дворе. Конечно, он был известен императору Павлу и раньше — громкая боевая слава Багратиона, завоеванная им во время Италийского и Швейцарского походов 1799–1800 годов, бежала впереди него. После похода А. В. Суворов так рекомендовал государю нашего героя: «Князя Багратиона, яко отличнейшего генерала и достойного высших степеней, наиболее долг имею подвергнуть в Высочайшее благоволение». В истории жизни П. И. Багратиона примечательна сделанная в камер-фурьерском журнале за 20 июня 1800 года запись: император Павел, который находился в Петергофе, «благоволил после сего в саду ж, противу Большого зала, смотреть представленных господином генерал-майором князем Багратионом рядовых Егерского полка солдат»". С этого момента начался весьма своеобразный этап карьеры Багратиона. Своеобразие это заключалось в том, что Багратион был одновременно и придворным, и кадровым военным, боевым генералом (особенно это относится к 1805–1809 годам). Порой кажется, что он вставал из-за царского стола, мчался на войну, одерживал на поле брани победу и, пропахший порохом, снова садился за стол, на свое место, и рассказывал о своих победах. А теперь поговорим подробнее об этом самом месте, которое он занимал за царским столом.

Есть некая тайна в истории придворного возвышения Багратиона, начавшегося в павловские времена и продолжившегося примерно до 1809 года. Спору нет, в русской армии было немало отважных, смелых воинов, но никогда или почти никогда они не бывали включены в узкий круг людей, особо приближенных к государю. Камер-фурьерские журналы — церемониальная придворная летопись — фиксируют участие военачальников в придворных церемониях и торжественных обедах наряду с другими (гражданскими и придворными) чинами. Но так часто, как Багратион, в 1800–1807 годах за царским столом никто из кадровых военных, шефов гвардейских полков, исключая генерал-адъютантов государя, не сиживал. Вот одна из самых первых записей в журнале, в которой перечислены присутствующие за императорским обедом 27 июня 1800 года. За столом сидели: государь Павел, наследник престола цесаревич Александр Павлович, его супруга великая княгиня Елизавета Алексеевна, великая княжна Мария Павловна, великий князь Константин Павлович и его супруга великая княгиня Анна Федоровна, статс-дама графиня Пален, генерал-адъютант Ф. П. Уваров, а также обер-камергер, обер-гофмейстер, обер-шталмейстер, шталмейстер, обер-егермейстер, несколько статс-дам. И там же сидел «генерал-майор князь Багратион»12. Это повторилось 28 и 29 июня, в июле-августе Багратион бывал приглашаем на обеды и ужины к царскому столу почти каждый день, причем, как правило, в узком составе — на стол выставляли от 17 до 22 кувертов.

Естественно, что командир и шеф гвардейского Егерского полка, охранявшего царскую семью, занимал особое место среди других высших офицеров. С ним отчасти мог, пожалуй, сравниться только шеф кавалергардов Федор Уваров, также часто сидевший за царским столом во времена Александра, но его присутствие больше связано с тем, что он был генерал-адъютантом императора.

Важно помнить, что шеф лейб-егерей имел постоянный доступ к государю с ежедневными рапортами по батальону (полку) и для получения рескриптов императора. А это было настоящее испытание, которое не выдерживали даже выдающиеся «фрунтовики» и тонкие знатоки нрава императора, примером чему служит судьба Аракчеева в последние годы правления Павла. Всем был известен капризный, подозрительный, неуравновешенный характер императора. Из-за этого при Павле происходила сущая чехарда должностных лиц и командиров на разных уровнях государственных учреждений и в армии. За годы царствования Павла из 34 офицеров лейб-егерского батальона выбыло 20 человек, но сам Багратион все это время оставался на своем месте. Вероятно, он нашел подход к Павлу, был хорошим психологом, умел управлять своим порывистым, взрывным характером, был умен и осмотрителен в словах и делах. И конечно, он не мог не быть отличным, как бы прирожденным «фрунтовиком», то есть знатоком строевой подготовки и всего, что с ней было связано, ибо, кроме докладов у государя, шеф егерей часто подвергался испытанию на плацу, во время вахтпарадов, столь дорогих сердцу императора Павла, да и Александра. Впрочем, следует иметь в виду, что сама по себе «фрунтовая наука» была крайне важна для ведения линейных боевых действий. Быть настоящим «фрунтовиком» — значило не только выписывать сложные фигуры на плацу перед дворцом, но и обеспечивать слаженность, согласованность действий подразделения при всевозможных эволюциях и маршах в боевых и походных условиях. Тогдашняя боевая подготовка требовала полного автоматизма при исполнении команд сотнями и тысячами людей. Без твердого овладения всеми премудростями «фрунтовой науки», достигаемого непрерывными упражнениями на плацу, на марше и в поле, регулярная армия существовать не могла, как не могла существовать она и без единообразной выправки или без точного знания, говоря языком того времени, «искусства складывания шинели», а также строгого и пунктуального соблюдения всех требований уставов и военных распорядков. Вместе с тем от командира требовались глубокое знание нужд, потребностей и характера своих солдат, умение организовать жизнь своего соединения в казарме. Он должен был знать все тонкости и детали гарнизонной и походной жизни, спланировать и предусмотреть все необходимое. По всему видно, что Багратион был сторонником строгой дисциплины, сочетавшейся с заботой о людях. Вообще, последнее было его главной чертой на военной службе, какие бы должности он ни занимал, и за это его любили все подчиненные. Во многом порядки, заведенные при Павле в армии, сохранялись (в несколько смягченном виде) и при его сыне — императоре Александре.

Усы запустить! Стиль командования Багратиона егерями хорошо виден в его приказах по батальону и полку. В приказе 6 ноября 1807 года Багратион писал: «Рекомендую господам батальонным и ротным командирам иметь неусыпное смотрение за людьми, дабы оные не шелили (1точнее — не шалили; «шалостями» тогда называли различные проступки, нарушения дисциплины и даже уголовно наказуемые преступления. — Е. А.)… Пища чтобы была хороша, также чистота и опрятность. Новых людей начинать обучать в казарме поодиночке. Портных посадить в швальню и начинать шить мундиры для новых людей, также и сапоги шить». 28 ноября вышел «приказ от генерал-лейтенанта и кавалера князя Багратиона», в котором сказано: «Заметил я, что господа офицеры от лености и нерадения рапортуются больными, а наипаче подпоручик кн. Черкасский, которой даже в лицо мною забыт и совсем его не вижу — рапортуясь больным, давно не находится; подтверждаю по долгу службы и звания моего, дабы отложили от себя противности чести и званию офицерскому. Всякой офицер благомыслющий за щастие себе должен поставить служить при лице государя императора и в таком отличном полку, а в противном случае как подпорутчик Черкасской, так и ему подобные, будут мною выписаны в армию без замедления. Господину полковнику Макарову рекомендую смотреть строже, и коль скоро будет замечена леность или неуважение, службы упущение, чин чина почитания и дисциплина, тотчас донести мне»13. В приказе 6 сентября 1807 года при выходе полка из Петербурга в Гатчину, то есть в поход, Багратион детально предписывал: «Поутру привести ко мне всех новоопределенных егерей на смотр; отправить также завтра квартирьеров в Гатчино; полк должен ночлег иметь на половинной дороги, а в понедельник вступить в Гатчино. По прибытии занять Главный дом и Царскосельский въезд офицерским караулом, обозу иметь с собой патронные ящики и две лазаретные кареты; в казармах оставить квартирмейстера и смотреть за чистотою; всех портных и что нужно шить для полку взять с собою; 1-го батальона 1-я рота должна не брить усы, а запускать; воскресенье как будет повелено быть во всей чистоте и опрятности к выступлению; капельмейстеру велеть купить музыку новую, а после по щету ему заплачено будет. За больными строго смотреть новому лекарю, которому и оставаться при больных, а другому быть при полку; заказать все венцы для лазарета, чтобы начали заготавливать»14.

Для Павла I, а потом и для Александра I отличное знание «фрунта» было важной и весьма симпатичной чертой военного человека. Багратион и был таким человеком. Конечно, как отмечают современники, Багратион, кроме того, был интересным, занимательным собеседником и рассказчиком, владел, как и большинство грузин, искусством быть гостем и хозяином. Обладал он и чувством такта, способностью вовремя промолчать. Тут уместно привести известную характеристику, которую дал Багратиону А. П. Ермолов: «Князь Багратион имел завистников, но, ума тонкого и гибкого, он сделал при дворе сильные связи. Обаятельный и приветливый, он удерживал хорошие отношения с равными. Был внимателен: подчиненных награждал и был боготворим ими. Обхождением очаровывал, нетрудно было воспользоваться его доверчивостью, но только в делах, мало ему известных. Во всяком другом случае характер его самостоятельный». Светское обхождение Багратиона, конечно, ценилось в обществе. Ниже будет подробно сказано о близости Багратиона к кругу вдовствующей императрицы Марии Федоровны. А она была весьма требовательна к соблюдению ритуала, насквозь пропитана духом придворных церемоний, и будь Багратион иным, он бы никогда не сидел за одним столом с императрицей и она бы не подарила ему табакерку со своим портретом, усыпанную бриллиантами.

Но и это еще не все. Кажется, что «пропуск» к высочайшему столу, в узкий придворный круг генерал-майор князь Багратион получил не только за свои воинские подвиги, знание «фрунта» или за то, что был хорошим собеседником. Он — ко всему прочему — принадлежал к древнему царскому роду, представлял собой царственного вассала российского императора. Так некогда в петровском застолье бывали царевичи Грузинский и Сибирский, а еще раньше князья Черкасские.

Но в тогдашней политической элите князь Петр Иванович не был единственным представителем грузинской диаспоры и даже единственным представителем своего рода. В высших слоях тогдашнего общества был хорошо известен сенатор Кирилл Александрович Багратион, приятель Ростопчина, — он «имел много природного ума и хитрости, которыми, под личиной простака, умел снискивать благорасположение людей, в которых имел нужду», он был «хитрый, как все грузинцы, и балагур» — так писал о нем А. Я. Булгаков, человек опытный и наблюдательный15. И все-таки за царским столом сидел только князь Петр.

Между Обольяниновым и Аракчеевым

Несомненно присутствие за спиной Багратиона людей, которые по разным причинам помогали ему подниматься наверх. Наверняка это был клан его родственников Голицыных. Кроме того, среди друзей Багратиона имелись люди, окружавшие Павла и бывшие при нем в силе. Кажется примечательным, что на свадьбе Багратиона с графиней Екатериной Скавронской посаженым отцом был генерал-прокурор Сената Петр Хрисанфович Обольянинов, а посаженой матерью графиня Анна Петровна Кутайсова. Нет необходимости много распространяться о той первостепенной роли при императоре Павле, которую играл муж Анны Петровны, Иван Павлович Кутайсов — взятый ко двору пленный турчонок, отправленный в Париж учиться парикмахерскому искусству и ставший на многие годы личным брадобреем великого князя Павла Петровича. Этому человеку, каждый день водившему по его шее острой бритвой, подозрительный ко всем Павел доверял безмерно. Он любил Кутайсова, а когда стал государем, то возвысил бывшего турчонка почти до небес: граф, обер-шталмейстер, кавалер ордена Андрея Первозванного и других орденов, владелец богатых поместий. Пожалуй, Кутайсов мог состязаться только с Аракчеевым за место наиболее ненавистного всем временщика. Беспринципный, эгоистичный, склонный к интригам, наушничеству, корыстолюбивый и алчный, Кутайсов сделал много зла разным людям, в том числе и императрице Марии Федоровне. Но Багратион, видно, ладил с ним, как и с Аракчеевым, — иначе жена временщика не пошла бы в посаженые матери к Багратиону. Вообще, эта способность Багратиона ладить с разными — порой сложными и даже страшными — людьми есть одно из умений истинного человека общества, если это, конечно, не сопряжено с унижением и уничтожением других. В последнем Багратион замечен не был.

Не более приятен в глазах общества был и Обольянинов. Он принадлежал к кругу тех людей, которых называли «гатчинцами». Как писал граф Рибопьер, это было «презрительное прозвище, которым награждали всех, находившихся при Павле Петровиче в Гатчине, до вступления его на престол. Это были почти все люди темные, без образования и воспитания». Вышел Обольянинов из псковских стряпчих или, по другой версии, — из бедного «хорошего дворянского рода», служил в Адмиралтействе, а также в гатчинских войсках, где обратил на себя внимание Павла своей исполнительностью. Павел испытывал к Обольянинову особое доверие и поэтому быстро продвигал его, сделал генерал-провиантмейстером, комендантом Гатчины. В 1799 году он получил командорский крест ордена Святого Иоанна Иерусалимского, золотую табакерку с бриллиантами, был пожалован имениями и деньгами. В конце 1799 года Обольянинов стал сенатором, в начале 1800 года — членом Государственного совета, кавалером высшего ордена Андрея Первозванного, генерал-аншефом, а затем генерал-прокурором Сената, причем остался на всех многочисленных должностях, которые занимал прежде. В его ведении была и Тайная экспедиция; он, по словам историка Н. К. Шильдера, «стал инквизитором и вскоре уподобился великому визирю». Некоторые называли Обольянинова «исчадьем ада». «Вспыльчивый, грубый, невоздержанный, он постоянно ругал и кричал не только на своих подчиненных, но даже и на сенаторов», слыл человеком бешеного нрава. Словом, как раз в 1800 году он был на вершине своего могущества. Наряду с Кутайсовым Обольянинов пользовался исключительным доверием императора, имел в своих руках огромную власть, и на прием к нему смиренно просились влиятельнейшие вельможи и даже великие князья Александр и Константин. Неслучайно он стал одной из первых жертв нового императора Александра. Сразу же после убийства Павла Обольянинова арестовали, что он, кстати, воспринял спокойно — не зная о случившемся, он подумал, что это воля его неуравновешенного повелителя, и принял ее с рабской готовностью. Обольянинова не просто изгнали с его высокой должности, но даже уволили с воинской службы — настолько одиозна и неприятна новому государю была эта личность. Впрочем, Рибопьер, знавший Обольянинова, был о нем совсем другого мнения: «Он был добрый и кроткий человек, не без познания». Возможно, это было связано с тем, что когда юный Рибопьер оказался при Павле в Петропавловской крепости, Обольянинов делал для него послабления ради его деда, под началом которого когда-то начал свою службу16.

Свадьба в императорской резиденции

Во всех биографиях Багратиона отмечается, что его женитьба была инициирована Павлом и его окружением. Отрицать это, учитывая личности посаженых отца и матери, мы не будем. Свадьба, сыгранная 2 сентября 1800 года в Гатчинском дворце, логична для ситуации, в которой оказался Багратион: его приблизили к трону, он командовал одной из гвардейских частей, и его женитьба была продолжением процедуры инкорпорации Багратиона в придворную среду. Невестой его стала фрейлина императрицы Катенька Скавронская, молодая и очень красивая девушка.

Свадьбу сыграли по высшему разряду — в императорской резиденции, венчали молодых в присутствии императора, императрицы и всего двора, в придворной гатчинской церкви. До этого невеста, одетая в русское платье, была введена ее посаженым отцом графом Александром Сергеевичем Строгановым во внутренние покои императрицы Марии Федоровны, которая помогла убрать прическу невесты царскими бриллиантами. Хотя в камер-фурьерском журнале и не указано, но наверняка (таков был обычай) тут находилась и посаженая мать невесты, 22-летняя графиня А. П. Гагарина (урожденная Лопухина), камер-фрейлина, а потом статс-дама двора и последняя фаворитка императора Павла, осыпавшего ее саму и ее родственников разными милостями. Фавор Лопухиной начался в Москве в 1797 году, на коронации Павла. Как писал Рибопьер, «на одном из балов молодая девушка, быть может, по ошибке, а может, с намерением, подошла к государю и просила его протанцевать с нею польский. Павел был этим крайне польщен. (Что же это за ошибка такая — государя не узнать? — Е. А.) Отец ее Петр Васильевич Лопухин и мачеха ее Екатерина Николаевна, рожденная Шетнева, сейчас же попали в милость. Все семейство получило приглашение переехать в Петербург, где государь осыпал их отличиями и почестями. Павел Васильевич получил княжеское достоинство, супруга его пожалована в статс-дамы, а старшая дочь получила шифр. Государь навещал ее каждое утро и часто бывал у нее и по вечерам»17. Благодаря горячей привязанности императора Анна Петровна в 1800 году по негласному «счету» была самой влиятельной женщиной при дворе, пользовалась любовью императора, иногда устраивала ему сцены и капризничала, хотя на публике, как отмечали современники, вела себя тактично и скромно, держалась в стороне от придворных интриг. То, что Анна Петровна была посаженой матерью Екатерины Скавронской, является свидетельством особой чести и милости, проявленных к молодоженам. Важно, что камер-фурьерские журналы за 1800 год фиксируют появление Анны Петровны в Гатчине лишь дважды — оба раза в роли посаженой матери на свадьбах двух фрейлин: Левшиной и Скавронской.

Венец над женихом держал генерал-адъютант князь Петр Долгоруков, с которым Багратион приятельствовал (об этом будет сказано ниже), а над невестой — кавалергард Александр Давыдов. После этого император и императрица пожаловали новобрачных к руке; последние, как отмечено в камер-фурьерском журнале, «с находящимися при них родственниками проходили по имеющейся со входа от двора лестнице в Картинную комнату, и для угощения в оной бывших с новобрачными гостей, как кофием с десертом, так и после сего и вечерним столом, было откомандировано по одному из каждой должности официанту с помощниками»18. После поздравлений Павел и Мария покинули празднество. Вообще, время для свадебного торжества было выбрано не особенно удачно — незадолго до этого дня умерла дочь великого князя Александра Павловича и великой княгини Елизаветы Алексеевны, и в царской семье смерть девочки расстроила все обычные осенние увеселения.

Невеста Багратиона поражала всех своей молодостью и красотой, особенно заметной на фоне сурового облика жениха, бывшего почти вдвое старше ее. Предположительно Екатерина родилась не раньше 1782 года, то есть в 1800 году ей было самое большее 18 лет. Ее отцом был Павел Мартынович Скавронский, а матерью — Екатерина Васильевна, урожденная Энгельгардт. Павел Мартынович ничем, кроме чудачеств, коллекционерства и сочинения посредственных музыкальных произведений, не прославился. Вообще, нужно сказать, что Скавронские не отличались ни умом, ни заслугами, ни древностью происхождения. Корень свой они вели от латышского крепостного крестьянина Карла Самуиловича, который, благодаря феноменальному успеху своей сестры Марты, ставшей императрицей Всероссийской Екатериной I Алексеевной, превратился в богатого помещика, графа и кавалера. Сын Карла Мартын, благодаря чрезмерной длине своего языка, попал в Тайную канцелярию времен Анны Иоанновны, но отделался только поротой спиной. Он-то и был дедом невесты князя Багратиона. При своей двоюродной сестре императрице Елизавете Петровне он стал генерал-аншефом, камергером, обер-гофмейстером и сенатором. Тем не менее для представителя древнейшего рода Багратидов брак с правнучкой крепостного крестьянина являлся позорным мезальянсом. Но на дворе были уже иные времена, и графы Скавронские прочно заняли высокое место в русской элите.

Если Скавронские не хватали звезд с небес и имели репутацию людей не особенно умных, но безвредных, порядочных, то родство невесты со стороны матери было поистине скандальным. Катенька Энгельгардт, вместе с двумя своими сестрами, Варенькой и Сашенькой, оставляла походный гарем своего знаменитого дяди Григория Александровича Потемкина-Таврического, причем Катенька, обворожительно хорошенькая, стала первейшей его наложницей. Через несколько лет развеселой жизни сестры были пристроены влиятельным дядюшкой и выданы за хороших и богатых мужей. Правда, отпускать Катеньку Потемкин долго не хотел. Ее мужем 10 ноября 1781 года стал влюбленный в нее Павел Скавронский, но, благодаря интригам Потемкина, в 1784 году его отправили посланником в Неаполь, а его молодая жена осталась снова при дядюшке. Когда в 1793 году умер ее муж, она замкнулась в своем доме, занявшись дочерью, названной, как и мать, Екатериной. Вступивший на престол Павел вернул ее ко двору. Екатерине Энгельгардт было уже 35 лет, но она оставалась необыкновенной красавицей, и ею восхищались самые разные люди, видевшие в ее красоте нечто античное, божественное. После многих лет унылой, замкнутой жизни неожиданно для себя Екатерина Васильевна страстно влюбилась в своего ровесника, гордого, видного красавца итальянского графа Юлия Литту, за которого с радостью и вышла замуж в 1798 году. Соединение крови семейства «боевой подруги» Петра Великого с кровью сестриц Энгельгардт дало гремучую смесь, которая и потекла в жилах Екатерины Павловны Скавронской, ставшей супругой не менее горячего князя Багратиона.

Но, увы, из брака их ничего не вышло. Известно, что четыре дня спустя после свадьбы княгиня Багратион была представлена императорской чете и принесла «всеподданнейшее свое благодарение за совершение их брака». Тогда же княгиню «пожаловали к руке»19. Это была ритуальная церемония, за которой ничего не стояло — ни радости, ни истинной благодарности. По одной из версий, Екатерина Павловна сама добивалась внимания боевого генерала, по другой — была влюблена в молодого графа П. П. Палена, будущего блестящего генерала и красавца, так что брак с Багратионом был для нее совсем некстати и явился следствием каприза самодержца.

Возможно, что если бы в марте 1801 года император Павел не погиб насильственной смертью, брак этот дал бы супругам пышные придворные «всходы» — уж очень могущественные люди стояли у начала брачного проекта. Окружающим было ясно, что генерал-майор Багратион пользуется особым расположением государя и, соответственно, его ближних людей, — а это значило для придворной карьеры очень много.

Крушение семейной жизни

Известно, что Багратионы прожили несколько лет начинающегося девятнадцатого века под одной крышей, в съемной квартире на Адмиралтейском проспекте, в том месте, где ныне расположено западное крыло Главного штаба. Из написанного в 1802 году письма А. Я. Булгакова, который был в гостях у Багратионов, следует, что «Багратион с женою отпущен в Италию, едет туда по первому хорошему пути и поселится в Неаполе, где просил меня быть у него всякий день». Однако сведений о поездке четы Багратионов в Италию не сохранилось. По-видимому, для этого замысла не хватало денег, да и содержать дом князю Петру — человеку щедрому и даже расточительному (в чем ему активно помогала не менее расточительная супруга) — было трудно. В 1802 году, по прошению Багратиона, казна купила у него деревню. Обычно так поступали запутавшиеся в долгах вельможи в надежде, что потом, по какому-нибудь случаю, государь подарит новую деревню. Из прошения Багратиона государственному казначею Л. И. Васильеву видно, что он был в долгу как в шелку: за ним числился казенный долг — 28 тысяч рублей (то есть он брал в долг полковые деньги) и партикулярный долг — 52 тысячи рублей. Государь постановил заплатить Багратиону за взятую в казну деревню 70 650 рублей, вычтя из них казенный долг. Полученных денег Багратиону оказалось мало, и он стал занимать в долг под проценты у петербургских купцов. Один из них, Б. Дефарж, в 1804 году подал на Багратиона в суд за неуплату в оговоренный срок долга в размере свыше двух с половиной тысяч рублей. Но наступил 1805 год, и дело было отсрочено за убытием Багратиона на войну — военные, как известно, в походе пользовались отсрочкой по искам к ним. Возможно, что Дефарж так и не получил с Багратиона свой долг — с 1805 года войны пошли непрерывной чередой, одна за другой.

Между тем семейная жизнь Багратиона дошла до своего Аустерлица — как раз в 1805 году супруги разъехались под благовидным предлогом. Князь Петр отправился в Австрию на войну с Наполеоном, его жена — в том же направлении, в Вену, развеяться. С тех пор княгиня Екатерина Павловна Багратион зажила своей отдельной, светской жизнью, наподобие Элен Безуховой, которая, как мне порой кажется, списана Толстым с нее — тонкий девичий стан, чудная шея, алебастровой белизны плечи, золотые, вьющиеся волосы, большие голубые, слегка близорукие глаза. Впрочем, таких замужних, но свободных от брака прелестных проказниц в тогдашнем Петербурге было много — вспомним хотя бы несравненную Марию Антоновну Нарышкину, о которой еще пойдет у нас речь. Расставшись с мужем, княгиня Багратион осела в Вене, где и провела несколько лет. В добровольном изгнании красота ее не увяла, а даже расцвела. Так же как и Элен из романа Толстого, Екатерина Павловна увлеклась (будучи в Дрездене) молодым и красивым прусским принцем Людвигом, но если в романе Толстого подобный брак не состоялся из-за ранней смерти Элен, то тут наоборот — французская пуля оборвала жизнь прекрасного принца, и Екатерина Павловна, погоревав немного, устремилась за новыми впечатлениями.

В то время как супруг княгини Багратион осенью 1805 года бился насмерть с французами при Шёнграбене, сама княгиня «страдала» в светских гостиных Вены под гнетом французской оккупации. При этом она, как писал А. Б. Куракин, делала безумные траты, держала открытый дом, устраивала роскошные праздники. Дочь Скавронского могла это себе позволить — свое огромное состояние она извела только к старости. В 1807 году Багратион пытался с помощью вновь назначенного русского посланника в Вене князя А. Б. Куракина вернуть супругу, но княгиня, ссылаясь на слабое здоровье и необходимость лечиться на европейских курортах, в Россию не вернулась (кажется, никогда). Точно так же вела себя и беглая жена цесаревича Константина великая княгиня Анна Федоровна. Можно в шутку предположить, что дружеские отношения Багратиона и Константина Павловича, завязавшиеся еще при Павле, предполагали обмен впечатлениями, обычными для покинутых мужей. В 1807 году в Карлсбаде княгиню Багратион увидел Гёте, который написал, что она «при всей своей красоте и привлекательности… собрала вокруг себя замечательное общество». Действительно, княгиня Багратион была гостеприимна, любила, как Анна Павловна Шерер, поговорить о политике в своем салоне. Единственное, в чем она осталась верна мужу, так это в антинаполеоновских, антифранцузских взглядах, что по тем временам было необыкновенно смелым поведением в угнетенной дерзким корсиканцем Вене. В салоне княгини Багратион бывали разные знаменитости, вроде принца де Линя или мадам де Сталь. Конечно, все знаменитости собирались не только ради красавицы-хозяйки, а главным образом, желая встречи с Меттернихом, имевшим доступ не только в гостиную княгини, но и в ее альков. Он, собственно, и был ее «ангелом-хранителем». Екатерина Павловна слыла женщиной неординарной и не жалела денег, чтобы поражать венское общество невиданной ранее прической или нарядом. Но все-таки самым экстравагантным ее поступком стало рождение дочери от Меттерниха. Впоследствии девочка была хорошо устроена.

Веселая вдова

Известно, что, затрагивая столь тонкую материю, какой является личная, интимная жизнь героя, нужно быть осторожным. С одной стороны, по сохранившимся документам можно судить, что Багратион, не разводясь с супругой, жил с ней раздельно и не содержал ее. По крайней мере в 1809 году в «Санкт-Петербургских ведомостях» было помещено объявление о том, что все кредиторы, которым была должна княгиня Багратион, должны были представить свои претензии управляющему делами князя Алексея Борисовича Куракина, ибо «дела ее сиятельства княгини Екатерины Павловны Багратионовой… состоят на рассмотрении и попечении» А. Б. Куракина.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.