Глава 13 Умение уйти красиво

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 13

Умение уйти красиво

Сулла находился у власти уже около двух лет. Он реформировал сенат, магистратуры, суды, финансы, управление провинциями, возвысил одних, унизил других, уничтожил третьих. Поднимались ввысь новые храмы. Пропаганда твердила о наступлении золотого века.

Правда, на окраинах Империи сражался с сулланцами Серторий, Митридат, разбив Мурену в Каппадокии, преспокойно продолжал царствовать в Понте, а александрийцы, убившие поставленного Суллой царя, не понесли никакого наказания. В Риме бойкие ораторы почти открыто критиковали новый режим, а слушатели охотно внимали их крамольным речам. Ктото, возможно, вспоминал греческий стих: «Часто при распрях почет достается в удел негодяю».[1409]

Но главное было сделано — восстановлена подлинная республика, а не та, которую довели до жалкого состояния своими новшествами мятежные трибуны и иже с ними. Сенат, очищенный от смутьянов и пополненный надежными людьми, обрел прежнюю власть и может уверенно править державой. Он может не бояться больше всаднических судов, ибо теперь сам контролирует их.

Предстояли консульские выборы на 79 год. Аппиан пишет, что комиции избрали Суллу консулом в угоду ему, но он отказался и провел на эту должность Публия Сервилия Ватию и Аппия Клавдия Пульхра (ГВ. I. 103. 480). История эта весьма загадочна и довольно любопытна. Высказывалось мнение, что диктатор не выдвигал свою кандидатуру на выборах и отказался от переизбрания потому, что нарушил бы в таком случае собственный закон о десятилетнем интервале между первым и вторым консулатами.[1410] Это вполне возможно, но непонятно другое: шла ли речь о спектакле, позволявшем Сулле продемонстрировать примерное законопослушание, или его соратники проявили излишнюю прыть? Сомнительно, что он ничего не знал о выдвижении его кандидатуры: это делалось не в одночасье, да и не могли сторонники диктатора не понимать, что оказывают ему медвежью услугу — ведь при переизбрании он уподоблялся Марию, Цинне и Карбону. А услужливых дураков в ближайшем окружении Суллы не замечено. Посему остается думать, что он устроил политический спектакль, — если, конечно, история, рассказанная Аппианом, изложена точно. Следует напомнить, что сцены такого рода устраивал впоследствии и Цезарь, отказывавшийся от знаков царской власти, которую ему публично предлагали. Да и его преемник Октавиан, как известно, в январе 27 года притворно сложил с себя власть, чтобы затем вновь принять ее по настоянию сенаторов.[1411]

Но если Цезарь и Октавиан прибегали к таким средствам для укрепления власти, то Сулла замыслил иное. Он демонстрировал законопослушание, повидимому, не ради себя, а ради упрочения созданной им системы — ведь всего через несколько месяцев диктатор, выражаясь современным языком, подал в отставку.

Произошло это, видимо, в январе 79 года, вскоре после вступления в должность новых консулов — Аппия Клавдия Пульхра и Публия Сервилия Ватии.[1412] К всеобщему удивлению, Сулла объявил о сложении им полномочий, распустил ликторов и заявил, что готов дать отчет о своих действиях всякому, кто пожелает. Аппиан рассказывает, что после этого какойто юнец стал поносить его и не прекращал браниться до тех пор, пока бывший диктатор не дошел до дому. Тот же, прежде чем войти в дом, заметил: «Этот мальчишка послужит помехою для всякого другого, кто пожелает сложить с себя власть».[1413]«Прошло короткое время, и римляне поняли, насколько Сулла был прав: Гай Цезарь своей власти не сложил» (Аппиан. ТВ. I. 103. 480–484; 104. 485–487; Плутарх. Сулла. 34.6). Насколько достоверен рассказ Аппиана, мы не знаем, но он отражает если не реальный факт, то черты характера Суллы — умение не обращать внимания на мелочи, а также его блистательный артистизм. Демонстративным равнодушием бывший диктатор добился едва ли не большего, чем юнец — своей выходкой. Он выставил дерзкого в качестве моськи, лающей на слона. Это было хорошим дополнением к главному спектаклю — сложению диктаторских полномочий.

Неожиданная отставка диктатора, естественно, повергла его сограждан в изумление — ведь никто не оспаривал власть повелителя Рима. Это впечатляло куда больше, чем отказ от третьего консульства. Недоумевали античные писатели более позднего времени, теряются в догадках современные ученые. Удивлял не только отказ от абсолютной власти, но и отсутствие у Суллы боязни оказаться частным лицом после того, как он перебил стольких людей. Плутарх объяснял поступок Суллы верой в свое счастье, а Аппиан — тем, что он пресытился войнами и властью «и полюбил сельскую жизнь» (Плутарх. Сулла. 35.6; Аппиан. ГВ. I. 103. 482; 104. 490). Современные историки прибегают к более хитроумным объяснениям. Одни говорят о том, что он сложил диктаторские полномочия еще перед принятием консулата в 80 году, а через год просто истек срок консульской должности, о сложении которой он, как полагается, и объявил.[1414] Другие пишут, что он столкнулся с организованной оппозицией знати, недовольной его всевластием и монархическими устремлениями.[1415] Третьи указывают, что ни римское общество, ни сам Сулла еще не готовы были к введению постоянной единоличной власти, диктатура изначально рассматривалась как временная, да и сам диктатор уже был, повидимому, тяжело болен.[1416] Указывается, наконец, что Сулла, в сущности, отказался от конкретной должности, но не ушел от политики и продолжал пользоваться серьезным влиянием.[1417]

С большинством этих суждений трудно спорить. Это мы сейчас знаем, что всего через полстолетия в Риме установилась императорская власть, просуществовавшая пять долгих веков. Сулла этого не знал и ни о какой монархии не помышлял. Он достиг всего, чего хотел, — добился славы и влияния, наградил друзей, покарал врагов. Оставалось лишь наслаждаться достигнутым. Даже его собственное окружение не поняло бы, если бы он продолжал бессменно управлять Римом. Ведь Цезарь, который смеялся над Суллой, отказавшимся от диктатуры,[1418] был предан даже ближайшими соратниками — он захотел слишком многого. Тем более не мог не чувствовать таких настроений его предшественник, хотя об организованной оппозиции в рядах знати пока еще говорить не приходилось.

Бывший диктатор в общемто мог не опасаться неприятностей. О какихлибо репрессиях против него не могло идти и речи — консулы были его ставленниками, плебейские трибуны молчали. В Италии жило более 100 тысяч сулланских ветеранов, в заседаниях комиций участвовали многие из десяти тысяч Корнелиев — освобожденных им рабов. Все это обеспечивало Сулле безопасность на случай смут (Аппиан. ГВ. I. 104. 489). Кроме того, на улице его сопровождала густая толпа клиентов, и какомунибудь убийцеодиночке нелегко было бы прорваться к нему. В доме же он вряд ли принимал кого попало. Конечно, от случайностей не застрахован никто, но Сулла верил в благосклонность богов и не ошибся.

Был ли он доволен созданной им системой? На сей счет источники молчат. Поскольку новые порядки еще не успели показать, насколько они хороши или дурны, у их создателя не было оснований для скоропалительных выводов.

Как уже говорилось, отказ Суллы от полномочий диктатора не означал ухода из политики — это противоречило бы всей римской традиции. Он, так сказать, лишь перешел в новое качество. Сулла перестал заниматься каждый день массой вопросов как прежде, но берег свое влияние, auctoritas, для того, чтобы в наиболее важных случаях бросить его на чашу весов.[1419] К слову сказать, его формально назначили проконсулом Цизальпинской Галлии (Транш Лициниан. 32F). Однако это было лишь почетное назначение — в «свою» провинцию он не выехал и ею не управлял.[1420]

Одним из таких случаев стали консульские выборы на 78 год. Главными претендентами были Марк Эмилий Лепид и Квинт Лутаций Катул. Последний был преданнейшим сторонником бывшего диктатора и созданного им порядка, истинным человеком идеи, хотя и отжившей. А вот Марк Лепид являл собой фигуру куда более противоречивую. Он был женат на Апулее — возможно, дочери мятежного трибуна Сатурнина (Плиний Старший. VII. 122). Одного из его отпрысков, повидимому, усыновил консул 83 года Луций Корнелий Сципион (V. 22. 17). Во время правления Мария и Цинны Лепид оставался в Риме, но во время последнего тура гражданской войны в 83–82 годах перешел на сторону Суллы, разведясь с компрометирующей его женой.[1421] В 81 году он стал претором и нажился на проскрипциях, а по истечении срока должности управлял Сицилией и обогатился там за счет вымогательств и грабежей.[1422]

Катула активно поддерживал Сулла, а Лепида — Помпеи (Плутарх. Сулла. 34.7). Почему он, Помпеи, получивший от Суллы триумф, женившийся на его падчерице, вдруг выступил против него? Если исходить из версии Плутарха о предшествующих трениях между ними, вопросов не возникает. Но мы уже показали, что эта версия весьма сомнительна. Откуда же тогда возникли противоречия?

Плутарх уверяет, будто после триумфа Помпею ничего не стоило попасть в сенат, но онде этого не захотел, пожелав нетривиальных путей карьеры (Помпеи. 14). Однако дело, думается, в другом. Сулла ввел строгий порядок прохождения должностей, который не предусматривал для столь молодого человека, как Помпеи, возможностей занимать магистратуры.[1423] Конечно, диктатор мог бы сделать для него исключение, но на сей раз он так не поступил. Почему? Конечно, это явно не понравилось бы другим сторонникам Суллы, достигшим более почтенного возраста. А их мнение не было для него пустым звуком. Но ведь он позволил «юнцу» праздновать триумф, хотя и тогда были возражения. Значит, имелись и какието иные причины. Какие?

Мы помним, что падчерица Суллы Эмилия, предварительно разведенная с первым мужем, умерла от родов вскоре после брака с Помпеем. Никакой вины последнего в случившемся, разумеется, не было, тем более что Эмилия и забеременелато не от него. Но это если судить сугубо рационально. Однако Сулла, как мы могли не раз убедиться, не был лишен суеверий. Повидимому, в смерти падчерицы, к тому же дочери любимой Метеллы, он увидел знак свыше — Помпеи в качестве родственника ему не подходит. Тогдато молодой полководец (не без усилий недругов) и оказался на вторых ролях. Теперь же он мог насолить неблагодарному Сулле, для которого столько сделал во время гражданской войны.

Победу на выборах одержали и Лепид, и Катул, но первый получил больше голосов по сравнению со вторым. Бывший диктатор, как пишет Плутарх, встретив радовавшегося победе Помпея, сказал ему: «Как хорошо, молодой человек, разобрался ты в государственных делах, проведя на должность Лепида впереди Катула, человека безрассудного впереди достойного. Теперь уж тебе не спать спокойно — ты сам создал себе соперника» (Сулла. 34. 7–9). В биографии Помпея тот же писатель высказывается более пространно: «Помпеи силой и против воли Суллы[1424] (!) сделал консулом Лепида, поддержав его кандидатуру и… доставив ему народную благосклонность. Видя, как Помпеи возвращается домой через форум в сопровождении толпы народа, Сулла сказал: «Я вижу, молодой человек, что ты рад своему успеху. Как это благородно и прекрасно с твоей стороны, что Лепид, отъявленный негодяй, по твоему ходатайству перед народом избран консулом, и даже с большим успехом, чем Катул, один из самых добропорядочных людей. Пришла пора тебе не дремать и быть настороже: ведь ты приобрел врага гораздо более сильного, чем ты сам»» (Помпеи. 15. 1–2).

Как видим, в первом случае Сулла скорее подтрунивает над недальновидным Помпеем, а вот во втором жестко критикует его. В первом случае Лепид лишь «безрассудный», во втором — «отъявленный негодяй». Наконец, в первом случае не сказано о том, что Помпеи действовал «силой». И тут, и там сказано, что он создал себе соперника, но во втором случае добавлено, что сей соперник сильнееде самого Помпея.

С чего Сулла взял, что Лепид будет врагом молодого полководца? Как обычно, у Плутарха (или его информаторов) последующие события отбрасывают тень на предшествующие. А именно: вскоре после смерти Суллы Лепид поднял восстание под лозунгом борьбы с сулланскими порядками; подавили его Катул и Помпеи. Разумеется, бывший диктатор и на сей раз все «предвидел» — совсем как в случае с Цезарем, в которомде сидела сотня Мариев. Высказывалось даже предположение, что Помпеи нарочно поддержал Лепида, чтобы тот начал смуту и дал ему возвыситься в борьбе с ней.[1425]

Все это, однако, весьма сомнительно. При жизни Суллы Лепид вряд ли позволял себе какиелибо оппозиционные жесты.[1426] Разве разрешил бы эксдиктатор Лепиду стать консулом, если бы имел на его счет какиелибо сомнения? К тому же речь шла не о конкурентной борьбе между кандидатами на одну должность, а о двух претендентах на два места, соперничества между которыми не было. Возмутила Суллу, повидимому, не победа Лепида (она не вызывала сомнений изначально), а то, что он, перебежчик и оппортунист, получил больше голосов, чем «свой» Катул, прошедший огни и воды в борьбе с марианцами. Помпеи же в последующие годы постарался представить недовольную реплику Суллы как проявление острой вражды — он с удовольствием изображал из себя человека, осмелившегося бросить вызов грозному повелителю Рима. Разумеется, чтобы поменьше помнили о том, как верно он ему служил. Противники же Помпея из числа консерваторов не стали опровергать его, но сделали акцент на том, что он поддержал бунтовщика Лепида. Замечание о том, что Лепид соперник более сильный, чем Помпеи, возможно, тоже их выдумка — ведь с самим Лепидом Помпеи не сражался, его разбил «добропорядочный» Катул.

Таким образом, Плутарх вновь развил позднейшую версию, искажавшую события из сиюминутных конъюнктурных соображений. Однако все это не значит, что отношения между Суллой и Помпеем были нормальными — ведь никаких магистратур последний пока не занял и в сенат так и не попал. Правда, тут, как уже говорилось, наверняка сыграли свою роль усилия влиятельных соратников Суллы, считавших, что Помпеи и так получил слишком много.

Свободное время бывший диктатор проводил на своей вилле в Кампании, между Кумами и Путеолами.[1427] Это благодатные края, словно созданные для отдохновения от трудов и забот. Роскошные поля и луга, оливковые рощи, великолепные виноградники, заросли из акаций, мирта, розмарина, животворный морской воздух… Здесь «под сапфировым небом, согретые нежащим теплом, вдыхая напоенный благоуханиями чистый воздух, освежаемые прохладой тирренских вод, жили счастливейшие народы, воспетые поэтами как обитатели преддверия элисия. Да, ни в одном уголке земного шара поэты не могли создать более чарующих картин», — писал о тех краях Рафаэлло Джованьоли.[1428] Правда, в Союзническую войну «счастливейшим народам» Кампании пришлось хлебнуть горя, в том числе и по вине Суллы, но в войну гражданскую они не оказали ему сопротивления и пострадали лишь некоторые города. Поместье же бывшего диктатора находилось в самой процветающей части области.

Аппиан пишет, что в путеольском поместье Сулла развлекался охотой и рыбной ловлей (ГВ. I. 104. 488). Наконец он мог отдохнуть душой от бесконечных дел и поражать не своих врагов, а гонимых охотниками животных. Конечно, Сулла не впервые был в этих краях, еще в позапрошлом году он довольно долго пребывал здесь во время кампании против Норбана и Сципиона. Но тогда все его внимание поглощала борьба с марианцами, теперь же их легионы не тревожили его. Правда, еще сопротивлялся Серторий, но он на краю земли, в Испании, и Метелл наверняка разобьет его.

Однако о врагах Сулла все же не забывал, ибо продолжал вести с ними мысленный бой. Его главным занятием стало сочинение мемуаров на греческом языке.[1429] И в них он нанес, пожалуй, самое страшное поражение своим недругам. Мифы, порожденные им в «Воспоминаниях», до сих пор продолжают владеть умами многих историков. Отчасти тому причиной литературные дарования Суллы, отчасти — его авторитет, а отчасти — почти полное отсутствие источников, которые могли бы изобличить многие из вымыслов маститого мемуариста.

Трудно было отрицать, что Марий — великий полководец и что именно он победил Югурту и германцев. Но что нельзя отрицать, то можно принизить. Вот, например, пленение Югурты. Зачем указывать, что Марий сам поручил Сулле ехать к Бокху захватывать нумидийского царя? Лучше написать, что Бокх сам предложил выдать Югурту Сулле и тот действовал разве что с ведома, а не по прямому приказу Мария. Кто же теперь проверит? Можно таким образом и себя возвеличить, и врага унизить. А кто запрещает написать, что главнокомандующий завидовал Сулле? Тоже теперь не проверишь. Пусть думают, что уже с той поры началась вражда его, Суллы, с Марием. Опятьтаки хороший способ убить двух зайцев: арпинат выставлен злобным завистником, а Сулла, коль скоро есть чему завидовать, — истинный герой Югуртинской войны.

Сложнее с войной против германцев. Катулстарший, в сущности, негодяй, приписавший себе одному заслуги Суллы, — без него этот гореполководец не удержал бы строй при Верцеллах. Но его жизнь оборвалась при марианцах, да и сын Катула — преданнейший диктатору человек, а потому не стоит обо всем этом упоминать.[1430] Лучше отыграться на том же Марии. Он опять позавидовал успехам Суллы, и томуде пришлось уйти служить к благородному Катулу. На делето, конечно, Марий отправил его к нему сам, но тото и обидно — пришлось не биться при Аквах Секстиевых, а собирать провиант для обеих армий.

Хороши и дружки Мария. Публий Сульпиций — негодяй, открыто торговавший римским гражданством; Луций Цинна, за взятку в триста талантов выступивший с негодными законопроектами и перебивший множество знатных; Гай Фимбрия, умертвивший консула, а позднее, когда воины от него отвернулись, на коленях умолявший их о спасении.

Но главное — напомнить, что именно он, Сулла, избранник богов. Бывший диктатор не раз писал о божественных знамениях. Например, об огненном столбе, упершемся в небо под Лаверной во время Союзнической войны; о жертвоприношении под Тарентом, когда на печени жертвенного животного увидели очертания венка; о схватке двух козлов накануне битвы при Тифатской горе, чьи призраки затем унеслись в небо. Не забыл Сулла упомянуть и о снах — о явлении ему МаБеллоны во время похода на Рим в 88 году и о Марии, перед сражением при Сакрипорте предупреждавшем сына не давать в тот день бой. Написал он и о том, что дела, начатые им по вдохновению, удавались ему лучше, чем обдуманные. Взять хотя бы битву при Орхомене, когда он бросился в гущу врагов, стыдя воинов. Уцелел и победил. При Тифатской горе даже не успел построить войско, как воины устремились на врага. При Сакрипорте солдаты устали, промокли, а Сулла все же дал бой и выиграл. Как тут не поверить в покровительство богов? Может, он чтото забыл или преувеличил, но суть ясна.

Возможно, бывший диктатор рассуждал и не столь прямолинейно и цинично — кто прямо признает себя лжецом? Но в глубине души он не мог не понимать, что слишком часто отступает от истины. Однако Сулла не сомневался в своей правоте. В конце концов, его мемуары — тоже орудие, орудие борьбы с его врагами, а стало быть, и врагами Рима, которому он вернул мир и справедливость. А на войне иногда дозволена и хитрость. Отчего же ради благой цели к ней не прибегнуть и сейчас?

Сулла успел надиктовать 22 книги «Воспоминаний», которые, к слову сказать, посвятил верному Лукуллу (Плутарх. Сулла. 6.10; 37.1). Закончил он это делать за два дня до кончины и будто бы даже успел написать в мемуарах о ней. Ему приснился сын, умерший немного раньше Метеллы. «Дурно одетый, он, стоя у ложа, просил отца отрешиться от забот, уйти вместе с ним к матери, Метелле, жить вместе с ней в тишине и покое» (Плутарх. Сулла. 37. 1–3). (Любопытное признание того, что Сулла, несмотря на «отставку», жил отнюдь не в «покое»!) Правда, известно, что мемуары немного дописал вольноотпущенник, грамматик Луций Корнелий Эпикад (Светоний. О грамматиках и риторах. 12). Вряд ли он дополнил слишком много,[1431] но историю об этом сне, если она действительно содержалась в «Воспоминаниях», скорее всего, добавил именно он. Возможно, Эпикад упомянул также о том, что за десять дней до кончины Сулла написал законы для Путеол,[1432] недалеко от которых находилась его вилла, — там, по словам Плутарха, царила распря, и бывший диктатор, будучи патроном города,[1433] водворил там мир. Какой характер носила эта распря и какие именно законы написал Сулла, неизвестно — видимо, речь шла о порядке выборов должностных лиц.

Итак, дни Суллы были сочтены. Плутарх рассказывает о страшной болезни, поразившей бывшего диктатора. Тот «вначале и не подозревал, что внутренности его поражены язвами. От этого вся его плоть сгнила, превратившись во вшей, и хотя их обирали день и ночь… всетаки удалить удавалось лишь ничтожную часть вновь появлявшихся. Вся одежда Суллы, ванна, в которой он купался, вода, которой он умывал руки, вся его еда оказывались запакощены этой пагубой, этим неиссякаемым потоком — вот до чего дошло. По многу раз на дню погружался он в воду, обмывая и очищая свое тело. Но ничто не помогало. Справиться с перерождением изза быстроты его было невозможно, и тьма насекомых делала тщетными все средства и старания». Всему этому, указывает Плутарх, способствовало общение Суллы с мимами, шутами и кифаристами (Сулла. 36. 3–6; см. также: Плиний Старший. XI. 114; XXVI. 138; О знаменитых мужах. 75.12).

Рассказ Плутарха породил множество научных гипотез. И сейчас врачи подчас ошибаются в диагнозах, видя больного воочию и имея на вооружении современные технические средства, а уж что говорить о попытках установить, чем болел человек, живший две тысячи лет назад. Вспомнили о басне про земледельца и вшей, которую рассказывал Сулла после убийства Офеллы.[1434] У Суллы находят то чесотку, то фтириазис, то рак кожи. Вероятнее всего, он страдал лобковым педикулезом, ибо гнездящихся там вшей заметить труднее — ни цирюльник, ни банщик в паховую и подмышечную полости не наведываются.[1435] Но умер он явно не от этого, ибо от вшей или чесотки вообще умереть нельзя.[1436]

И еще одно любопытное наблюдение. Плутарх указывает, что от вшей умерли многие знаменитости: аргонавт Акает, поэт Алкман, богослов Ферекид, историк Каллисфен, из римлян — юрист Муций Сцевола, к которым писатель добавляет еще и вождя первого сицилийского восстания рабов Евна (Сулла. 36. 5–6).

Этот перечень весьма интересен. Откуда он взялся? Повидимому, из сочинений Аристотеля, хранившихся после вывоза из Афин в доме Суллы. Великий философ писал, что вши, рождающиеся в теле от избытка влаги, погубили Алкмана и Ферекида (История животных. V. 557а 3). Грамматик Эпикад просто не мог не посмотреть труды Стагирита и потому наверняка знал об этом его замечании. Будучи предан памяти покойного патрона, он решил придать его не слишком героической смерти более достойный характер. Недоброжелатели, естественно, могли сказать, что вши поразили Суллу изза неумеренного образа жизни, да и вообще это кара богов за совершенные злодеяния. В появившейся примерно в то время Септуагинте говорилось о гибели от вшей нечестивого селевкидского царя Антиоха Эпифана. О Сулле такие разговоры среди греков тоже ходили, и Эпикад, полемизируя с соотечественниками, поставил смерть патрона от столь экзотической болезни в ряд с кончиной других знаменитостей, так что умереть от вшей теперь становилось как бы и не «стыдно».[1437]

Как же всетаки умер Сулла? Плутарх и Валерий Максим рассказывают, что он призвал к себе некоего Грания, одного из магистратов Путеол. Хитрец задерживал взнос от города на восстановление храма Юпитера Капитолийского в Риме, надеясь, возможно, на скорую кончину бывшего диктатора, после чего вопрос вообще отпал бы. Однако разъяренный его увертками Сулла приказал рабам задушить Грания, поднялся крик и шум, у Суллы прорвался гнойник, его вырвало кровью, началась агония, которая после тяжелой ночи свела больного в могилу. Ему было шестьдесят лет (Плутарх. Сулла. 37. 5–6; Валерий Максим. IX. 3. 8). Это случилось, повидимому, в марте 78 года.[1438]

От чего же умер отставной диктатор? Сейчас, конечно, уже трудно дать точный ответ, а потому приходится ограничиться более или менее достоверными гипотезами. Одни пишут об острой печеночной недостаточности, вызванной пьянством,[1439] другие — о туберкулезном абсцессе.[1440] В любом случае можно полагать, что болезнь зародилась не за дветри недели до кончины Суллы. Очень вероятно, одной из причин сложения им диктаторских полномочий стала нараставшая хворь, стимулируемая ежедневными перегрузками и, в свою очередь, ослаблявшая организм. Так или иначе, человека, еще недавно наводившего ужас на римлян и их подданных, не стало.

Смерть Суллы вызвала различную реакцию. Одни горевали о великом государственном муже, другие радовались смерти безжалостного тирана, третьи со страхом ожидали новой распри. И она не заставила себя ждать.

Первым поводом для выяснения отношений стал вопрос о погребении бывшего диктатора. Его сторонники предложили провезти тело покойного по Италии, выставить в Риме на форуме и похоронить за государственный счет. Тутто и проявил себя один из консулов 78 года Марк Эмилий Лепид — он выступил против посмертных почестей тирану. Очевидно, он хотел тем самым обрести сторонников среди недругов Суллы. Однако Лепид переоценил свои силы. Его коллега Катул настоял на первоначальном предложении. Поддержку ему оказал и Помпеи, хотя покойный диктатор и не упомянул его в своем завещании в качестве опекуна своих детей Фавста и Фавсты (Плутарх. Сулла. 38.2; Помпеи. 15.3; Лукулл. 4.5; Аппиан. ТВ. I. 105. 493–494). Однако Помпею не приходилось выбирать — всетаки именно благодаря Сулле он так рано начал карьеру в большой политике и добился триумфа в обход всех правил. К тому же вряд ли он забыл, как надругалась римская толпа над телом его отца, которое вытащили из гроба и проволокли по грязи (Беллей Патеркул. П. 21. 4; Транш Лициниан. 2223F). Теперь были приняты меры, чтобы ничего подобного не повторилось.[1441]

Все произошло так, как на том настаивали сторонники покойного диктатора. Его тело провезли по Италии и затем доставили в Рим для торжественного погребения. На траурную церемонию явилось множество ветеранов Суллы в полном вооружении, которые по прибытии выстраивались в должном порядке. Они, разумеется, не допустили бы безобразий. Сбежалось и множество зевак — тех, кто был свободен от работы, как уточняет Аппиан.

Перед телом несли штандарты и фасции, которыми пользовался диктатор при жизни. Далее следовали две тысячи золотых венков, дары от городов, друзей и ветеранов покойного. Процессию сопровождали жрецы, сенаторы и магистраты со всеми знаками власти — инсигниями. Римские матроны принесли столько благовоний, что они заняли, если верить Плутарху, 210 носилок. Из ладана и кинамона были изготовлены статуя почившего и изображение ликтора. Трубачи играли траурные мелодии, воздух оглашали стенания плакальщиков и тех, кто искренне скорбел о Сулле — вероятно, нашлись и такие. Тело его в царском облачении выставили на рострах, и речь над ним произнес Квинт Гортензий Гортал, пользовавшийся славой лучшего оратора того времени.[1442] (Обычно это делали сыновья умерших, но Фавст Сулла был еще слишком юн.) Затем самые крепкие из сенаторов подняли тело на плечи и понесли его на Марсово поле. До сих пор, как пишет Плиний Старший, никого из Корнелиев не сжигали. Но дальновидный Сулла завещал предать себя после смерти кремации, чтобы его останки не смогли потом выбросить из земли, как поступили по его приказу с останками Мария.[1443] Погребальный огонь окружили всадники и войско. «Сильный ветер раздул костер, вспыхнуло жаркое пламя, которое охватило труп целиком. Когда костер уже угасал и огня почти не осталось, хлынул ливень, не прекращавшийся до самой ночи. Так что счастье, можно сказать, не покинуло Суллу даже на похоронах. Надгробный памятник Сулле стоит на Марсовом поле. Надпись для него, говорят, написана и составлена им самим. Смысл ее тот, что никто не сделал больше добра друзьям и зла врагам, чем Сулла» (Плутарх. Сулла. 38; Аппиан. ГВ. I. 105–106; Плиний Старший. VII. 187).

Так ушел из этого мира любимец богов Луций Корнелий Сулла Феликс. Когда погибли Гракхи, народ посвящал им первины плодов и совершал жертвоприношения там, где их убили. А вот покойный диктатор такой чести не удостоился — хотя он и вернул знати власть, ей было не по себе от его своеволия, а народу и вовсе не за что было его благодарить. Едва ли не сразу после смерти Суллы вспыхнуло восстание против его ветеранов в Фезулах, а посланный усмирить их Лепид сам взбунтовался против сената, обещая вернуть земли тем, у кого их отобрали в ходе недавних конфискаций. Катул и Помпеи подавили движение, а многие из уцелевших инсургентов ушли в Испанию к Серторию. Метелл Пий, несмотря на достигнутые успехи, не мог в одиночку справиться с ним, и на Пиренейский полуостров отбыл Помпеи, которому вручили проконсульские полномочия. Серторианское восстание было подавлено, а его вождь убит собственными приближенными, с которыми вскоре расправились легионы сената.

Несмотря на разгром разного рода мятежников, созданный Суллой порядок просуществовал недолго. Слишком уж откровенно выражал он интересы лишь одного и притом узкого слоя римского общества, утверждая его господство над другими.[1444] Вскоре после смерти диктатора вновь начали вводить хлебные дотации для римского простонародья. Плебейским трибунам опять разрешили занимать другие магистратуры. Получили амнистию уцелевшие участники восстаний Лепида и Сертория. А когда в 70 году консулами стали Помпеи и Красе, оба видные сулланцы, от сулланской «конституции» осталось и вовсе немного: всадникам вновь передали коллегии присяжных, а кроме того, была фактически восстановлена цензура, причем при первом же цензе из сената удалили 64 человека — видимо, низкородных сторонников Суллы.[1445] Правда, меры против проскриптов и их детей остались в силе, и только Цезарь впоследствии вернул им права, но и без этого сулланская система была уже непоправимо подорвана. «Новые люди» вновь получили доступ к консулату, плебейские трибуны все больше напоминали о себе, а удачливые полководцы подумывали о том, как повторить путь Суллы. Как известно, Цезарю это удалось. Он не стал устраивать проскрипции, но и власти не сложил. Однако когда покоритель Галлии пал от рук заговорщиков, его преемники показали, что опыт проскрипций не забыт. Тень Суллы продолжала нависать над Римом. И лишь когда закончились гражданские войны, утихли страсти и ушли из жизни те, кто еще помнил всесильного диктатора, его образ стал своего рода экспонатом в музее римской истории — одним из самых знаменитых.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.