УРОКИ БОЛЬШЕВИСТСКОЙ ТАКТИКИ

УРОКИ БОЛЬШЕВИСТСКОЙ ТАКТИКИ

То, что делегаты съезда проявили излишний норов, пойдя наперекор директивам представителей Коминтерна, сразу же дошло до Маринга. А он терпеть непослушания со стороны политических малолеток не собирался. После форума он потребовал от Чэнь Дусю (через его представителя Бао Хуэйсэна) немедленно вернуться в Шанхай и взять на себя непосредственное руководство партией¹. И, несмотря на то, что у Чэня имелись свои планы (он, например, полагал целесообразным перевести штаб-квартиру КПК в Кантон²), «китайский Луначарский» вынужден был подчиниться. Портить только что установившиеся отношения с Москвой ему не хотелось. В сентябре 1921 года он ушел в отставку с поста председателя Гуандунской провинциальной комиссии народного просвещения и прибыл в Шанхай.

Между тем сам Маринг, игнорируя решения съезда КПК, отправился на юг Китая для того, чтобы обсудить возможность организации единого антиимпериалистического фронта компартии с Сунь Ятсеном. В конце декабря 1921 года в городе Гуйлине (провинция Гуанси) он встретился с доктором Сунем³. В ходе бесед, которые переводил сопровождавший Маринга член пекинской организации КПК Чжан Тайлэй, речь шла и о возможности установления секретного союза Гоминьдана с Советской Россией. Маринг, кроме того, выдвинул предложения об ориентации Гоминьдана на поддержку народных масс, о создании школы по подготовке военных кадров китайской революции, а также об организации из Гоминьдана сильной политической партии, которая бы объединила представителей различных слоев общества. Он выступил перед офицерами войск, лояльных Сунь Ятсену, с докладом о Советской России.

Поездка на юг и беседы с Сунь Ятсеном и другими гоминьдановскими руководителями, а также с Чэнь Цзюнмином, знакомство с достижениями гоминьдановцев в организации рабочего движения укрепили решимость Маринга максимально способствовать тому, чтобы лидеры КПК отказались «от своего одностороннего положения по отношению к Гоминьдану». Более того, Маринг пришел к мысли о том, что китайским коммунистам следует войти в суньятсеновскую партию для того, чтобы «развить политическую деятельность внутри Гоминьдана». Таким путем, считал он, КПК будет легче связаться с рабочими и солдатами Южного Китая, где власть находилась в руках сторонников Сунь Ятсена. Разумеется, подчеркивал Маринг, КПК не должна была «отказаться от своей самостоятельности. Наоборот, товарищи должны [были] вместе обсудить, какой тактики держаться внутри Гоминьдана… Виды на пропаганду этих маленьких групп [коммунистов], пока они организационно не соединятся с Гоминьданом, — заключал он, — очень печальны»⁴.

Инициатива Маринга о вступлении коммунистов в Гоминьдан получила одобрение Сунь Ятсена, а также ряда других руководящих деятелей Гоминьдана, которые заверили представителя Коминтерна, что не будут препятствовать коммунистической пропаганде внутри своей партии. К межпартийному же сотрудничеству Гоминьдана и КПК Сунь Ятсен отнесся пессимистически⁵.

Вернувшись в Шанхай, Маринг рассказал о беседах с доктором Сунем лидерам китайской компартии, посоветовав им обдумать свое новое предложение о развитии КПК внутри Гоминьдана. Вряд ли следует говорить, что оферта Маринга вызвала у Чэнь Дусю и других вождей партии священный ужас. Она была с порога отвергнута, о чем Чэнь Дусю тут же сообщил находившемуся в Москве Войтинскому⁶. Разозлившись, эмиссар Коминтерна в конце апреля 1922 года выехал жаловаться в Москву. Ни с кем из своих китайских знакомых он даже не попрощался. Исключение составила лишь его кратковременная шанхайская подружка, которая, разумеется, ни к какому коммунистическому движению отношения не имела⁷.

В спорах о едином фронте Мао Цзэдун встал, разумеется, целиком на сторону своего учителя, профессора Чэня, которого поддержали и все остальные коммунисты Чанши. Любые формы взаимодействия с Гоминьданом отвергли и члены партячеек Гуандуна, Шанхая, Пекина и Хубэя, то есть подавляющее большинство китайских коммунистов⁸. Главным своим делом они все считали тогда строительство собственных партийных организаций и развитие под эгидой компартии рабочего движения.

К активизации партийной работы и созданию профсоюзов сразу же после приезда в Чаншу из Шанхая приступил и Мао. Вернулся он домой, правда, только в середине августа, поскольку по дороге остановился на несколько дней в Нанкине, где на летних подготовительных курсах Юго-Восточного университета обучалась Тао И⁹. (Бог их знает, может, подозрения Кайхуэй имели под собой основания?) В Чанше он немедленно основал Хунаньское отделение Всекитайского рабочего секретариата (штаб-квартира последнего была создана как раз в то время в Шанхае по решению Учредительного съезда КПК)¹⁰. И сразу же должен был вступить в контакт с местными анархистами, которые являлись подлинными пионерами рабочего движения в Хунани. Их главарей звали Хуан Ай и Пан Жэньцюань, а рабочий профсоюз, ими организованный еще в ноябре 1920 года, назывался Ассоциация труда. Анархисты издавали журнал, пользовавшийся популярностью среди рабочих, — «Лаогун чжоукань» («Еженедельник „Труд“»). В их активе числилась также грандиозная двухтысячная стачка рабочих на хлопчатобумажной фабрике № 1 в Чанше в апреле 1921 года».

Понимая, что конкурировать со столь влиятельным профсоюзом он не сможет, Мао пошел на разумный в данных условиях шаг: постарался привлечь Хуана и Пана на свою сторону. Вот это уже был ход, достойный большевиков! В конце ноября 1921 года Мао написал статью для анархистского журнала под характерным названием — «Мои надежды на Ассоциацию труда». В ней он без всякого смущения заявил, что уже в течение года симпатизировал этой организации. И тут же попытался протолкнуть большевистские идеи. «Целью рабочей организации, — написал он, — является не только сплочение трудящихся под лозунгами увеличения заработной платы и сокращения рабочего дня путем забастовок. Необходимо также воспитывать классовое сознание с тем, чтобы объединить весь класс ради осуществления интересов всего класса. Я надеюсь, что все члены Ассоциации труда будут уделять особое внимание этой основной цели»¹².

Используя лесть и уговоры, Мао удалось добиться того, что Хуан Ай и Пан Жэньцюань в декабре 1921 года вступили в Социалистический союз молодежи, однако в январе 1922 года оба руководителя рабочей ассоциации были схвачены головорезами Чжао Хэнти и казнены по обвинению в «скупке оружия, тайном сговоре с бандитами и агитации за забастовку рабочих монетного двора в то время, когда в казне не было денег, чтобы выплатить причитавшееся солдатам жалованье»¹³. Справедливы ли были эти обвинения, неизвестно, но казнь Хуана и Пана оказалась на руку Мао. Только теперь возглавлявшееся им Хунаньское отделение Всекитайского секретариата профсоюзов могло встать во главе рабочего движения в провинции. Интересно, что спустя много лет в беседе с Эдгаром Сноу Мао довольно негативно отозвался о Хуане, заявив, что тот «был вождем правого крыла рабочего движения, которое опиралось на студентов промышленных вузов и выступало против нас»¹⁴. Зачем Мао Цзэдуну понадобилось клеветать на этого человека, остается только догадываться.

Огромную помощь Мао Цзэдуну в организации коммунистических профсоюзов оказал в то время его старый знакомый Ли Лисань, тот самый застенчивый юноша, который осенью 1915 года не смог преодолеть своего смущения перед «всезнающим» студентом Первого провинциального педагогического училища и не вступил в кружок Мао. С тех пор Ли многое испытал, повидал мир (он участвовал в движении «экономной учебы и прилежной работы» во Франции), вкусил социалистических идей и, вернувшись в ноябре 1921 года в Чаншу, объявился в доме у Мао. Несмотря на неприятный осадок, оставшийся у Мао Цзэдуна от первой встречи со странным молодым человеком, он радушно принял его: во Франции Ли подружился с Цай Хэсэнем, и этого для Мао было достаточно, чтобы изменить к нему отношение. «Гость вернулся на озеро Дунтинху», — приветствовал он Ли Лисаня, приглашая продолжить начатую им поэтическую строфу: таков был обычай, существовавший среди образованных людей начала века. «На берегах Сяо и Сян[14] обрел я старого друга», — элегантно ответил Ли¹⁵.

Дружбы тем не менее не сложилось, но товарищеские отношения между ними какое-то время развивались. Вступив вскоре в коммунистическую партию, Ли оказался полезен: страстный оратор, мужественный и решительный человек, он стал весьма популярен в рабочей среде. В конце декабря 1921 года они вместе съездили на расположенные близ границ Хунани, на западе провинции Цзянси, угольные шахты Аньюань для налаживания там рабочего движения. Убедившись, что возможности в этом районе большие, Мао попросил Ли остаться в Аньюани для того, чтобы попытаться там сорганизовать рабочих¹⁶.

Сам же он сконцентрировался на организации профсоюзов на предприятиях Чанши и других городов собственно провинции Хунань. Под влиянием Маркса Мао считал в то время рабочих основной силой будущей революции, и его ничуть не смущало, что в его родной провинции собственно промышленного рабочего класса не было. Во всей провинции Хунань в то время имелось не более трех действительно крупных промышленных предприятий, причем на одном из них, Первой шелковой фабрике, значительный процент занятых составляли дети от 9 до 15 лет. Да, существовали еще мелкие предприятия по обработке цветных металлов, но на них было совсем мало рабочих. Основное же число тех, кого первые китайские коммунисты относили к рабочему классу, составляли временные, сезонные, только что прибывшие из деревни работники кустарной промышленности, а также кули и рикши. Мао все это, однако, ничуть не смущало. С его точки зрения, вообще «большинство [даже «подавляющее большинство»] людей являлись рабочими — либо физического, либо умственного труда»¹⁷. Разумеется, в строгом социологическом смысле это было не так.

К середине 1923 года Мао Цзэдуну и его товарищам удалось создать двадцать два профессиональных союза (многие из них назывались рабочими клубами): шахтеров, железнодорожников, типографщиков, работников городского хозяйства и монетного двора, рикш, парикмахеров и других¹⁸. В восьми из них Мао был избран секретарем¹⁹. В целом в этих организациях насчитывалось около 30 тысяч человек, однако большинство профсоюзов являлись мелкими и не шли ни в какое сравнение с Аньюаньским рабочим клубом, основанным Ли Лисанем. В то время как в этом последнем, созданном 1 мая 1922 года, насчитывалось одиннадцать тысяч членов, в наиболее сильном профессиональном объединении Чанши, Союзе рикш, имелось всего около двух тысяч²⁰. Тем не менее под воздействием коммунистической пропаганды все эти профсоюзы активно включились в классовую борьбу. Уже в начале 1922 года в Чанше и других местах «развернулось мощное рабочее движение», — вспоминал Мао Цзэдун²¹. Оно достигло своего апогея осенью 1922 года, когда в стачках, по данным самого Мао, приняло участие более 22 тысяч рабочих²².

К подавляющему большинству забастовок Мао имел непосредственное отношение. Он ездил по северо-восточной Хунани и западной Цзянси, часто в сопровождении беременной Кайхуэй, которая вступила в КПК в 1921 году, выступал в рабочих аудиториях на свинцово-цинковом руднике Шуйкоушань и угольных шахтах Аньюань, железнодорожных станциях Синьхэ и Юэчжоу, на предприятиях Чанши и Хэнъяна²³. В рабочее движение он вовлек и своих родных. Помимо Кайхуэй ему помогали младший брат Цзэтань, живший с ним в Чанше с 1918 года, двоюродная сестра Цзэцзянь, которую он в 1920 году забрал из семьи нелюбимого мужа, убедив ее расторгнуть «феодальный брак» (Цзэцзянь в то время было пятнадцать лет), а также приятельница Цзэтаня — Чжао Сяньгуй. Цзэтаня, учившегося в начальной школе при Первом педучилище, и двоюродную сестру Цзэцзянь, посещавшую занятия в городской женской школе Чанши, Мао убедил вступить в соцсомол еще в конце 1921 года. В марте же 1923-го он послал Цзэтаня в рабочий клуб на Шуйкоушаньском свинцово-цинковом руднике, где тот через несколько месяцев, в октябре, вступил в КПК. Вернувшись затем, в конце года, в Чаншу, Цзэтань занял пост секретаря городского комитета ССМК. Тогда же, в 1923-м, членом партии стали и Мао Цзэцзянь, и Чжао Сяньгуй (последняя через год вышла замуж за младшего брата Мао)²⁴.

Даже всегда отличавшийся трезвостью и рассудительностью средний из братьев — Цзэминь, на котором после смерти отца лежала вся забота о хозяйстве в Шаошаньчуне, поддавшись на уговоры старшего брата, бросил дом, сдал всю землю в аренду и, в феврале 1921 года приехав в Чаншу, с головой ушел в политику. Мао устроил его завхозом в начальную школу при Первом педучилище, в которой директорствовал, дал комнату в общежитии. Долгими вечерами разъяснял он Цзэминю и его молодой жене Ван Шулань азы политграмоты. И осенью 1922 года Цзэминь вступил в КПК, а вскоре Мао отправил его к Ли Лисаню, на Аньюаньские копи. Там хозяйственный Цзэминь стал заведовать потребительской кооперацией шахтеров. К сожалению для Шулань, она за мужем последовать не смогла: она ждала ребенка. 5 мая 1923 года у Мао появилась племянница, Мао Юаньчжи, с которой Шулань вскоре вернулась в Шаошаньчун²⁵.

Под руководством Мао агитацией среди рабочего люда и строительством профсоюзов занимались многие хунаньские коммунисты. Часть из них (И Лижун, Чэнь Цзыбо, Ся Си) были старыми членами общества «Обновление народа», другие (Го Лян, Чжу Шаолянь, Жэнь Шудэ) примкнули к движению позже. Их усилия приносили плоды. Из десяти крупных стачек, имевших место в 1922-м — первой половине 1923 года, девять окончились полной или частичной победой рабочих. Особенно мощными были забастовки на Учан-Чаншанской и Чжучжоу-Пинсянской железных дорогах, а также на Аньюаньских шахтах, происшедшие в сентябре.

Подавляющее большинство забастовок носило экономический характер: их участники требовали восьмичасового рабочего дня, повышения зарплаты и улучшения условий труда. Ничего чрезмерного они не хотели. Жизнь их действительно была невыносимой. Рабочие трудились по двенадцать-тринадцать часов, жили в грязных бараках и получали гроши. Политика их не интересовала, никого свергать они не собирались. Как раз напротив: очень популярными у них были требования формирования так называемых арбитражных комиссий для разрешения споров с предпринимателями именно под эгидой властей²⁶. Забастовки обычно были довольно мирными, кровавые счеты с хозяевами сводились редко. Это было характерно не только для провинциальной Хунани, но и для наиболее развитого Шанхая.

Успехи укрепляли влияние Мао среди рабочих. Соответственно рос и авторитет возглавлявшегося им Хунаньского отделения Всекитайского секретариата профсоюзов. 5 ноября 1922 года на основе последнего было организовано более широкое объединение — Федерация профсоюзов Хунани, и Мао стал ее генеральным секретарем²⁷. Считаться с ним теперь должен был сам губернатор Чжао Хэнти. В середине декабря Мао встретился с ним, чтобы от имени Федерации профсоюзов обсудить ряд насущных проблем жизни рабочих, главным образом экономических. Их встреча шла полтора часа, и в результате Чжао вынужден был признать конституционное право рабочих на организацию и забастовки. Отчет об этой встрече Мао сразу же опубликовал в чаншаской газете «Дагунбао»²⁸.

Единственное, что не удавалось Мао и его товарищам, так это «вложить» в рабочие головы коммунистическое сознание. Почти все их попытки оканчивались ничем. И хотя Мао даже на встрече с губернатором заявлял: «То, за что ратуют рабочие, — это социализм, так как только социализм обеспечивает их права»²⁹ — на самом деле было не так. Аналогичная ситуация имела место везде в Китае, даже в Шанхае. «Большая часть рабочих, — докладывал Чэнь Дусю в Москву, — это ремесленники, еще состоящие в старых ремесленных цехах. Их мышление еще вполне патриархальное, к политике они относятся отрицательно. Они аполитичны… Лишь очень немногие вступают в нашу партию и то лишь через дружеские связи. Еще меньше число тех, кто понимает, что такое коммунизм, коммунистическая партия»³⁰. О том же сам Мао и некоторые другие коммунисты, связанные с рабочим движением, доносили Марингу³¹.

Да, Мао очень хотелось радикализации рабочего движения, но из этого ничего не выходило. Несмотря на это, он настойчиво внушал общественности: «„Сигнальные огни Инь недалеко“[15], и [судьба] капиталистического класса и дворянства России — тому подтверждение. Им уже слишком поздно сожалеть [об утраченном]»³².

Упорно продолжая стремиться к тому, чтобы соединить борьбу рабочих за насущные повседневные нужды с противодействием милитаристскому режиму, Мао считал, что губернатор Хунани «предал все идеи, за которые ратовал прежде, особенно жестоко подавляя все требования демократии»³³. И это невзирая на то, что Чжао Хэнти терпел его у себя под боком, не мешал публиковать статьи, принимал у себя в резиденции и даже признавал, что «социализм может быть реализован в будущем» (это он заявил на встрече с Мао)³⁴. Странная логика была у нашего героя! Хотя почему? Для коммуниста — вполне типичная.

Не будучи в силах опираться в своей оппозиции губернатору на профсоюзы и рабочие клубы, Мао, разумеется, вовсю использовал в этом направлении партийную и соцсомольскую провинциальные организации, к созданию и развитию которых приложил много усилий.

Официально Хунаньский комитет КПК был учрежден 10 октября 1921 года, что по принятому после Синьхайской революции календарю означало десятый день десятого месяца десятого года республики. Мао, «Усатый Хэ» и другие его организаторы шутили по этому поводу: «Теперь будем отмечать праздник „Тройной десятки“!»³⁵ Секретарем комитета был избран, естественно, Мао, и сам партком разместился в его доме, в городском предместье Циншуйтан, недалеко от восточного железнодорожного вокзала. В конце мая 1922 года по решению Центрального бюро КПК был образован особый Сянский райком, объединивший коммунистов Хунани и западной Цзянси (всего их в то время насчитывалось уже более 30 человек). Секретарем его также стал Мао³⁶. Возглавил он и созданный в середине июня 1922 года исполнительный комитет Социалистического союза молодежи Чанши³⁷. Тем самым в его руках сосредоточилось все руководство подпольным большевистским движением в регионе. Через некоторое время ячейки КПК и ССМК существовали уже в ряде учебных заведений Чанши, на Первой шелковой фабрике и некоторых других предприятиях, а также в городах Хэнъян, Пинцзян, Чандэ и на угольных копях Аньюань³⁸. Во всем этом явно чувствовалась «железная воля» восходящего коммунистического лидера. В ноябре 1922 года в Хунани насчитывалось уже 230 коммунистов и соцсомольцев, тогда как даже в Шанхае — всего 110. (В Кантоне было и того меньше — 40, в Цзинани — 20, а в восточной провинции Аньхой — 15.)³⁹

Дел, как видно, у Мао было невпроворот. Он, правда, в глубине души еще надеялся, что через три-четыре года сможет поехать на учебу в Россию⁴⁰, но события захлестывали его. Вместо того чтобы самому учиться марксизму, ему приходилось учить других. В августе 1921 года вместе с «Усатым Хэ» он, помимо прочего, основал в Чанше школу для подготовки кадров компартии. Интересно, что действовала она вполне легально — под вывеской так называемого Университета самообразования, на функционирование которого Мао Цзэдуну с помощью местной интеллигенции удалось получить субсидию даже у правительства ненавидимого им Чжао Хэнти⁴¹. Она стала выплачиваться ему ежемесячно в размере четырехсот китайских долларов. Конечно, ничего общего это учебное заведение не имело с тем анархистским проектом, который Мао лелеял за полтора года до того. Генеральным управляющим университета стал сам Мао Цзэдун, завхозом — его брат Цзэминь. Обоим пришлось оставить работу в начальной школе при Первом педагогическом училище⁴².

Между тем в китайской компартии происходили серьезные политические перемены. В самом начале 1922 года группа общественных деятелей Китая, приняв приглашение большевистского руководства, посетила Москву и Петроград. Они приняли участие в работе съезда народов Дальнего Востока, проходившего под эгидой Коминтерна.

Все, что там происходило, произвело на китайских коммунистов огромное впечатление. Ведь форум этот был специально посвящен проблемам единого национального фронта в колониях и полуколониях, и руководители Коминтерна изо всех сил старались внедрить в сознание делегатов идею сотрудничества коммунистов с национал-революционерами. Особенно горячился председатель Исполкома Коминтерна Григорий Евсеевич Зиновьев, прямо заявлявший о том, что китайские, корейские и японские коммунисты «являются пока еще маленькой группой», а потому должны «не стоять в стороне, не смотреть свысока на тех грешников и мытарей, которые еще не стали коммунистами, но вмешаться в самую гущу, в те десятки миллионов людей, которые борются в Китае, людей, которые борются пока за национальную независимость и раскрепощение»⁴³. О том же, по существу, говорил и Ленин, встретившийся в перерыве с группой участников съезда, среди которых находились Чжан Готао, еще один коммунист Дэн Пэй и представитель Гоминьдана Чжан Цюбо. Ленин особо поднял вопрос о возможности сотрудничества Гоминьдана и компартии, поинтересовавшись мнениями на этот счет Чжан Цюбо и Чжан Готао⁴⁴.

Тут уж, конечно, лидерам КПК пришлось призадуматься. Зиновьев и Ленин были не то что Маринг. Они являлись вождями, учителями, наставниками. В результате и Чжан Готао, и Хэ Шухэн, да и другие присутствовавшие на форуме коммунисты должны были проголосовать за «Манифест съезда к народам Дальнего Востока», содержавший призыв к объединению всех антиимпериалистических революционных сил⁴⁵.

Возвратившись в Китай в марте 1922 года, Чжан Готао доложил в Центральное бюро КПК о результатах поездки, заявив, что «большинство руководителей в Москве считают, что китайская революция должна быть направлена против империализма и внутренних милитаристов и реакционеров, которые находятся в сговоре с ним… Китайская революция должна объединить усилия различных групп революционных сил всего Китая. И в результате должно быть установлено сотрудничество между КМТ [Гоминьданом] и КПК. Ленин сам подчеркнул этот момент»⁴⁶. Чэнь Дусю был явно смущен, но надо было искать выход из положения.

И вот в начале мая 1922 года I съезд Социалистического союза молодежи Китая, проходивший легально в Кантоне, осторожно высказался о необходимости поддержать революционную борьбу против империализма и милитаризма, за завоевание национальной независимости и гражданских свобод⁴⁷. Без одобрения Чэнь Дусю такое произойти не могло. Через месяц, 15 июня, сам Чэнь опубликовал «Первое заявление Компартии Китая о текущем моменте», в котором уже признал, что кантонское правительство доктора Суня пользуется популярностью среди рабочих Южного Китая, а «из различных политических партий, существующих в настоящее время в Китае, относительно революционной и более или менее демократической группировкой является только Гоминьдан». И далее: «Метод действия, который предлагает Коммунистическая партия Китая, состоит в том, чтобы призвать Гоминьдан и другие революционно-демократические группировки, а также все организации революционных социалистов к созыву совместной конференции для создания объединенного демократического фронта»⁴⁸.

Конечно, это было написано с тяжелым сердцем. Не случайно ведь Чэнь вместо определения «национальный» (фронт), принятого в Коминтерне, употребил звучащее более радикально выражение «демократический». 30 июня он написал новое письмо Войтинскому, где заявил, что КПК «очень надеется», что гоминьдановцы смогут «осознать [необходимость] реорганизации [то есть объединения с коммунистами и политической радикализации] и пойдут рука об руку с нами. Однако надежд очень мало»⁴⁹. Такая интерпретация политики Коминтерна являлась, безусловно, оригинальной. Ведь Москва-то считала, что внутриполитическая обстановка в Китае требовала не того, чтобы гоминьдановцы шли вместе с коммунистами, а того, чтобы коммунисты, которых, кстати, в то время насчитывалось всего 195 человек, установили антиимпериалистический союз с более мощной, десятитысячной, партией Сунь Ятсена.

И все же кое-какие сдвиги наметились, и новый курс КПК получил закрепление в документах ее II съезда, проходившего в Шанхае с 16 по 23 июля 1922 года. Форум состоялся в отсутствие Мао, который хотя и прибыл в Шанхай для участия в нем, но на него не попал. По словам самого Мао Цзэдуна, он «забыл название места, где он [съезд] должен был проходить, не смог найти никого из товарищей, а [потому] пропустил его»⁵⁰. Звучит это заявление странно, так как адрес Чэнь Дусю-то, по крайней мере, Мао должен был помнить: бывал он в этом доме неоднократно. Но никаких более вразумительных объяснений его отсутствию нет.

Так ни с чем он и вернулся в Чаншу, о чем мог лишь пожалеть, поскольку съезд был очень важным. Делегаты реорганизовали руководящие органы партии, избрали вместо Бюро Центральный исполнительный комитет во главе с Чэнь Дусю и основали новый партийный орган — журнал «Сяндао чжоукань» («Еженедельник „Проводник“»). Обсудили они и ставший на тот момент главным для них вопрос о едином «демократическом» фронте. Из двенадцати человек, присутствовавших на форуме, пятеро принимали участие в подготовке или работе съезда народов Дальнего Востока. С докладом об этом коминтерновском саммите на съезде выступил Чжан Готао⁵¹. Выслушав его, съезд выразил согласие с принятыми в Москве и Петрограде решениями, утвердив закрытую резолюцию об «объединенном демократическом фронте» и манифест. В обоих документах довольно подробно обосновывалась необходимость создания межпартийного блока компартии и Гоминьдана⁵². В социальном плане объединенный фронт мыслился как «временный союз» пролетариата и крестьян-бедняков с национальной буржуазией, которая, как признавалось в декларации съезда, была «в состоянии объединить свои силы и выступить против иностранного капитализма и продажного правительства Пекина»⁵³. Что же касается выдвинутого ранее предложения Маринга о вступлении коммунистов в Гоминьдан, то съезд обошел его молчанием.

Интересно, что идея объединенного фронта, предложенная съездом, дополнялась в его документах предложением о создании так называемого параллельного «Демократического союза», иначе — «Союза движений за народовластие»⁵⁴, в который предполагалось вовлечь членов профсоюзов, крестьянских союзов, союзов торговцев, учителей, студентов, политических женских союзов, клубов юристов и издателей в различных городах страны, а также членов парламента, «сочувствующих коммунизму». Последние должны были, по мысли китайских коммунистов, образовать левое руководящее крыло в «Демократическом союзе»⁵⁵. Этот радикальный «союз» был не более чем уловкой: имелось в виду на практике облечь в его форму само сотрудничество КПК и Гоминьдана при непременной гегемонии компартии.

Решения съезда были направлены в каждую партийную организацию. Получил их и Мао Цзэдун. И в середине августа в Чанше под эгидой компартии прошел учредительный съезд «Демократического союза» различных общественных организаций. Одним из руководителей его стал Ли Лисань. Аналогичные объединения были созданы также в Пекине, Хубэе, Шанхае и Гуандуне⁵⁶. Гоминьдановцы, однако, не поддержали эту инициативу.

12 августа 1922 года в Китай вернулся Маринг. Он не мог не чувствовать себя победителем. Ведь с собой он привез две бумаги, которые должны были заткнуть рты всем его недоброжелателям в КПК. Первая из них представляла собой написанную секретарем Исполкома Коминтерна Карлом Радеком инструкцию, в которой полностью поддерживалась инициатива Маринга о вступлении коммунистов в Гоминьдан. В ней подчеркивалось, что Коммунистическая партия Китая должна сохранять внутри Гоминьдана полную независимость и находиться в нем только до тех пор, пока не превратится в массовую политическую организацию. Вторая бумага была директивой Войтинского, являвшегося в то время уже главой Дальневосточного отдела ИККИ. В ней прямо подчеркивалось: «Центральный комитет Коммунистической партии Китая согласно решению Президиума Коминтерна от 18 июля должен… проводить всю свою работу в тесном контакте с тов. Филиппом»⁵⁷. (Это, как мы знаем, был один из псевдонимов Маринга.)

Сразу же по прибытии в Шанхай Маринг, по воспоминаниям Чжан Готао, сообщил руководству компартии: «Коминтерн одобряет идею вступления членов КПК в КМТ [Гоминьдан] и считает, что это новый путь создания объединенного фронта»⁵⁸. 25 августа он посетил Сунь Ятсена, который опять находился в Шанхае, изгнанный из Кантона неожиданно предавшим его Чэнь Цзюнмином. Сидя в уютном кабинете доктора Суня, эмиссар ИККИ информировал лидера Гоминьдана о том, что Москва советует коммунистам Китая объединиться с его партией. При этом он рекомендовал Суню уделять больше внимания рабочему и крестьянскому массовому антиимпериалистическому движению⁵⁹. Дезориентированный изменой милитариста Чэня, Сунь готов был принять его предложения, соглашаясь на реорганизацию Гоминьдана. Он долго думал в те дни о судьбе китайской революции и, по его собственным словам, «разочаровался во всем, во что раньше верил». Еще в Кантоне, сразу же вслед за переворотом бывшего соратника Чэнь Цзюнмина, он «убедился, что единственным действительным и искренним другом китайской революции является Советская Россия»⁶⁰.

Да, Маринг имел все основания торжествовать. Но Чэнь Дусю так просто капитулировать не хотел. Не желали сдаваться и поддерживавшие своего председателя члены избранного на II съезде Центрального исполнительного комитета партии — Чжан Готао, Цай Хэсэнь (он вернулся из Франции в начале 1922 года) и Гао Цзюнъюй, главный редактор только что созданного органа КПК «Сяндао чжоукань», а также кандидат в члены ЦИК Ли Дачжао. 29 августа по требованию Маринга все они собрались на совещание в городе Ханчжоу. Так же как и заключительное заседание Учредительного съезда в Цзясине, проходило оно на воде. Его участники арендовали лодку и в течение двух дней (разумеется, с перерывами на еду и сон) катались по расположенному на краю города живописному озеру Сиху, окруженному причудливыми холмами с высящимися на них изящными средневековыми пагодами. «Наверху — небо, а внизу— Су[чжоу] и Хан[чжоу]», — говорят в Китае, имея в виду красоту здешних мест. Тихие заводи, сплошь покрытые ярко-красными лилиями, на этот раз, однако, к покою не располагали. Лодка тихо скользила меж небольших островков, утопающих в бамбуковых зарослях, но совещание, в котором помимо членов ЦИК и Маринга участвовал еще и переводчик последнего Чжан Тайлэй, развивалось бурно и драматично. Судя по воспоминаниям Чэнь Дусю, все члены Центрального исполкома, присутствовавшие на этой встрече, выступили против предложения коминтерновского агента, резко потребовавшего от них выполнения решений ИККИ. Представитель Кремля на первых порах был поддержан одним Чжан Тайлэем, однако тот не входил в состав ЦИК. Все доводы Маринга встречались в штыки. Наконец он не выдержал и, стремясь добиться перелома в дискуссии, пригрозил отлучением диссидентов от Коммунистического Интернационала. Его речь прозвучала как ультиматум: он в категорической форме потребовал от присутствовавших подчинения коминтерновской дисциплине⁶¹.

И тут Чэнь Дусю все стало ясно. О равноправии с московскими большевиками нельзя было даже мечтать. Его партия, находившаяся в младенческом состоянии, целиком зависела от Москвы, а та требовала одного — беспрекословного послушания. До образования КПК большую часть средств, необходимых для функционирования большевистских кружков, Чэнь Дусю изыскивал сам, в основном за счет издательской деятельности, но с образованием компартии денег стало катастрофически не хватать. Ведь расходы коммунистов все время увеличивались, и если в начале 1921 года они составляли всего 200 долларов, то уже к концу года достигли почти 18 тысяч!⁶² Какое-то время лидеры КПК еще наивно считали, что не должны зависеть от субсидий Коминтерна⁶³. Однако жизнь диктовала свои законы. В 1921 году Коминтерн предоставил молодой партии 16 тысяч 650 китайских долларов, в то время как сумма, которую партия смогла собрать самостоятельно, равнялась одной тысяче. В 1922 году самим китайским коммунистам уже ничего не удалось наскрести, тогда как из Москвы они до конца года должны были получить 15 тысяч⁶⁴. Тут уж кривляться не приходилось. Кремль давал деньги, снабжая не только самого Чэнь Дусю, но и региональные партийные организации, а потому вопрос вставал ребром: либо капитулировать перед авторитетом Москвы и по-прежнему получать от нее финансовую подпитку, либо пойти наперекор Кремлю и лишиться всего. Поразмыслив, участники совещания приняли единственно благоразумное решение: они единогласно проголосовали за вступление в Гоминьдан. «Кто платит, тот и заказывает музыку!»

Должно быть, на душе у них было тошно. И красота чудесного озера вряд ли могла развеять их мрачное настроение. Молчаливо смотрел на них высившийся на северо-западном берегу Сиху каменный Юэ Фэй — памятник великому полководцу южносунской династии, обретшему здесь последний покой. Не ирония ли судьбы была в том, что фатальное совещание, превратившее КПК в послушный инструмент зарубежных политиков, состоялось близ могилы бесстрашного воина, прославившегося своим патриотизмом?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.