Глава 6 Встречи: путешествия с Pz-IV и без него
Глава 6
Встречи: путешествия с Pz-IV и без него
Весной 1944 года 17 танковых экипажей из 5 человек из 8-й роты 25-го танкового полка — незадолго до того в Бамберге я был приписан к этой роте — проехали 200 км пассажирским поездом третьего класса из Бамберга в «Нибелунгенверке» («завод Нибелунгов») в Линце на берегу Дуная в Австрии для приемки новых «панцеров-IV» для 2-го батальона 25-го танкового полка, воюющего на Восточном фронте. К тому времени «Нибелунгенверке», производящий Pz-IV с апреля 1941-го, был единственным оставшимся производителем этого типа средних танков.
Надежно закрепленные на платформах, 17 Pz-IV ждали нас на «Ни-верке», как местные называли завод. Мы сразу заметили, что в боевом отделении каждого нового танка был новый «машиненпистоле 40» (МП-40), а также новый «Кляйнемпфангер» (малое радио) в бакелитовом корпусе. Приемник был младшим братом «фольксемпфангера» («народного радио»), недорогого радио, которое небогатым немцам выдавали практически бесплатно.
Мы могли понять, почему там были МП-40, но не могли сообразить, зачем в танковую укладку были включены радиоприемники на 220 вольт. Там, куда мы везли эти танки, просто не было источника тока с такими параметрами. Тем не менее маленькие приемники поехали с нами.
Не увидев в Линце ничего, кроме запасных путей у «Ни-верке», мы проехали в товарном поезде около 400 км до Пшемышля, города в Юго-Восточной Польше у украино-польской границы. Почти всю Вторую мировую войну название города было известно многим немецким солдатам благодаря его большому «Энтлаузунганштальту» (пункту санитарной обработки). В военном смысле Пшемышль был узлом немецкого железнодорожного сообщения на южную часть Советского Союза и обратно.
Не имея необходимости проходить вошебойку, мы, танкисты, жившие в своих танках, стоявших на платформах, проехали до места назначения еще километров двести. В конце примерно 800-километрового пути в конце марта 1944 года мы наконец доставили гусеничные машины в свой полк в городе Черновцы. По этому случаю меня, прослужившего в немецкой армии 17 месяцев, встретили как новичка на Ост-фронте (Восточном фронте).
Для поездки требовалось 17 полных экипажей — 85 человек, — потому что, например, Pz-IV могли без разгрузки отбить налет партизан на железную дорогу, особенно к востоку от Пшемышля. Сокращенные экипажи не могли адекватно защищать поезд, состоявший из локомотива, девяти платформ, восемь из которых несли по два танка, и двух товарных вагонов. В конце марта 1944 года стоящие у подножия Карпат Черновцы (на румынском — «Чернаути», на немецком — «Черновиц») заняли советские войска.
Сейчас Черновцы находятся на Украине, недалеко от юго-восточной границы Польши, северо-восточной границы Венгрии и северной границы Румынии. С учетом того факта, что там находится угол трех стран, где встречаются три страны, я полагаю, что в Черновцах имеется что-то вроде — повторяю: «что-то вроде» — пересечения пяти государств. До того как Советы заняли его в 1944-м, город лежал на территории, принадлежавшей Румынии; он даже тогда лежал близко к моему воображаемому перекрестку пяти стран.
Мы прибыли в город, если быть точным, примерно за неделю до взятия Черновцов советскими ударными частями 30 марта 1944 года; там был и, наверное, стоит до сих пор мост над многочисленными железнодорожными путями, ведущими, насколько можно было понять, в сторону фронта, который, если встать лицом на север, был слева от нас, справа от нас, перед нами и чуть дальше, даже сзади.
Что запоминалось на том мосту в Черновцах, так это резкий поворот, который приходилось проходить в самом конце спуска с него. Один за другим каждый из наших танков, осторожно двигаясь на самой низкой из шести передних передач, сползал по мощенному булыжником спуску до узкого поворота налево под прямым углом. Там каждый водитель, используя тормоз левого бортового фрикциона, должен был сначала отключать, а потом тормозить левую гусеницу, позволяя правой двигать танк влево, подальше от бетонного барьера на внешней стороне разворота.
Весящий примерно 25 тонн Pz-IV, движущийся по брусчатке, требовал тщательности в вождении. Слишком глубокий разворот влево в подобном случае мог привести к тому, что правый задний каток цеплялся за бетонное ограждение, срывая гусеницу. Потеря гусеницы приводит к полной неподвижности танка. Чтобы снова начать движение, команде предстояла бы очень тяжелая работа. Нужно было выбить несколько пальцев в слетевшей гусенице, вдвое длиннее танка — а «Pz-IV» был в длину почти шесть метров, — выложить более короткие куски перед опорными катками, а затем соединить куски, не замыкая гусеницу.
Затем кто-то еще буксировал их «панцер-IV» на выложенную гусеницу. После этого нужно было поднять концы 99-звенной гусеницы и втащить их на поддерживающие катки, убедившись, что звенья попали на ведущее колесо впереди и ленивец сзади, — и, наконец, загнать последний палец, соединяющий концы гусеницы. Долгая, тяжелая и повторяющаяся работа. Опасная во время боя. Неудобная и тяжелая в узком бутылочном горлышке — например, на мосту. Если, как говорит пословица, множество лошадей пало из-за одной подковы, из-за гусеницы может пропасть множество танков.
Все наши танки нормально прошли мимо бетонной стены под холмом и вон из города. Последним проходил мост полугусеничный грузовик, тянущий счетверенную 20-мм зенитку, стволы смотрели назад. Четверо на грузовике смотрели вокруг с беспокойством и сильно торопились. Может быть, у них было много горючего и патронов, а может быть, нет.
Обычно все наши новые Pz-IV попадали в бой в течение одного-двух дней, если не раньше. Но не в этот раз. Несколько танков с экипажами были заняты в упражнениях с участием союзников Германии. В том числе и мой.
Румынская армия в этом районе хотела обкатать танками дюжину солдат, чтобы снять у них танкобоязнь. Это были явно деревенские парни, и командовал ими смуглый драчливый сержант.
Даже столько лет спустя я с удивлением вспоминаю тот день. Мы часами ездили по полю, где осталась сухая прошлогодняя трава, вычерчивая на нем узкий прямоугольник метров 50 длиной. Площадка напоминала весеннюю пашню.
Румыны, по одному на каждый проход танка, должны были отпрыгнуть от него вбок и, бросая две дымовые гранаты, привязанные к концам 60-см шнура, старались попасть на поднятый ствол танковой пушки, прямо перед башней. Они не поджигали этих сделанных в Германии гранат, так что дыма от них не было.
Однако румыны и их гранаты заставили нас задуматься о нашей уязвимости перед таким дымом. Свисая со ствола перед башней, такие гранаты выделяли много плотного дыма, который наверняка заслонял телескопический прицел, расположенный в 40 см слева от центра ствола 75-мм пушки. Аналогично дым мог, независимо от силы ветра, сократить или полностью перекрыть обзор из пяти смотровых щелей в командирской башенке.
Пары внутри танка частично разгонялись воздухом, дующим в башню от вентиляторов охлаждения двигателя. Часть гранатного дыма, достигшего кормы корпуса, наверняка будет затянута вместе с охлаждающим воздухом, которого V-образный 12-цилиндровый «Майбах» на 320 лошадиных сил потреблял во множестве, и найдет дорогу в боевое отделение. В Pz-IV не было печки. Кроме теплых летних дней, внутри всегда было холодно и гуляли сквозняки.
Румынский сержант хотел, чтобы его танкоборцы шевелились поживее и лучше учились. По крайней мере, однажды он, широко размахнувшись взятой за подбородный ремень стальной каской, ударил по заднице солдата, которого счел копушей. При нашей жесткой дисциплине ни один немецкий унтер-офицер или офицер не мог себе позволить ничего подобного.
Пришел полдень, упражнения прервали, и румыны показали, что не прочь поесть горячего. К полю была подтянута полевая кухня.
Заряжающий, наш мальчик на побегушках, схватил новенькие котелки и принес их полными горячей каши с мясом (Прим. перев. — Автор так и написал по-английски — kasha) из обрушенного или дробленого зерна, популярным блюдом в Восточной Европе. Поскольку утро выдалось спокойным, часть экипажа осталась в танке, по одному отлучаясь помочиться.
У румынских поваров было много каши, и мы, танкисты, давно не оказывавшиеся у столь щедрой полевой кухни, дали им возможность положить нам добавки. Съев первую добавку, мы взяли вторую. Ох и поели мы каши в тот полдень! Никто из хозяев так и не понял, сколько танкистов к ним подходило. Наши друзья не узнали об этом до вечера, когда кухня уже уехала. Был в этом предприятии некоторый оттенок Троянского коня.
Без сомнения, румынам надо было знать нашего заряжающего. Думаю, это он заметил, что те не знают, сколько человек с нашего танка кормят. Хороший заряжающий мог быстро почуять выгоду в чем-то подобном. Работа на воздухе была его сильной стороной, и поэтому его побуждали оставаться заряжающим.
Что до остального экипажа, слева от заряжающего располагался другой «человек на антресолях» — наводчик, который мысленно подводил штрихи прицельной сетки подо все, что видел, всегда готовый к выстрелу. Человек со склонностью к тому, что формально относилось к геометрии и тригонометрии. Человек, который всю оставшуюся жизнь будет использовать вместо прицельной сетки штрихи грязи на окнах, пытаясь быстро и точно прицеливаться по машинам, поездам, людям. Кстати, редко у какого наводчика было удостоверение водителя танка.
Ниже, перед наводчиком, сидел водитель, слышащий всех звуки, внутри и снаружи, свободным от наушника ухом и всегда старающийся уменьшить шум от своей малышки, всегда готовый моментально реагировать на требование любой ситуации. У каждого члена экипажа был ларингофон и гарнитура с двумя наушниками, один из которых покрывал ухо, а другой был сдвинут выше, к головному убору.
Рядом и тоже ниже, но справа, находился другой внимательный слухач, радист, с аппаратурой в серых коробках, подключенных к укороченной, уменьшенного радиуса, антенне, которая располагалась на корме корпуса слева. А еще у него был пулемет МГ-34 с закрепленной сзади на барашковых гайках пластиковой чашкой. Удивительно, с какой устойчивостью это устройство, находящееся на голове у радиста, осуществляло наводку курсового пулемета. Главной заботой радиста были его радиочастоты, выделенные на этот день. Как их не забыть и как их не выдать. Первое, что хотели знать от радиста в советском плену, — те самые частоты. Их ложные танки — захваченные немецкие танки с экипажами из сносно владеющих немецким языком hujas (русское название члена) — могли воспользоваться этим знанием. Говорили, что эти ложные немцы служили в советских штрафных батальонах.
На третьем уровне, чуть выше в башне, чем наводчик и заряжающий, за казенником пушки, приходящимся ему между лодыжками и животом, но чаще всего на уровне ширинки, сидел на своем троне командир танка, чьим основным атрибутом было хладнокровие. Обычно у командира танка был опыт наводчика. Редкий командир танка жил на своем чердаке достаточно долго, чтобы набрать богатый боевой опыт. Но те, кто его все-таки набирал, — фраза Шекспира «Не знает сна лишь государь один» (Пер. Е. Бируковой. — Прим. перев.) подходила к каждому, — были в цене, экипаж поклонялся им как спасителям; танкист чувствовал себя в экипаже такого героя как за каменной стеной.
В конце дня в поле румынский сержант и его парни наконец узнали, сколько танкистов входит в экипаж. Все пятеро сошли с небес попрощаться с честной компанией. Перед нами, так сказать, сняли каски — из-за огромного аппетита, который каждый из нас показал у кухни с их кашей.
Мы, со своей стороны, видели в них шайку бедных педерастов, которым понадобится много удачи, чтобы остаться в живых. Одно нежно-голубое яйцо — граната из кассеты в задней части башни, брошенная с командирского насеста, — даже без трехсекундного отсчета «двадцать один, двадцать два, двадцать три» крайне укоротит жизнь любого пехотинца, подошедшего к «панцеру-IV» настолько же близко, как те румыны делали много раз за день.
Километрах в 75 от Черновцов мы вскоре попали в танковый бой, в котором потеряли нашу «четверку», которой снаряд советского Т-34 пробил башню и повредил орудие. Поскольку внутри ничего не взорвалось, никто не был убит или ранен, у нас было время вынуть башенный МГ-34 и убраться с ним, а также с 600 патронами 7,92 х 57. В Сучаве мы отступили на запад, в Карпатские горы.
Осматривая изнутри брошенную придорожную пивоварню к западу от Сучавы, один из наших — кажется, по фамилии Мозер — нашел несколько кегов пива. Однако он не был в этом здании первым. У входа на бетонном полу лежал на спине молодой красноармеец без оружия, с дыркой от пули во лбу, с бледным членом, полувытащенным из штанов. Бедный человек, который, должно быть, остановился — видимо слишком надолго — отлить, и его без долгих рассуждений застрелил его комиссар.
Один полный кег, который Мозер вскинул на плечо, недолго прошел с ним. Как и МГ-34 недолго оставался с нами. От обоих избавились примерно в одно время — МГ был отдан какой-то части, которой он был нужен, пустой или полупустой кег — брошен в канаву.
Иногда натыкаясь на патрули, особенно у железнодорожных станций, мы шли вдоль рельсов дальше на запад. У нас были все нужные документы, оставалось найти транспорт. В то время, в апреле 1944-го, еще не было частей, которые силой заворачивали солдат обратно на передовую. От Сучавы мы хотели проехать, срезав путь через Северную Румынию, в Венгрию и затем на запад до Будапешта и Вены.
В Карпатах, на отметке 90 км от Сучавы, мы обнаружили, что нет поезда, который мог бы вытащить нас из этих гор. Мы узнали, что рельсы целы, но по ним ничто не ездит. Мы также услышали, что впереди длинный железнодорожный туннель.
Вскоре после того, как вошли в туннель, мы оказались в полной темноте. У нас не было фонариков. Одна рука вытянута вбок — у меня это была левая рука, каждый из нас нащупывал путь вдоль того, что казалось сотнями метров неровного, грязного и влажного камня.
Что, если какой-нибудь поезд наконец решит тут проехать? Что, если туннель наглухо завален с другого конца или с обоих концов? Что, если у выхода залегли партизаны?
Незадолго до окончания нашего подземного приключения — мы к тому времени могли видеть пресловутый свет в конце туннеля — одиночный путь слегка отклонился, насколько помню, влево. Мы выбрались оттуда и разными способами, уже безо всяких туннелей, проехали на запад еще 350 петляющих километров, пока не добрались до Венгрии.
С нами был один берлинский хвастун по имени Штоббе, прирожденный комментатор. В одном венгерском городе он увидел красивую девушку на тротуаре главной улицы. Штоббе громко сказал: «Ты красивая девушка, у тебя всего один недостаток». Девушка ответила: «Das eez [das ist] kein Fehler». Она хотела сказать, что еврейка — это не недостаток. На груди ее жакета была видна желтая звезда Давида. Бог знает, что потом стало с той девушкой и что стало со Штоббе.
Последний отрезок нашего путешествия обратно в казармы в Бамберге был сравнительно ровным. Там было уныло. Некоторые солдаты, горюющие там, носили, кроме медалей, и черные нашивки за одно или несколько ранений; у некоторых нашивки были серебряного цвета.
Бросавшее дымовые болас отделение румынской пехоты у города Черновцы, мертвый молодой советский солдат в пивоварне у Сучавы, темная нора туннеля в Карпатах и та негодующая молодая еврейка в Венгрии — эти встречи, из-за их примечательности, как-то заслонили, 60 лет спустя, потерю нашего Pz-IV в бою с несколькими советскими танками у Сучавы.