ГЛАВА 42

ГЛАВА 42

В 1892 или 1893 году, я хорошо не помню, ко мне однажды в кабинет Торгово-промышленного товарищества вошел Н. А. Найденов быстро, как всегда это проделывал; по лицу его было заметно, что он чем-то взволнован, и сказал: «Бабкинская мануфактура прекратила платежи, и один из владельцев ее, Николай Козьмич [Бакланов], состоит председателем совета Торгового банка. Я никак не ожидал, что дела у Баклановых так плохи, следовало бы Николаю Козьмичу оставить председательствовать в совете банка, он должен был знать о критическом положении дела — это не делает ему чести».

Бабкинская мануфактура принадлежала двум братьям — Ивану и Николаю Козьмичам Баклановым, последний из них был председателем совета Торгового банка и директором-распорядителем в Торгово-промышленном товариществе.

Для меня это известие явилось большой неожиданностью, я был глубоко уверен, что Баклановы очень богатые люди. Вспомнилось посещение меня с месяц тому назад одним бухарцем, который между разговорами спросил меня: «Правда, что один из главарей Торгового банка скоро прекратит платежи?» Я спросил, о ком он говорит. «Балашинская мануфактура», — ответил он. Я рассмеялся и сказал: «Ну, здесь бояться нечего: Балашинская мануфактура возглавляется Павлом Григорьевичем Шелапутиным, очень богатым человеком; Балашинская у нас покупает, но только за деньги и ничего нам не должна». Теперь мне стало ясным, о ком бухарец мог мне тогда говорить, но только перепутал фамилии: вместо Бабкинская, сказал Балашинская, о чем я и рассказал Н. А. Найденову. Николай Александрович вскочил со стула и с горячностью сказал: «Жаль, что вы своевременно мне не рассказали! Можно было догадаться, о ком говорится!»

Мне кажется, я не ошибусь, если скажу, что история с Баклановым для Н. А. Найденова была одним из самых тяжелых переживаний у него в жизни, унесшим много сил и здоровья.

Между Н. А. Найденовым и Н. К. Баклановым были довольно дружеские отношения, это можно было заключить из их переписки между собою, часто производившейся в стихах, чего и не миновали даже деловые записки и отношения. Близкие отношения Найденова с Баклановым начались с 1870 года, года учреждения Московского Торгового банка; в то время Баклановы были богатыми купцами, имеющими довольно большое влияние среди купечества, в то же время Н. А. Найденов не представлял из себя никакой особой величины в купеческом мире.

Баклановы жили у Красных ворот в своем доме, потом проданном ими Сергею Владимировичу Алексееву1; Иван Козьмич переехал во вновь купленный дом-особняк на Моховой улице, перешедший потом сибирской миллионерше Базановой, а от нее к миллионеру фабриканту Красилыцикову2; Николай Козьмич купил себе особняк в каком-то переулке на Пречистенке3, перешедший после банкротства к фабриканту Николаю Николаевичу Коншину-старшему, называемому так в отличие от его сына тоже Николая Николаевича младшего.

Н. К. Бакланов был мой непосредственный начальник при поступлении в Московское Торгово-промышленное товарищество. Мои впечатления о нем остались довольно тусклые, и большой деловитости я в нем не видал, но это можно объяснить было тем, что его служебная нагрузка во многих торговых и общественных учреждениях была очень большая, и его посещения Московского Торгово-промышленного товарищества были на час или полтора в день, скорее, их можно было рассматривать как часы отдыха от многих забот в других делах.

Н. А. Найденов приписывал расстройство дел Бабкинской мануфактуры покупке ими большого лесного имения где-то на юге России, в количестве нескольких десятков тысяч десятин леса, которые хотя были куплены очень дешево, но требовали еще расходов по эксплуатации, и затрата на покупку вызвала уменьшение оборотных денежных средств товарищества, да, кроме того, старший сын Ивана Козьмича, Александр Иванович, раньше подававший большие надежды своими способностями, произвел значительную растрату, израсходованную им на кутежи.

Бабкинская мануфактура вырабатывала суконные товары, преимущественно идущие в казну для армии, а потому Николаю Козьмичу приходилось часто ездить в Петербург для переговоров с интендантством, куда и мне приходилось ездить, и потому встречались с ним в вагоне и беседовали. Некоторые из его рассказов у меня остались в памяти.

Так, однажды он задержался в Петербурге, в компании поехал обедать в какой-то ресторан, а оттуда к какой-то известной сводне, познакомившей его с милой и интересной дамой. На другой день, приглашенный на jour fixe4 к крупному чиновнику-интенданту, Николай Козьмич сидел в гостиной среди собравшихся гостей, в это время вошедший лакей доложил хозяевам о прибытии какой-то четы, его превосходительства с супругой (фамилию он мне не назвал). В дверях гостиной, к большому его удивлению, Бакланов увидал входящего господина со звездами и даму, с которой он познакомился вчера у сводни. Дама, заметившая Бакланова, смутилась, но не растерялась. Села с ним рядом и начала разговаривать и ему сказала: «Рассчитываю на ваше благородство; вы не будете разбалтывать о нашей вчерашней встрече. Я чувствую себя очень виноватой перед мужем и принуждена была сделать такой проступок не ради дурных чувственных побуждений, но по необходимости к деньгам: жизнь дорога, по занимаемому положению мужа я должна бывать в обществе и принимать у себя, для чего должна иметь костюмы, экипаж и производить другие траты, между тем муж получает жалованье и больше никаких доходов не имеет, и я решилась прибегнуть к способу, меня позорящему. Надеюсь, вы поймете меня и не очень осудите». Николай Козьмич успокоил ее и сказал: «Болтать об этом не в моих интересах», так как муж ее имеет влияние на его дела как поставщика в интендантство.

Бакланов еще рассказывал много разных вещей их чиновничьей жизни и, между прочим, как ему было предложено купить в Москве большое владение и не за дорогую цену, находящееся у Красных ворот, потом использованное государством для устройства в нем института для сирот дворян; в данное время в нем находится наркомат НКПС5. Бакланов от такого предложения отказался и сказал мне: «Я не считаю себя за казнокрада, с возможностью случайного обогащения при помощи объегоривания государства».

Банкротство Бакланова очень подорвало доверие к Н. А. Найденову среди московских купеческих тузов, считавших его виновным в допущении кредита Бабкинской мануфактуре в 2 миллиона рублей в то время, когда Бакланов был председателем совета — высшего контролирующего органа банка.

Н. К. Бакланов пришел к Н. А. Найденову, упал в ноги перед ним и со слезами просил простить его за легкомыслие, что он не имел сил сознаться в плохом положении своих дел, все еще до последней минуты рассчитывая на изменение фортуны в лучшую сторону, как это бывает нередко с торговыми людьми.

Николай Александрович ежедневно заходил ко мне после собрания членов совета банка, и я видел, сколько стоит ему сил, здоровья, энергии, самолюбия и терпения перенесение всех выпавших на него невзгод, с восстановлением опять к нему пошатнувшегося доверия со стороны лиц, крупно заинтересованных в банке. По его измученному и неспокойному лицу можно было судить, как эти заседания совета обходились ему тяжело; у него однажды вырвалась фраза: «Один Бог знает, сколько история с Баклановым у меня отняла здоровья! Когда я мочусь, у меня идет кровь». Я глубоко уверен, что другой человек на его месте, с обыкновенными способностями, не смог бы перенести создавшегося положения.

Акции Торгового банка в цене падали, вклады уменьшались, на собраниях совета доходило дело почти до скандала, некоторые члены совета наседали на Николая Александровича, в особенности в этом отличался Василий Иванович Якунчиков, человек грубый и не отличающийся объективностью; про него говорил Иван Иванович Казаков, бывший тоже членом совета банка, хорошо знавший В. И. Якунчикова: «Вот везет же ему, как незаконнорожденному. Ведь, поди, может в трех соснах заблудиться, а в делах ему счастье так и прет!» В какой-то газете промелькнуло о банкротстве Бабкинской мануфактуры и владельцев ее Баклановых, имеющих большое положение в банке с большой задолженностью в нем. Очень настойчиво поговаривали о назначении ревизии Министерством финансов, куда от кого-то поступила просьба о ревизии Торгового банка. Если бы ревизия состоялась, то положение Найденова было бы крайне невыносимое и ему пришлось бы оставить все свои общественные дела, а без них, я уверен, Найденов потерял бы смысл жизни — так он вкладывал в них много души своей! Но, к благополучию его, ревизии не было назначено. Поступившее от кого-то в Министерство финансов прошение о ревизии банка попало в комиссию, где председательствующим был товарищ министра (фамилию забыл, кажется, не то Покровский, не то Петровский42), только недавно назначенный на эту должность из Москвы, где он занимал должность, кажется, управляющего Казенной палаты. Он знал лично Н. А. Найденова и в комиссии заявил: «Нахожу, что ревизию Торгового банка производить не следует в данное время, Найденов и многие другие, стоящие во главе банка, мне лично известны и заслуживают полного доверия».

В довершение всех этих неприятностей, его единственный сын Александр Николаевич, с горя загулял от безнадежной любви к барыш не Савостьяновой (дочке булочника с Петровки), не пожелавшей выйти за него замуж. Александр Николаевич, состоя главным бухгалтером банка, начал манкировать службой, не являться своевременно в банк и имея контрольные ключи от кладовой кассы, задерживал текущие операции.

Таковым создавшимся положением пользовались лица, не симпатизирующие Найденову, начали наносить уколы, как клопы во время жар кой летней ночи в наполненной разными жильцами комнате без достаточного внимания к чистоте, употребляя все усилия, чтобы досадить ему И. А. Колесников, директор С. Морозова, занимающийся денежны ми делами Марии Федоровны Морозовой (жены Т. С. Морозова), имев шей большое количество акций Торгового банка, пустил их в продажу предполагаю, из-за желания отомстить Найденову за уход его хозяина Т. С. Морозова, из председателей Биржевого комитета по вине Найденова.

Один из директоров банка, Александр Карлович Гок, пользуясь распущенностью поведения Александра Николаевича Найденова, старался раздуть это сравнительно неважное дело в событие. Прибегал ко мне жалобой на него: «Скажите, на что это похоже! Уже половина одиннадцатого, а бухгалтера еще нет на службе, а из-за этого происходит при остановка всех операций банка!» Жалоба эта была справедлива и основательна, но было видно, что она делается не из-за боязни за дела банка а скорее, с целью ухудшить положение Н. А. Найденова. Гок отлично понимал, что я ничем не мог помочь в этом случае, разве только довести до сведения отца, чем мог бы еще больше расстроить его в и без тог тяжелые минуты его жизни. Понятно, Гок не стеснялся жаловаться одному мне, но всем приходящим к нему по делу, даже лицам, не близко стоящим к банку*.

Все неприятности Н. А. Найденова были им перенесены и изжиты, на дела Бабкинской мануфактуры он обратил серьезное внимание, и постепенно она вошла в свою колею, особенно получилось облегчение после того, как было продано лесное имение на юге России и за сумму, значительно большую, чем за него было заплачено.

* Не знаю, из каких источников Найденов узнал о кутежах сынка, и он решился прибегнуть к крутым мерам — женить его. О чем сообщил мне, но сетовал, что не имеете на примете подходящей невесты. Между тем года за полтора или два до этого Н. И. Решетников пригласил меня поехать с ним в Исторический музей на лекцию академика Янжула, где и познакомил со своей сестрой Елизаветой Ивановной7, еще очень молоденькой, но привлекательной и интересной девицей, только что кончившей Черняевскую гимназию. Еще тогда Решетников намекнул мне, что хорошо бы выдать ее замуж: А. Н. Найденова. Я знал об увлечении Александра Николаевича другой, не обратил на слова Решетникова внимания, но теперь вспомнил и сказал Николаю Александровичу: невеста есть, сестра Н. И. Решетникова. Я и Александр Николаевич были приглашены а обед к Н. И. Решетникову, где Найденов и познакомился с Елизаветой Ивановной, не предполагая, с какой целью он был приглашен на обед. Вскоре после этого обеда Н. А. Найденов просил приехать меня к нему, чтобы совместно убедить сына в необходимости жениться.

Александр Николаевич, услыхав о таковом желании отца, наотрез отказался исполнить это, встал со стула, чтобы покинуть комнату, но я воспрепятствовал этому, стал у дери и не выпустил его. Произошел у меня с ним крупный и неприятный разговор: Николай Александрович и его брат Виктор Александрович, бывший здесь же, даже убежали из комнаты, но после долгих разговоров и моих убеждений Александр Николаевич, Взбешенный моими доводами, подошел ко мне и сказал: «Хорошо-с — я женюсь!» — Уничижаюше осмотрел меня и немедленно вышел из комнаты. До сего времени у меня в душе сохранился неприятный осадок от этого разговора, но я, право, не сожалею, что я поступил, и уверен, что, если бы его женитьба не состоялась, он бы окончательно спился и с ним было бы то же, что с сыном Г. И. Хлудова, о котором я уже писал. Надетая на него почти насильно узда сохранила ему жизнь и здоровье, хотя не излечила его от алкоголя.