ГЛАВА 27

ГЛАВА 27

Через два года после вступления новых пайщиков в Товарищество с Михаилом Максимовичем на Нижегородской ярмарке случился паралич, конечно, после того он заниматься серьезно делом не мог, но во все вмешивался и этим очень вставлял спицы в колеса.

У меня с ним сохранились отношения довольно хорошие, но с Казаковым Кормилицын очень не ладил из-за купленных им 20 десятин земли, примыкающих к фабрике, за которые он хотел взять 40 тысяч рублей, когда купил сам за несколько сот рублей. И. И. Казаков, как опытный и далеко смотрящий человек, видел, что эта земля в будущем, если не перейдет в Товарищество, послужит болезненным нарывом делу Товарищества, и он с упрямой настойчивостью наседал на Кормилицына, требуя передачи ее в Товарищество. Я хорошо не помню, в каком году скончался Михаил Максимович, но приблизительно в 1896–1897-м, на его место вступил его сын Николай Михайлович, бывший кандидатом в члены правления. Николай Михайлович был высокого роста, сутулый, с длинной вытянутой шеей, с кадыком; имел большой нос, торчащие лопухами уши, вообще выглядел дегенеративным типом. Отличался любовью приврать, особенно если заходил разговор о лошадях, которых он был большой любитель; про него говорили: «Когда он говорит о лошадях, даже цыган плачет». Деловитостью не отличался и своим директорством не принес пользы делу. Позаимствовал от отца некоторые дурные привычки: сидеть в конторе в шапке, когда все остальные сидели без них.

Однажды в фабричную контору вваливается мужичок невзрачного типа, в потертом, лоснящемся армячке. Снял шапку и большим крестом совершил крестное знамение перед иконами, спросив: «А где здесь хозяин?» Ему указали на Кормилицына. Он подошел к нему и спросил: «Ты, что ли, хозяин? Сидишь в шапке, а ведь здесь икона,… как тебе не стыдно?» Все присутствующие ожидали большого скандала, зная необузданный и вспыльчивый характер Николая Михайловича, но умные, проницательные глаза вошедшего укрощающе подействовали на взбешенного Кормилицына, который опустил глаза и, что-то под нос ворча, снял шапку, спросил: «Что нужно?» — «Я пришел предложить вашему Товариществу двести тысяч рублей из пяти процентов годовых, если нужны, они со мной». Оказалось, этот мужичок был мучной торговец в Кинешме Петр Илларионович Баранов*.

Казаков Иван Иванович пережил Михаила Максимовича Кормилицына ненадолго, он скончался в 1898 году. Я его навестил за три дня до смерти, и он вполне ощущал свое тяжелое положение, с полным сознанием своей скорой кончины; казалось бы, какой бы мог быть разговор в эти последние дни его жизни о материальных соображениях. Казаков, прощаясь со мной, слабым голосом напомнил: «Не упускайте двадцати десятин земли у Кормилицына, купите,… хотя бы пришлось заплатить дорого». На должность директора вступил его сын Никола Иванович, бывший до этого кандидатом в члены правления. В это же время я был выбран в председатели правления, оставался в этой должности до 1918 года, вплоть до передачи Товарищества государству.

* Как оказалось, Баранов был очень богатый старообрядец, наживший деньги торговлей. Он кроме нашего Товарищества внес всем фабрикантам Кинешемского округа по 200 тысяч рублей, и, кроме того, как мне передал Н. А. Найденов, он внес во все банки в Москве по таковой же сумме.

Много лет спустя наше правление получило от него письмо с просьбой уплатить ему в срок 200 тысяч рублей, причем он сообщил, что хворает и желает при жизни распределить деньги по своему усмотрению, и предлагает, если мы пожелаем, купить у него 2200 десятин лесу, находящегося близ нашей фабрики, за 120 тысяч рублей в рассрочку на три года без процентов. Правление распорядилось осмотреть его лес. Оказался лес очень хороший, сохранившийся. Причем сообщали, что у П. И. Баранова имеется лесных угодий больше 20 тысяч десятин, расположенных в разных местах Кинешемского уезда, они тоже находятся в большом порядке, и рекомендовали их купить, так как их сейчас же можно перепродать гораздо дороже.

Я поехал лично в Кинешму, чтобы повидать Баранова и с ним поговорить. Он жил в деревянном доме, типа средней руки зажиточного купца. Меня впустили в дом встретившие старушки, одетые все в черном, после того, как узнали причину моего приезда. Ввели в гостиную, с виду очень похожую на гостиную в доме Кормилицына, только с запахом вместо печеного хлеба и щей — ладана, и попросили немного подождать здесь. Через несколько минут попросили в спальню больного Баранова.

В кровати, в чистом белом белье лежал худой старичок, плешивый, с небольшой бородкой, с умными и вдумчивыми глазами. Я ему высказал желание купить лес на его условиях, причем прибавил: Товарищество готово купить не только эти 2200 десятин лесу, но и все его леса приблизительно по этой же цене и на таковых же условиях. Он мне ответил: «Нет, батюшка, нет! Те другие леса пойдут другим, более нуждающимся в них, чем вы…. Я отдаю вам 2200 десятин дешево, знаю, что могу продать значительно дороже, чем назначил вам, но этого не хочу делать, чтобы другие не наживались за ваш счет. Ваша фабрика на много лет моим лесом будет обеспечена дровами».

После моего свидания с ним Баранов прожил еще несколько лет. Все свои большие средства пожертвовал разным старообрядческим монастырям и скитам. В эти годы провел много верст шоссе, где весной и осенью дороги были непроезжие; так, провел шоссе недалеко от нашей фабрики, и мне рассказывал В. И. Зевакин, что однажды, гуляя по ней, видел проезжающих крестьян, снявших шапки; они, крестясь, вспоминали в своих молитвах умершего уже тогда Петра Илларионовича Баранова, говоря вслух: «Упокой душу Божьего раба Петра!»

Никола Иванович Казаков оказался человеком слабым, неделовитым и по своим коммерческим способностям далеко стоящим от своего даровитого отца. Он был человек добрый и хороший, но, как и многие ограниченные люди, упрям, так что мне приходилось зачастую быть очень настойчивым, чтобы проводить свои действия в дело, с долгим убеждением его в правильности их, но на одном из таковых дел мы окончательно разошлись с ним. Н. И. Казаков обратился ко мне с просьбой взять на службу в Товарищество некоего Демидова, крестного сына его отца, ручаясь вполне за его честность и солидность.

Демидов мне понравился своей интеллигентностью и здравыми взглядами на поручаемое ему дело по закупкам материалов для фабрик. Принимая его на таковую ответственную должность, я, понятно, внимательно присматривался к его работе. Лицам, желающим продать Товариществу, было назначено известное время в определенные часы, я нарочно начал приходить в правление в это время, помещаясь за конторкой, находящейся как раз против Демидова, и мог слышать все разговоры, происходящие между продавцами и Демидовым. Прошло некоторое время, мне бросилось в глаза, что посещение продавцов уменьшается и наконец совсем прекратилось, тогда я задал вопрос Демидову: почему продавцы перестали ходить? Он, довольно смущенный, ответил: «Они ходят, но только вместо утренних часов в вечерние», — и назвал мне часы, сказав, что в это время для него удобнее. Я начал посещать правление в указанные им вечерние часы и вскоре заметил, что посещение продавцов начало сокращаться и потом прекратилось совсем. Я Демидову опять задал вопрос об этом. Он ответил: «Я вызываю их по телефону в разное время, когда бываю более свободным».

Такое его действие мне крайне не понравилось, я ясно увидал, что он избегает моего контроля. Сделал секретное распоряжение заведующему аппретурной и красильной фабрикой инженеру С. Ф. Седову следить за получаемым товаром из Москвы, с особой тщательностью проверять количество, качество и сравнивать с прейскурантами конкурирующих фирм. Через некоторое время получил от него письмо, в котором подробно излагались неправильности в получаемых товарах, с ясным указанием на злоупотребления со стороны продавцов.

Все это я высказал Демидову в довольно резкой форме, и он оставил службу в Товариществе.

Демидов, из крещеных евреев, умный, хитрый, ловко сумел подделаться к Н. И. Казакову и воздействовать на его самолюбие. Казаков стал на меня дуться; под предлогом, что ему требуется больше света, пересел за особый стол, чтобы только быть подальше от меня.

К нему начали приходить разные лица, с которыми он оживленно беседовал, но, когда я входил в правление, они прекращали разговор. И однажды он заявил мне, что оставляет должность директора в Товариществе и переходит в директора-распорядители Ярцевской мануфактуры. Я долго его убеждал этого не делать, вполне понимая его непригодность для таковой сложной и трудной работы в Ярцевской мануфактуре, запущенной бывшим директором Михаилом Лукичом Лосевым. Казаков привел мне свой резон: «Здесь, в Товариществе, получаю в год шесть тысяч рублей, а там буду получать тридцать тысяч рублей; если пробуду там только год, и то он оправдает мне пятилетнюю службу в Товариществе Разоренова и Кормилицына». И мое предположение совершенно оправдалось: пробыл там только год, запутал дело еще больше и со званием плохого дельца принужден был удалиться оттуда.

Вскоре после этого Н. И. Казакова постигла семейная неприятность: его жена, урожденная Байдакова, выставила его из его же собственного дома. Произошло это так: его отец Иван Иванович купил на Арбате, в Конюшенном переулке землю, на которой построил отличный двухэтажный дом и подарил его сыну1. Никола Иванович, пылая страстью к своей довольно миловидной жене, пожелал перевести дом на ее имя, о чем, как-то разговаривая со мной, сообщил мне. У меня невольно вырвалось изумление на таковое его желание, я не удержался и сказал: «Зачем вы это хотите делать? Мало ли что может случиться в жизни! Смотрите, чтобы потом не раскаяться!» Он обиженным голосом мне ответил: «У меня с женой ничего не может случиться! У нас все общее и нераздельное!»

Я уверен, что он все сказанное мною передал своей супруге, которая после этого со мной сделалась очень суха и ни разу не пригласила к себе.

Выдворила она его из дома, как передавали мне, через полицию. После чего он переехал в дом своего брата, у которого жил до конца своей жизни, сильно пристрастившись к вину, лишившись дома и дела.