ОСТАЛСЯ ОДИН
ОСТАЛСЯ ОДИН
30 сентября я в третий раз повел эскадрилью в район Бородаевки прикрывать плацдарм. Боевой порядок у нас такой: впереди я и мой ведомый Мухин, за нами — пара Гопкало, замыкает пара Брызгалова.
Внизу, на плацдарме, ожесточенный танковый бой. Оглядываюсь и вижу — сзади сверху появляется пара истребителей с желтыми коками. Это охотники. Они атакуют пару Брызгалова. Надо мгновенно отразить атаку, иначе немцы ребят собьют…
Произвожу резкий маневр: стремительно разворачиваюсь навстречу вражеским самолетам. Выскакиваю с небольшим набором высоты сзади своей эскадрильи. Даже не успеваю дать группе команду повторить маневр.
Иду в лобовую атаку. Вражеские охотники открыли огонь по моему самолету и вихрем пронеслись мимо — на запад. Мне показалось, что сзади раздался треск. Прислушиваюсь к работе мотора: перебоев нет. Оглядываю плоскости. Пробоин не видно. Все в порядке.
Снова разворачиваюсь, чтобы занять место впереди группы. И глазам своим не верю: мои испытанные товарищи нарушили боевой порядок — без приказа, не дожидаясь команды, погнались за охотниками. А главная задача — уничтожать бомбардировщики.
Передаю по радио:
— Вернитесь! Ко мне!
Ответа нет.
Увеличиваю газ. Мчусь вслед за ними. Нет, не догнать. Оставлять войска без прикрытия нельзя. И я возвращаюсь.
Если врагу не удается сбить, он старается увести в сторону — тактика известная. По-видимому, охотники высланы, чтобы нанести внезапный удар, нарушить боевой порядок, отвлечь наших истребителей.
Мои товарищи не могли забыть о боевой задаче. Но не всегда все учтешь, не всегда можешь быстро оценить обстановку и принять правильное решение. В этом-то и сложность. Я же так стремительно развернулся на вражеских охотников, что летчики эскадрильи, очевидно, не успели дать себе отчет в обстановке. Они поддались первому порыву и погнались за охотниками.
Снова пытаюсь собрать группу. Передаю:
— Нахожусь в районе прикрытия! Все ко мне! Все ко мне!
Все тщетно. Самолеты уже далеко за линией фронта. Видны лишь их силуэты.
Остаюсь один прикрывать район, порученный моей группе. Внизу, на плацдарме, по-прежнему идет ожесточенный танковый бой.
Медленно тянется время. Внимательно слежу за воздухом. Вот-вот появятся вражеские бомбардировщики. Это чувствуется по обстановке. Удастся ли мне одному отогнать врага?
На горизонте показывается несколько точек. Они быстро увеличиваются. Я наготове. Вглядываюсь. А, это возвращаются мои товарищи! Вот они — все тут!
Спешу к ним пристроиться. Не тут-то было. Самолеты развивают скорость и уходят домой. Смотрю на часы. Время, отведенное на прикрытие, истекает: товарищи торопятся домой.
Впереди самолет Гопкало — такой же серый, как мой. У всех остальных — зеленые. Понятно! Ребята приняли его самолет за мой и, очевидно, не разобрали мою команду. Помехи были сильные: вероятно, «ко мне» поняли как «за мной».
Передаю снова:
— Все ко мне!
Они летят дальше.
— Ко мне! Сбор!
Никакого внимания. Меня не заметили, команды опять не разобрали. И снова я вижу вдали — теперь уже на востоке — лишь силуэты самолетов. Улетели. Ничего не поделаешь… Но досадно: потерял группу.
Снова я один в воздухе. Воздушного противника не видно. В наушниках шлемофона — обычное потрескивание.
Время, отведенное на прикрытие, истечет через минуту. Пора возвращаться домой. Скоро на смену прилетит новая группа.
Напоследок осматриваю воздушное пространство. Все спокойно. И вдруг сквозь треск в наушниках отчетливо раздается мой позывной:
— «Сокол-31»! «Сокол-31»!
И вслед за тем команда:
— Юго-западнее Бородаевки появились бомбардировщики. Немедленно атакуйте!
Стремительно лечу в указанном направлении.
Поспешили друзья уйти — сейчас бы вместе нагрянули!
Уже бывали случаи, когда я «на пределе горючего» делал короткие атаки. Вспомнился бой севернее Белгорода. Но тогда рядом со мной был мой ведомый — Василий Мухин. А тут я совсем один.
Отдаю себе ясный отчет во всем: предстоит неравный, тяжелый бой; возможно, придется покинуть самолет. На всякий случай надо открыть фонарь кабины. Скорость от этого теряется, зато осматриваться во время боя удобнее: ведь ведомого со мной нет. И дышать будет легче.
Но фонарь не открывался. Меня охватило неприятное чувство — непривычное чувство тревоги и одиночества.
Снова приказ с КП дивизии:
— «Сокол-31», немедленно атакуйте противника!
Сообщаю, что нахожусь в воздухе один. Получаю короткий и ясный ответ:
— Немедленно атакуйте!
Это приказ лично мне. Мой долг — отогнать врага. Передаю:
— Понял. Противника вижу. Атакую!
Впереди, ниже меня, восемнадцать бомбардировщиков. Они вошли в пикирование. Некоторые уже начали бросать бомбы. Вражеских истребителей не видно.
Мысль работает быстро и четко. Решение атаковать принято.
Тревога и чувство одиночества исчезают. Я не один: внизу боевые товарищи — пехотинцы, артиллеристы, танкисты. Конечно, они смотрят на мой самолет. Я как бы чувствую их локоть. Мой долг — быстрее помочь им. Сознание воинского долга придает силу.
Отвесно пикирую с высоты 3500 метров, развиваю максимальную скорость. Быстро сближаюсь. Прицеливаться трудновато. Открываю огонь по голове колонны, чтобы внести панику в боевой порядок. Врезаюсь во вражеский строй.
Фашистские стрелки открывают ответный огонь. Уклоняюсь от трассы. Кидаю самолет из стороны в сторону. Появляюсь то сбоку, то вверху, то внизу.
Мотор работает четко. Самолет послушен каждому моему движению. И это поддерживает. Я не один — со мной боевой друг.
Неожиданные маневры, поворотливость, точность, быстрота действия вызывают во вражеском строю смятение.
Самолеты прекращают бомбить, выходят из пикирования. Некоторые неприцельно сбрасывают бомбы.
Но вот они встали в оборонительный круг. Мне удалось сковать их боем.
Мельком смотрю на бензомер: горючее на исходе. Пора уходить. Но противник не ушел. Значит, необходимо сбить хотя бы один бомбардировщик. Тогда враг будет деморализован и уйдет — это я уже знаю по опыту.
Действовать надо осмотрительно: вражеских истребителей нет, но нет и наших. В наушниках слышится одно лишь потрескивание.
Быстро пристраиваюсь к одному из бомбардировщиков — подхожу снизу. В упор открываю огонь. Самолет, охваченный пламенем, падает.
Как я и предполагал, остальные поспешно уходят с поля боя, беспорядочно сбрасывая бомбы и отстреливаясь. Мимо меня несутся трассирующие пули.
Кратко передаю на КП:
— Задание выполнено.
Слышу в ответ:
— Возвращайтесь домой!
Беру курс на восток. Только бы дотянуть до аэродрома.
Знаю, однополчане уже давно ждут меня. Наверное, в душе начинают терять надежду. Хотят лишь одного: чтобы я остался жив. Пожалуй, только мой механик верит, что я прилечу, — он всегда ждет, даже когда все уже отчаются. Как всегда, не отрываясь смотрит на запад и твердит: «А все-таки он должен вернуться».
Вот и аэродром. Внизу у землянки собрались летчики, смотрят вверх: заметили мой самолет. Встречают. Окидываю взглядом стоянки самолетов эскадрильи. Все здесь, дома, все живы. На душе становится легче. Быстро иду на посадку. Нельзя терять ни секунды! Приземляюсь. В конце пробега остановился мотор: бензин кончился.
Никак не могу открыть фонарь. Сбегаются летчики, механики: впереди всех Виктор Иванов. Он быстро помогает мне открыть фонарь. Вылезаю из кабины. Расстегиваю гимнастерку, снимаю шлем. Взмок до нитки, как всегда после боя, — зимой бы от меня пар валил.
Виктор обнимает меня:
— Жив-здоров, товарищ командир! Ведь все думали, что охотники вас сбили. Только я не верил. А когда вы приземлились, то думали, что вы ранены, вылезти из самолета не можете. А оказывается, фонарь не открывался.
— А что с ним?
— Да небольшая царапина на подвижной части фонаря — вот и заело. Хорошо, не понадобилось в полете открывать. Починим быстро. Главное, вы вернулись!
Ко мне подбегают летчики.
— Живой, батя! — кричит Мухин.
Попадаю в крепкие дружеские объятия. Меня трогает радость друзей. И я ничуть уже не сержусь на них — сам рад, что все они тут, все целы. Но я высвобождаюсь и говорю нарочито официальным тоном:
— Как вы смеете, товарищи офицеры, войска оставлять без прикрытия, командира бросать?
Ребята растерянно переглядываются.
— Разрешите доложить? — виновато говорит мой заместитель Паша Брызгалов. — Гопкало показалось, что вас сбили охотники. Решил отомстить и погнался за ними. А мы спутали его самолет с вашим: ведь машины-то у вас одного цвета! Ну и полетели вслед за ним. Когда возвращались, проскочили мимо: не разобрались. А когда приземлились, Гопкало сказал, что вас сбили охотники.
Гопкало стоит, опустив голову, то бледнеет, то краснеет.
— А куда же ты, Мухин, смотрел?
— Смотрел в правую сторону, а потом потерял вас из виду. Оплошал на этот раз: не заметил, как вы развернулись, — упавшим голосом отвечает Василий. — Увидел истребители противника, потом ваш серый самолет. И вдруг вы словно пропали, а потом появились. А оказалось, это Гопкало.
Подзываю Гопкало. Мне его жалко: отлично понимаю, что он пережил. Но говорю ему строго:
— Я понимаю ваши чувства, стремление отомстить за командира. Но в первую очередь надо думать о войсках. Нельзя в такой ответственный момент оставлять их без прикрытия. И запомните раз навсегда: станете еще путаницу вносить в боевой порядок — на задание не полетите! Поняли?
— Понял, товарищ командир!
— Даем честное слово комсомольцев: больше этого не будет! — за всех сказал Брызгалов.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.