ПОСЛЕСЛОВИЕ, или Как из Лили Брик пытались сделать… А.Коллонтай
ПОСЛЕСЛОВИЕ, или Как из Лили Брик пытались сделать… А.Коллонтай
Честно говоря, послесловие читают нечасто. Но тут случай особый.
Я вынужден обратиться к жанру послесловия в связи с тем, что в последние годы, когда ЛЮ вернулась из небытия, дня не проходит, чтобы где-нибудь не промелькнуло ее имя. От злобного вранья до забавной чепухи.
Окружать Лилю Юрьевну массой фантастической брехни (теперь это называется миф или легенда) стало модой.
Стоило замечательному литературоведу Лидии Гинзбург в своих интересных мемуарах написать слова «Римское самоубийство Лили Брик», как один из наших «образованных» журналистов, не способный отличить метафорический образ от реальности факта, написал, что Лиля Юрьевна покончила с собой в Риме. И пошло-поехало. Несть числа статей, в которых авторы хоронили Лилю Юрьевну в этом древнем городе. В 1996 году доктор советских философских наук израильтянин Захар Гельман в журнале «Высшее образование в России» вновь повторил эту «сенсацию». Кстати, в свое время Маяковскому в визе в Рим было отказано. Сегодня же благодаря нашим журналистам все утряслось.
Издательство «Захаров» предложило мне написать документальную биографию Л.Ю.Брик. Стали оформлять договор, как вдруг выяснилось, что на Международной книжной ярмарке в Москве рекламируется книга Аркадия Ваксберга о ней же.
Позвонил Захаров: «Узнайте у него, Василий Васильевич, так ли это? Если так, то мы опоздали и наша затея лопнет».
С Ваксбергом мы не то что друзья, но хорошие знакомые, он был недавно у нас, подарил свою книгу «Кол- лонтай». Мы обедали, сидя в бывшей столовой ЛЮ, говорили о ней, о моей книге мемуаров «Прикосновение к идолам», в которой ЛЮ отведена большая глава. Ваксберг ни словом не намекнул, что собирается писать о Лиле Брик.
Итак, я звоню в Париж, где он теперь почти все время живет:
Аркадий, здесь заявлена ваша книга о Лиле Юрьевне. Так ли это? Я интересуюсь, ведь мне тоже предложили писать ее биографию.
Да что вы, Вася, это они там перепутали с моей книгой о Коллонтай, какая Лиля Брик? И вообще я считаю, что вы закрыли эту тему своими «Идолами».
Ну, я так не считаю, о ней еще можно писать и писать, но нехорошо, если выйдут сразу две книги одновременно.
Нет, нет, я не собираюсь о ней писать, — пудрит он мне мозги из Франции парижской пудрой. — Ее спутали с Коллонтай!
«Хорошо еще, что не с Крупской», — подумал я и удивился, ибо «Коллонтай» уже продавалась.
Когда книга Ваксберга вышла, я увидел, что много оригинальных эпизодов заимствовано из «Идолов», и разбросано, и пересказано своими словами. Нам в детстве говорили: «Дети, завтра мы будем писать изложение «Попрыгуньи». Перечтите ее вечером». Вот Ваксберг и сделал такое добросовестное переложение, кое-где присочинив, но кое-что и написав от себя, забыв, наверно, что пишет о лице, которое реально существовало.
И Шаляпин приставал к ней, когда ей, судя по ее дневнику, было двенадцать лет, и была она запойная пьяница, и сестра Маяковского жаждала выйти замуж за моего отца, хотя они друг друга терпеть не могли. Что хотел, то и написал, и приписал, и переписал. Словом, не становился на горло собственной песни.
Иван Тургенев был на обеде у Альфонса Доде, и Доде спросил о своих произведениях. Тургенев хвалил, но с оговорками. Это так опечалило Доде, что он, по уходе Тургенева, плакал вместе со своей женой. Меня это очень растрогало.
Интересно, как бы он отреагировал в случае с Вакс- бергом? Лично я не плачу вместе со своей женой, а всем говорю, какой он непорядочный человек, что сказал мне неправду (главное зачем?!), но многих это почему-то не удивляет. Отныне я с большой осторожностью буду относиться к захватывающим фактам, которыми он насыщает свои очерки и книги, помня о фантазиях, наполнивших его книгу о ЛЮ.
Существует известный плакат двадцатых годов работы Александра Родченко, на котором изображена ЛЮ. Приставив ладонь ко рту, она призывает население покупать книги. Что ж, благородное дело. Недавно я видел тот же плакат, но ЛЮ призывала уже покупать мебель. Еще более забавно, что газета «Комсомольская правда» на листовке перед президентскими выборами изобразила Лилю Брик, нашептывающую Ельцину что-то на ухо. Интересно — что?! Я не удивлюсь, если увижу плакат Родченко, где ЛЮ рекламирует чипсы.
Но, к сожалению, мерзкого и лживого, связанного с ее именем, больше, чем забавного.
Когда в журнале «Огонек» появились беспардонные статьи Воронцова и Колоскова о ней и Маяковском, поэты Семен Кирсанов, Константин Симонов и другие пытались защитить ее, однако бесполезно: их отклики на огоньковскую публикацию не печатали нигде. По редакциям гуляла замечательно написанная статья журналистки Р.Б.Лерт, которую никто так и не напечатал и которая, к счастью, не сгорела до наших дней. Р.Б.Лерт, вопрошая «Почему молчат литераторы?», вряд ли ожидала ответа на свой риторический вопрос. «Произведение Воронцова и Колоскова, — писала она, — не просто репортерский набег на чужую спальню. Как утверждает «Огонек», это плод исследовательских трудов, которые являются, оказывается, отрывками уже законченной книги о Маяковском. Боже мой, значит, нам, любящим Маяковского, еще предстоит получить такую книгу! Целую книгу, полный сборник сплетен о великом поэте, о том, был ли он женат, и если нет, то почему; о том, кого он любил больше, кого меньше, а кого вовсе не любил; какую возлюбленную Колосков одобряет, а какую порицает; и что сказала по этому поводу такая-то парижская знакомая; и был ли у Маяковского друг-блондин…»
Эта статья, написанная старой журналисткой с молодым задором, своей судьбой отвечает на вопрос, поставленный в ее заглавии: она нигде не была напечатана.
Сколько раз нам приходилось читать и даже слышать по телевизору версию, что это именно ЛЮ застрелила Маяковского (будучи в это время в Лондоне).
Или придуманная в семидесятых годах в музее Маяковского знаменитая история с предсмертным (!) письмом поэта, которое будто бы написала ЛЮ. Письмо втихую было передано администрацией музея на официальную графологическую экспертизу с надеждой, что этот слух подтвердится. И когда пришел официальный ответ, что письмо, конечно же, написано рукой Маяковского, то тогдашнее приунывшее руководство музея долго скрывало это от сотрудников.
ЛЮ разборчиво пускала в свой дом людей. Какого же было мое изумление, когда я прочел воспоминания человека, который был-то у нее всего раз или два в жизни.
К Геннадию Попову, автору этой странной статейки, я ничего, кроме признательности и благодарности, не испытываю. Он помог и принял участие в исполнении предсмертной просьбы ЛЮ — развеять ее прах где-ни- будь в Подмосковье, и все, что касается его описания захоронения праха — чистая правда. И хотя статья написана, чувствуется, с добрыми намерениями, результат вызывает оторопь у всех, кто помнит Лилю Юрьевну.
«Старуха», — пишет автор, — так называли Лилю Брик — держала все в своих руках (а уж Г.Попов-то знает! — В.К.), стояла во главе «мафии», куда входили Симонов, например, Вознесенский и другие. Именно они все решали — кому, когда, какую премию выдать, присвоить звание и все такое прочее». Прочитав сие, можно сделать вывод, что именно они, «мафиози» Симонов, Вознесенский и Лиля Брик решили сослать Симонова при Хрущеве в Ташкент, Вознесенскому обрушить гром и молнии на голову со стороны того же Хрущева — у всех в памяти безобразная сцена с размахиванием кулаками и руганью генсека в адрес молодого поэта — и многомиллионным тиражом напечатать в журнале «Огонек» омерзительные по своему духу, лживые и оскорбительные статьи, направленные против ЛЮ.
Будучи поверхностно знаком с Лилей Юрьевной, как можно судить из его же статьи и что было на самом деле, Г.Попов смело и безоглядно рисует портрет вульгарной старухи, предводительницы «мафии», которая изъясняется на пошлом жаргоне, сквернословит и «поверяет нараспев сердечны тайны, тайны дев» едва знакомому человеку. Но все же надо быть ему признательным, так как те, кто читал только лишь Маяковского и воспоминания Лили Брик, благодаря автору статьи узнали много нового: ЛЮ, оказывается, была «дворянских кровей» (ни более ни менее); Франция — почему-то ее «вторая родина»; была она в родстве с Плисецкой и всячески «тянула Майю» (куда — не сказано); разговаривала по-гречески (не зная ни слова); привозила той же Плисецкой платья от Кардена (не будучи с ним знакома и ни разу его не видя). Это как игра в буриме: берется знаменитое имя — Плисецкая, Рицос, Карден — и подбирается к нему рифма-случай. Получается интересно, но глупо.
Любопытно все же, куда смотрели редакторы, когда сдавали в набор фантазии Г.Попова, где он придумывает письмо Сталину от имени Л.Брик и тут же сочиняет ответ Сталина, якобы цитируя его самого. «На следующий день «Известия» вышли с этими словами на развороте», — клятвенно уверяет он нас. «Известия», может быть, и вышли на развороте со словами, придуманными Г.Попо- вым (не знаю, не проверял), но резолюция Сталина была напечатана в «Правде», и вовсе не та, о которой повествует Г.Попов, — о ней тысячи раз писалось, и редакторы могли бы об этом знать.
Не успела просохнуть типографская краска этой статьи, как уже «Спид-инфо» поспешил нас удивить, повторяя и обогащая несуразности из журнала «Космополи- тен» за апрель 1995 года.
«Вокруг их отношений было множество всевозможных выдумок», — пишет, предваряя свою статью, Светлана Бестужева-Лада. Действительно — было, но куда меньше, чем сегодня. Нынешнее поколение журналистов засучив рукава взялось за эту пару не на шутку, переписывая друг у друга нелепости с усердием, которое лучше бы было пустить на элементарную проверку фактов — подчеркиваю: элементарную. Так, например, легко можно выяснить, что Лиля Брик была старшей сестрой, Эльза же, соответственно, младшей, а не наоборот; и не кончала ЛЮ архитектурный институт и не владела «кистью художника». И на тот случай, если автор статьи снова вздумает писать про «любовь в жизни гениев», то хорошо бы все же правильно цитировать предсмертное письмо поэта (предсмертное!) или резолюцию «отца народов» — это все-таки документы исторические и не раз публиковались. И не мешает учесть, что уважаемая Т.ИЛещенко- Сухомлина (а не Сухомлинова) в день похорон поэта была за границей и гиньольную сплетню о том, что ЛЮ звала окружающих смотреть, как горит мертвое тело Маяковского, могла повторить только с чужих недобрых слов, а не так, как написано: «вспомнить». И никогда ЛЮ не запирала Маяковского в кухне (как это себе представить?!), тем более, что сам автор далее разбивает эту выдумку цитатой Л.Брик: «…Все сплетни о «треугольнике», «любви втроем» и т. п. совершенно не похожи на то, что было». И железный занавес для Лили Брик тоже был опущен, как для всех советских граждан; и рака у нее никогда не было, и покончила с собой она в восемьдесят шесть лет, и было это вовсе не в Риме, а в Переделкине… Не много ли путаницы даже в описании ее смерти? Почему бы не быть точным там, где речь идет о реальном человеке, а не выдуманном персонаже?
Все это напечатано под рубрикой «Малоизвестные факты о знаменитом «треугольнике». Правильнее было бы — «Несуществующие факты».
И вот уже в книге журналиста Валентина Скорятина, жаждущего доказать вину ЛЮ в смерти Маяковского, мы находим «свидетельские» показания о дне похорон Маяковского. Цитирую:
«Поэт Саша Красный (Александр Иосифович Брянский) уже в наши дни в разговоре с репортером «Московской правды» (7 августа 1991 года) припомнил такую деталь: «…когда фоб с телом поэта опустили в печь, Лиля позвала Осипа Брика: «Пойдем посмофим!» Он отказался, и тогда она обратилась ко мне: «Товарищ Красный (имя, всфечающееся в маяковедении впервые), а вы не пойдете?» Я согласился. Мы спустились в подвал и заглянули в окошко печи. Тело Маяковского было охвачено пламенем, и на наших глазах оно начало подниматься из гроба. Лиля закричала: «Его живого сжигают!»
К сожалению, в «Литературной энциклопедии» нет названного свидетеля, и выяснить его год рождения не уда-
лось, чтобы как-то объяснить аберрацию его памяти. Не упоминается он и в книге «Маяковский. Хроника жизни и деятельности», где названы имена всех людей, хоть каким- то боком причастных к биографии Маяковского. Но почему-то чудовищное по сути и невозможное по действительности свидетельство этого персонажа пошло гулять по миру.
Но не только на страницах книг, журналов и газет авторы пытались всячески опорочить Лилю Юрьевну, придумывая одну небылицу за другой. Многие читатели радостно подхватывали печатную ложь, утоляя этим свое самолюбие — вот какие они, знаменитости, или удовлетворяя свою зависть к прославленной женщине.
Омерзительные по наглому тону и по содержанию письма попадались и в корреспонденции, которую получала ЛЮ. В этих письмах отражалось кроме подхваченной авторами лжи еще и отвратительное юдофобство.
Так, среди сотрудников Института мировой литературы ходил анонимный пасквиль, который чья-то «добрая душа» переслала ЛЮ. Там можно было прочесть следующие строки:
«Еще до революции молодой Маяковский близко сошелся с Осипом Бриком. Осип был человеком без определенных занятий, пытался неудачно писать, не брезговал спекулировать ювелирными драгоценностями. Оба знакомятся и быстро сходятся с сестрами-еврейками Лилей и Эльзой, девицами без моральных устоев… Лиля Брик с ведома Осипа, а может быть, по его настоянию, становится по совместительству сожительницей Маяковского. Все трое поселяются в одной квартире в районе Таганки. Невозмутимый Ося мирится с тем, что его жена периодически меняет постели сожителей. Что делать? Если интересы еврейства этого требуют, нужно быть выше предрассудков!» (А интересы еврейства, видимо, этого требовали!)
И после ее смерти продолжали выдумывать про нее «красивые небылицы», как, например, в «Воскресении Маяковского» Ю.Карабчиевского. Сказочные туалеты от Ива Сен-Лорана, среди которых тафтовое платье, задуманное для ношения на голом теле, — его должна была надеть восьмидесятишестилетняя женщина, прикованная к постели переломом шейки бедра, чтобы со свистом сбросить, прельщая несуществующего любовника! Далее следовал рассказ о том, как она украшала себя драгоценными серьгами, которые никогда не носила, или куталась (!) в манто по последней моде (все на том же ложе). Все это не снимало с нее обязанности, будучи безнадежно больной, кокетничать вперемежку с приезжавшими неотложками.
Нет, пишущий о ЛЮ не допускает просто преклонения знаменитого кутюрье перед знаменитой женщиной — тут должен быть роман, обольщение и прочая чепуха из арсенала французской любовницы, будто бы со знанием дела описанного на сей раз писателем Ю.Карабчиевским, который в глаза не видел ни ЛЮ, ни Параджанова, ни платьев, ни серег, а кстати, и той же самой мадам Бова- ри. Не важно! И не важно, что умирающий Параджанов на смертном одре вынужден был писать опровержение, что не из-за его безответной любви к нему покончила с собой ЛЮ, — лишь бы побольше шума, пены, сенсаций про больную старую женщину. Будто мало было сенсаций про живого, реально живущего персонажа…
Мало, мало, давай сочиним еще!
А тут возникает почти из небытия на русском языке пасквиль французского писателя Поля Морана «Я жгу Москву», написанный им после возвращения из Москвы в 1925 году, — в нем автор описывает быт троих людей (назвав Лилю Юрьевну, видимо смеха ради, Василисой Абрамовной). В голодные двадцатые годы приехавшему в Москву Морану в доме Маяковского и Бриков всегда подавали тарелку щей (хлебосольство было у ЛЮ в крови). Моран же отблагодарил ее, обсмеяв и обругав, приписав несуществующих кавалеров (например, знаменитого танцовщика Асафа Мессерера, описал, будто присутствовал при том, как ЛЮ и Мессерер развлекались под пушистой дохой, едучи на извозчике из театра). И все это опубликовано в 1996 году, с глубокомысленными псевдонаучными примечаниями, неким М.Золотоносовым в славном городе Санкт-Петербурге с разъяснением, почему это ЛЮ называют «дамой общего пользования». Клевета не дремлет, нет, не дремлет даже семьдесят пять лет спустя. А доказать что-либо уже нельзя, — все действующие лица давно ушли из жизни. И вся эта клевета реанимируется под красивым предлогом дополнить научно то, что упущено «маяковедением».
Особенно обидно, когда неточности о ЛЮ исходят от людей, которых она искренно любила, ценила и привечала. Тем более, когда речь идет о поэтах.
Поэт Виктор Соснора, тот самый, которого очень любила ЛЮ и которому протежировала, в 1990 году опубликовал роман «Дом дней», в котором с реально существовавшими людьми, даже не прикрытыми псевдонимами, расправился, как ему вздумалось, с легкостью мысли необыкновенной.
Среди персонажей романа присутствует и Лиля Юрьевна. Соснора часто бывал у ЛЮ, они переписывались. И он мог бы удержаться от небылиц по отношению к ней.
Соснора пишет, что Полина Ротшильд, с которой ЛЮ дружила в последние годы своей жизни (из тех самых Ротшильдов), «долго дарила Лиле изумруды». Не дарила Полина Ротшильд Лиле Юрьевне ни одного изумруда или другого драгоценного камня ни «долго», ни единовременно. Никогда, ни одного.
Соснора пишет, как ЛЮ плевалась и скандалила в партере Большого театра, да еще балдой себя обзывала, что не на тот балет пришла. А плеваться смачно в партере театра для нее было просто немыслимо — слишком была она для этого хорошо воспитана.
А теперь о более серьезном.
Соснора откуда-то выдумал, что ЛЮ вышла замуж за В.М.Примакова с условием, что он пойдет к Сталину по делам Маяковского. Так уж Сосноре захотелось.
А вот что Соснора выдумал о письме ЛЮ Сталину (цитирую дословно):
«Письмо Лили — не секрет. Вот, скажем, цитата из письма Лили Сталину, я (т. е. Соснора. — В.К.) выписываю дословно: «Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей эпохи». Это и далее — слова Лили, подчеркнутые Сталиным и подписанные его инициалами красным карандашом».
Что за чепуха! Соснора не мог выписать такую цитату из письма Лили Юрьевны Сталину (да еще дословно), ибо нет там таких слов, сколько ни ищи. Он их взял из резолюции Сталина и всунул ловко в письмо ЛЮ…
Если верить Сосноре — а верить ему никак нельзя, — то, выходит, ЛЮ сама написала резолюцию, в которой есть и такие нескромные слова: «Брик права». По Сосноре выходит, что именнно ЛЮ подсказала Сталину, какая нужна резолюция. Получилась унтер-офицерская вдова, но с хорошим результатом: ЛЮ сама и пишет, и отвечает на письмо, да еще словами Сталина!
Видимо, Соснора принимает читателей за полных идиотов.
И еще один любимый ЛЮ поэт — Андрей Вознесенский — ухитрился процитировать в своей статье, посвященной музам поэтов, будто бы слова ЛЮ о том, что между ней, Бриком и Маяковским существовал любовный треугольник. Это именно то, что ЛЮ всю жизнь яростно отрицала.
Неужели Вознесенский не читал много раз напечатанное: «Я уже больше года не была женой О.Брика, когда связала свою жизнь с Маяковским. Ни о каком «rrrenage а trois» не могло быть и речи».
Неужели не читал последнее письмо Маяковского: «…пожалуйста, не сплетничайте. Покойник этого ужасно не любил».
Получается, что один поэт сочиняет про возлюбленную другого поэта пошлую сплетню, до которой не додумался и софроновский «Огонек».
Недруги ЛЮ необычайно обрадовались этой цитате и тут же пустили ее в обиход. Как же! Ведь всем известно, что Вознесенский был вхож в дом ЛЮ, что она ценила его поэзию и т. д.
И уже не только пресса, но и кинематограф взял слова Вознесенского на вооружение.
После статьи Вознесенского его встретил Зиновий Па- перный.
То, что вы про нее придумали, — сказал с упреком Паперный, — теперь перепечатывает каждый кому не лень.
Я же написал про нее всего лишь один раз и не отвечаю за то, что все это переписывают.
Раскольников убил старуху тоже один раз, — парировал Паперный.
Как-то, уже в глубокой старости, несколько лет спустя после огоньковских гадостей, ЛЮ мне сказала: «Как ужасно, что я не могу защитить Володю от всей той неправды, которую пишут про него. Я страдаю и часто плачу от бессилия. Меня не печатают ни одной строчки. Я не могу ни на что ответить. Я перед глухой стеной, и нет возможности бороться».
Клеветники добивались своего, доводя восьмидесятилетнюю женщину до инфаркта. И хотя слез было пролито немало, главным образом из-за невозможности защитить ни свое имя, ни Владимира Владимировича, ЛЮ не теряла оптимизма и, вытирая слезы, не забывала интересоваться — крепкий или жидкий чай налить гостю.
Она не теряла ни силы духа, ни чувства юмора, ни интереса ко всему, что происходило в мире, — в особенности в мире литературы и искусства. В первую очередь ее продолжала интересовать литературная жизнь. Прочитав «Алмазный мой венец», нелестно высказалась о Катаеве, на что мой отец заметил: «Как вы суровы с ним, Лилич- ка, ведь он же написал, что вы — самая замечательная женщина, которую он встретил в своей жизни». — «Ну и что? Я ведь не падка на лесть».
Несмотря на необратимость болезни и травлю в печати, мы не переставали изумляться ее чувству юмора, хотя и несколько померкшему. Померкшему, но живому!
Во время тяжелой болезни она, не красив голову, поседела и никого к себе не пускала. Надежда Васильевна, работница, прослужившая у них многие годы, умильно рассказывала: «Захожу я, а Лиля Юрьевна лежит такая красивая, белая-белая…» «Удивительная дура», — прореагировала на это замечание ЛЮ тихим голосом. Хотя все было чистой правдой.
Так и осталась она у друзей в памяти, уходящая из жизни, но с блестками ума, которых другим не занимать стать…
1999 год
Данный текст является ознакомительным фрагментом.